Текст книги "Еретик"

Автор книги: Иван Супек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

– Сэр Генри Уоттон и его капеллан Уильям поддерживают с тобой связь? – осведомился Сарпи.

– Вы шпионите за мной, Паоло?

– Разумеется! Такая персона… Разве посол Чарльтон не уговаривал тебя переехать в Англию? Ты знаешь, твои контакты очень взволновали дипломатов. Верно ли, будто тебя приглашает сам Иаков Стюарт?

– Верно!

– А ты?

– Я предпочел бы остаться в Венеции или Падуе, на моей второй родине.

– Отлично, отлично, – одобрительно кивал венецианец. – Понимаешь, ты еще не успел попасть в Уайт-холл а местные политики уже делают далеко идущие выводы. Может быть, оттого встревоженная курия так настаивает на твоей выдаче. Здесь твоим связям также придают особую важность, поскольку Венеция со всех сторон окружена владениями Габсбургов, а избавить от этого нас может лишь союз с английским королем. Как бы там ни было, Республика надеется па тебя, на своего старого эмиссара…

– Ты словно бы хотел…

– Ни в коем случае! Ты остаешься здесь, милый. Но об одном я должен тебя предупредить: из Рпма сообщили, они пойдут на все, чтобы помешать публикации твоей книги. Раз им не удалось заполучить тебя, они подошлют наемных убийц, как в свое время ко мне, помнишь?

Сарпи встал. Он сказал слишком много для государственного деятеля, хотя истинная цель его визита осталась неясной. Конечно, это был акт вежливости – ведь он лично информировал прелата о требовании папы и ответном решении Сената; конечно, это было непринужденное, дружеское предостережение опасаться наемных убийц, но… но… переписывать свою рукопись для издания фра Паоло явно спешить не станет. Он опять положил ее на стол перед своим первым читателем, как всякий автор, не до конца удовлетворенный высказанным одобрением.

– Если она тебе нужна, Марк Антоний…

– Я ее прочитал, – последовал сухой ответ.

Государственный муж и писатель страдал вдвойне: он был вынужден наступить самому себе на горло и не мог вынести презрения, которое более отважный и более последовательный его собеседник не счел нужным скрывать. Эта кипа шелестящих листочков была открытой рапой упрямого и самолюбивого политика. Во всех его тщательно взвешенных декларациях и мудрых юридических рассуждениях билось подавляемое живое слово. Умное лицо Сарпи становилось печальным и жалким, напоминая актерскую маску, которую нельзя сбросить даже тогда, когда роль наскучила. Противоестественное раздвоение жестоко искажало его натуру, одна ипостась которой обитала во дворце Республики, а другая уже томилась в крепостном каземате. И, глядя на свое внебрачное дитя, государственный муж с грустью вздохнул:

– Эх, мое милое чадо, доведется ли мне увидеть, как ты идешь под венец, сияя девственной белизной! Слишком я стар, пожалуй, мне не дождаться!

– Будь спокоен, – ядовито утешил его Доминис, – дождешься!

Однако злорадство быстро сменилось страхом. Не попал ли он в ловушку, соглашаясь на издание опасной рукописи? Ведь фра Паоло явно рассчитывает на его бегство в Лондон, от искушенного политика можно всего ожидать… Дьявол в монашеской рясе! Ловко подсунул свою книжищу, пока он, настоящий дурень, терзал себя раздумьями, как бы ее похитить!

Нет, дольше здесь нельзя оставаться. Чадо, плод, зревший в течение двенадцати долгих лет, вопиял о типографии, которая должна была вынести его на свет божий, сделать доступным интеллекту. Преследуемый инквизицией писатель был не чета фра Паоло Сарпи, воспитанному в духе монашеской жертвенности и покорности интересам Сеньории. Он, Доминис, обретет своего, назначенного судьбой читателя, хотя бы для этого ему пришлось обойти весь земной шар! Конечно, на этом пути неоднократно придется платить пошлину; ради истины, в конечном счете, можно пойти на все. Не важно, кто напечатает книгу, важно, что ее напечатают… Вихрь оторвал его от родной земли, заставив порвать с прежними привязанностями. Он отправился вслед за своей книгой, которая уже принадлежала грядущим, пока очень далеким читателям. Ничто не может остановить автора, который однажды познал запах типографской краски. Путь Доминису преграждали пограничные караулы; вдоль бесконечных дорог и в долине Рейна его сторожили испанские крепости; повсюду орудовали вражеские отряды и разбойничьи шайки. Верона, Брешия, Гейдельберг, Кёльн, Голландия, Лондон… если ему суждено туда добраться под личиной дубровницкого купца. Придется пройти через многие испытания, прежде чем он сможет достигнуть цели в качестве одного из спутников британского вельможи Уоттона!

Тьма неизвестности накрывает длинную извилистую линию, отражавшую его маршрут от адриатических лагун к Атлантике, по опасным дорогам, через тщательно охраняемые переправы больших рек, в грохочущих экипажах и на утлых суденышках. Ночлеги проходили беспокойно – в ожидании внезапного нападения, восход солнца был для безоружного единственной защитой. Что бы произошло, если б папские всадники или испанцы, зорко оберегавшие укрепления на Рейне, узнали его в дубровницком купце? Мгновенно он оказался бы в лапах Священной канцелярии! Но если бы даже он счастливо миновал все препоны, в Уайт-холле его ожидали только королевские посуды. Самое мучительное – зависеть от чьей-либо милости. Черные тучи, чреватые смертельной угрозой, закрыли все переходы через Альпы. Песчаные дюны оказывались зыбкими, и не было твердой опоры, чтобы поставить ногу. Один на один со своими тревожными мыслями, которые, перенесенные на бумагу, образовали вокруг него пустоту, писатель изнемогал под ледяными ветрами, бушевавшими в разоренном мире.

В чем вышедшему позже путнику искать причины мужества Доминиса? Прежде всего в полном отрицании им существующего порядка вещей, а затем – в наивысшей слиянности его с порождениями собственной фантазии. Однако само по себе отрицание не могло еще дать силы, как не могла ее дать и фантазия; где-то посередине между дерзким вызовом прошлому и смутным видением будущего рождалось истинное мужество. Грядущий исследователь невольно замер перед светлой дугой, которая, занявшись в далекой стране, разлилась по всему горизонту многоцветным спектром. Далее следовать за отступником было опасно. И все-таки необходимо. Да, необходимо. В этом заключалась судьба Доминиса. Станет ли он, как кардинал Скалья, homo duplex, [59]59
  Человек с двойным дном (лат.).


[Закрыть]подобно другим кардиналам или подобно фра Паоло? Одно – это ты, каким ты сам себя видишь, и совсем другое – твоя личина в процессии иерархов… Или, проследовав по пути апостата до конца, утвердится в своей позиции?

Давние, не хоженные прежде, покрытые тьмою забвения пространства раскрывались перед измученным инквизитором. Не юным ли клириком ступил он на границы папства? И затем встретил своего ересиарха. Отголоски их бесед замирали вдали, да и неразличимо больше то место, где их пути разделились. Может быть, это произошло на севере испанской Ломбардии? Или в швейцарских Альпах? Что из того… Близок был тот фатальный рубеж, с которого путник еще мог повернуть обратно.

– Стой! – заклинает отступника оробевший его спутник. – Остановись! Здесь, на этом рубеже, следует продумать каждое свое движение. Пока ты не совершил рокового шага. Но когда ты минуешь перевал, тебе не будет возвращения…

Преступление, покуда не совершенное, – самое серьезное, слово, покуда не произнесенное, – самое громкое. Кто дошел до границы, должен перешагнуть ее, несмотря ни на что!

Людям не дано пойти так далеко, как тебе хотелось бы их увлечь. Ты один уйдешь в чужую страну, один, заклейменный, и чума отлучения опустошит место твоего прежнего пребывания. Твоих друзей поместят в карантин, самаритянам отрубят руки, которыми они протягивали тебе хлеб, колеблющиеся утвердятся в своих проклятиях тебе, равнодушных вынудят тебя осудить! А твою книгу не будут читать!

Каждая ее буква горит во мгле, а ее автор – факел на границе света и тьмы…

Да, факел, но факел зловещий, которым зажигают костры!

Пусть! Пусть, если только так можно возвестить о себе.

О чем возвестить, безумный автор? О своей книге? Никогда! Священная канцелярия отправит на костры рожденные твоей фантазией чудовища, слуг дьявола, которые пугают людей. Лишь с церковного амвона можешь ты возвестить о чем-то, лишь внутри самой церкви ты можешь нечто поправить в ней, но отнюдь не отлученным от нее, отнюдь не с печатью изгнания на челе. И поэтому, беглец, оглянись и пойди со мною назад, как терпеливый послушник! Ты будешь спасен, когда в твоем взгляде угаснут видения. Вернись, отступник, в круг всеми признанных явлений! Вернись…

Но Marcus Antonius de Dominis arhiepiscopus Spalatinus уже находился в Гейдельберге и повсюду возвещал о себе. Повсюду suae profectionis consilium exponit! [60]60
  Он возвещает о замысле своего ухода (лат.)


[Закрыть]Собственно, его путевая тетрадь, изданная в старом лютеранском городе, не объясняла причин ухода, она была началом обдуманного наступления на Рим. Стук печатной машины заставил учащенно биться сердце писателя.

– Наконец, – шептал он, упоенный сладостным чувством, – наконец! – Наконец он получил в руки оружие, которым до сих пор свободно располагали его противники, вдалбливавшие всем в головы папские буллы. Наконец на пучине лжи и мистических чудес появится белый парус истины. Многолетний отшельник чувствовал себя так точно своей плотью он сливался с бескрайним пространством, множась со своим умножаемым словом. Противостоя Ватикану, он был преисполнен экстаза, с каким одержимые штурмуют твердыни своих мечтаний. Вот он, первый удар, восторженно внимал Доминис стуку печатного стана, вскоре последует другой, третий, до тех пор пока твердыня не падет! Есть оружие, обладая которым человеческий дух может вступить в борьбу с всеобъемлющей глупостью, есть, есть…

XV

Завывания ветра и языки пламени в камине пробуждали после рассказов Ивана эхо далеких ужасов. Объехав Германию и Чехию с только что напечатанной книгой «О церковном государстве», он вернулся к Марку Антонию в Виндзорский замок. Первые четыре части этого сочинения вышли в Лондоне и были повторно отпечатаны в старинном Гейдельберге год спустя, в злосчастном 1618 году, когда разразился долго назревавший конфликт между императором и протестантской унией. Прием, оказанный его философскому трактату в канун религиозных войн, взволновал автора. Письма ученых-латинистов изобиловали похвалами. Однако книга с трудом проникала внутрь бастионов папства. Доминис надеялся, что более или менее свободомыслящие представители католического духовенства, противостоявшие ордену иезуитов и отвергавшие постановления Тридентского собора, примут его сочинение. Однако трактат подвергся цензуре теологических факультетов в Париже и Кёльне, Сорбонна составила даже подробный список еретических положений в книге; автора не взял под защиту я Падуанский университет, членом которого он состоял. Ему запретили въезд в папские земли. По настоянию папы Павла V Венецианская республика изымала отныне все издания, на которых стояло его имя. Паоло Сарпи показал себя трусом. Еще один довод в пользу того, чтобы познакомить общественность с «Историей Тридентского собора»! Пусть теперь Сарпи поежится, пусть Сенат оправдывается перед курией, пусть беглеца упрекают в похищении рукописи – хочешь ты этого или нет, фра Паоло, ты вместе со мною выступил против папства, как и в 1606 году!

Гейдельбергское издание вскоре перевели на чешский язык, сообщал далее неутомимый Иван, и оно воодушевило гуситскую Прагу. А какой это чудесный город! Гармоничнее и образованнее, нежели Венеция, Вена, Лондон; в его прекрасных барочных дворцах, в его величественных зданиях находится место для множества различных обществ. Богемия, которая как святыню хранила заветы Яна Гуса и стремилась избегать у себя конфликтов между папистами и протестантами, наверняка могла бы принять Доминиса, если бы ее самое не топтали сейчас бешеные кони. Правление палатинского избранника Фридриха, на голову которого чешские гуситы возложили корону, продолжалось менее одной зимы. Изгнав его из Градчан, императорское войско пушками и виселицами утверждало права Фердинанда II. Черным днем 8 ноября 1620 года на Белой Горе гуситы потерпели поражение, и с тех пор грабежи и пожары опустошали эту славянскую страну…

Война распространялась быстрее, чем его призыв к миру. И вот уже баварцы, с одной стороны, испанцы – с другой, приближаются к Гейдельбергу, резиденции Фридриха. Мысленным взором Доминис вновь видел чудесный замок курфюрста, старинный университет, библиотеку с уникальными манускриптами, типографию, где он напечатал свой первый памфлет. Теперь княгине Елизавете, профессорам, горожанам, которые так тепло принимали его тогда, угрожала гибель. Писателя охватило ощущение, будто он опаздывает. Опаздывает во всем. О, если б чуть раньше, до того, как заговорили пушки, он напечатал свою книгу! А может быть, этой шедшей от глубины души и вызревавшей двенадцать лет проповеди понадобится еще долго ждать, пока Европа не придет в себя, охваченная безумной религиозной распрей?…

Большой камин был расположен посередине залы прямо напротив рабочего стола Доминиса. Однако тепла не хватало, и архиепископа постоянно бил озноб. Солнце никогда не заглядывало в это огромное помещение, одно-единственное окно которого заслоняла башня Виндзорского замка. С вымощенного двора доносились твердая поступь солдат и стук копыт. И лошадей, и солдат появилось здесь слишком много с тех пор, как Иаков I приехал охотиться. Над серыми стенами замка нависало грязно-серое небо. Насквозь промерзшему уроженцу юга казалось, будто он утопает в жидкой студеной грязи. Он дрожал всем телом, видимо подавленный и потрясенный рассказами Ивана. Предоставленная ему резиденция в два этажа, бок о бок с капеллой святого Георгия, казалась уютной и надежной, когда он четко представлял себе те далекие, разоренные и обращенные в прах и пепел края. Доминис работал и принимал посетителей в большой, прекрасно убранной зале, пол которой устилали турецкие ковры, а вдоль стен выстроились заполненные книгами шкафы. Главным украшением ее служил огромный камин. По-своему красив был и вид, открывавшийся на башню, и верхний двор замка, где находились королевские покои.

– Нам нужны деньги, архиепископ, – закончил Иван свой рассказ. – Твоя книга, написанная по-латыни, не выйдет за стены университетов, монастырей и королевских дворцов. Лютер, обладавший меньшей ученостью, чем ты, поднял на ноги Германию, опубликовав протест на языке своего народа. Нам нужны деньги, чтобы печатать твои сочинения на немецком, итальянском, чешском, хорватском языках.

– Откуда у нас взяться деньгам? Король не так щедр, как в первые годы, когда вышли «Церковное государство» и «История» Сарпи. Ему и его епископам тогда было выгодно поносить папу, но стоило нам коснуться более общих вещей, как все отступились. Я получил Deanery of Windsor and Mastership of Savoy [61]61
  Деканство Виндзора и патронат над Савоем (англ.)


[Закрыть]вместе с толпой искателей и нищих. И стоило мне попытаться от них избавиться, как эта свора клерикалов и ростовщиков выразила лицемерное изумление, теперь они повсюду трубят, будто я скупец. И сам король одернул меня: «Вы тут чужеземец, и потому оставьте все таким, каким вы его нашли».

– Да, мы – иностранцы, мы никогда не усвоим ни их язык, ни их обычаи, – согласился Иван с явным удовольствием, которое не укрылось от взгляда учителя. – Тебя пригласили сюда и приняли по-княжески. Члены университетских коллегий Кембриджа и Оксфорда спешили представиться тебе, точно ты сам был университетом, как заметил не без зависти архиепископ Эббот. Однако они не дали тебе, высокопреосвященный, даже епископской кафедры.

– Мне объяснили, что это противоречит традиции. У них не может стать епископом человек, который по рождению не является англичанином. А виндзорские деканы издавна пользовались привилегией быть советниками короля во внешних делах.

– Какой смысл проповедовать здесь всеобщие принципы? Сам рассуди, они прежде всего британцы и всякому, кто родился в другом месте и не умеет выговаривать их «r» или «th», нет доступа к высшим должностям. Собери денег и поднимай паруса, высокопреосвященный!

– Англия не та страна, где чужеземцу деньги дают Даром. Меня и без того упрекают в алчности и тщеславии. Началось с почестей, а теперь вокруг возникает пустыня. Мы не знаем их языка, а они испытывают слишком мало интереса к нашим проблемам…

Загорец, слепо веровавший в гений Доминиса, понимал обиду своего примаса. После встречи, оказанной ему в Вестминстере королем, архиепископ ожидал соответствующих почестей и влиятельной должности. И поначалу пэры и епископы наперебой соперничали друг с другом в любезности и щедрости, надеясь пленить чужеземца, прибывшего из ренессансной Италии. Однако примас англиканской церкви архиепископ Кентерберийский, заботам которого Иаков поручил видного гостя, вознегодовал раньше других. Его спокойствие было нарушено. Его задевало, что слишком много народа посещает Доминиса, превратившего Ламбетский дворец в свой двор, где, по итальянскому обычаю, с утра до вечера беседовали и пировали. Его обижало, что Сплитянину, как здесь окрестили Доминиса, оказывалось больше внимания, чем ему, первой после короля персоне в иерархии англиканской церкви. Эббот был провозвестником неизбежного разочарования, которое следует после неуемных восторгов. Гость в свою очередь допустил роковую ошибку, не сообразив вовремя, что в здешних краях необходимо хвалить все и вся, а пуще всего кадить божественному теократу. В угрюмой Шотландии родилось неистовое увлечение Иакова Стюарта теологическими дискуссиями. Автор книги «О церковном государстве» не обладал философической иронией лорда-канцлера Бэкона и не мог по любому поводу восторгаться высказываниями короля. Еще в Шотландии Иаков с пылом и вдохновением принялся сочинять свою «Демонологию», и сей всепоглощающий интерес к чертям и ведьмам у него ничуть не уменьшился, когда он занял английский престол. А Марк Антоний прежде всего был физиком, ученым, для которого самое понятие науки о демонах равнялось затмению разума. Он не последовал примеру придворных, использовавших в своих интересах чудачества короля. Фрэнсис Бэкон умел льстить. Инсценированный процесс против группы католиков, которые якобы собирались взорвать парламент вместе с королем, [62]62
  Речь идет о так называемом «пороховом заговоре» (1605), после которого усилились преследования католиков в Англии.


[Закрыть]еще больше напугал монарха. Выросший в атмосфере прелюбодеяний и убийств шотландский принц с молоком матери впитал ужас перед потусторонними силами, а поскольку сейчас он обладал абсолютной властью и никто, не мог ему противоречить, страсть его приобрела подлинно демонические масштабы. Повсюду – в уличном происшествии, в случайной стычке, в выступлениях парламентской оппозиции – усматривал он вмешательство нечистой силы. Дворяне бесстыдно льстили суверену или путали его нелепыми выдумками, дабы сохранить его благосклонность; подобная игра пришлась не по нраву Сплитянину. И как следствие этого королевские милости к ученому наперснику постепенно стали истощаться.

Сопровождаемый молчаливым учеником декан Виндзорский спустился в замкнутый дворик между своими покоями и церковью. Вымощенный плитками двор, окруженный каменной балюстрадой и украшенной затейливым орнаментом стенкой, напомнил ему далматинские монастыри. Да, все здесь красивое, но холодное, бездушное, не согретое солнечным лучом. И если на Адриатике в летней тени можно было найти приятную свежесть, то здесь отовсюду веяло сыростью, все выглядело пустынным и необжитым. Не лишенная вкуса π изящества капелла святого Георгия целиком заполняла собою узкий прямоугольник двора. Взгляд Доминиса, заглянувшего в боковую дверь, упал на скамьи, двумя рядами стоявшие вдоль обеих стен капеллы. Вырезанные из мореного дуба, они представляли собой шедевр старинного прикладного искусства. До сих пор, занятый своими мыслями и погруженный в себя, он не удосужился как следует осмотреть их, насладиться их красотой, которая лишь сейчас нечаянно открылась его взору. Совершенная гармония линий и непринужденная игра воображения художника поразили его. Да, в этом таилось нечто… И тут он вспомнил о пристройке в соборе святого Дуйма.

Отослав за чем-то Ивана, он поднялся в верхний двор. Старого епископа начинало тяготить постоянное присутствие преданного ученика. Оно напоминало о том, что было утрачено в родных краях и чего он не добился здесь. Ничто нельзя было вернуть. Его верный, испытанный спутник не переставал мечтать о возвращении на родину, однако это представлялось невозможным. Обвыкнув и оценив обстановку при английском дворе и в церкви, Доминис понял, насколько тщетны его надежды на какую-либо выгодную должность. Появление долгожданной книги не принесло столь желаемой славы и влияния. Теперь он стал наконец понимать, как получилось, что Томас Мор, без всяких помех издав свою «Утопию», лишился головы только потому, что отклонил приглашение короля Генриха VIII. Одержимый мыслью об очередном браке сей сумасбродный властелин начисто порвал о римской церковью, а теперь он, Сплитянин, вдруг приезжает сюда с какими-то своими планами объединения церквей. Воистину нелепа «Утопия» Мора, как, впрочем, забавно и его собственное сочинение «О церковном государстве»; оба трактата ровным счетом ничего не значили на небосклоне этого острова. Здесь вообще невысоко ставили книгу Куда важнее было то, о чем шептались при дворе или в Ламбетском дворце. Кстати сказать, граф Гондомар уже успел намекнуть королю, будто в душе Доминис остался римо-католиком.

Рассвело вполне в английском духе. Совсем немного света прибавилось к рассеянной мгле. Стылое утро внутри крепостных стен по обыкновению казалось еще более грязно-серым и студеным. Присутствие короля в замке внесло движение и суматоху. Конюхи и егеря суетились в нетерпеливом ожидании королевского выхода. Иногда вдруг все звуки перекрывал дробный стук копыт – куда-то спешил очередной гонец.

Виндзорский замок стоял на невысоком холме над Темзой. Изобильная рыбой река для всех английских королей, начиная с Вильгельма Завоевателя, служила лучшим средством связи с Лондоном, и Марку Антонию также нередко доводилось пользоваться лодкой, чтобы сэкономить время и поскорее попасть домой. Высокие стены из серо-белого камня опоясывали узкий двор, как бы сдавленный посередине так, что с птичьего полета замок напоминал чуть приоткрытый рот. Центром нижнего двора являлась капелла Георгия, обращенная порталом к конюшне, что несколько нарушало молитвенное настроение; в верхнем дворе возле самой стены находились королевские покои. Особую красоту замку придавали стройные башни, возвышавшиеся вдоль стен и охранявшие многочисленные широкие въездные ворота. Давно уже миновала угроза внезапного нападения или вражеской осады, и замок теперь служил местом королевского отдыха и охоты, хотя гарнизон находился в нем по-прежнему.

Обойдя башню Генриха, Марк Антоний вошел в квадратный дворик, где толпились пажи и слуги, с предусмотрительным недружелюбием изолированные от челяди Диего Гондомара.

Вот исчадие ада, мысленно выругался Доминис, испанец вконец задурил голову королю этим нелепым сватовством. Выходит, что после того, как Иаков недвусмысленно высказался в парламенте против экспансии Габсбургов, он собственными руками устраивает пышную охоту в честь мадридского посла, якобы укрепляя связи, долженствующие спасти его зятя курфюрста Фридриха, а ему самому принести солидное приданое. Этот мистик и поклонник нечистой силы слеп ко всему, что происходит вокруг. Требуя у парламента денег для осуществления военной экспедиции на континент, он одновременно отдает в руки дворцовых склочников и интриганов своего лорда-канцлера, который, как утверждает молва, брал взятки до вынесения приговора, а не после, как приличествует по английским законам. Несчастный Фрэнсис Бэкон! Всецело погруженный в свой философский труд «Новый органон», он по рассеянности принял из рук некой леди шелковый кошель с золотыми монетами и затем сокрушенно признался в этом перед кипящими негодованием парламентскими скамьями, упомянув еще о каких-то незначительных суммах. Ох, эти пресвитериане! Лицемеры и жулики, с какой легкостью отправили они Бэкона в Тауэр, точно сами являли образец целомудрия и стойкости.

Холодная мгла стояла в каменных коридорах и покоях, когда он вошел во дворец. Иаков Стюарт уже оживленно болтал с не уступавшим ему в говорливости испанским послом, окруженный толпой священнослужителей и вельмож, среди которых беззаботностью и элегантностью выделялся юный Джордж Вилльерс, герцог Бэкингемский. Граф Гондомар, выражая недовольство Мадрида, протестовал, во-первых, против английского отряда, двигавшегося на помощь осажденному Гейдельбергу, и, во-вторых, против маневров британского флота, который снова появился в Средиземном море, перекрыв жизненно важные для Испании пути в ее итальянские владения. В ответ на это лорд-канцлер напомнил об армии Спинолы, выступившей из испанских Нидерландов. Иаков был связан обещанием защитить своего зятя курфюрста Фридриха, хотя перед тем возражал, чтобы тот принял чешскую корону в нарушение более древних прав Фердинанда II. Высланный королем Иаковом отряд явно не обладал достаточной силой для того, чтобы воспрепятствовать испанцам и баварцам, но королю не хотелось переправлять через Канал большую армию и всерьез ввязываться в дорогостоящий и опасный конфликт; Мадрид со своей стороны стремился избежать повторной дуэли с превосходящим английским флотом, поэтому взаимные жалобы и упреки завершались заверениями в искренности и отсутствии иных умыслов, что вызывало ропот недовольных епископов и пэров, вынудивших короля устроить демонстрацию британской мощи в Европе. Иаков был глубоко убежден, что ключ ко всему – в руках Мадрида, и ухватился за идею, подсказанную хитрым дипломатом, не обращая внимания на негодование и тревогу своего двора, церкви и парламента.

Герцог Бэкингемский, очередной королевский фаворит, был единственным человеком, который приходил в восторг от намерения принца Карла жениться на испанской инфанте или по крайней мере в угоду старому Иакову делал вид, будто в восторге. Стройный и по-женски миловидный, юный Джордж явился весьма существенной поддержкой для слабеющего короля, и Стюарт ничего не желал предпринимать без совета своего дорогого mignon'a. [63]63
  Любимчика, фаворита (франц.).


[Закрыть]Рядом с герцогом король выглядел еще более старым, маленьким и безобразным. Он обладал дефектом речи и при разговоре брызгал слюной, точно непрерывно что-то жевал. Нос у него был кривой, щеки впалые, в редкой бородке застревали крошки. По нелепой прихоти он никогда не мылся и не купался, и даже всемогущим духам было не под силу заглушить запахи его изобильно потевшего тела. Воистину вряд ли mignon испытывал особую благодарность к архиепископу Кентерберийскому, представившему его старому монарху.

Пьетро Контарини увлек виндзорского декана в укромный уголок, где они могли без помех излить друг другу досаду на интриги Гондомара. Многое разделяло старых венецианских знакомцев, а более всего скандал, разразившийся после того, как Доминис опубликовал «Историю Тридентского собора» фра Паоло Сарпи. Однако пути их странным образом перекрещивались, вот и сейчас они встретились в Лондоне, надеясь привлечь английского короля к союзу против иезуитов и европейских Габсбургов.

Этот интриган и сводник, ворчал венецианский посланник, обольщает Иакова баснями. Иезуитский Мадрид, вы слышите, архиепископ, станет посредником в поисках мужа для его дочери Елизаветы, будет искать вождя протестантского союза, посредничать, дабы ускорить свадьбу инфанты Марии Анны… Да, это более чем слепота, это воистину бесовское наваждение.

– Я перечисляю факты, – шипел Контарини, – неопровержимо доказываю, что Габсбурги сговорились между собой. Кроме того, Британия и Испания – извечные и естественные соперники на морях и в заокеанских территориях, а вы, сир, постоянно находитесь в состоянии открытой или тайной войны с империей, где не заходит солнце, следовательно, победа Габсбургов означает изоляцию Острова и закат Британской империи. Я разъясняю ему политическую ситуацию, дорогой архиепископ, а он мне в ответ заявляет, будто все это наилучшим образом могут уладить между собой сами короли. Извечная вражда, религиозный фанатизм, сословные предрассудки, национальные интересы, завоеванные свободы, политические устремления и противоречия – все это абсолютные пустяки в сравнении с магической силой обручального кольца, которое связало бы династии Габсбургов и Стюартов. Да, этот король, которого считают божественным, воистину в родстве с нечистой силой… Кстати, уважаемый Марк Антонии, не попытаться ли вам озарить светом эту тьму?

– Моим советам здесь больше не внемлют…

– Да, я слышал, декан, как дон Диего шепнул королю, будто вы лицемер. Однако мужайтесь! Сын католички Марии, которую погубила Елизавета, втайне стремится к примирению с римской церковью. Вы для него подобны благословению божьему, именно вы, идеолог сопротивления верховной власти пап и сторонник единства всех христиан на более широких основах.

– Когда я пытался убедить короля выступить против испанцев, занявших Италию, вы немедленно и резко вмешались…

– Позвольте, монсеньор, мы старались избежать огласки. О подобных делах договариваются в четырех стенах, где нет ушей. Кроме того, предпосылка, будто папа Павел Пятый присоединится к врагам Габсбургов, полностью исключалась. Распространение подобных слухов лишь затруднило бы завязавшиеся контакты между Республикой и Ватиканом, тем более что вы издали здесь книгу Сарпи под таким прозрачным псевдонимом и с весьма недвусмысленным предисловием… простите!..

– Мой замысел давал возможность осуществить давление на курию и привлечь колеблющихся. Странно, сударь, но вы осуждаете старого Иакова за то, что он предпринимает тайные действия вопреки всеобщим настроениям, а мне вы подставили ножку именно тогда, когда мои планы стали приносить плоды. В том, что я теперь бессилен, и ваша заслуга, сеньор Пьетро, заслуга лицемерной Сеньории!

Горечь наболевшего сердца звучала в словах хорватского примаса. Да, Сеньория ловко использовала сан и влияние архиепископа, повсеместно чтимого теолога, в своем конфликте с папистами и мгновенно отреклась от Доминиса, едва он стал представлять собой угрозу венецианской политике компромиссов. Мужи Сеньории предали его в конфликте с ускоками, обманули, когда зашла речь о восстановлении диоцеза, покинули в споре со Священной канцелярией, отреклись от осуществления идеи веротерпимости; и после этой цепи предательств они вновь апеллируют к его верности – льстивые, когда нужно кого-либо использовать в своих целях, и мгновенно обо всем забывающие, когда дело сделано.