Текст книги "А жизнь одна..."
Автор книги: Иван Папуловский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
2.
Далеко за полночь закончилось в доме Гуннара Суйтса шумное гулянье. Тут только и выяснилось, что симпатичная блондинка, партнерша Купера, Вальве – жена Освальда.
Под окнами дома стояла новенькая «Волга» – личная машина Освальда. Он предложил Гендрику Петровичу подбросить его в город, хоть и надо было для этого сделать круг километров в сорок – пятьдесят. Но что они для «Волги», эти километры? Сам Освальд жил в небольшом районном центре близ колхоза.
Поехали впятером: кроме Купера и четы Сирелей, еще какой-то районный работник с супругой.
За руль села Вальве. Освальд сказал, смеясь:
– Так уж у нас заведено: на гулянье муж везет жену, а с гулянья жена везет мужа. Справедливо!
Ехали неширокой проселочной дорогой. По сторонам то там, то тут мелькали редкие огни хуторов, небольших деревушек, кое-где маячили контуры колхозных и совхозных животноводческих ферм. Было тепло, но небо затягивали тяжелые, хмурые тучи. В разрывах мелькала бегущая наперегонки с машиной полная луна. Резко очерченный профиль Освальда Сиреля то освещался, то словно затуманивался. И вновь Гендрику Петровичу чудилось что-то необъяснимо знакомое…
Всю дорогу Освальд рассказывал анекдоты, запас которых, видимо, был неиссякаем.
Старого полковника подвезли к его квартире, прощались весело, выражали надежду на новые встречи.
Не зажигая света в спальне, Гендрик Петрович подошел к окну глянуть на уходящую «Волгу». Освальд сменил жену за рулем, развернул машину так, что включенные фары ярким светом брызнули в окно. И Купер невольно прикрыл глаза…
Смешанные чувства владели полковником, когда он укладывался спать. Вечер у Гуннара Суйтса удался, и в том, бесспорно, была заслуга Освальда Сиреля. И все-таки что-то тревожило и даже мучило полковника. И знал он, что не успокоится, пока не вспомнит, где видел давным-давно Освальда, отчего запомнил характерную складку меж его бровей. Старый чекист ревниво относился к своей памяти – для него она была не складом бесполезных воспоминаний, а боевой историей, определявшей и сегодняшний день.
До утра не сомкнул глаз Гендрик Петрович. Перебирал эпизод за эпизодом те годы, когда судьба сводила его то со смельчаками патриотами, то с вражеским охвостьем, таившимся в эстонских лесах. И все чаще возвращался он мыслями к середине июля сорок первого. В те дни войска 8-й армии, бойцы истребительных батальонов бились с фашистами, рвавшимися к Таллину. Обстановка менялась ежечасно, стычек с регулярными немецкими войсками и разными бандами было множество. Но при чем тут Освальд Сирель? Почему память все настойчивее уводит полковника именно к тем дням?..
Холостяцкая, но вполне уютная комната Гендрика Петровича уже наполнилась прозрачным утренним светом, на дворе пропели третьи петухи.
Кажется, он задремал. Даже не понял, в дреме или наяву вновь развернулась перед окнами «Волга» Освальда Сиреля, полоснув по ним ярким светом фар, и вдруг перед глазами возникло полотно железной дороги, ясное небо над ним, густой сосновый лес с обеих сторон. Знойным солнцем залит застывший на песчаной насыпи эшелон из разноцветных и разноклассных вагонов с изрешеченными боками, разбитыми окнами. Эшелон женщин и детей, направлявшийся в советский тыл. Малосильный паровичок взрывом мины опрокинут навзничь, от него все еще идут густые клубы белесо-мутного пара. Вдоль полотна, под вагонами, на скатах дороги, между пнями и кочками стонут, надрывно зовут детей окровавленные, почерневшие от боли и горя женщины. И дети – от грудных до подростков…
Немцы были еще далеко, и расстрел эшелона с женщинами и детьми организовали бывшие кайтселийтчики[2]2
«Кайтселийт»(«Союз защиты») – реакционная военизированная организация в буржуазной Эстонии.
[Закрыть]. Отряд капитана Купера долго шел тогда по следам банды, тесня врагов к затерявшемуся среди лесов озеру. В отряде были бойцы, хорошо знавшие каждое дерево и каждый овраг на десятки километров окрест, ведь родная земля вокруг, знакомая с детства, как лицо и руки матери. Но и в банде знатоки и следопыты были не хуже…
Однажды утром, поднявшись на пригорок в редком лесу, капитан Гендрик Купер увидел в бинокль бандитов чуть ли не рядом, в полукилометре от себя, – за непроходимой топью. Кайтселийтчики чувствовали себя здесь в безопасности, разожгли костер. Освещенный его пламенем, отчетливо вырисовывался высокий, молодой еще мужчина в расстегнутом офицерском кителе. Резко очерченный прямой нос, тонкие губы, смолисто-черные, в цыганских завитках волосы. Через окуляры мощного бинокля было видно даже, как он нахмурился, сдвинул брови, и тогда над переносицей вдруг прорезалась изломанная сдвоенная складка – странно, теперь казалось, точь-в-точь такая, как вчера у Освальда Сиреля…
Сон и явь, давние и вчерашние впечатления причудливо сплелись. Купер усилием воли стряхнул дремоту. И вновь память открылась, ясная и живая.
…Тогда, в 1941-м, к вечеру бойцы Купера прижали банду Цыгана к озеру, и вспыхнул жестокий бой.
Бой длился всю ночь. А она была сравнительно темной – безлунной и беззвездной, только вспышки выстрелов на мгновение вырывали из мглы фигуры бойцов. Когда же наступил рассвет, в приозерном можжевельнике, в камышовых зарослях обнаружили десятка два трупов да почти столько же раненых. Остальные, воспользовавшись темнотой, переплыли через озеро и скрылись в дремучем лесу за ним.
И вновь то здесь, то там полыхали пожары, гибли под бандитскими пулями, ножами, топорами советские люди. Цыган лютовал. И так стремительно перемещалась с места на место, с хутора на хутор его банда, что оставался неуловимым.
Впрочем, недолго капитан Купер преследовал тогда Цыгана. Немцы оккупировали Эстонию. И капитан уже сражался на подступах к Ленинграду.
…Майор Гендрик Купер, вернувшись с войны, не снял военной формы. Только цвет погон у него стал иным.
Не один год пришлось ему еще гоняться за врагом – по лесам и топям Эстонии. То в одном, то в другом месте вдруг показывали когти банды «лесных братьев». Свои воровские рейды в большой свет «братья» предпочитали делать в темноте, пока люди спят. Спала и семья нового парторга волости Иннувере, когда в дом ворвались лесные гости…
Гендрик Купер всю жизнь будет переживать заново эту страшную ночь в апреле сорок шестого. Тяжелые тучи словно придавили землю, въедливый мелкий дождь сек и сек лицо и руки. На открытой машине маленький отрядик чекистов и работников уездного отдела милиции с трудом пробрался к заброшенному перекрестку лесных дорог и выгрузился на мокрую, еще не совсем оттаявшую землю. Где-то поблизости была база орудовавшей в уезде банды. Накануне вечером стало известно, что на богатом хуторе Ильзе, принадлежавшем «серому барону» Прицке, побывал скрывшийся от советских властей племянник хозяина и долго беседовал с продавщицей местного кооператива Еленой Раамат. Возникло подозрение, что состоялся сговор об ограблении кооперативного магазина.
До хутора оставалось три километра. Гендрик Петрович с группой бойцов решил пройти их пешком, чтобы шум автомашины не спугнул бандитов. Через полчаса хутор был неслышно окружен. Какие-то люди в плащах, с нахлобученными на головы капюшонами и автоматами за плечами, на площади у магазина грузили в телеги ящики, сваливали мешки. Из соседнего домика, где жила семья парторга волости, слышался жалобный вой собаки…
Бандиты грузили товар молча. Только один раз из дверей магазина показался высокий человек в кепке, без плаща, и сердито крикнул кому-то:
– Да заткните ей глотку, черт побери!
И к домику парторга сразу бросились двое.
В этот самый момент с треском взметнулась красная ракета и со всех сторон ударили наши автоматы. В наступившей внезапно тишине раздался голос, усиленный мегафоном:
– Бросай оружие, вы окружены!
Человек в кепке мгновенно скрылся в магазине, из окна резанул по кустам и придорожью ручной пулемет. Бандиты-грузчики тоже сорвали с плеч автоматы, кинулись под телеги. Там они и полегли, изрешеченные пулями.
Пулемет в магазине тоже заглох.
Брезжил рассвет, и это, видно, подстегнуло затаившихся в магазине бандитов. Они решились на вылазку. Вслепую строча из автоматов, швыряя гранаты, они через дворы метнулись к лесу. Трое были убиты уже почти на самой опушке.
Человек в кепке, раненный в ногу, спрятался за старым пнем и отстреливался до тех пор, пока не иссяк весь боезапас. Было уже совсем светло, когда он демонстративно приложил пистолет к виску и нажал курок. Но выстрела не последовало. Его взяли живым. Попался целеньким еще один. Крепко скрутили им руки, посадили в телегу.
Дождик кончился, хотя тучи по-прежнему низко и тяжело висели над землей. Из соседних крестьянских изб робко выглядывали дети, потом появилось несколько женщин, два старика. Но подходить к магазину они не решались, опасливо косясь на телегу, где под охраной сидели пойманные бандиты.
Гендрик Петрович с бойцами поднялся в домик парторга, возле которого все еще скулила невидимая собака, и застыл на пороге…
Полковник Купер прошел войну, видел испепеленные деревни, поверженные в прах города, пережил смерть многих и многих близких друзей, но даже сегодня, через двадцать с лишним лет, не мог вспомнить без содрогания то, что увидел в доме иннувереского волостного парторга…
Жена и четверо детей – от тринадцатилетней девочки до грудного младенца – были зарезаны опытной рукой: кровавые полумесяцы рассекали каждое горло.
Сам парторг был в отъезде…
Возле телеги с бандитами уже толпился народ. Пришли люди с соседних хуторов, приехал председатель волисполкома. Бойцы с трудом сдерживали толпу, требовавшую самосуда.
Гендрик Петрович вышел из дома подавленный. Он и сам еле удерживал себя, чтобы тут же не полоснуть очередью по этим выродкам.
Кто-то уже успел сбить с вожака его серую кепку, и тут чекист узнал в нем старого знакомого. Тот же резко очерченный прямой нос и тонкие, крепко сжатые губы, непричесанная, разлохмаченная шевелюра цыганских кудряшек, иссиня-черных, как вороново крыло. И характерная, с изломом, сдвоенная складка между бровями. Гендрик Купер мысленно снял с этого человека начинавшую курчавиться бороду, надел на него офицерский китель – и ожила давняя картинка, увиденная в бинокль.
Цыган безразлично отвернулся от него.
…Если с Освальда Сиреля снять его нынешние усики и бороду, курчавым волосам вернуть их прежний цвет – он станет похожим на Цыгана, как двойник!..
Ну что за чепуха лезет тебе, Гендрик Купер, в голову! Каким же чудом бандит Цыган окажется вместе с тобой, бывшим чекистом, за одним праздничным столом в доме Героя Труда и вместе с тобой будет поздравлять хозяйку дома со счастливым днем рождения, желать ей всех благ и радостей?.. Как ему появиться на празднике у коммуниста-фронтовика, в завидном качестве доброго друга семьи?.. А потом – разве не сказал Гуннар Суйтс, что знает Освальда еще по истребительному батальону?..
Гендрик Петрович понял, что теперь-то, при дневном свете, заснуть ему больше не удастся. Он встал и умылся холодной водой. Трезвый ум напомнил, что по делу Цыгана, схваченного в Иннувереской волости, был вынесен приговор – расстрел! Правда, как раз в то время чекист Купер уехал учиться в Москву, но какое это имело значение?
В полдень, когда Гендрик Петрович по привычке читал один из новых томов военных мемуаров, под окном остановилась, как ему показалось, вчерашняя темно-бежевая «Волга». Но вышел из нее не Освальд, а Гуннар Суйтс. Он ворвался в дом, шумный, большой, с сияющим лицом.
– Что, брат, домовничаешь, когда на дворе веселый день?
– Ты уже был у Освальда? Это его машина? – спросил Купер.
– Был у своего главного агронома Освальда Сиреля, – лукаво улыбаясь, объявил председатель колхоза «Партизан». – Вырвал-таки я его!.. Но машина, между прочим, своя, колхозная.
Вскоре под окном затормозила и вторая «Волга» – теперь действительно та, вчерашняя. Освальд Сирель явился лично.
– Но что же вы хотите от меня? – недоуменно пожал плечами полковник.
– Ты, Гендрик, мой самый близкий друг. Ведь не откажешься, надо думать, принять участие в товарищеском обеде? Имеется и повод: бюро райкома только что утвердило Освальда в новой должности.
Куперу ехать не хотелось. Но Сирель оставался для него неразгаданной загадкой. И он согласился. Поехали опять той же лесной накатанной дорогой, которой возвращались с Освальдом минувшей ночью.
Этот день не принес Гендрику Петровичу ничего нового, кроме, пожалуй, некоторых фактических уточнений: он узнал, что Освальд и Гуннар в 1941 году, сразу после нападения фашистской Германии, хотя и встретились в одном истребительном батальоне, но вскоре расстались – в бою под Сидекюла Освальда ранило осколком мины, и Гуннар потерял его из виду. Освальд Сирель попал в госпиталь, был эвакуирован, позднее участвовал в боях на Днепре и в Белоруссии, осенью 1944 года демобилизовался…
В схеме этой все казалось естественным. Да и держался Освальд так уверенно и просто, что подозрения должны были развеяться, как дым.
В вопросах хозяйственных Освальд придерживался самых передовых взглядов. Делился далеко идущими планами интенсификации и индустриализации сельскохозяйственных работ, внедрения современнейшей технологии во все отрасли производства на селе. Был убежден, что все его задумки найдут поддержку и в «Партизане», и в районе.
Как и минувшей ночью, он, не чинясь, довез полковника из колхоза до города, ехали на этот раз вдвоем. Беседу вели серьезную и обстоятельную, как добрые товарищи.
Все же сходство Освальда с бандитом Цыганом, как ни высмеивал свою подозрительность Гендрик Петрович, не давало ему покоя. И он решил на другой же день отправиться в Таллин. «Узнаю у наших ребят, – думал он, – есть ли отметка об исполнении приговора по делу Цыгана. Ну а если есть, значит, с души тяжелый камень долой».
«Не от старости ли эта моя подозрительность? – размышлял Гендрик Петрович, сидя в удобном кресле «Икаруса». – Не покажусь ли я людям смешным?»
Семь лет возглавлял Освальд агрономию в крупном совхозе, член партии, был на руководящей работе в солидной районной организации… Да и боевое братство с Гуннаром Суйтсом в истребительном батальоне в самом начале войны… «Ну что по сравнению с этим значит сходство? Да, может, и чудится мне это сходство?»
Но двойная складка меж сдвинутыми бровями у офицера при свете костра и точно такая же складка у Сиреля стояли перед глазами…
Автобус проезжал недалеко от хутора, где жили родители покойной жены Купера. Старый деревянный дом покосился, говорят, в нем одно время был устроен птичник. Гендрик Петрович давно не заглядывал сюда, хотя часто вспоминал и о ласковой жене, и о старшем ее брате, Ильмаре Куузике, которого кайтселийтчики зверски изуродовали тут же, во дворе родительского дома, и повесили на суку столетней ели. За то, что не вступил в их банду. За то, что гордился своим зятем, Гендриком Купером, коммунистом…
Возвратился Купер из Таллина поздно вечером. Сведения, полученные им, не оставляли сомнений. Бандит Цыган носил имя Михкеля Укка, был изобличен не только в убийстве семьи парторга, но и во многих других тяжких преступлениях и расстрелян здесь, на территории республики. Вот, пожалуйста, приговор суда, а вот и отметка об его исполнении. Все настолько точно и убедительно, что спорить не о чем. На приложенной к делу фотографии – он, старый знакомый, Цыган, сходство с Освальдом Сирелем поразительное, но встречаются же на свете двойники!..
Кажется, делу конец. А на сердце не было спокойствия. И во сне явился Освальд Сирель – кривлялся, хохотал: «Жил тогда – живу теперь!»
Сон так подействовал на Гендрика Петровича, что он решил: заболел, лечиться надо, – и долго не выходил никуда из дому.
3.
А в колхозе «Партизан» уже приступил к работе новый агроном. Встретили его здесь отлично. Не сговариваясь, будто авансом за будущие успехи, колхозники одарили Освальда Сиреля дружбой и уважением.
Конечно, секрет такого отношения – в председателе, в Гуннаре Суйтсе. Это он переманил опытного специалиста из районного центра, он, не скупясь на похвалы, представил его вначале правлению, а потом и общему колхозному собранию. Уж на что осторожным и строгим в подборе людей считался Видрик Осила, в третий раз избранный секретарем партийного бюро, но и он снял свои большие роговые очки, зачем-то тщательно протер их платком и дружелюбно улыбнулся Освальду.
А бригадир первой полеводческой бригады Аксель Рауд, человек с маленькой, птичьей головкой, небрежно посаженной на длинное, худущее туловище, похлопал Гуннара по плечу:
– Молодец, председатель, толкового человека выискал. Как со дна морского жемчужину достал!..
У Гуннара была мысль съездить в город, навестить старого друга Купера, да захлестнули дела. А вырвется свободный часок – отдавал его жене.
Долго, очень долго оставался Гуннар холостяком: первая его любовь не дождалась фронтовика, вышла за другого. Думал – и вообще не женится. Но вот приехала в колхоз новая учительница младших классов да так увлекла его, что забыл о всех прежних обидах. Семейная жизнь протекала счастливо – бывший разведчик любил жену, гордился ею, беспрекословно исполнял все просьбы сельской школы, в которой работала его Хельми.
Тринадцатый год председательствовал Гуннар Суйтс в полюбившемся ему «Партизане». Колхоз перешел на гарантированную оплату труда, разбогател и прославился высокими урожаями пшеницы, картофеля, гибридной брюквы. Да только тяжело заболел и вышел из строя чудотворец здешних урожаев старый Пеэтер Янус, отпросился на пенсию. Прямо-таки счастье, что удалось заполучить Освальда Сиреля!..
Шел Гуннар однажды вечером из правления домой.
– Гуннар! – остановил его вдруг знакомый голос.
– Эрна, ты? – узнал он в темноте по белой кофточке да тонкой фигурке проживавшую по соседству доярку Эрнестину Латтик. – Что так поздно?
– Задержалась на ферме… Ну да не в этом дело. Поговорить надо.
– Говори.
Зашагали рядом – теперь медленно, не торопясь. Ждал Гуннар разговора о хозяйственных делах.
– Ты его хорошо… давно знаешь – нового агронома? – вдруг ошарашила его вопросом Эрна.
– А как же! – удивился Гуннар, уловив в голосе и взгляде доярки какое-то беспокойство, почти тревогу. – С войны. Вместе были в одном батальоне. А что случилось?
– Странно.
– Почему странно?
– Да так, наверно, показалось. – Эрна недоуменно пожала плечами, замолчала. Но перед самым домом председателя, прощаясь, переспросила: – А батальон-то чей был? Красной Армии?
– Да ты что, рехнулась? – вспылил Гуннар. – Не фашистский же, надо думать!
Он стоял, озадаченный услышанным.
– Не обижайся, – тихо сказала Эрна, взяв его за руку. – В тебе-то я не сомневаюсь. Слава богу, в здравом уме. А вот новый наш агроном больно похож на одного карателя, которого я видела осенью сорок первого…
– Да сколько же тебе лет было?
– Двенадцать.
Эрна на минутку умолкла, потом заговорила снова. От волнения ее грубоватый грудной голос зазвучал на низкой, будто надтреснутой, ноте.
– Нет, ты не думай, что я была слишком мала. Я все, все отлично помню – этого нельзя забыть, никак нельзя забыть… Они пришли в нашу школу утром – тот, который похож на агронома, и его приятели… Схватили нашу учительницу и давай над ней измываться. «Комсомолка? Пионервожатая? Поганая большевичка?!» Орут да плетью – по лицу, по лицу… А она действительно была у нас комсомолка, первая наша пионервожатая в деревне Катри…
Эрна всхлипнула, и Гуннар ласково обнял ее за плечи.
– Да что ты? Что ты? Ну, было и быльем поросло.
– Нет, ты послушай… Бандиты, значит, хлещут ее, ножами покалывают, а начальник ихний, тот, что с Сирелем схож, отвернулся, вроде ему скучно или противно. Дети в голос ревут. Учительницу кровью заливает. Тогда тот начальничек и говорит так сочувственно: «Пожалеть надо. Детишки очень уж за учительницу свою тревожатся. Дайте ей отдохнуть. – И улыбнулся, гад. – В землице отдохнуть…»
Страшные картины пытки, о которых рассказывала Эрна, вставали перед глазами Гуннара, словно он сам был очевидцем. Словно он, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, рвался из пут и ничего поделать не мог. А ребята, школьники, под дулами автоматов копали яму-могилу в школьном дворе. И столкнул в эту могилу вожак еще живую учительницу. А бандиты его, пошучивая да посмеиваясь, засыпали ее землей.
Эрна уже не рассказывала, она плакала, уткнув голову в плечо председателя, и почти беззвучно шептала:
– Ох, как страшно было, Гуннар! Ох, не забыть мне этого! Как погляжу на нашего агронома, как улыбнется он, так и рвется из самого сердца: он! он!.. – Эрна дрожала, как в лихорадке.
Гуннар почувствовал, что его самого трясет озноб. Однако взял себя в руки. Нельзя же было поддаваться внушению: мало ли что рисует пережившей тяжкую беду женщине больное воображение.
– Ну, успокойся. Похожих-то людей много, Эрна. Я сам сколько встречал… – Хотелось припомнить что-то простое, будничное, далекое от трагедии. Припомнил. Заставил себя даже улыбнуться. – Вот послушай. Вижу как-то – идет знакомый, наш деревенский дядя Оскар, а на меня и внимания не обращает. Забыл, что ли, думаю. Кричу вслед: «Дядя Оскар, ты что, не узнаешь меня?» А «дядя» тот оборачивается – и этаким басом: «Сам, друг, что-то путаешь – Юло меня зовут, а не Оскар…» Вот ведь как бывает… Ну, врезалось тебе что-то в память, теперь чудится.
– Может, и так, – все-таки с сомнением отозвалась Эрна.
– Не «может», а точно. И выбрось это из головы! До завтра! – отрезал Гуннар и свернул к своему дому. Понимал: продолжать разговор – только без толку бередить старые раны.
– Ну, заходи, заходи, герой. Я его жду не дождусь, а он, оказывается… – Голос жены прозвучал в темноте, как музыка.
Гуннар шагнул к ней, у порога подхватил на руки. Стал всматриваться в ее лицо, сейчас, в неярком луче света, казавшееся совсем девчоночьим.
– Ну что ты, что ты там увидел, Гуннар? – удивилась Хельми.
Гуннар все еще был под впечатлением разговора с Эрной. «А ведь та катриская учительница была тогда, в 1941-м, такой же юной, как ты сейчас, любимая», – подумал он. И мысль эта затуманила его глаза.
– Да что с тобой? – встревожилась Хельми.
Гуннар бережно опустил жену. Войдя в комнату, вдруг спросил:
– Тебе нравится, Хельми, наш новый агроном?
– Освальд Сирель? Конечно нравится. Уж не ревнуешь ли ты?
– Не ревную.
– Так что же? – Она чувствовала – произошло неладное. – Да говори же, говори!..
И он рассказал жене об истории, случившейся в деревне Катри, о подозрениях доярки Эрны. Рассказал о том, как познакомился с Освальдом еще в начале войны, в первые дни июля. Перед боем познакомился, сигаретами поделился. «Кучерявый» – так его звали все. Покурили, поговорили – и в бой.
Тяжелый был бой. Неудачный. Отступали, рассыпавшись по лесу, на месте сбора сошлись не все. Кучерявого не было.
Гуннар встретился с Освальдом только после войны, лет десять назад, на большом республиканском совещании в Таллине, помнится, в концертном зале «Эстония». Они сразу узнали друг друга. «Кучерявый?» – «Я! Привет дружище!» Обнялись, вспомнили тот давний разговор перед боем, и Освальд пропел вполголоса: «Давай закурим, товарищ, по одной…»
Тогда и рассказал Освальд, как был ранен в начале того боя, как ползком добрался до дороги, где его подхватил газик с эвакуирующимися женщинами, доставил в госпиталь. Выздоровел – воевал снова. Хорошо били фрицев. Жаль только, что не рядом.
– Ну вот видишь, – сказала Хельми, – разве так мог бы встретить тебя враг? Мало ли что показалось Эрне… Ну… у людей, переживших трагедию, всегда есть свои привидения.
– А приведения – дым. – Гуннар вздохнул, потом добавил: – Дунь – рассеются, – и улыбнулся. – Ты у меня умница.
Хельми недавно познакомилась с Освальдом, но давно знала его жену. Не близкая подруга, однако добрая приятельница. Звезд с неба не хватает, чуточку мещаночка, но сердечная, приветливая…
– Никогда Вальве не вышла бы замуж за жестокого подлеца, – сказала Хельми. – И нет такого мужчины, который сумел бы обмануть чутье любящей женщины. Не бывает так, чтобы истинный характер человека ни в чем не открылся.
Гуннар кивнул головой.
– Но знаешь, Хельми, – сказал он, подумав, – у меня такое чувство, что и Гендрик Купер почему-то сомневается в Освальде.
– Ну это вовсе ерунда, – отозвалась Хельми. – Просто мрачный тип твой Гендрик… А если сомневается – значит, помешан на бдительности… Наверное, ему видятся свои привидения…
Гуннар Суйтс с женой спорить не стал. Однако следующим вечером заехал к Гендрику Петровичу. Хотелось окончательно рассеять смутную тревогу. Может, только показалось, что в чем-то подозревает Освальда старый чекист?
Разговор между двумя друзьями на сей раз не клеился. Купер чувствовал себя худо, побаливали старые раны, мучил радикулит. Гуннар говорил о каких-то пустяках, не решался взять быка за рога, боялся он неосторожным словом бросить тень на Освальда. Начнут еще потом расспрашивать-допрашивать безвинного человека, нервы ему потреплют попусту, от работы отвлекут.
– Ты так, проведать приехал, или дело есть? – спросил наконец Гендрик Петрович.
– Так, дела нет, – поколебавшись, ответил Гуннар. – Слушай, а почему тебе наш Освальд Сирель не по душе?
– Заметил?
– Заметил.
– Ну что ж, бывают ведь и симпатии и антипатии, которых не объяснишь, – ответил Гендрик Петрович.
– И все?
– И все.
А что он мог еще сказать? Цыган расстрелян. С того света люди не возвращаются. А если кому-нибудь кажется, что возвратились… Так, значит, кто-то не в своем уме.
– Твоя антипатия без причин? – спросил Гуннар.
– Без причин, – согласился Гендрик Петрович. – А почему тебя это беспокоит?
Гуннар помолчал. Потом решил, что негоже ему все-таки хитрить со старым другом.
– В общем-то ерунда, но доярка одна наша… Эрна… Показалось ей, что Освальд на кого-то похож… Да мало ли кто на кого похож!
– На карателя, на фашиста похож Освальд? – резко спросил Гендрик Петрович.
– Да… Но откуда ты знаешь?.. И тебе Эрна говорила?..
– Тот каратель, мы Цыганом его звали, расстрелян. Точно – расстрелян, – сказал Гендрик Петрович.
Гуннар уехал успокоенный. Жаль, конечно, что Освальд не по душе Гендрику Петровичу. Да ведь это дело личное.
Что же касается полковника в отставке Купера, то для него рассказ о подозрениях доярки не прошел бесследно. Он как бы возродил и усилил его сомнения. Пусть вопреки логике, но, уступая интуиции своей, которой привык доверять, он решил не ставить креста на деле Цыгана.
…Время шло, и оно работало на Освальда Сиреля. Он оказался распорядительным и мудрым хозяином, не ломал традиций своего предшественника, советовался со стариком Пеэтером Янусом, продолжал его дело, внося и свое новое, то, что открывала наука. Работал не за страх, а за совесть. Рано утром и поздно вечером, коли надо, мчался на своей «Волге» из бригады в бригаду, сам вымерял земли, проверял готовность семян, каждому трактористу и комбайнеру показывал, на какую глубину пахать, на какой высоте держать хедер…
Одним словом, очень ко двору пришелся в «Партизане» Освальд Сирель.
