Текст книги "Обмен заложниками"
Автор книги: Иван Наумов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Почта Адамса наполнена конкретикой. Поэтажный план дома. Фотографии отца. Схема проезда на его новую работу. Фотографии мамы и бабушки, сделанные из заброшенного дома напротив. Школьное расписание Аксинии.
А на уроках Адамс улыбается, раздает наличность и пытается выяснить, что бы было, если б южане подтянули на свою сторону японцев.
Убеждать отца в чем-то – значит погрязнуть в философских спорах о чистоте помыслов и праве на поступок. Нехорошо следить за родными и близкими, но ответ нужен срочно.
В украденной почте – описание вещи. Брейн-карта. Ни слова, ни полслова о том, что за ролик внутри – но Аксинию это и не интересует.
«Па! А ты не видел тут такую штуку прозрачную?»
«Какую – штуку?»
«Да, во время уборки откуда-то достали, а убрать забыли. Валялась, вроде, тут в прихожей, а сейчас нету. Тетя Софи сказала, что это брейн-карта, только, по-моему, это ерунда!»
«Твоя тетя, да простит меня мама за такие слова, не отличит брейн-карту от куска хозяйственного мыла!»
Конечно, папочка! Спокойных сновидений! Если тебе захочется ночью что-нибудь где-нибудь поискать… В общем, в инфракрасном диапазоне я не пропущу ничего интересного. Или я не Сова?
Джош делает вид, что обескуражен. На самом деле – сделал бы кувырок через голову, это по глазам видно. Но надо блюсти респект. В Гарлеме все то же самое.
– Экси?
– Не думала, что появлюсь здесь так скоро… Короче, Джош, я трублю в рожок. Только я его дома забыла. Условно – считается?
Джош повертел брейн-карту в руках.
– Тут ни клейма, ни штрих-кода. Это, вообще, чье?
– Семейная реликвия. Устраивает?
– Шутки шутишь. Ты хочешь, чтобы я впаял тебе в голову неизвестный ролик на неопознанном носителе? Ты знаешь, скольких увезли в психушку из-за некачественных карт? Или про эксперименты с редактированием роликов? Как ведет себя человек, которому перетерли половину полезного объема мозга – из-за ошибки записи?
Джош завелся не на шутку.
– У тебя есть что-нибудь попить?
– Сейчас посмотрю.
Джош скрылся в подсобке и чем-то загремел в холодильнике.
Аксиния быстро включила брейнинг-установку, загнала карту в слот, сунула голову в трансмиттер, легла и, пока не успела передумать, нажала кнопку записи.
И скользнула в привычную темноту.
Солнечный Джош
– Не подходите к ней, мистер Адамс, – сказал Джош.
Преподаватель, смиренная овечка, замер на полшага.
– Здравствуй, Джош! – Адамс был нейтрально, по-школьному вежлив. – Решил взглянуть на твою картотеку. Говорят, ты преуспеваешь?
– Крутимся. Много работы, но это ведь хорошо, правда?
Джош понемногу смещался, стараясь занять позицию между Адамсом и брейн-установкой, где замерло тело Аксинии.
– Да, – кивнул преподаватель, – конечно. А я шел мимо, дай, думаю, загляну. Ведь лишних клиентов не бывает, так у вас в коммерции говорится?
Он шагнул в сторону и задумчиво провел пальцем по корешкам коробочек с брейн-картами.
– С ума сойти. Целое состояние.
– Застраховано, – зачем-то сказал Джош, улыбнувшись через силу. – Хотели бы что-то конкретное?
– Конкретное. – Адамс повернулся и теперь в упор смотрел на Джоша. – Я уже давно сбрасывал тебе заявку, но ответа не получил. А тут узнал, что тот ролик, который я так долго искал, как раз поступил в прокат.
– Вы про порно в невесомости? – продолжал валять дурака Джош, стараясь выиграть время. Он уже отжал тревожную кнопку.
И стало тревожно, потому что нельзя предсказать, как на приход федерала отреагирует Рич, получающий сейчас картинку и звук с шести скрытых камер. Проще было бы разобраться с отморозками в масках и с дробовиками, чем с этим прилизанным дядечкой.
– Не грубите, молодой человек! Мне нужен брейн-ролик Джона Смита, его финальный забег на нашей замечательной Олимпиаде. Я вижу, что карта пока занята, но это ничего. Я не тороплюсь.
– Да, мистер Адамс, присаживайтесь! – Джош ткнул пальцем в дальний угол, где стоял гостевой диван. Получилось не очень прилично и весьма вызывающе. – Пока запись не закончена, карту из трансмиттера вынимать нельзя, сами знаете. Очень у нас удобный диванчик…
– Я сказал, что не тороплюсь. Но я спешу. Постою рядом с брейн-креслом, с твоего позволения.
Джош предупреждающе выставил руку, и Адамс уперся в нее грудью.
– Не понимаю твоего нервного состояния, – сказал он. – Это же я, мистер Адамс. Твой учитель истории. Я возьму карту и уйду. Мне ничего от тебя не нужно.
– Эта брейн-карта – не ваша собственность, – произнес Джош, чувствуя, как сохнет гортань. – А представляясь учителем, вы унижаете мое человеческое достоинство, и такая терминология для сотрудника образования…
Адамс без замаха ударил его левой под ребра и правой – над ушедшими вниз руками, в основание горла. Джош осел на пол.
– Еще раз повторяю, мальчик, мне ничего от тебя не нужно! – отчеканил Адамс, нагибаясь над ним и щупая пульс под скулой. Выпрямился и двинулся к брейн-установке, но Джош с размаху влепил ему носком ботинка по голеностопу.
Адамс рыкнул, припав на левую ногу, и отвесил Джошу еще три или четыре сочных оплеухи. Потом, подняв его за воротник, как тюк с бельем, отшвырнул к кассовой стойке.
– Не рыпаться, предупреждаю!
Когда Адамс отвернулся от Джоша, он увидел, что Аксиния, еще не отошедшая от впайки, со смурными глазами, пытается встать с кресла. И зажатая в ее дрожащей руке темная стекляшка разбрасывает слабые блики по стенам и потолку.
– Хорошо, что ты принесла брейн-карту, – дружелюбно сказал Адамс.
И шагнул вперед.
Далее произошли два события – но столь синхронно, что слились в одно.
Тяжелый брусок выскользнул из пальцев Аксинии и с хрустальным звуком превратился в миллион брызг.
Джош, упавший рядом со своим школьным рюкзаком и нащупавший на его дне холодную ребристую рукоять, поднял руку и прямо сквозь ткань выстрелил в темный силуэт на фоне закатного неба.
Адамса бросило вперед и вбок, он ударился лицом о край кресла, с которого поднималась Аксиния, и завалился на пол. Его воротник мгновенно набух красным.
В эту минуту ожил лифт.
Рич «Белее Белого»
– Скоро узнаем, – сказал Рич, глядя на сидящих рядом Джоша и его девчонку, притихших, как нашкодившие котята. – Если бы он пришел сюда от имени Бюро, нам вряд ли бы дали даже войти в здание.
– Это Совсем Цветная, – робко возразил Джош.
– Значит, нас вязали бы ниггеры и пуэрториканцы, если эта мысль доставляет тебе удовольствие. Я склоняюсь к тому, что он работает на себя. По старым завязкам, блат тут и там. Значит, на кону большой куш.
В воздухе пахло щелочью. Пришедшие с Ричем намибийцы замывали от крови пол и мебель и бинтовали бесчувственного Адамса. Молча, сосредоточенно, быстро.
– И поэтому я должен задать тебе один резонный вопрос, мой юный партнер, – альбинос достал из внутреннего кармана красивую дорогую сигариллу и бензиновую зажигалку. – Что же такое, о чем я не знаю, рассчитывал здесь найти этот дырявый господин?
– Здесь не курят, – механически уведомил Джош.
Белее Белого довольно хмыкнул. Один из его помощников приподнял Адамса и взгромоздил себе на плечо. Раненый тихо застонал.
– Не перестаю удивляться, как разнообразно действуют на людей стрессовые ситуации, – сказал Рич на публику, чиркая блестящим колесиком и выпуская первое сизое облачко. – Вплоть до полной потери реальности!.. Джош, я жду ответа.
Мальчишка молча показал рукой на засыпанный осколками пол.
– Карта Аксинии.
– Приторговываешь левым товаром, Джош?
Неожиданно заговорила девчонка.
– Оставьте Джоша, мистер Рич. Этот ролик я украла у своего отца. Кусочек запретных знаний, только и всего.
Белее Белого посмотрел на нее, как на ненормальную.
– Потом договорим, Джош. В сухом остатке – непонятный человек с дыркой в плече и слегка просроченными фэбээровскими документами. Я его увожу и помогаю ему забыть дорогу в Совсем Цветную. А ты больше не используешь мое оборудование не по назначению, договорились?
– Рич… Ты…
– Хочешь спросить меня, собираюсь ли я стереть ему воспоминание об этом со всех точек зрения неудачном дне? Безусловно. Правда, он в отключке, а работая не в диалоге, я наверняка попорчу что-то еще. Но я не убийца, Джош. Лучше ходить с легкой амнезией, чем лежать под землей. У твоего друга уже сегодня начнется новая жизнь. Иногда полезнее забыть, чем помнить. Я беру на себя этот маленький грех, чтобы на тебе не повис больший. Вопросы есть?
Рич развернулся, и, не прощаясь, зашел в лифт. Стремительный и высокий. На фоне своей охраны – белее белого.
Аксиния
Они остались одни.
Осторожно ступая по осколкам, Джош дошел до лифта, заблокировал дверь и вернулся к Аксинии. Она кончиками пальцев дотронулась до его разбитой скулы.
– Цел?
Джош задумчиво посмотрел под ноги. Стекло стеклом. Наверное, только в микроскоп можно разглядеть, из чего же сделана брейн-карта.
– Что там хотя бы было?
Аксиния прислушалась к себе, улавливая чужое воспоминание. Чувствуя чужие мышцы. Окутываясь гулом трибун. Замирая в колодках.
Дождь, к счастью, закончился, и солнце стремительно сушит дорожку. Влажный воздух пахнет забегом. Терпкая адреналиновая волна чужого пота, пластмассовый душок покрытия, кислый дымок первого выстрела. Кубинец соскочил в фальшстарт. Теперь все будут бояться повтора.
Слева, плечом к плечу, покачивается Аткинс, нюхая воздух горбатым носом. Он бежит на золото. В него вкладываются деньги, его имидж уже пошел в раскрутку. Аткинс чувствует взгляд, скалит зубы.
«Время белых прошло, – слова тренера. – Ты с последнего парохода, Смит, – говорит прямо при всех, в раздевалке перед выходом на дорожку. – Никто не ждет подвигов, парень! Сделай корейца и кубинца. За остальных наших я спокоен – а вот тебе надо постараться».
– Ему было просто некому отдать это, – Аксиния старается, чтобы губы не задрожали, прижимает их к зубам. – Допинг – это как СПИД, только намекни, и ты один. Его бросили все, отвернулись и забыли вмиг. А папа поверил каждому его слову.
Сотка – это быстро только со стороны. На середине пути дорожка становится бесконечной.
Кислород полыхает в легких, разрывая их изнутри. С каждым шагом железные штыри втыкаются в пятки до колен. Взмахом руки можно оторвать себя от земли и улететь в космос.
Аткинс висит черным призраком на периферии зрения. И это хорошо, потому что они идут вровень.
«Надо подкрепиться, Джон, – врач команды подкарауливает в уголке и протягивает пилюлю. – Тебе уже не двадцать пять, а эта штука поддержит сердце, чуть снизит кислотность, и безо всякого следа – проверяли в той самойлаборатории. Давай, давай, ковбой!»
– Эту запись надо было вывозить в Канаду. Или в Китай, или в Мексику – куда-то, где вещи можно называть своими именами. Здесь же… Здесь же одно вранье!
Воздух – патока, воздух – лед, воздух – ртуть. Остается три шага, и нужно вдавить себя в невидимую стену, разорвать мироздание, сломить ход событий. Плевать на антропологические исследования, плевать на гнилые теории. Просто сделать предпоследний и последний шаг чуть быстрее и дальше, чем остальные.
Отбить руку дающую. Блестящая капсула летит к потолку. «Ах ты, тварь неблагодарная!» – врач кривится, а тренер смотрит оловянными глазами…
Остается просто долететь последние сантиметры. Рядом Аткинс падает грудью вперед на выдохе. Уже чувствует, что его обошли, обогнали, сделали. Остается позади и исчезает.
Ноги по инерции несут тело вперед. Не осталось воздуха, не осталось притяжения, пульс стучит в зубах, плечах, щиколотках, хочется перестать быть. И надо повернуться к табло и посмотреть результат.
Носорог стоит на четвереньках, уперевшись лбом в свою несчастливую дорожку. Какие-то люди бегут навстречу. Нереальные, запредельные цифры разгораются красным на самом большом экране.
«Сдохнешь на дорожке!» – хорошее пророчество перед забегом.
«Смииииииииит!!!» – кричит стадион единым тысячеэхим голосом.
Белый, знай свое место?! Не в этот раз, политкорректные ублюдки, не в этот раз!..
Джош гладит ее по плечам, по волосам, медленно прислоняет к себе. «Здесь жизни нет!» – утверждает размашистое граффити на заваленном заборе автопарка. Здесь нет будущего, а скоро совсем не станет прошлого. Замерли, прижавшись друг к другу, две смятенные фигурки, черная и белая.
Аксиния перебирает пальцами кудряшки на затылке Джоша, смотрит через его плечо на мертвенные воды Сент-Клера и никак не решится, плакать ей… или плакать.
* * *
Как вы понимаете, запись абсолютно нелегальна. Ни гарантий, ни претензий. Чисто по знакомству могу впаять. Оба брэйн-ролика всего по сорок секунд, одно объятие, но подоплека, чувственный ряд – башню сносит. Новое искусство, амиго!
Парень – восемь долларов, девчонка – пятнадцать. За пару – двадцатка, по рукам?
Улыбнулась
Окна…
Они открывались не так часто, и каждый раз вся станция ждала нового постояльца – с садистским любопытством и внутренним трепетом. Их здесь ютилось уже более трехсот, разношерстный интернационал, люди всех возрастов, профессий, пристрастий и вер, объединенные лишь одним – желанием смерти.
По-другому сюда не попадали. Нужно было встать точно в указанном месте, воздеть руки к небу и мысленно умереть. Если ты счастливчик – хотя бывают ли счастливчики среди самоубийц? – то через миг ты окажешься здесь. Если нет – то под хихиканье толпы, сквозь брезгливо соболезнующие взгляды зевак можешь плестись, откуда пришел, и выбирать для себя более тривиальное решение – пулю, бритву, яд, высокий мост…
Испано-вьетнамка Сьон попала сюда из Парижа, со ступеней Сакрекёра. Русский программист Петучкоу – или Петушкоф? – с круглого бронзового люка «нулевого километра» рядом с Красной площадью и московским Кремлем.
Восемнадцатилетний Клайв Соммерсон покинул Лос-Анжелес наиболее пафосно. В окружении фоторепортеров, под блеск вспышек, поздним вечером на Аллее звезд, поправ Джоан Вудворд, чье имя было первым впечатано в священную голливудскую землю, он театрально вскинул руки и в ту же секунду превратился в серебристую пыль.
На следующее утро, проглядывая прессу, он поморщился от нелепого пассажа «улетел со звезды на звезду» – отличился кто-то из «Чикаго Трибьюн». Только необразованному журналисту – а большинство из них таковы, Клайв в этом никогда не сомневался, – могло прийти в голову назвать Наблюдение звездой.
Окна…
Готические, стрельчатые, украшенные изумительными витражами. Типовые и унылые, наследие прошлого века, перемазанные неумелыми малярами, с трескающимися рамами и сломанными шпингалетами. Трехкамерные, с защитой от ультрафиолета и ударной волны, пылеотталкивающие с обеих сторон стеклопакеты. Слюдяные квадратики перекосившихся черных избушек.
Миллиарды окон смотрели на Клайва с ночной Земли. Косматое солнце спряталось на пару часов, и темная поверхность планеты едва заметно тлела своими фонарями и пожарами, рекламными щитами и газовыми факелами.
«Как ты покажешь мне свое настроение?..»
Слишком далеко, чтобы без оптики разглядеть что-нибудь подробно. Слишком далеко, чтобы чувствовать единение с висящим в пустоте шариком. Наблюдение застыло в геостационаре, как камень в праще. Двадцать две тысячи проклятых миль. Тридцать шесть тысяч гребаных европейских километров.
Клайв часто приходил сюда – в единственное место на Наблюдении, не считая спального отсека, где мог остаться один. Теперь можно было не спешить – раньше или позже Булыжник возьмет его насовсем. Боль и обида не ослабевали ни на йоту, и Клайв садился на широкий парапет перед иллюминатором, обхватывал колени и тихо качался из стороны в сторону, выедая себя изнутри.
На расстоянии вытянутой руки, но по ту сторону, жил Булыжник. С того момента, как Клайв услышал от камня свое имя, он больше не мог думать неодушевленноо трехметровом астероиде, предъявившем свои требования всему бестолковому человечеству.
Звездный гость. Звездный инспектор. Кусок скальной породы без малейших признаков организованной структуры. Просто каменюка, прилетевшая неизвестно откуда. Булыжник.
Булыжник, вышедший на нужную ему орбиту и зависший над Тихим океаном. Болтливый, как ди-джей с поп-радиостанции. Перекроивший пространство вокруг себя, сместивший естественные гравитационные векторы в радиусе мили. Построивший сцену для спектакля двух актеров – себя и Земли, – наполнивший зал зрителями.
И убивающий зрителей одного за другим.
В баре в этот час было безлюдно. Джиро, не спавший, похоже, вообще никогда, перебирал громадными ручищами бокалы, протирал их до хрустального блеска и тихо напевал что-то по-неаполитански.
– Негрони?
– Лучше просто аверну, – ответил Клайв.
– Лед?
– Один кусочек. Не люблю талую воду.
Джиро потянулся за нужной бутылкой.
– Как ты этого добился? – спросил Клайв. – Все напитки мира, нормальная посуда, атрибутика… Сколько могло стоить припереть все это сюда?
Бармен полыценно ухмыльнулся.
– Наблюдение стало очень прибыльным местечком, Гуардиерэ [5]5
Гуардиэре (ит.) – страж.
[Закрыть]. Если вам напоследок захочется омаров или черной икры – нет проблем, только скажите Джиро.
– Неужели только на хостинге можно так зарабатывать?
Джиро искренне расхохотался.
– Хостинг был важен только в самом начале. Связь с внешним миром и все такое. А потом мы стали звездами. Каждая кроха информации о любом из нас и о том, что мы здесь делаем, стоит бешеных денег. Знаете, что любой ваш чих привлекает внизу большее внимание, чем финальные матчи, землетрясения и свержения правительств? Атабаев поставил проект на широкую ногу – может, потому и продержался почти четыре месяца.
– Он был единственным, кто попал сюда против своей воли – может, дело в этом?
Джиро беспокойно осмотрелся.
– Не нужны эти разговоры, Гуардиерэ. Все «зачем» и «почему» только запутывают дело. За ними пойдут «как», «для чего», а там, глядишь, и «что дальше будет». А для нас с вами ничего не будет, правда? Через несколько дней ваше желание исполнится, а один из нас станет новым Стражем. Придет когда-нибудь и мой черед.
Он пододвинул Клайву стакан с темным ликером. Полый ледяной цилиндрик, плавающий на поверхности, напоминал полузатопленный корабль.
– Я тоже здесь не по своей воле, – вдруг сказал Джиро, отвернувшись к кофе-машине.
– Что?! Против воли?!
– Я не сказал «против воли». Просто я сюда не собирался.
– Как такое может быть?
Джиро еще раз с сомнением осмотрел зал. За дальним столиком белобрысый финн застыл как статуя, рассматривая свои ладони. То ли убил кого-то, то ли просто псих. «Мне нет до этого никакого дела», напомнил себе Клайв. У панорамного окна во всю стену все с тем же видом на Землю на вязаном коврике распласталась ниц женщина в платке. Она то приподнималась и, склонив голову, тихо молилась, то начинала отбивать неистовые поклоны и скулить сквозь зубы.
Условная «ночь», когда диск Земли загораживал собой солнце, длилась меньше двух часов, но именно в этот период спало абсолютное большинство обитателей Наблюдения.
– На Амальфитанском побережье, – наконец решился начать Джиро, – есть развалины города Паэструм. Там одна из точек входа сюда. Когда Булыжник объявил первый набор, никто об этом толком и не слышал. А кто слышал – не поверил. Только в тот момент меня везли в багажнике черной «ланчии» дона Сфорцы, чтобы закопать в оливковой роще на южном склоне одной безымянной горки. Я задолжал дону чуть больше, чем могли бы отдать мои внуки и, кроме бара в Салерно, который уже принадлежал Сфорце, у меня ничего не было. Мой двоюродный брат работал на дона, курировал несколько ювелирных лавок на набережной, и ко мне относились гораздо лояльнее, чем должны были.
Клайв не спеша пригублял горьковатый напиток и задумчиво разглядывал бармена – всегда невозмутимого верзилу с мясистым лицом, добродушного и непроницаемого, а сейчас вдруг открывающегося первому встречному.
– Наверное, они слушали радио в машине, потому что вдруг свернули к развалинам и вытащили меня из багажника. «Где роща? – спрашиваю я, – мне рощу обещали!» А этот дегенерат Рико смеется мне в глаза, и говорит: «Встань вон у той колонны, Джиро, подними руки, и обратись к Господу. Если ты такой, как нам рассказывали, и даже Господа можешь взять в оборот [6]6
Игра слов: взять в оборот – прэндэре ин джиро (ит.)
[Закрыть], то Он заберет тебя к себе прямо отсюда». И тычет стволом в печень. Ну, встал я, куда они сказали, и действительно начал молиться. «Пресвятая Дева Мария», подумал я, «если у тебя есть пара свободных минут для верующего, но непутевого человека, то сделай, чтобы эти недоразвитые подонки облажались по полной программе и дон Сфорца лично продырявил их дурацкие лбы». И только я, можно сказать, четко сформулировал эту простую и конкретную идею, как – бац! – стою над Булыжником, в духоте и вони трещащего по швам азиатского модуля, а Атабаев таращится на меня, будто это не я, а президент их коррумпированного Казакистана [7]7
Казакистан (ит.) – Казахстан.
[Закрыть].
– Постой, так ты застал Атабаева?
– Что значит «застал»? Мы вместе, рука об руку, построили Наблюдение таким, как вы видите его сейчас, Гуардиерэ. Сначала был только тот модуль, который казахи перекупили у русских, а потом не знали, что с ним делать. Атабаев взял Булыжник в захват – с этого все и началось. Сначала появилась сила тяжести, потом весь мусор с близких орбит стал сползаться сюда. Потерянный японцами спутник связи мы выловили уже вместе. Потом русские и американцы нарастили технические секции, а те же японцы подогнали жилой отсек-соту. Когда Атабаева позвали,здесь уже было человек двадцать. Честно говоря, я думал, что стану следующим Гуардиерэ…
Словно глубокий вздох прокатился по Наблюдению, беззвучный стон раздался в голове каждого обитателя станции. Женщина вскочила с коврика и, скрутив его, бросилась прочь. Финн оторвался от созерцания своих ладоней и удивленно сказал:
– Окно!
Скрипы, хлопки дверей, топот шагов. Люди стягивались в бар. Появилась заспанная Сьон и начала помогать Джиро. Единственное просторное помещение на Наблюдении быстро заполнилось.
Петушков – вот как его фамилия! – плюхнулся на соседний стул:
– Ваши ставки?
– Пять к одному: да, – сказал Клайв. – Кто-то должен прийти мне на смену.
Шериф Торрес был великолепен. Толстый и громогласный мексиканец с пышными седыми усами в последние месяцы стал лицом Наблюдения для всех вновь прибывших.
Исчезая с Земли и появляясь здесь, новичок оказывался в бывшем казахском модуле, за иллюминатором которого уже два года висел в захвате загадочный астероид. Насмотревшись на Булыжник, новичок так или иначе должен был пройти по длинному узкому отсеку и подняться по громыхающему трапу на следующую палубу – где три сотни таких же суицидальных типов ждали его выхода.
Большой, но все-таки замкнутый коллектив, к тому же такого специфичного свойства, нуждался в правилах сосуществования, краткосрочном социальном регламенте.
В основном жители Наблюдения пребывали в сомнамбулическом состоянии, оценивая и переоценивая прожитую жизнь и то, что от нее оттолкнуло. Они не шли на контакт, избегали общения, прячась в своих персональных сотах, лишь изредка выползая за едой. Несколько десятков человек покончили с собой уже на станции, не дождавшись обещанной Булыжником смерти.
Другой крайностью были холерики во взведенном маниакальном состоянии, опасные, как перекрученная пружина. Стоило вспомнить хотя бы малыша Энрике. Он попал на Наблюдение от алтаря кафедрального собора Медельина, когда перуанские маринос при поддержке американской авиации начали зачистку центра города. С двумя пулями в плече, под каким-то глубоким кайфом домашнего производства и с еще раскаленным «калашниковым» наперевес.
Лишь за счет тонкой прослойки относительно вменяемых людей, способных поддерживать отношения с окружающими, не вынося наружу свою боль, на Наблюдении сохранялась видимость стабильности.
Сколько горя вокруг, подумал Клайв, оглядывая набежавшую отовсюду публику. Сколько тайн, разочарований, развеявшихся надежд. И, несмотря ни на что, в нас живет тупое первобытное любопытство.
Загремели железные ступени трапа, и сотни взглядов сошлись на узкой овальной двери, медленно открывающейся в зал.
Вошел… или вошла… Какая, в сущности, разница, мужчина или женщина, какого возраста, роста, какой веры и расы… Еще одно человеческое существо, избравшее смерть. Шериф сделал шаг вперед, и начал диалог с обкатанных, отшлифованных фраз:
– Приветствую вас на Наблюдении! Вы говорите по-английски? Меня зовут Мигель, я здешний шериф, слежу за порядком и помогаю всем, кто в этом нуждается. Если у вас возникает вопрос, я – первый, у кого есть ответ.
Новички, как правило, сначала отказывались представляться, и этот пункт из программы давно уже выпал.
– Итак, вы на станции, где собрались желающие умереть. Булыжник, с которым вы только что познакомились, позволяет сделать это эстетично и с пользой для общества, хотя и не гарантирует сроков. Ваша жизнь вам больше не принадлежит, чужая – тоже. Отсюда нет выхода. При попытке выйти за пределы станции и при попытке поднять руку на ближнего вы будете убиты Булыжником. Не менее эстетично. Если вам покажется, что лучше умереть самостоятельно, постарайтесь сделать это так, чтобы было поменьше хлопот тем, кто останется. Рекомендую разгерметизацию в грузовом шлюзе.
Все продолжали пялиться на новичка, пытаясь понять по лицу, что у него сейчас внутри.
– А если, как и большинство здесь присутствующих, вы хотите уйти из жизни с пользой, то располагайтесь и ждите, когда камень позовет вас. Тут ошибки не будет – Булыжник скажет вам на вашем родном языке, что вы, и только вы, поможете ему в очередной раз определить настроение Земли. В первый раз он просто предупредит вас, а во второй – пришлет приглашение. Тогда вы спуститесь туда, откуда только что вышли, и… И все. Как вы поможете Булыжнику, никто не знает, а вас, чтобы нам рассказать об этом, уже не останется.
Здесь обычно следовала глубокомысленная пауза.
– Как вы видите, здесь достаточно комфортно. Сила тяжести – земная, и вид из этого окна всегда на родную планету. Мы стараемся, чтобы для всех, временно оказавшихся здесь моральный климат был столь же комфортным. Правило первое: вы не обязаны отвечать на вопросы и поддерживать разговор. Правило второе: вы не можете настаивать, чтобы кто-то общался с вами. Правило третье: делайте, что хотите, но не мешайте остальным. Так что располагайтесь. Чуть позже я объясню, где ваша сота и все прочее. Кстати, если на время ожидания вы согласитесь взять на себя мелкие хозяйственные обязанности, дни и недели не будут вам казаться столь бессмысленными. Выпьете что-нибудь за прибытие?
Новичка увели заселяться, и в баре осталось три-четыре десятка посетителей – кто-то разбрелся по сотам, кто-то направился на грузовые палубы. Наблюдение жило в безвременьи.
– Что хорошего в мире? – спросил Клайв. Сьон поставила перед ним новую аверну.
– Сегодня в Шанхае, – сказал Петушков, – основные ставки принимаются на дату твоего ухода и на то, кто будет следующим Стражем. Наблюдение получит пятнадцать процентов от сборов. Хотя кинут, наверное. А в твоем фэн-клубе – полумиллионный поклонник. Рейтинг сайта Наблюдения по-прежнему заоблачный.
– Геостационарный, – поправил Клайв. – Это круче.
В принципе, анонимность и прайвэси жителей станции были фикцией. Люди не говорили о личном между собой, но из интернета добывалось все. Жизнь каждого прилетевшего на Наблюдение внизу разбирали по дням и минутам, тысячи психологов изощрялись в мотивации причин, толкнувших на самоубийство, репортеры как голодные звери набрасывались на родственников и друзей, коллег по работе и случайных знакомых.
Петушков, например, изобрел какой-то программный принцип сортировки данных – кажется, назвал «интуитивным подходом». Потом «Майкрософт» запатентовал этот метод без его участия. А через два года тяжб узнал Петушков случайно, что все его рабочие записи передавала в нужные корпоративные руки родная дочь – с полного согласия любимой жены. От такой оплеухи он очнулся уже на Наблюдении.
– Я все думаю, – сказал Петушков, гоняясь ложкой за ломтиком лайма в своем чае, – как долго это будет длиться. Прилетел к Земле камень и на открытой волне объявил, что будет надзирать за ее хорошим настроением. Не на уровне «разум – разум», а скорее «небесное тело – небесное тело». Сразу начинаешь себя ощущать плесенью мироздания! И когда однажды окажется, что «настроение» Земли плохое – что тогда? И что это значит?
– Как-то не хочется об этом думать. Я – шестьдесят девятый. Пока что обходилось. И потом, Булыжник пригласил добровольцев-наблюдателей. Видимо, не получается контакта «тело – тело»?
– Я бы сказал, камикадзе-наблюдателей. При этом неизвестно, станешь ты спасителем человечества или конем бледным. Вот больше всех и бесятся сектанты да экологи. Одним кажется, что они дождались конца света, а другим – что они знают, «за что». Ты, кстати, извини, если тебе сейчас весь этот треп не нужен, я…
Стандартная сота – три кубометра жилого пространства, персональный саркофаг. Вентиляция, компьютерная консоль, пара встроенных шкафчиков, автономный персональный санузел. Мягкий пол, подушка, тонкое одеяло.
Клайв почти уснул, когда кто-то тихо поцарапался в дверь. Он открыл, и Сьон вкарабкалась к нему в соту, не произнеся ни слова. Приложив ему палец к губам, она скользнула под одеяло. Клайв краем уха слышал, что страх смерти иногда вызывает такую реакцию. Но не предполагал, что столь неожиданная близость женщины пробудит в нем одновременно слабость, тоску и вожделение.
Сьон принимала его ласки задумчиво и оценивающе. Мягко направляла его прикосновения. Иногда утыкалась носом ему в шею. И молчала.
Потом, забившись в угол и положив его голову себе на колени, она спросила:
– Почему ты здесь?
Клайв дернулся, как от пощечины. Хотел сказать, что это слишком личная тема, но понял, что в такой обстановке подобное прозвучало бы странно.
– Зачем тебе это? – спросил он, тщетно пытаясь вспомнить, что читал о ее жизни. То ли сгорели дети, то ли утонули родители. Или кого-то расстреляли? Единственное, в чем он был уверен – это в том, что самоубийство не было прихотью. И еще: ее звали Либерасьон, дедушка-испанец из Французского легиона попал в плен, выжил и осел во Вьетнаме. Но что же случилось у нее самой?
– Ты не похож на Стража, – ответила Сьон. – Ты как птица в клетке. Расскажи мне!
И Клайв заговорил. Сначала через силу, смущаясь, даже приглушив свет, чтобы она не видела его лица. Потом легче, потом перестало быть стыдно, и он выдал все.
Как с десяти лет бредил кино. Как вгрызался в учебники по маркетингу, психологии спроса, анализу восприятия, подсознательным структурам, геометрии сна. Как почти вслепую начал верстку большого сценария – от руки, на бумаге, не доверяя компьютеру. Рисовал диаграммы, обкатывал диалоги, выверял частотность слов, лингвоблоки, мотивационные схемы. Делал наброски визуальных композиций. Понимаешь, Сьон, больше уже нельзя, как раньше, просто что-то придумать. Методика подачи зрителю изображения и звука сейчас много ближе к математике, чем к искусству. И рецепты хранятся в тайне «парамаунтами» и «ворнер-бразерсами». На один проект ушло восемь лет – но схема стоила того…
