Текст книги "Том 5. Рудин. Повести и рассказы 1853-1857"

Автор книги: Иван Тургенев

Но довольно говорить о темных сторонах гамлетовского типа, о тех сторонах, которые именно потому нас более раздражают, что они нам ближе и понятнее. Постараемся оценить то, что в нем законно и потому вечно. В нем воплощено начало отрицания, то самое начало, которое другой великий поэт, отделив его от всего чисто человеческого, представил нам в образе Мефистофеля. Гамлет тот же Мефистофель, но Мефистофель, заключенный в живой круг человеческой природы; оттого его отрицание не есть зло – оно само направлено противу зла. Отрицание Гамлета сомневается в добре, но во зле оно не сомневается и вступает с ним в ожесточенный бой. В добре оно сомневается, т. е. оно заподозревает его истину и искренность и нападает на него не как на добро, а как на поддельное добро, под личиной которого опять-таки скрываются зло и ложь, его исконные враги: Гамлет не хохочет демонски-безучастным хохотом Мефистофеля; в самой его горькой улыбке есть унылость, которая говорит о его страданиях и потому примиряет с ним. Скептицизм Гамлета не есть также индифферентизм, и в этом состоит его значение и достоинство; добро и зло, истина и ложь, красота и безобразие не сливаются перед ним в одно случайное, немое, тупое нечто. Скептицизм Гамлета, не веря в современное, так сказать, осуществление истины, непримиримо враждует с ложью и тем самым становится одним из главных поборников той истины, в которую не может вполне поверить. Но в отрицании, как в огне, есть истребляющая сила – и как удержать эту силу в границах, как указать ей, где ей именно остановиться, когда то, что она должна истребить, и то, что ей следует пощадить, часто слито и связано неразрывно? Вот где является нам столь часто замеченная трагическая сторона человеческой жизни: для дела нужна воля, для дела нужна мысль; но мысль и воля разъединились и с каждым днем разъединяются более…

 
And thus the native hue of resolution ^*
Is sicklied o’er by the pale cast of thought…
 
 
(Прирожденный румянец воли
Блекнет и болеет, покрываясь бледностью мысли…), —
 

говорит нам Шекспир устами Гамлета… И вот, с одной стороны стоят Гамлеты мыслящие, сознательные, часто всеобъемлющие, но также часто бесполезные и осужденные на неподвижность; а с другой – полубезумные Дон-Кихоты, которые потому только и приносят пользу и подвигают людей, что видят и знают одну лишь точку, часто даже не существующую в том образе, какою они ее видят. Невольно рождаются вопросы: неужели же надо быть сумасшедшим, чтобы верить в истину? и неужели же ум, овладевший собою, по тому самому лишается всей своей силы?

Далеко бы повело нас даже поверхностное обсуждение этих вопросов.

Ограничимся замечанием, что в этом разъединении, в этом дуализме, о котором мы упомянули, мы должны признать коренной закон всей человеческой жизни; вся эта жизнь есть не что иное, как вечное примирение и вечная борьба двух непрестанно разъединенных и непрестанно сливающихся начал. Если бы мы не боялись испугать ваши уши философическими терминами, мы бы решились сказать, что Гамлеты суть выражение коренной центростремительной силы природы, по которой всё живущее считает себя центром творения и на всё остальное взирает как на существующее только для него (так комар, севший на лоб Александра Македонского, с спокойной уверенностью в своем праве, питался его кровью, как следующей ему пищей; так точно и Гамлет, хотя и презирает себя, чего комар не делает, ибо он до этого не возвысился, так точно и Гамлет, говорим мы, постоянно всё относит к самому себе). Без этой центростремительной силы (силы эгоизма) природа существовать бы не могла, точно так же как и без другой, центробежной силы, по закону которой всё существующее существует только для другого (эту силу, этот принцип преданности и жертвы, освещенный, как мы уже сказали, комическим светом – чтобы гусей не раздразнить, – этот принцип представляют собою Дон-Кихоты). Эти две силы косности и движения, консерватизма и прогресса, суть основные силы всего существующего. Они объясняют нам растение цветка, и они же дают нам ключ к уразумению развития могущественнейших народов.

Спешим перейти от этих, быть может, неуместных умозрений к другим более привычным нам соображениям.

Нам известно, что из всех произведений Шекспира едва ли не самое популярное – «Гамлет». Эта трагедия принадлежит к числу пьес, несомненно и всякий раз наполняющих театр. При современном состоянии нашей публики, при ее стремлении к самосознанию и размышлению, при ее сомнении в самой себе и ее молодости – это явление понятно; но, не говоря о красотах, которыми преисполнено это, быть может, замечательнейшее произведение новейшего духа, нельзя не удивляться гению, который, будучи сам во многом сродни своему Гамлету, отделил его от себя свободным движением творческой силы – и поставил его образ на вечное изучение потомству. Дух, создавший этот образ, есть дух северного человека, дух рефлексии и анализа, дух тяжелый, мрачный, лишенный гармонии и светлых красок, не закругленный в изящные, часто мелкие формы, но глубокий, сильный, разнообразный, самостоятельный, руководящий. Из самых недр своих извлек он тип Гамлета и тем самым показал, что и в области поэзии, как и в других областях народной жизни, он стоит выше своего чада, потому что вполне понимает его.

Дух южного человека опочил на создании Дон-Кихота, дух светлый, веселый, наивный, восприимчивый, не идущий в глубину жизни, не обнимающий, но отражающий все ее явления. Мы не можем здесь противиться желанию – не провести параллель между Шекспиром и Сервантесом, а только указать на некоторые точки различия и сходства между ними. Шекспир и Сервантес, подумают иные, какое же тут может быть сравнение? Шекспир – этот гигант, полубог… Да; но не пигмеем является Сервантес перед гигантом, сотворившим «Короля Лира», но человеком, и человеком вполне; а человек имеет право стоять на своих ногах даже перед полубогом. Бесспорно, Шекспир подавляет Сервантеса – и не его одного – богатством и мощью своей фантазии, блеском высочайшей поэзии, глубиной и обширностью громадного ума; но вы не найдете в романе Сервантеса ни натянутых острот, ни неестественных сравнений, ни приторных кончетти; вы также не встретите на его страницах этих отрубленных голов, вырванных глаз, всех этих потоков крови, этой железной и тупой жестокости, грозного наследия средних веков, варварства, медленнее исчезающего в северных, упорных натурах; а между тем Сервантес, как и Шекспир, был современник Варфоломеевской ночи; и еще долго после них сожигались еретики и кровь лилась; да и перестанет ли она когда-нибудь литься? Средние века сказались в «Дон-Кихоте» отблеском провансальской поэзии, сказочной грацией тех самых романов, над которыми Сервантес так добродушно посмеялся и которым сам же заплатил последнюю дань в «Персилесе и Сигизмунде» ^* [67]67
  Известно, что рыцарский роман «Персилес и Сигизмунда» явился послепервой части «Дон-Кихота».


[Закрыть]. Шекспир берет свои образы отвсюду – с неба, с земли – нет ему запрету; ничто не может избегнуть его всепроникающего взора; он исторгает их с неотразимой силой, с силой орла, падающего на свою добычу. Сервантес ласково выводит перед читателем свои немногочисленные образы, как отец своих детей; он берет только то, что близко ему, но это близкое так ему знакомо! Всё человеческое кажется подвластным могучему гению английского поэта; Сервантес черпает свое богатство из одной своей души, ясной, кроткой, богатой жизненным опытом, но не ожесточенной им: недаром в течение семилетнего тяжкого плена Сервантес учился, как он сам говорил, науке терпенья; круг, ему подвластный, теснее шекспировского; но в нем, как и в каждом отдельном живом существе, отражается всё человеческое. Сервантес не озарит вас молниеносным словом; он не потрясает вас титанической силой победоносного вдохновения; его поэзия – не шекспировское, иногда мутное море, это – глубокая река, спокойно текущая между разнообразными берегами; и понемногу увлеченный, охваченный со всех сторон ее прозрачными волнами, читатель радостно отдается истинно эпической тишине и плавности ее течения. Воображение охотно вызывает пред собою образы обоих современников-поэтов, которые и умерли в один и тот же день, 26 апреля 1616 года ^* . Сервантес, вероятно, ничего не знал о Шекспире; но великий трагик, в тишине своего стратфордского дома, куда он удалился за три года до смерти, мог прочесть знаменитый роман, который был уже тогда переведен на английский язык… Картина, достойная кисти живописца-мыслителя: Шекспир, читающий «Дон-Кихота»! Счастливы страны, среди которых возникают такие люди, учители современников и потомков! Неувядаемый лавр, которым увенчивается великий человек, ложится также на чело его народа.

Кончая наш далеко не полный этюд, мы просим позволения сообщить вам еще несколько отдельных замечаний.

Один английский лорд ^* (хороший судья в этом деле) называл при нас Дон-Кихота образцом настоящего джентльмена. Действительно, если простота и спокойствие обращения служат отличительным признаком так называемого порядочного человека, Дон-Кихот имеет полное право на это название. Он истинный гидальго, гидальго даже тогда, когда насмешливые служанки герцога намыливают ему всё лицо. Простота его манер происходит от отсутствия того, что мы бы решились назвать не самолюбием, а самомнением;Дон-Кихот не занят собою и, уважая себя и других, не думает рисоваться; а Гамлет, при всей своей изящной обстановке, нам кажется, извините за французское выражение: ayant des airs de parvenu [68]68
  держит себя как выскочка (франц.).


[Закрыть]; он тревожен, иногда даже груб, позирует и глумится. Зато ему дана сила своеобразного и меткого выражения, сила, свойственная всякой размышляющей и разрабатывающей себя личности – и потому вовсе недоступная Дон-Кихоту. Глубина и тонкость анализа в Гамлете, его многосторонняя образованность (не должно забывать, что он учился в Виттенбергском университете) развили в нем вкус почти непогрешительный. Он превосходный критик; советы его актерам поразительно верны и умны; чувство изящного почти так же сильно в нем, как чувство долга в Дон-Кихоте.

Дон-Кихот глубоко уважает все существующие установления, религию, монархов и герцогов, и в то же время свободен и признает свободу других. Гамлет бранит королей, придворных – и в сущности притеснителен и нетерпим.

Дон-Кихот едва знает грамоте, Гамлет, вероятно, вел дневник. Дон-Кихот, при всем своем невежестве, имеет определенный образ мыслей о государственных делах, об администрации; Гамлету некогда, да и незачем этим заниматься.

Много восставали против бесконечных побоев, которыми Сервантес обременяет Дон-Кихота. Мы заметили выше, что во второй части романа бедного рыцаря уже почти не бьют; но мы прибавим, что без этих побоев он бы меньше нравился детям, которые с такою жадностию читают его похождения, – да и нам, взрослым, он бы показался не в своем истинном свете, но как-то холодно и надменно, что противоречило бы его характеру. Мы сейчас сказали, что во второй части уже не бьют его; но в самом ее конце, после решительного поражения Дон-Кихота рыцарем светлого месяца,переодетым бакалавром, после его отречения от рыцарства, незадолго до его смерти – стадо свиней топчет его ногами. Нам не однажды довелось слышать укоры Сервантесу – зачем он это написал, как бы повторяя старые, уже брошенные шутки; но и тут Сервантесом руководил инстинкт гения – и в самом этом безобразном приключении лежит глубокий смысл. Попирание свиными ногами встречается всегда в жизни Дон-Кихотов – именно перед ее концом; это последняя дань, которую они должны заплатить грубой случайности, равнодушному и дерзкому непониманию… Это пощечина фарисея… Потом они могут умереть. Они прошли через весь огонь горнила, завоевали себе бессмертие – и оно открывается перед ними.

Гамлет при случае коварен и даже жесток. Вспомните устроенную им погибель двух посланных в Англию от короля придворных, вспомните его речь об убитом им Полонии. Впрочем, мы в этом видим, как мы уже сказали, отражение еще недавно минувших средних веков. С другой стороны, мы в честном, правдивом Дон-Кихоте обязаны подметить склонность к полусознательному, полуневинному обману, к самообольщению – склонность, почти всегда присущую фантазии энтузиаста. Рассказ его о том, что он видел в пещере Монтезиноса, явно им выдуман и не обманул хитрого простака Санчо-Пансу.

Гамлет от малейшей неудачи падает духом и жалуется; а Дон-Кихот, исколоченный галерными преступниками до невозможности пошевельнуться, нимало не сомневается в успехе своего предприятия. Так, говорят, Фурье ежедневно, в течение многих лет, ходил на свидание с англичанином, которого он вызывал в газетах для снабжения ему миллиона франков на приведение в исполнение его планов и который, разумеется, никогда не явился. Это, бесспорно, очень смешно; но вот что нам приходит в голову: древние называли своих богов завистливыми – и в случае нужды считали полезным укрощать их добровольными жертвами (вспомните кольцо, брошенное в море Поликратом); почему и нам не думать, что некоторая доля смешного неминуемо должна примешиваться к поступкам, к самому характеру людей, призванных на великое новое дело, как дань, как успокоительная жертва завистливым богам? А все-таки без этих смешных Дов-Кихотов, без этих чудаков-изобретателей не подвигалось бы вперед человечество – и не над чем было бы размышлять Гамлетам.

Да, повторяем: Дон-Кихоты находят – Гамлеты разрабатывают. Но как же, спросят нас, могут Гамлеты что-нибудь разрабатывать, когда они во всем сомневаются и ничему не верят? На это мы возразим, что, по мудрому распоряжению природы, полных Гамлетов, точно так же как и полных Дон-Кихотов, нет: это только крайние выражения двух направлений, вехи, выставленные поэтами на двух различных путях. К ним стремится жизнь, никогда их не достигая. Не должно забывать, что как принцип анализа доведен в Гамлете до трагизма, так принцип энтузиазма – в Дон-Кихоте до комизма, а в жизни вполне комическое и вполне трагическое встречается редко.

Гамлет много выигрывает в наших глазах от привязанности к нему Горация. Это лицо прелестно и попадается довольно часто в наше время, к чести нашего времени. В Горации мы признаем тип последователя, ученика в лучшем смысле этого слова. С характером стоическим и прямым, с горячим сердцем, с несколько ограниченным умом, он чувствует свой недостаток и скромен, что редко бывает с ограниченными людьми; он жаждет поучения, наставления и потому благоговеет перед умным Гамлетом и предается ему всей силой своей честной души, не требуя даже взаимности. Он подчиняется ему не как принцу, а как главе. Одна из важнейших заслуг Гамлетов состоит в том, что они образуют и развивают людей, подобных Горацию, людей, которые, приняв от них семена мысли, оплодотворяют их в своем сердце и разносят их потом по всему миру. Слова, которыми Гамлет признает значение Горация, делают честь ему самому. В них выражаются собственные его понятия о высоком достоинстве человека, его благородные стремления, которых никакой скептицизм ослабить не в силах. «Послушай, – говорит он ему, – ^*

 
  С той поры, как это сердце
Властителем своих избраний стало
И научилось различать людей,
Оно тебя избрало перед всеми.
Страдая, ты, казалось, не страдал.
Ты брал удары и дары судьбы,
Благодаря за то и за другое.
И ты благословен: рассудок с кровью
В тебе так смешаны, что ты не служишь
Для счастья дудкою, не издаешь
По прихоти его различных звуков.
Дай мужа мне, которого бы страсть
Не делала рабом, – и я укрою
Его в души моей святейших недрах,
Как я тебя укрыл» [69]69
  Гамлет – перевод А. Кронеберга. Харьков, 1844, стр. 107.


[Закрыть].
 

Честный скептик всегда уважает стоика. Когда распадался древний мир – и в каждую эпоху, подобную той эпохе, – лучшие люди спасались в стоицизм, как в единственное убежище, где еще могло сохраниться человеческое достоинство. Скептики, если не имели силы умереть – «отправиться в ту страну, откуда ни один еще путник не возвращался», – делались эпикурейцами. Явление понятное, печальное и слишком знакомое нам!

И Гамлет, и Дон-Кихот умирают трогательно; но как различна кончина обоих! Прекрасны последние слова Гамлета. Он смиряется, утихает, приказывает Горацию жить, подает свой предсмертный голос в пользу молодого Фортинбраса, ничем не запятнанного представителя права наследства… но взор Гамлета не обращается вперед… «Остальное… молчание», – говорит умирающий скептик – и действительно умолкает навеки. Смерть Дон-Кихота навевает на душу несказанное умиление. В это мгновение всё великое значение этого лица становится доступным каждому. Когда бывший его оруженосец, желая его утешить, говорит ему, что они скоро снова отправятся на рыцарские похождения: «Нет, – отвечает умирающий, – всё это навсегда прошло, и я прошу у всех прощения; я уже не Дон-Кихот, я снова Алонзо добрый, как меня некогда называли, – Alonso el Bueno».

Это слово удивительно; упоминовение этого прозвища, в первый и последний раз – потрясает читателя. Да, одно это слово имеет еще значение перед лицом смерти. Всё пройдет, всё исчезнет, высочайший сан, власть, всеобъемлющий гений, всё рассыплется прахом…

 
Всё великое земное ^*
Разлетается, как дым…
 

Но добрые дела не разлетятся дымом; они долговечнее самой сияющей красоты. «Всё минется, – сказал апостол, – одна любовь останется» ^* .

Нам нечего прибавлять после этих слов. Мы почтем себя счастливыми, если указанием на те два коренные направления человеческого духа, о которых мы говорили перед вами, мы возбудили в вас некоторые мысли, быть может, даже не согласные с нашими, – если мы, хотя приблизительно, исполнили нашу задачу и не утомили вашего благосклонного внимания.

Не опубликованное при жизни Тургенева 1853-1856

<План романа «Два поколения»>

Два поколенья

Начало: 12 июня 1845.

ГЛАВНЫЕ ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1. Глафира Ивановна Гагина, 52лет. (Г.) вдова, богатая помещица. 1793. (з<а>м<уж> в<ышла> 1818). NB Д<митрий> П<етрович> ее муж, род<ился> 1799 <умер> 1821.

2. Дмитрий Петрович, ее сын – 26лет – (Д.). Поручик в отставке. 1819.

3. Платон Егорыч Чермак – 40лет. (Ч.) – отставной надв<орный> советн<ик>, небог<атый> помещик, сосед. 1805.

4. Василий Васильевич Гагин, 44года (В.), отстав<ной> шт<аб>-ротм<истр>, двоюр<одный> брат покойн<ого> мужа Глаф<иры> Ив<ановны>. 1801. Опр<еделился> к Г<лафире> И<вановне> в 1828.

5. Елизавета Михайловна Богданова. 24года. (Е.), компаньонка. 1821.

6. Катерина Федоровна Халабанская, 44года. (X.), бедная генеральша, нахлебница у Гагиной. 1801.

7. Нилушка, 20 лет. (Н.), неслужащий дворянин, товар<ищ> Д<митрия> П(етровича). 1825.

8. M-r Dessert, 60лет (Ф.) ^* – француз, бывший гувернер Д<митрия Петровича>. 1775.

9. Сергей Авдеич (Авдотьич) Стяжкин, 45лет – (С.) – небогатый сосед, паразит. 1800.

10. Авдотья Кузьмьминишна, его жена, 42лет (А.) 1803.

11. Федор Маркелыч Моржак-Лендрыховский, 48лет (М.), приятель Чермака. 1797.

12. Кинтилиан, управляющий – 54лет (К.). 1791.

13. Léon, секретарь – 26л<ет> (L.). 1819.

14. Васильевна – 82 л<ет> (Ва), старуха приживалка. 1763.

15. Метр-Жан – он же и Свергибус ^* – 65 л<ет> (МЖ), дворецкий. 1780.

16. Аграфена Никитишна – главная служанка (А),30 лет. 1815.

17. Пуфка, девушка, 6 лет. 1839.

18. Суслик, мальчик, 15 л<ет)> 1830.

19. Маша, девушка, 13 л<ет>. 1832.

20. Егор, лакей, 24 л<ет>. 1821. и т<ак> д<алее>

21. Граф Дмитр<ий> Павлович ***. 28 лет. 1817.

22. Доктор – Арсений Семёныч Шанский, 28 л<ет>. 1817.

23. Онисим – бурм<истр>, 38. 1807. и пр. Охотник Владимир. Васильевна (барометр).

Часть 1-ая

Каб<инет>.

Эту главу на двеГлава 1-ая,а) Описание кабинета Г<агинойй>. – Суслик и Маша прибирают. Разговор. вд<отья Никитишна> появляется на мгновенье. Входит Глафира Ив<ановна>. – Х<алабанская> является.

Конт<ора>

Г<лафира> И<вановна> и В<асилий> В<асильевич>. Вз<гляд> наз<ад>

Приезд. Обед. (Описание Х<алабанской>.) Разговор о новой компаньонке (lectrice). Приготовление к обеду. Звонки. – Пуфка. Ее вольности. – (Дмитрия Петр<овича> дома нет.) Васильевна. Авд<отья Никитишна>. – Г<агина> хочет заниматься.

b) Переход в контору. Léon. Кинтильян. Гнев; неудовольствие.

Требуется Васил<ий> Васильевич.

Глава 2-ая. Сцена между Г<агиной> и В<асилием Васильевичем>. В<асилий Васильевич> уходит и бросается на постель в своем флигеле. – Г<агина> посылает за Чермаком. Паук и муха

Глава 3-ья. Описанье В<асилия Васильевича>. Его жизнь. Собак продали.

Кроме В <асилия> Вас<ильевича> – никакого друга. —

Эту главу на две.

Глава 4-ая. а) Е<лизавета Михайловна> подъезжает к дому. Описание дома и сада. Короткое описание Е<лизаветы Михайловны>. – Как ее встречают. – Комната ее. Обед. Она представляется Г<агиной>. b) Сцена с доктором перед обедом. Обед. Дм<итрий> Петр<ович> приезжает к обеду с охоты с Нилушкой. – Старик Дессер. Чтение ¼ часа перед сном. Она одна в своей комнатке. – Маша. – (Советует идти к Х<алабанской>.)

Глава 5-ая. Ее жизнь до тех пор. Глава 6-ая. а) Утро в саду. E <лизавета Михайловна> свободна до10 часов. – Д<митрий> П<етрович> с Нилушкой встречают Е<лизавету Михайловну> в саду. Колкий Эту главу на 2 разговор. – Х<алабанская> присылает за Е<лизаветой Михайловной>… Неприятное объяснение. – b) Г<агина> присылает за ней. – Разговор. В 11 ч<асов> желает быть одна. – Чермак приезжает.

Глава 7-ая. Г<агина> и Чермак. Инстинкт. Призывается Василий Васильевич. – Г<агина>в духе. Объявляется на вечер partie de plaisir.

Глава 8-ая. Описание partie de plaisir. Д<митрий> П<етрович> уезжает один. Е<лизавета Михайловна>, к удивленью, нравится всем и завоевывает всех, начиная с самой Г<агиной> – исключая Ч<ермака>, который притворяется, что она ему не нравится. Нилушка восхищен. Д<митрий Петрович> возвращается поздно. Отзыв ему матери об Е<лизавете Михайловне>.

Глава 9-ая. Через несколько дней Чермак отправляется на ревизию.Приезжает Стяжкин. Житье в теченье месяца – В<асилий> В<асильевич> безмолвно влюбляется в Е<лизавету Михайловну>. Обращение с ней Д<митрия> П<етровича>. Описание Д<митрия> П<етровича>.

Глава 10-ая. Сцена с Нилушкой. На другой день объясненье с Д<митрием> П<етровичем>. Кончается тем, что он ей открывается в любви.

Конец 1-й части

Часть вторая

Глава 1-ая.Два месяца прошло (Конец августа). Описание этих двух месяцев. – Х<алабанская> ненавидит Е<лизавету Михайловну>. Г<агина> к ней привязалась. – Чермак наезжает. – Положение тяжелое В<асилия> В<асильевича>. – Нилушка. – Д<митрий> П<етрович>. – Он верит в честность Чермака. Характер Е<лизаветы Михайловны>. Scène d’amour. (Она декламирует стихи… ее неожиданная экзальтация…)

Глава 2-ая.Решительная атака Чермака – il est installé. Сцена между Ч<ермаком>, Е<лизаветой Михайловной> и В<асилием> В<асильевичем>. В<асилий> В<асильевич> изгоняется в другую деревню. Exil honorable. Прощание В<асилия> В<асильевича> с Е<лизаветой Михайловной> вечером у окна – плачет и целует ее руку. —

Глава 3-ья.Объяснение Ч<ермака> с дворовыми людьми. Он их собирает. – Отпускает – и отправляется в сад. – В саду он встречает Е<лизавету Михайловну> – объясненье с ней. – Он грозит ей: «Я всё знаю, вы играете с двумя – берегитесь…» – Ему известно вчерашнее прощанье. Он ее принимает за интригантку, что полуошибка. Приход Дм<итрия> Петр<овича>. Она убегает и встречается с Дессером.

Глава 4-ая.Разговор с ним. Она уходит в свою комнату. Между тем Чермак остался с Д<митрием> П<етровичем>. Его разговор с ним. – Д<митрий> П<етрович> косвенно узнает о страсти В<асилия> В<асильевича>. – Подозренья… Он благодарит Чермака.

Глава 5-ая.Е<лизавета Михайловна> избегает Д<митрия Петровича>. – Чермак действует на него. Он видит, что Д<митрий Петрович> влюблен в Е<лизавету Михайловну>. Д<митрий Петрович> наблюдает за ней. – Притворяется в беседке спящим. Она стоит перед ним – пожимает плечом… Сцена с проезжим графом. – Описание состояния E<лизаветы Михайловны> – любит ли она Д<митрия Петровича>. – Он вдруг с ней груб. – Потом уезжает.

Глава 6-ая.Возрастающее могущество Чермака. Приезд Моржака. цена с Леоном. Léon в солдаты. Е<лизавета Михайловна> видит, как его увозят в тележке. В тот самый день объясненье Ч<ермака> с нею. Черм<ак> бы не прочь ее иметь, но нисколько ее не любит. Они оба вспыхивают и расходятся врагами… Между тем Д<митрий Петрович> возвращается между 2-мя грозами…

Глава 7-ая.Чермак и Моржак. Его совет. – Он их не слушает и призывает Х<алабанск>ую.[Чермак и Халабанская. Х<алабанская> доводит до сведения Г<агиной> любовь Д<митрия> П<етровича>. Та это презирает и не верит – призывает сперва сына, потом Е<лизавету Михайловну> и очень довольна обоими, особенно Е<лизаветой Михайловной>. Уходя, в зале, жестокий короткий разговор Д<митрия Петровича> и Е<лизаветы Михайловны> о В<асилии> В<асильевиче>, которого Д<митрий Петрович> возненавидел. Они давно не говорили друг с другом.

Глава 8-ая. – Разговор Д<митрия Петровича> с Ч<ермаком>. Он в отчаянье. – Наглое спокойствие и вкрадчивость Чермака. – Д<митрий Петрович> идет к Е<лизавете Михайловне> и требует свиданья. Свиданье назначено вечером в саду под яблонями.

Конец 2-й части.

Часть 3-я

Глава 9-ая.Свиданье. – В тот самый вечер Стяжкины, которые уже 2 недели как в Гагин<е>, с девка<ми> хотят красть яблоки. Они всё видят. Сторож их прогоняет. Объясненье E<лизаветы Михайловны> и Д<митрия Петровича>. Граф ли. Она ему говорит о Чермаке. Он не верит, оба расходятся очень дурно, хотя Д<митрий Петрович> сильно потрясен.

Глава 10-ая.Стяжкины всё доводят до сведенья Гагиной. Чермак призывается. Он сидел с Моржаком. «Теперь вели-ка колясочку оправить».

Он советует всё оставить как есть и только со временем удалить Е<лизавету Михайловну>… Притом Д<митрий Петрович>. Известен его слабый характер. Г<агиной> однако ужасно тяжело – она пишет к В<асилию> В<асильевичу>. Просит его приехать.

Глава 11-ая.Черм<ак> желает объяснения с E<лизаветой Михайловной>. – Она соглашается. – Объясненье… Спрятанный Д<митрий Петрович> – Е<лизавета Михайловна> не знает, что он спрятан врывается в комнату и изгоняет его вон с позором. «Спросите ее, любит ли она Вас? – кричит он выходя. – Обманул ли я Вас, разве неправда, что В<асилий> В<асильевич> ее любит». Е<лизавета Михайловна> тотчас хочет идти к Г<агиной>, чтобы отказаться от дому. – Д<митрий Петрович> умоляет ее пощадить его. – Она соглашается. Великие приготовления к битве.

[Часть третья]

Глава 1-я.Г<агина> в конторе с Кинтильяном, который доносит на Ч<ермака>. Ч<ермак> входит. Он забегает зайцем – сообщает ей случившееся вчера – объявляет, что не может остаться… Г<агина> в негодованье против сына, утешает Ч<ермака> – «Не я ли госпожа – всё мое, мое, мое…» Объявляется о приезде В<асилия> В<асильевича>.

Глава 2.Объяснение Г<лафиры> И<вановны> с В<асилием> В<асильевичем>. – Он долго сидит

неподвижно, в прежней обычной своей позе… вдруг выпрямляется. – Хотите – показывает свою обнаженную руку Х<алабанской>. Изумление Г<лафиры> И<вановны>. В<асилий> В<асильевич> велит призвать Чермака.

Гл<ава>.Чермак входит. Страшная сцена. В<асилий> В<асильевич> м<ожжет> быть знает о пол<ожени> Е<лизаветы Михайловны>, его схватывает, выталкивает, сажает на телегу – вон его! – Прибыл Д<митрий Петрович>. К нему обращается испуганная Г<агина>. Раздр<аженный> Д<митрий Петрович> тоже спасается – и уезжает. «Эти вот, – указывая на крепостных, – не могут…» Е<лизавета Михайловна> уезжает. – Г<агина> остается одна.

Гл<ава>.Е<лизавета Михайловна> приезжает в Москву… Ее пребывание там. Д<митрий Петрович> ее отыскивает… Известие о см<ерти> Гагин<ой>. – Сцена между им и ею – она отказывается от него. – В<асилию> В<асильевичу> – отказ тоже. «Чем вы будете и как жить?»

Д<митрий Петрович> возвр<ащается> в дерев<ню> с В<асилием> В<асильевичем>. Е<лизавета Михайловна> уезж<ает> за границу. – Черм<ак> – на службу.