Текст книги "«Красное и коричневое» и другие пьесы"

Автор книги: Иван Радоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

КАРТИНА ВТОРАЯ

В доме дона Сильвестра. В левой части сцены – комната, отведенная Ивану и его больному отцу. Справа – коридор и лестница на второй этаж, дверь, выходящая во двор. Вначале освещена только эта правая часть. Я н а  и  И в а н, безмолвно попрощавшись, расходятся. Яна поднимается наверх. Иван входит в комнату к отцу, зажигает лампу. Правая половина сцены погружается в темноту.

М а к к а в е й. Доктор ушел?

И в а н. Ушел.

М а к к а в е й. Что он сказал?

И в а н. Через неделю можно будет ехать.

М а к к а в е й. Через неделю! А ты не думаешь, что я могу умереть?

И в а н. Ну что ты, отец! Доктор сказал, ты скоро поправишься.

М а к к а в е й. Я тебя спрашиваю.

И в а н. Ты устал. Поздно. Пора спать.

Пароходный гудок.

М а к к а в е й. Слышишь?

И в а н. Что?

М а к к а в е й. Гудок. Все три дня, что мы здесь, гудит, гудит… Слышишь?

И в а н. Слышу.

Гудок.

М а к к а в е й. Она красивая, правда?

И в а н. Кто?

М а к к а в е й. Дочка Сильвестра, Яна.

И в а н. Красивая.

М а к к а в е й. И добрая.

И в а н. Добрая.

Гудок.

М а к к а в е й. Вот так же выл гудок на фабрике Харизановых в двадцать третьем, когда мы шли в бой – рабочие, батраки. Шагаем в темноте, а гудок гудит, гудит. Ничего не видно, а куда идти, знает каждый. Я был тогда твоих лет.

И в а н. И что?

М а к к а в е й. Ничего… Может, так оно и нужно, чтоб ты бросил меня и пошел своим путем.

И в а н. Ты о Яне?

М а к к а в е й. О ней. И о другом тоже.

И в а н. Я знаю… Мой долг идти с тобой.

М а к к а в е й. Я могу умереть сейчас, через год, через два. При чем тут долг? Мне нужен не долг, а любовь. Мы шли тогда ночью, во мраке, рядом погибали товарищи, и это был не долг, а любовь… Мы людей любили, борьбу. А что любишь ты?

И в а н. Может быть, Аргентина и есть моя родина. Я здесь родился. Может быть…

Гудок.

М а к к а в е й. Может быть… А что такое я в твоей жизни?

И в а н. Ты – мой отец.

М а к к а в е й. Но у твоего отца родина не здесь. За нее он проливал кровь, в ее земле лежат его друзья.

И в а н. Разве я говорил, что мы не поедем?

М а к к а в е й. Поживем здесь еще пару деньков – и скажешь. А если ты и правда хочешь ехать, то это можно сделать и сейчас, хоть сегодня же ночью.

И в а н. Но ты еле ходишь. Ты должен поправиться. Тогда и уедем. Через несколько дней.

М а к к а в е й. Через несколько дней.

Гудок.

У детей та же родина, что и у отцов. Это закон крови, и кто ему не подчиняется, тот всю жизнь будет скитаться по земле, пока не умрет, как собака, посреди дороги.

И в а н. Зачем ты говоришь мне все это, отец? Вся моя жизнь – одно бесконечное горе. Тебя преследовала полиция, сколько раз приходилось ночевать под открытым небом. В груди у меня полно нефти и ни одного доброго слова. А она красивая, хорошая. Чем она виновата? Чем виноват я? Я свой долг знаю, но разве у меня больше ни на что нет права?

М а к к а в е й. Жизнь, сынок, состоит не только из права и долга. Право попирают, долг забывается. Человек имеет право на свой дом, а у него нет и угла. Имеет право радоваться, а радости нет. Странно, правда? Человек должен бороться за другого человека, а не делает этого. Должен забывать некоторые вещи, а не может выкинуть их из головы. И забывает то, что должен помнить. Странно, правда? И вовсе не странно. Не странно потому, что жизнь состоит не только из права и долга. Главное в ней то, что люди любят. Одни – одно, другие – другое. Одни слегка, в каких-то границах, другие – сильно, до конца.

И в а н (берет одеяло). Еще несколько дней.

М а к к а в е й. Еще несколько дней…

И в а н. Поздно. Тебе нужно уснуть.

М а к к а в е й. Дай-ка мне лучше кожу.

И в а н. Какую кожу?

М а к к а в е й. Свиную.

И в а н. Зачем?

М а к к а в е й. Постолы хочу себе сшить.

И в а н. На что тебе сейчас постолы, отец?

М а к к а в е й. Сошью себе постолы и в них выйду из поезда у себя в Пордиме. Не могу же я показаться людям в этих городских ботинках. Засмеют. Поглядите только на этого Маккавея, скажут…

И в а н. Но там сейчас все по-другому. Ты ведь видел в журнале.

М а к к а в е й. В журнале всё люди молодые… Сошью себе постолы и выйду в них из поезда на станции Пордим… Маккавей вернулся, скажут люди, с сыном… (Опускается на подушку.)

Иван некоторое время стоит около него, потом тушит свет и выходит в коридор. Освещенная луной, на лестнице сидит  Я н а. Иван подходит к ней.

И в а н. Красивая ночь.

Я н а. Красивая.

И в а н. И звезды красивые.

Я н а. Красивые.

И в а н. И то дерево во дворе.

Я н а. И дерево… А я… я разве не красивая?

И в а н. Ты – самая красивая.

Я н а. Это потому, что я сама спросила? Может, мне уйти?

И в а н. Не понимаю я тебя.

Я н а. А я тебя!

И в а н (обнимает ее). Сиди вот так и слушай. Я тебя люблю и никуда не поеду. Останусь здесь и буду работать. Заработаю много денег, и тогда мы вместе уедем в широкий мир. Будем плыть на пароходах, ехать поездом, увидим, как живут люди… Мы будем свободны. И свободными вернемся в Болгарию. Неважно, что мы родились не там. У детей та же родина, что и у отцов! Слышишь, Яна? Я тебя люблю, и ты меня любишь. Значит, мы люди свободные. Кто любит – свободен. Вот эти самые руки, что сейчас тебя обнимают, могут творить чудеса. Я сильный, и сила эта радует меня. Будем там работать, создадим свой дом. Слышишь, Яна?

Я н а. Слышу, слышу… Все это так прекрасно! И так невозможно!

И в а н. Почему?

Я н а. Невозможно! Двадцать два года я живу с отцом. Я для него – все, что у него есть в этом мире. Если я брошу его, отец не переживет… Какая же я все-таки эгоистка! Выходит, я тебя полюбила потому, что хотела удержать при себе… и верила в это… Тебя, который всего лишь случайно, проездом, попал в Санта-Фе, в город «святой веры». Мне и в голову не приходило, что ты можешь сказать: «Я люблю тебя, Яна. Поедешь со мной?» Зачем только наши отцы сюда приехали!

Со двора доносится звон гитары. Яна прислушивается.

Слышишь? Антонио играет. Это – серенада мне. Играет под моим окном, думает, я в комнате. Слушай!

Антонио негромко поет.

Да, это та песня – о ветре с Анд и печальном гаучо, потерявшем свою любовь… Антонио тоже был гаучо там, наверху, в Андах. Потом пришла чума, весь скот погиб, и Антонио спустился вниз, в город.

Яна и Иван молча слушают песню. Антонио поет мягко и протяжно. Строгая и нежная песня полна сдержанного драматизма.

Антонио очень хороший. Хочешь, пойдем к нему?

И в а н. Антонио влюблен.

Я н а. Антонио хороший.

И в а н. И гордый. Он избегает меня, почти не разговаривает.

Я н а. Пойдем.

Они выходят. Песня внезапно обрывается. Осторожно, стараясь, чтоб его никто не видел, А н т о н и о  проскальзывает к лестнице. Сверху, так же осторожно, спускается, поминутно озираясь, А н г е л. Антонио видит его, но уйти незаметно уже не может. Он прижимается к стене. Ангел останавливается, снова оглядывается. И приникает ухом к дверям комнаты Маккавея. Антонио все это видит. Тихонько скрипит дверь. Лестница и коридор погружаются в темноту. Ангел входит в комнату Маккавея. Лампы он не зажигает. Только из окна струится лунный свет, обрисовывая еле видные в голубом сумраке очертания фигур. Ангел подходит к кровати, прислушивается и осторожно склоняется над больным, стараясь в слабом свете луны разглядеть его лицо. Осторожно приподнимает одеяло. М а к к а в е й  беспокойно зашевелился и вдруг поднимается на локте.

М а к к а в е й. Это ты, Иван?

Ангел быстро отходит в сторону.

Кто это? Кто здесь? (Громко кричит.) Иван! Иван!

Ангел отступает к двери. Маккавей пытается сесть.

Стой! Кто ты такой? Что тебе от меня надо?

Ангел выскальзывает из комнаты. Входит  И в а н, зажигает свет.

И в а н. Ты звал, отец?

М а к к а в е й. Наверное, звал. Где ты был?

И в а н. Внизу, в саду.

М а к к а в е й. Не видел, никто сюда не входил?

И в а н. Никто, отец. Я был внизу, у Антонио, аргентинца, который здесь живет.

М а к к а в е й. Возможно, я бредил. Или просто померещилось. Будто бы он был здесь… Наклонился надо мной и словно удушить хотел.

И в а н. Да кто?

М а к к а в е й. Сядь. Надо тебе кое-что рассказать. Ты знаешь об этом, но не все. Сядь. Это было больше тридцати лет назад…

Комната погружается в темноту. Лунный свет озаряет лестницу и коридор. Яна медленно направляется к себе. В дверях появляется  А н г е л. Он идет тихо, на цыпочках, но, заметив Яну, пытается шагать уверенно, будто ничего не случилось. Неожиданно увидев его рядом, Яна вздрагивает.

А н г е л. Ты почему не спишь, Яна?

Я н а. Не хочется.

А н г е л (пытается погладить ее по голове). Любовь? Уж не новый ли постоялец?

Я н а. Что ты говоришь, дядя?

А н г е л. Берегись, Яна. Не нравится мне этот человек.

Я н а. Я была в саду, с Антонио.

А н г е л. Антонио… Он тоже лиса порядочная. Берегись, Яна! Я все-таки тебе дядя. Спокойной ночи! (Идет к лестнице.)

Я н а. Ты откуда?

А н г е л (помолчав). Дежурил на складе. (Поднимается.)

Я н а (оставшись одна, садится на ступеньку и опять ровно, спокойно, словно сама с собой или словно рассказывая свою историю Путнику из первой картины, говорит). Никогда не думала, что настанет день, когда я тоже влюблюсь. Мне всегда казалось это ужасно смешным. Я и над подругами в колледже смеялась… Люди любят друг друга, чтобы пожениться. Иначе зачем она вообще нужна, любовь? Неужели чтобы мучиться? Так ведь и без любви в этом мире слишком много горя. Зачем тогда любовь? Никогда раньше я об этом не думала. А сейчас думаю… Может, любовь и дана людям для того, чтоб они думали? Боже, какая я дурочка!.. Всего пять дней назад была такой сильной, уверенной, веселой. Где теперь моя веселость? Может, это потому, что я стала думать? Иван сказал: «Единственное, что у меня отняла жизнь, – веселость». Но ведь это же самое дорогое. Что может быть лучше веселого человека? Веселых людей?.. Когда мне было лет восемь, я как-то заболела. Приходил ко мне старичок доктор, весь седой. «Ну-ка, засмейся», – говорил он. Вынимал из кармана часы и заставлял меня на них дуть. Я дула, золотая крышка открывалась сама собой, и часы начинали играть. А я смеялась. Тогда я была уверена, что меня вылечили именно эти поющие часы, заставлявшие меня смеяться. А теперь, когда у меня вдруг совсем пропал смех, я понимаю: самое лучшее, самое красивое в человеке – это его веселость. Мы все должны быть веселыми. Понимаете? Как хорошо, например, услышать чей-нибудь громкий, свободный смех. «Мы с тобой любим друг друга, – сказал Иван, – а когда люди любят, они свободны». Неверно. Свободны только веселые. А мы с ним оба невеселы. Веселому человеку доступен весь этот громадный мир. Веселый человек умнее других людей. Веселый человек даже по узкой улочке Санта-Фе шагает так, словно перед ним простерлась вся земля. На перекрестке стоят два глупца и битых три часа спорят, пароход ли идет против течения или течение против парохода. Веселый человек, мимоходом услышавший их, смеется – громко, свободно. Кто может запретить ему смеяться? Будь у меня власть издавать законы, я ввела бы один-единственный закон: все люди на земле обязаны быть веселыми. А печальных надо поместить где-нибудь отдельно, чтоб не портили впечатления от звезд, деревьев (встает)… птичьих песен, садов, улиц (поднимается по лестнице)… водопроводов, электрического света… (Уходит.)

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Внутренний двор, образованный домом и постоялым двором Сильвестра. Слева – задняя дверь корчмы. От нее к двери дома ведет устланная каменными плитами дорожка. Спереди, справа, под старым деревом, стол, скамейка и несколько плетеных стульях. Жаркий послеполуденный час. Из дома выходит  И в а н  и направляется к скамейке. За ним  Я н а.

Я н а. Думаешь, не вижу? Вот уже несколько дней, как ты стал совсем другим. Стараешься даже не встречаться со мной.

И в а н. Нет, Яна. Просто отец болен.

Я н а. Знаю. Но есть и еще что-то. Я ведь вижу, какие у тебя глаза.

И в а н. Прикажешь смеяться?

Я н а. За что ты на меня сердишься?

И в а н. Ни на кого я не сержусь!

Я н а. Почему ты такой? Скажи, мне надо знать. Узнаю – уйду. Не буду тебе надоедать, мешать не буду.

И в а н. Уйди, Яна!

Я н а. Хорошо. Ухожу. (Направляется к дому.)

Иван садится на скамейку, смотрит ей вслед.

И в а н. Яна!

Яна замирает на месте. Потом оборачивается и идет к нему.

(После паузы.) Яна! Твоего дядю зовут Ангел, верно?

Я н а. Ангел.

Пауза.

И в а н. Он хороший человек?

Я н а. Он меня очень любит.

Пауза.

А что?

И в а н. Больше тридцати лет назад, Яна, когда нас с тобой еще не было на свете, там, в Болгарии, вспыхнуло восстание. Народ поднялся против тирании, за хлеб, за свободу. Восстание было подавлено. Пришла расплата… Мой отец, Яна, вот уже больше тридцати лет как мертв. Не для меня и тебя, не для Антонио и твоего отца… Но для одного человека здесь он мертв. Этот человек – его убийца. Три дня назад, когда отец спал, он вошел к нему в комнату.

Я н а. Здесь?

И в а н. Здесь.

Я н а. Этого не может быть.

И в а н. Не знаю… Может, отцу это только показалось. Он последнее время плохо спит, беспокойно. В ту ночь, когда отец позвал меня и я бросился к нему. Ты никого не встретила?

Пауза.

Я н а. Дядю. Столкнулись на лестнице. Он спросил, почему я не сплю. Сказал, что дежурил на складе, что ты ему не нравишься, и ушел.

И в а н. В ту самую ночь?

Я н а. В ту самую.

И в а н. Яна! Никому ни слова об этом. Понимаешь?

Я н а. Понимаю.

И в а н. Никто не должен знать о случившемся.

Я н а. Понимаю.

Пауза.

И в а н. А мы вернемся на юг.

Яна смотрит на него в недоумении.

Нам больше нельзя здесь оставаться.

Я н а. Не понимаю.

И в а н. Теперь мы уже не можем уехать в Болгарию, Яна. Деньги, что мы скопили на дорогу, подходят к концу. Если отец проболеет еще несколько дней, нам только-только хватит расплатиться с твоим отцом за стол и комнату. Поэтому, как только отец поправится, нам придется вернуться на юг.

Я н а. Почему ты раньше не сказал мне об этом?

И в а н. А что ты можешь сделать?

Я н а. Это правда? (Приближается к нему.) Вы не уедете? (Решительно.) Тогда я тоже поеду с тобой на юг.

И в а н. Со мной? На юг?

Я н а. Да.

И в а н. Со мной?

Я н а. Да.

И в а н. Но там ужасно.

Я н а. Я не боюсь. Я родилась там. А с тобой мне ничего не страшно.

И в а н. Но что ты там будешь делать?

Я н а. Работать.

И в а н (берет ее за руку). Этими руками?

Я н а. Этими руками.

И в а н. За один год эти руки почернеют, потрескаются от песчаных ветров Патагонии.

Я н а. Я не боюсь.

И в а н. Там, куда мы уедем, нет воздуха. Люди там дышат нефтью. Нефть забивает рот, нос, попадает в горло, потом в легкие, человек начинает кашлять…

Я н а. Я не боюсь.

И в а н. Там нет женщин… кроме тех, что пошли вслед за сильными мужчинами, а потом, чтобы жить, стали выходить по ночам к уличным фонарям… Начинаются болезни. Вечерами выползают ядовитые насекомые…

Я н а. Я не боюсь.

И в а н. Яна.

За выходящей на улицу калиткой раздаются голоса Ангела и Сильвестра.

Я н а. Побегу к себе.

Яна уходит в дом. За ней Иван.

Появляются  С и л ь в е с т р  и  А н г е л.

С и л ь в е с т р. Ну что ты заладил – старый, старый, довоенного выпуска. Это все-таки не что-нибудь, а «роллс-ройс». Прекрасно сохранился! Я видел. И мотор, и корпус – все в порядке…

А н г е л. Дело твое. Я – за что-нибудь поновее.

Оба садятся на скамейку.

С и л ь в е с т р. Возьму вот и куплю. Автомобиль все-таки. Лучшего свадебного подарка для Яны и не придумать!

А н г е л. Как там старик? Маккавей то есть?

С и л ь в е с т р. А где же доктор?

А н г е л. На угол побежал, за газетами.

С и л ь в е с т р. Да вот и он!

Входит  Д о к т о р, весело размахивая газетой. Впрочем, Ангел и Сильвестр тоже охвачены радостным возбуждением.

Ну-ка, доктор, садись. Прикинем, что нам дальше делать.

Д о к т о р. Я только взгляну. (Лихорадочно развертывает газету, раскладывает ее на столе.) Сейчас и узнаем, что нам дальше делать. (Вынимает из внутреннего кармана лотерейные билеты, кладет их на газету.) Так. Ну… ага, вот оно. «Кто же в Ла-Плате счастливцы?» (Читает, от нетерпения проглатывая окончания.) «Вчера вечером стали известны номера, выигравшие в последнем тираже большой лотереи города Ла-Платы. Ниже приведены…» Так-так…

С и л ь в е с т р (смотрит на него с восхищением). Страсть. Молодость и страсть. Вот и я был таким же.

Д о к т о р. Пять… семь… восемь… Опять не сошлось. (Остальным.) Одни мелкие выигрыши, ничего интересного.

С и л ь в е с т р (одобрительно улыбаясь). Не выпить ли нам по рюмочке доброго французского коньячку, а, доктор?

Д о к т о р (роясь в билетах). Минутку, минутку… Серия Р.

С и л ь в е с т р (закрывает ладонью тиражную таблицу). Что вы сделаете, доктор, если выиграете двадцать тысяч песо?

Д о к т о р. Что сделаю? Честно говоря, я об этом еще не думал.

С и л ь в е с т р. Ничего вы не выиграете, если не выпьете коньяку.

Д о к т о р. Думаете?

С и л ь в е с т р. У дона Сильвестра рука легкая. Сложите газету, а когда выпьете коньяк, развернете и посмотрите.

Д о к т о р. Правда?

С и л ь в е с т р. Конечно.

Д о к т о р. Согласен. (Складывает газету.)

С и л ь в е с т р (кричит, повернувшись к дому). Ян! Ян! (Доктору.) Коньяк – чудо!

Из дома выходит  Я н а, кивком здоровается со всеми.

Ян, там в буфете справа, в самом низу, стоит бутылка французского коньяку, пузатая такая, с золотой этикеткой. Угости-ка нас!

Яна уходит в корчму. Сильвестр восхищенно смотрит ей вслед. Доктор тайком пытается отогнуть угол газеты и заглянуть в тиражную таблицу.

С и л ь в е с т р. Ну как, доктор? Значит, в воскресенье?

Д о к т о р (виновато вздрагивает; чтобы скрыть смущение, играет уголком газеты). Да, в воскресенье. Ян уже знает?

С и л ь в е с т р. Пусть это будет ей сюрпризом. Вообще-то она давно к этому готова, ведь Ян вас любит.

Из дома выходит  И в а н.

Эй, Иван! Поди-ка к нам на минутку!

Иван подходит, молча здоровается со всеми.

И в а н. Я в аптеку. Лекарство для уколов возьму, доктор.

Д о к т о р. Да-да! (Смотрит на часы.) Через полчаса. Как температура?

И в а н. Тридцать девять.

С и л ь в е с т р. Посиди с нами минутку, Иван. Коньячку выпьем. В воскресенье у нас праздник.

И в а н. Праздник?

Из корчмы выходит  Я н а  с подносом.

С и л ь в е с т р. Праздник. Браво, Ян, отлично. (Помогает ей расставить на столе рюмки.) Еще одну надо – Ивану.

Я н а. Пусть возьмет мою. Я пить не буду.

С и л ь в е с т р (лукаво подмигивает дочери, явно демонстрируя присутствующим свою к ней слабость). Принеси, принеси.

Яна возвращается в корчму. Сильвестр разливает коньяк. Иван смотрит на Ангела. Взгляды их встречаются. В это время Доктор вновь пытается заглянуть в газету и проверить свои билеты. Наполнив рюмки, Сильвестр с веселым стуком опускает бутылку на стол.

С и л ь в е с т р. Ну?

Д о к т о р (вновь виновато вздрагивает и хватает рюмку). Будем здоровы! (Поняв, что попался, смеется.)

Смеются и остальные. Возвращается  Я н а. Доктор наполняет ее рюмку.

За вас, Ян!

С и л ь в е с т р. За вас, доктор!

И в а н (Ангелу, испытующе). Ваше здоровье!

А н г е л (ничуть не смутившись). За здоровье вашего отца!

Иван и Ангел чокаются. Потом все со звоном соединяют рюмки над столом.

С и л ь в е с т р. Господа!

Все замолкают.

Дорогой доктор! Дорогая дочка! Дети! (Обводит всех торжествующим взглядом.)

Я н а (которой давно уже все ясно). Отец! Разреши мне продолжить! Дорогой отец! Дорогой доктор! Все вы так добры ко мне. И я от всего сердца хочу поблагодарить вас за эту доброту. Спасибо вам!

Сильвестр и Доктор одобрительно переглядываются. Яна поднимает рюмку.

Я хочу выпить с вами за любовь. За ту любовь, которая лишает человека веселья и заставляет его думать.

Общее недоумение.

Дорогой доктор! Я могла бы полюбить вас и до конца дней своих быть вам верной женой. Но мое сердце принадлежит другому. И будет нечестно с моей стороны и недостойно вас, если мы начнем свою жизнь со лжи.

Д о к т о р (смеется). Вы очень остроумны, Ян! Как вы умеете шутить!

Я н а. Вы меня не поняли, доктор. К тому же я совсем не умею шутить. Я хочу сказать, дорогой отец, что не могу выйти замуж за доктора Томова, потому что люблю Ивана.

Все поражены.

С и л ь в е с т р. Ян! Что ты говоришь, Ян! Не надо так шутить, Ян!

Я н а. Я не виновата, отец!

С и л ь в е с т р. Ты понимаешь, что ты говоришь?

Я н а. Отец! Послушайте еще раз! Я люблю Ивана и не могу выйти замуж за доктора. Все слышали?

С и л ь в е с т р. Ты больна, Ян! (Ивану, который все это время держится так, как будто все происходящее не имеет к нему никакого отношения.) Вот кто, значит, герой! Очень мило! Весьма любезно с твоей стороны! Все мы глубоко тронуты и бесконечно благодарны. Для этого я тебя тут оставил, дал приют твоему больному отцу? И доктор Томов… Его, значит, ты тоже отблагодарил? Для этого ты сюда приехал? Чтобы убить будущее моей дочери? Опозорить меня?

Я н а. Он никого не опозорил, отец… Не смей так говорить.

С и л ь в е с т р. Не опозорил?!

Д о к т о р (чувствуя себя очень неловко, Ивану). Очень уж некстати сунули вы сюда свой нос, бедный скиталец. Что вы обо всем этом думаете?

А н г е л (встает). Подожди, доктор! (Ивану.) Вы, молодой человек, должны понять. Вас приняли в порядочном доме, а вы грабите его, как разбойник, как вор.

Иван вспыхивает, но тут же овладевает собой.

Что? Если у вас есть совесть, извольте объясниться вот тут, перед всеми. Разве мы так жили? Для нас отцовское слово было законом. Мы жили честным трудом, как все честные люди. А вы, уже в свои двадцать пять лет испорченный и способный на любую низость, явились сюда и разрушаете наш честный дом. На вашем месте я завтра же уехал бы отсюда.

И в а н (стараясь говорить спокойно). На это я мог бы ответить очень просто и коротко, потому что руки у меня достаточно сильные. Воздержаться от этого мне стоит очень больших усилий. (Остальным.) А вам, почтенные, я хочу сказать, что я не преступник и ничего, ровно ничего Яне не сделал. Я и мой отец – рабочие, и уже поэтому мы не имели возможности стать разбойниками. Я родился бедняком и в бедности прожил свою жизнь так, как мои отцы и деды жили в Болгарии. (Ангелу.) Что же касается моего отца, сударь, то он больше тридцати лет назад с оружием в руках сражался за хлеб и свободу. (Доктору.) Вы зайдете потом взглянуть на отца, доктор?

Доктор смущенно кивает. Иван поворачивается и выходит.

Я н а. Иван! Иван! (Бежит за ним.)

С и л ь в е с т р (кричит ей вслед). Ян! Вернись, Ян!

Д о к т о р. Не понимаю, что здесь происходит.

С и л ь в е с т р. Ян! Ты слышишь, Ян! (Почти бегом устремляется за ней.)

Доктор и Ангел остаются одни. Доктор недоуменно пожимает плечами. Ангел задумчиво смотрит в землю. Подходит к доктору.

А н г е л. Ты хочешь, чтобы Яна стала твоей женой?

Доктор смотрит на него без всякого выражения.

Есть способ.

Д о к т о р. Ради этого я готов на все.

А н г е л. Это можно устроить… хоть завтра.

Д о к т о р. Как?

А н г е л (шепотом). Вместо пенициллина больному надо вспрыснуть морфин, да побольше. Тогда и с молодым будет нетрудно справиться. Он сам отсюда уедет.

Доктор смотрит на него испуганно и растерянно. Ангел быстро уходит. Доктор бессильно опускается на скамью. Входит  Я н а. Завидев доктора, направляется к нему.

Я н а. Доктор!

Доктор от неожиданности вздрагивает.

Вы хотите, чтоб я стала вашей женой?

Доктор встает, не зная, что ответить.

Вы любите меня, доктор?

Д о к т о р. Да, Ян.

Я н а. Вы хотите, чтоб я стала вашей женой?

Д о к т о р. Да, Ян.

Я н а. Я буду вашей женой. При одном условии. Вы мне дадите за это восемь тысяч песо.

Д о к т о р. Не понимаю.

Я н а. Этот человек должен уехать. Собранные на дорогу деньги он истратил на лечение отца… Подождите… Если этот человек останется здесь, в Аргентине, совесть моя будет нечиста. Он смутит мою жизнь, вашу жизнь. Он должен уехать.

Д о к т о р. Да, Ян. Он должен уехать. Конечно же, я согласен… ради тебя. Хоть завтра… Я завтра же принесу деньги.

Я н а. Спасибо, доктор! Вы такой добрый… А сейчас, прошу вас, уходите!

Д о к т о р (нерешительно направляется к выходу). Спокойной ночи, Ян! (Уходит.)

Оставшись одна, Яна подходит к окну Антонио. Оттуда доносятся тихие звуки гитары. Вечереет.

Я н а. Антонио!

Гитара умолкает.

Спустись на минутку, Антонио.

Я н а садится на скамейку. Появляется  А н т о н и о.

Слушай, Антонио. Завтра я дам тебе восемь тысяч песо, которые ты должен будешь передать Ивану. На эти деньги он и его отец смогут уехать в Болгарию. Только понимаешь… он ни в коем случае не должен догадаться, что дала их я. Скажешь, что это ты и Молчаливый… что это ваши деньги… сбережения… что вы здесь его лучшие друзья и что он должен принять их ради отца. Понимаешь?

А н т о н и о. Доктор Томов покупает Иван?

Я н а. Что?

А н т о н и о. Иван стоит восемь тысяч…

Я н а. Но почему?

А н т о н и о. Антонио стоит десять песо… Был когда-то Антонио. Были Анды. Долина. Ветер. Было стадо.

Я н а. Антонио!

А н т о н и о. Антонио имел конь. Сильный. Ветер бежал за ним, отставал.

Я н а. Послушай, Антонио!

А н т о н и о. Антонио не слушал. Антонио имел конь. Быстрее горя. Ого-го-го! – кричал Антонио. Ого-о-о-о! – рыдало горе.

Я н а. Антонио, потом…

А н т о н и о. Потом пришла чума. Нет стадо. Нет долина. Нет ветер.

Я н а. Я обратилась к тебе…

А н т о н и о. Не ты, Ян! Дон Оливеро Кастро. Сказал…

Я н а. Антонио, милый…

А н т о н и о. Нет! Он сказал: эй ты, видакс! Бери десять песо и пошли со мной! И нет больше Антонио. Пришла Ян и сказал: «Возьми восемь тысяч и продай свой брат». Горе Антонио.

Я н а. Горе? Ты хоть понимаешь, что значит это слово?

А н т о н и о. Антонио не понимает.

Я н а. Антонио, ты каждый вечер поешь о своей долине, об Андах, о стадах и своем доме. Когда-нибудь, когда ты станешь свободным, ты вернешься туда, верно?

А н т о н и о. Да, Ян!

Я н а. Отец Ивана тоже хочет вернуться в свою долину.

А н т о н и о. Антонио понимает.

Я н а. Ты вернешься в свою долину. Иван и дядя Маккавей тоже вернутся в свою. А я? Куда вернуться мне, Антонио?

А н т о н и о. Завтра?

Я н а. Завтра. А теперь ты немного поиграешь у себя в комнате, правда?

А н т о н и о. Да, Ян.

Я н а. Оставь окно открытым.

Антонио уходит. Яна остается одна.

Главное было решиться. Потом мне вдруг стало легко и странно, словно на качелях. Какая-то мысль отделилась от меня, и все стало хорошо. Спокойно. Наверное, если у приговоренного к смерти спросить, что он чувствует, то он тоже ответит: «Спокойствие». А говорят, человек не может расстаться со своей тенью. Неверно. Я рассталась. Как? Какая сила помогла мне? Вчера я отнесла ужин дяде Маккавею, и он спросил меня: «Ты знаешь, что такое Болгария?» Я не ответила, потому что не знаю. И он не ответил, потому что знает. А я почувствовала себя вором. Наверное, иногда это лучше – не иметь своего счастья…