355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Фирсов » Спиридов был — Нептун » Текст книги (страница 7)
Спиридов был — Нептун
  • Текст добавлен: 9 сентября 2016, 19:43

Текст книги "Спиридов был — Нептун"


Автор книги: Иван Фирсов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

– Ваше высокопревосходительство, дозвольте положить! – отдав рапорт, звонко, без смущения, продолжал молодой капитан.

Румянцев, хмурясь, недовольно кашлянув, кивнул головой.

– Нынче на море благодать, но сие может враз перемениться. Весьма желательно нам отсюда выбраться не мешкая.

«Еще будет мне советовать какой-то гардемаринишка», – раздражался Румянцев.

– Мною отряжено полдюжины матросов для оказания всяческих пособий вашему высокопревосходительству, – продолжал напирать Спиридов.

«Пожалуй, он говорит дело, – несколько остывал генерал, – чем черт не шутит. Завтра ураган поднимется – сиди в этой дыре».

– Добро, давайте ваших молодцов, мои денщики не справятся.

Спиридов лихо щелкнул каблуками и вскинул руку...

С борта «Святой Екатерины» один за другим ловко сбежали по трапу по форме одетые шесть моряков во главе с сержантом.

«Видимо, у этого гардемарина команда настропалена». – Румянцев понемногу приходил в хорошее настроение.

Спустя три часа «Святая Екатерина» вышла в море.

Слева, со стороны гор, едва заметно потянуло ветерком. Начал давать о себе знать ночной бриз.

Взяв курс на Баку, Спиридов теперь больше тревожился за ветер, как бы он не стих. Паруса с подобранными втугую шкотами слегка наполнились бризом.

– Не горюй, – успокаивал его Минин, – сейчас три узла имеем, в полночь еще узелок прибавим, завтра в Баку будем.

Румянцев вначале, кутаясь в бурку, расположился на юте, но потом ушел в каюту.

Специально назначенный матрос только и занимался тем, что раздувал угли в самоваре. Денщик предупредил, что генерал каждую минуту требует чай, его постоянно лихорадило.

Оказалось, Спиридов тревожился зря. К полуночи ветерок посвежел, море зарябило, и гекбот прибавил ходу. В полдень следующего дня «Святая Екатерина» ошвартовалась у пристани в самой удобной части бухты, на Баилове.

Румянцев покидал борт судна с довольной физиономией и не удержался, спросил Спиридова:

– Годков-то тебе сколько?

– Шестнадцатый пошел, ваше высокопревосходительство.

– Отпишешь Мишукову, что я тобой доволен.

Рядом у причала стояла шнява Прончищева и несколько небольших шхерботов. Когда укатила пролетка Румянцева, Спиридов подошел к Прончищеву, стоящему у трапа, и довольным голосом доложил:

– Мне велено у вас зимовать, господин унтер-лейтенант.

Прончищев улыбнулся, пожал руку Григория и проговорил:

– Давай впредь, наедине без начальства, величай меня Конон Васильевичем, а тебя как по батюшке?

– Андреич.

– Так вот, Григорья Андреич, гекбот, не откладывая, разоружай, паруса просуши и укладывай в кису. – Прончищев показал на постройки на берегу: – Рангоут, такелаж и парусину отволокешь в магазины, матросы в казарму на зиму переберутся, на гекботе вахта по суткам. Уразумел?

– Точно так, Конон Васильич...

Береговые будни моряков во время зимней стоянки схожи между собой, будь то в Ревеле, Архангельске или Астрахани. Рутинную жизнь иногда разнообразит почта.

Накануне Рождества в Баку пришла московская почта. Развернув «Московские ведомости», Прончищев приглушенно начал читать:

– Одна тысяча семьсот двадцать восьмого году, ноября десятого дня, – товарищи в конторе притихли, слушая унтер-лейтенанта, – преставился раб Божий, генерал-адмирал, Государственного верховного тайного совета министр, Действительный тайный советник, президент Государственной Адмиралтейств-коллегии, генерал-губернатор княжества Эстландского, кавалер обоих российских орденов граф Федор Матвеевич Апраксин.

Окончив читать, Конон почесал затылок:

– Последняя надежа флотская Богу душу отдала. Кто ныне за нас постоит?

В Новый, 1729 год Россия вступила в непонятном, рыхлом состоянии. Что флот, сама держава плыла в туманной мгле, без определенного курса, по сомнительным форватерам, удерживаясь на плаву каким-то чудом.

Вроде бы в столицу, как и прежде, стекались ручейки налогов и податей. У финансового корыта, отталкивая друг друга, толпилась чиновная братия всех мастей, норовя зачерпнуть свою долю, прежде чем денежный поток направится дальше, к монаршему трону.

А там уже давно пересохло горло. Скоро год, как переехала власть в белокаменную, а возвращаться на берега Невы никто и не подумывал.

После коронации Петр II продолжал еще с большим остервенением разгульную жизнь. Несколько охладели его отношения с любострастной Елизаветой. Царевна сама оказалась виноватой, предпочла юнцу-императору какого-то гренадера. Увлеклась им настолько, что, когда гвардеец занемог, отправилась, якобы пешком, в Троице-Сергиев монастырь молить Бога о его исцелении....

Царский гнев оказался бессильным пресечь сердечную страсть Елизаветы, и понемногу Петр II начал охладевать к своей тетушке. Но рядом с ним был все тот же разгульный Иван Долгорукий, красавиц в Москве было немало, а главное внимание царя Долгорукие начали отвлекать на загородную охоту. Отец Ивана, Алексей Григорьевич, по натуре невежда, но преуспевал в охотничьих забавах. Исподволь он начал расставлять сети хитроумного плана, дабы женить Петра II на своей дочери Екатерине...

Глядя на отрешенную от дел верховную власть, распоясывались вельможи, пытаясь наживиться любым способом, не гнушаясь самых мерзких способов.

Со стороны всегда видней. До сих пор взгляд стороннего наблюдателя в определенной степени бесстрастен, особенно когда он обязан подавать факты, а не выдумки.

Английский дипломат сообщал в Лондон: «Царь думает исключительно о развлечениях и охоте, а сановники о том, как бы сгубить один другого».

Более определенно высказывался саксонский резидент Лефорт: «Все идет дурно, царь не занимается делами; да и не думает заниматься, денег никому не платят, и бог знает, до чего дойдут здешние финансы».

Образную панораму нарисовал этот же саксонец несколько месяцев спустя: «Когда я посмотрю, как управляется это государство теперь, мне все кажется сном в сравнении с царствованием деда. Человеческий ум не может понять, как может такая большая машина держаться без поддержки, без труда. Всякий старается спрятаться от удара, никто не хочет ничего брать на себя и молчит... Можно сравнить это государство с кораблем, терзаемым бурею, лоцман и экипаж которого пьяны или заснули. Огромная машина является игрушкой личной выгоды, без всякой мысли о будущем, и кажется, что экипаж ждет только сильной бури, чтобы воспользоваться остатками корабля».

Где уж тут было заботиться о флоте. «С удалением двора из Петербурга и при продолжающихся недостатках денежных средств флот быстро клонился к упадку и терял свое прежнее значение, – замечал историк Ф. Веселаго. – Сумма 1 400 000 руб., назначенная на его содержание, отпускалась с такими недоимками, что в 1729 году они превысили полтора миллиона рубл., и Адмиралтейств-коллегия, для выхода из стеснительного финансового положения, решилась ходатайствовать об уменьшении ассигнованной суммы на 200 тысяч, но с тем, чтобы она отпускалась вполне и своевременно. Ходатайство коллегии было уважено; она даже получила благодарность, но это нисколько не пособило делу, потому что уменьшенная сумма продолжала отпускаться с прежнею неисправностью».

Корабли стояли на приколе, а денег едва хватало на пропитание людей. Держава катилась к пропасти, а Долгорукие шли к своей цели.

Все чаще после охоты царь гостил в родовом имении Алексея Григорьевича в Горенках, неподалеку от Москвы. Обычно усталый гость бражничал с Долгорукими и нередко оставался на ночлег.

Глубокой осенью, после чрезмерных возлияний, юного царя оставили в спальне с Екатериной Долгорукой, и все свершилось.

Наутро, очнувшись, государь, не питавший особых симпатий к княжне, поступил по-рыцарски и не без воздействия Долгоруких объявил ее своей невестой.

Долгорукие торжествовали, но Алексей Григорьевич, вспоминая о помолвке дочери Меншикова, не церемонился с самодержцем и пошел дальше.

– Ваше величество, в таком случае до свадьбы надобно произвести обручение.

– Делайте, как положено, – ответил разгоряченный вином Петр.

Не откладывая, было объявлено обручение царя с Екатериной.

В канун Нового 1730 года в царском дворце собрались все Романовы, министры, генералы, иностранные послы. Во главе духовенства выступал Феофан Прокопович. На всякий случай все выходы и входы во дворце охранялись гвардейцами. В тронном зале, где происходило обручение, вдоль стен стояли гренадеры с заряженными ружьями. Едва окончился обряд обручения, Алексей Долгорукий торжественно объявил о предстоящем 19 января бракосочетании Петра II и Екатерины Долгорукой.

Меньше трех недель оставалось до заветной цели, Долгорукие возрадовались в предвкушении царских милостей. Никчемный Алексей Григорьевич замахнулся на высший чин.

– Быть мне генералиссимусом, – осклабился князь, глядя на сына, – а тебя, Иван, возведем в генерал-адмиралы, благо такого чина нет ныне ни у кого.

Сопел недовольно Василий Лукич, умудренный дипломат.

– Небось, – успокоил своего родича князь, – тебя определим первым канцлером.

– Осталось дело за малым – подвести Екатерину под венец.

Но князья судили-рядили, позабыв, а скорее всего не ведая, что фортуна водружена на колесе и положение ее зыбкое. Как на грех, вмешалось в их судьбу и божественное начало.

Спустя неделю в Москве началось Иорданское водоосвящение, попросту – Крещение.

Будущая царица Екатерина показалась у Москвы-реки народу. На запятках саней ее сопровождал, как водится, с непокрытой головой жених, Петр II.

Благоявление далось Долгоруким дорогой ценой. На другой день от природы слабый здоровьем царь захворал. Только через три дня лекари поняли, что он заражен оспой, и заявили о безнадежном его положении.

Царь метался в горячке, а Долгорукие, вдали от глаз, собрались на Совет. Князь Алексей напористо стоял на задуманном:

– Неча рассуждать, Екатерина обручена с его величеством, стало она, ежели что, и наследница.

Фельдмаршал Василий Долгорукий решительно возразил:

– Неслыханно говоришь, князь Алексей. Где видано, обрученная невеста – наследница? Кто захочет ей подданным быть? Я первый откажусь.

Алексей твердил свое:

– Хоть и не венчалась, да обручалась, подобно Екатерине Алексеевне.

Фельдмаршал был намного благоразумнее.

– Да ежели бы она и в супружестве состояла, наследницей быть не могла. Император Петр короновал свою супругу при животе своем.

Упорствовал князь Алексей:

– Мы графа Головкина и князя Голицына уговорим в Совете, а ежели не согласны будут, побьем. Ты в Преображенском полку подполковник, Иван – майор, а в Семеновском спорить не станут.

Князь Василий понимающе, но удрученно переглянулся с братом Михаилом:

– Словно ребячье вы врете. Стоит об том в полку объявить, браниться почнут гвардейцы, дворяне они. А то и прибьют. Смотри, Алексей, не погуби род наш, не дело затеял.

Рассерженный фельдмаршал с братом Михаилом покинул Совет, а оставшиеся судачили, как быть дальше. В конце концов решили составить завещание Петра II, пока он не скончался, а в нем указать, что трон передается невесте.

– Надобно духовную-то в двух экземплярах составить. Вдруг царь в сознание не очнется, так мы другую сами подмахнем.

– Каким образом? – недоумевал Василий Лукич.

Алексей хитро прищурился, переглянулся с братом Сергеем, перевел взгляд на сына Ивана.

– Ивашка-то не зря время с царем проводит. Руку-то в письме его ловко перенял, и в шутку иногда за него подписи ставил...

– Ну-ну, покажи, – оживился Василий Лукич.

Иван вытащил из кармана «забавный листок»:

– Гляньте сами, клеймо государево и моей руки слово в слово сходятся.

Василий Лукич восхищенно заметил:

– В таком разе подписывай духовную...

Накануне объявленной злосчастной свадьбы доживал свои последние часы Петр II в своем Лефортовском дворце.

Там же собрались «верховники» Тайного совета решать судьбу трона. Первым заговорил Алексей Долгорукий, успевший в минуты проблеска сознания подписать у полуслепого царя завещание. Его сразу же грубо оборвал генерал-фельдмаршал, князь Михаил Голицын:

– Ерунду предлагаешь князь! Какая царица дочь твоя? У нее нет никаких прав, а слепой государь что угодно нынче подпишет. По делу давай рассудим, кого из законных наследниц нам затвердить.

Канцлер, граф Гаврила Головкин, имел свои виды: ладил он с Екатериной Скавронской, состоял на дружеской ноге с ее дочерью Елизаветой.

– Елизавета Петровна самая верная преемница, от Петра Алексеича наследница первая.

Против выступил князь Дмитрий Голицын:

– Мать ее, Скавронская, подлой бабой была и прав на престол не имела. По закону тем паче Елизавета скипетра недостойна, ибо она зачата государем императором, царство ему небесное, до брачных уз.

Кончив говорить, он оглядел «верховников». Никто рта не открыл в пользу Елизаветы.

– Три известные особы у нас на примете, – продолжал Дмитрий Голицын, направляя рассуждения Совета в нужное русло. (Верховодить должен был по старшинству Головкин, но он за недомоганием отказался, и Голицын по праву занял его место.) – Все три сестры – царя Ивана Алексеича потомство. Одна, Прасковья, вам знакома, болезна больно, сама себе ладу не даст.

Голицын сделал паузу, и «верховники» в один голос согласились. Каждый из них знал, что Прасковью из-за хилости никто даже замуж не брал до сих пор.

– Другая, старшая, Катерина, герцогиня Мекленбургская, – продолжал Голицын, – сама по себе непротивная нам. Да супруг у нее в безрассудство впадает, и положение ее незавидное. Супруга своего сколь годков, как покинула. Людишки-то не обознают ее яко царицу державы нашей.

Едва князь примолк, поспешно заговорил Василий Лукич Долгорукий, словно стремясь опередить Голицына:

– Третья наследница – Анна Иоанновна, герцогиня Курляндская, по моему разумению, более всех достойна занять трон. Вдовая она, но молода еще. К тому же, слышно, неприхотлива и покойна. Нам сие под стать будет.

«Верховники» словно ждали такого предложеия и, молча переглянувшись, враз, без долгих раздумий, одобрили этот выбор. Даже и молчавший до сих пор Остерман неторопливо произнес:

– Весьма разумное предложение, герцогиня Курляндская – особа осмотрительная, непорочная.

Остерман всем намекал на разгульную жизнь только что скончавшегося императора. Он больше других знал о действительной жизни Анны, регулярно читал письма состоявшего при ней для досмотра гофмейстера Петра Бестужева-Рюмина, о сильном увлечении герцогини своим конюшим Бироном. Остерман явно лукавил, упоминая о непорочности герцогини.

Выслушав присутствующих, Голицын подытожил:

– Видимо, воля ваша единая, изволите пригласить на трон Анну Иоанновну. Да будет так.

Князь помолчал некоторое время, вглядываясь в собеседников, размышляя о чем-то своем. Иногда взор его задерживался, встречаясь со взглядом брата Михаила, президента Военной коллегии, фельдмаршала. В последние дни они не раз встречались, обговаривая складывающуюся ситуацию.

Дмитрию Голицыну привелось получить воспитание в Европе. Быть послом в Константинополе, губернатором, сенатором. Петр I подвергал его аресту, когда он выступил против Меншикова в споре последнего с Шафировым.

Наблюдая произвол царствующих особ, поневоле сравнивал их нравы с порядками в Европе. Там во многих странах, в Англии, Швеции, произвол монархов ограничивался законом.

Сейчас в державе менялась власть, пресеклась последняя нить наследования по мужской линии.

– ...Нынче время для перемен угодное, – размышлял Дмитрий наедине с фельдмаршалом, – надобно обдумать, коим образом безраздельное всевластие у нас на Руси образумить. Сам зришь, почем зря карают нас, без вины головы дворянские секут, лихоимство плодится, разврат.

– Верно мыслишь, – поддержал его князь Михаил, – токмо што поделать мочно?

– Надумал я, коли выберем на царство Анну, время у нас есть. Беспритязательна она, а мы ей контракт предпишем именной Верховного совета...

Сейчас наступил подходящий момент осуществить задуманное.

– Надобно бы обговорить токмо наше волеизъявление Анне Иоанновне, – начал издалека Дмитрий Голицын собравшимся расходиться «верховникам», – дворянству нашему полегчение произвести, дабы прежний произвол не повторился.

– Как так? – всполошился недоумевающий Алексей Долгорукий про себя: «Никак каверзу какую Голицын надумал?»

– А так, дабы нам воли прибавить, а мы в том подпишем в кондициях Анне Иоанновне.

– Ой ли, начать-то немудрено, – сомневался в принципе согласный Василий Долгорукий, – да удержим ли?

На удивление, «верховники» быстро согласились с Голицыным.

– Слава Богу, – оживился Голицын, – а нынче, прежде чем далее мерекать, надобно волю нашу объявить Сенату и генералитету.

В большом зале дворца давно ждали «верховники». Со всех концов съехались в Москву на бракосочетание императора генерал-губернаторы, собрался генералитет, сенаторы, придворная знать. Но вместо свадьбы ожидались, видимо, похороны. Да и собравшихся больше волновал выбор нового владельца трона.

Узнав об избрании на трон герцогини Курляндской, собравшиеся в зале стали расходиться, а «верховники» начали сочинять свои запросы к претендентке на трон.

До поздней ночи шумели и галдели, перебивая друг друга, вельможи. Некоторые из них думали о личной выгоде, но Дмитрий Голицын их останавливал. Все предложения присутствующих излагал в черновике секретарь Василий Степанов, а окончательно редактировал Остерман.

Далеко за полночь разъехались «верховники», а на следующее утро собрались в Кремле. Здесь официально было сообщено о кончине Петра II и приглашении на трон Анны Иоанновны.

Целый день «верховники» продолжали корректировать условия, названные «Кондициями», которые должна была принять и подписать Анна Иоанновна, прежде чем вступить на российский престол.

Поздно вечером Дмитрий Голицын зачитал основные пункты «Кондиций»:

«Понеже по воле всемогущего Бога и по общему желанию российского народа мы через сие наикрепчайше обещаемся, что наиглавнейшее мое попечение и старание будет не токмо о содержании, но о крайнем и всевозможном распространении православной нашей веры... такожде по принятии короны российской в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякого государства от благих советов состоит... без оного Верховного Тайного Совета согласия:

1. Ни с кем войны не исчинять.

2. Миру не заключать.

3. Верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать.

4. В знатные чины, как в статские, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховного Тайного Совета.

5. У шляхетств живота, и имения, и чести без суда не отымать.

6. Вотчины и деревни не жаловать.

7. В придворные чины как русских, так и иноземцев без совету Верховного Тайного Совета не производить.

8. Государственные доходы в расходы не употреблять. И всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать.

А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской».

«Кондиции» подписали все «верховники», исключая хитроумного Андрея Остермана. Сославшись на усталость, он уехал домой.

Благое дело задумал Дмитрий Голицын, ограничивая самодержицу, но поскольку делалось все в спешке, оповестили об этом только верхушку правителей, сенаторов, вельмож и генералитет. Пренебрегли они закоперщиком духовного сословия, самолюбивым Феофаном Прокоповичем, не учли власти церкви над православными.

Собственно, если Дмитрий Голицын не привлек к исполнению своих замыслов Феофана Прокоповича, то у него были на это причины. Духовник был ярым приверженцем всех начинаний Петра I и всегда стоял за неограниченную власть самодержца.

А князь Голицын не утаивал свои планы от кого-либо. Накануне в Лефортовском дворце, когда канцлер граф Головкин объявил собранию о кончине императора, князь Дмитрий Михайлович Голицын встал и сказал: «Так как со смертью Петра II потомство Петра I пресеклось в мужской линии, а между тем Россия страшно пострадала от деспотической власти, чему содействовали иностранцы, в большом числе привлеченные в страну Петром I, то следует верховную власть ограничить полезными законами и поручить царствование той императрице, которая будет избрана не иначе как под некоторыми условиями».

Так что, быть может, Голицын даже оплошал, поспешив огласить свои намерения, чем ловко воспользовались недруги его и многие любители поправить карьеру в столь смутное время.

Для вручения «Кондиций» в Митаву снарядили депутатов. От Верховного совета поехал Василий Долгорукий, сенаторы выбрали моряка, одного из героев Гренгама, капитан-командора князя Михаила Голицына, генералитет направил генерал-лейтенанта Леонтьева.

Быстро оценили затеянные перемены иноземцы, им было с чем сравнивать порядки на Руси, и они были единодушны в оценке происходящих событий.

Не прошло и недели после отъезда депутации в Митаву, в Париж сообщил свое мнение посол Франции: «В настоящее время еще нельзя знать, какова будет эта новая форма правления и будет ли она составлена по образцу Англии или Швеции. Однако относительно намерений старинных русских фамилий известно, что они воспользуются столь благоприятной конъюнктурой, чтоб избавиться от того ужасного порабощения, в котором находились поныне, и поставят пределы той безграничной власти, в силу которой русские государи могли по своей доброй воле располагать жизнью и имением своих подданных без различия в составе и форме суда... В этих видах для России предлагаются различные формы правления: одни хотят ограничить права короны властью парламента, как в Англии, другие – как в Швеции; иные полагают учредить избирательную форму правления по образу Польши».

Ему вторил испанский посланник де Лирия: «План управления, которое хотят установить здесь, отнимает у ее царского величества всякую власть.

Она не будет иметь никакой власти над войском, которым будут распоряжаться фельдмаршалы, давая во всем отчет Верховному совету, и царица будет иметь в своем распоряжений только ту гвардию, которая будет на действительной службе во дворце. Она не будет иметь ни одного слуги, который бы по форме не был утвержден Верховным советом».

Кому грозили предстоящие перемены в установившемся веками самодержавном правлении? Прежде всего обладателю верховной власти, владельцу трона. Не меньшую опасность усматривали в нем и пришлые иноземцы. Большинство из них без особых забот жило припеваючи на русских хлебах.

Одним из первых почуял для себя смертельную опасность вестфалец Генрих Остерман, или Андрей Иванович, как давно укоренилось его прозвище среди окружающих. Потому-то с первых дней междуцарствия любимец покойного Петра II сказывался больным и отговаривался, что как иноземец «в такое важное дело вступать не может».

Быстро смекнул, чем грозят ему перемены в России, и бывший любовник Екатерины Скавронской, граф Рейнгольд Левенвольде.

– Переоденься в холопскую одежду и скачи во весь опор в Митаву, к герцогине. Запомни и предупреди ее на словах о том, что я тебе передам.

И таки успел ловкий немец обскакать посланцев из Москвы и предупредить герцогиню.

«Он первый возвестил новоизбранной императрице о возвышении ее и уведомил о том, что брат ему писал в рассуждении ограничения самодержавия» и советовал Анне Иоанновне подписать предложенную депутатами бумагу, «которую после нетрудно разорвать».

Не удалось упредить «верховников» гонцу от выходца из Саксонии Павла Ягужинского, который поначалу принял сторону «верховников», а потом отшатнулся от них. Его гонца схватили и заковали в железо. Но герцогиня не забудет услуг верных подданных и назначит Ягужинского кабинет-министром, возведет в графское звание, осыпет милостями и Левенвольдов.

Морозно на пустынных улицах Москвы, коренная зима дает о себе знать. Да и нет поводов к веселью, покойного государя еще не предали земле.

Возвратились депутаты из Митавы, привезли «Кондиции» с подписью герцогини, закованного в кандалы посланника Ягужинского, взяли под арест и самого бывшего обер-прокурора Сената.

Санный поезд везет без остановки в белокаменную новую владелицу трона. Но чтобы занять его, потребна присяга войска, сановного люда. Кому присягать? По замыслу «верховников», ей, императрице, и Верховному совету. Что-то будет на деле...

Всего месяц минуло со дня обручения Петра II и его невесты, а события без перерыва навились в запутанный клубок. Близилась развязка этих хитросплетений, от ее исхода зависело будущее и людей и державы, еще недавно казавшейся Европе колоссом.

Между тем, пока депутаты ездили туда-сюда, в Москве закипели страсти среди дворянства, прибывшего на свадебные торжества. Все они были недовольны замыслами «верховников». Страшило их, что среди них половину составляли Долгорукие, а их воздействие на нравы проявилось наглядно в последние два года царствования Петра II.

Собирались пока что скрытно, группами вокруг объявившихся предводителей, «обиженных» князей – Черкасского, Трубецкого, Барятинского. На их стороне оказались и «птенцы гнезда Петрова» – Василий Татищев и Феофан Прокопович. Последний вспоминал: «Знатнейшие, сиречь из шляхетства, сноситься и советоваться начали, как бы действительно вопреки верховникам хитрое их строение разрушить и для того по разным домам ночною порою собирались».

Множество великих дел совершил Петр I, но вот в обустройстве семейных дел ему явно не везло. Нескладно сложилась его личная жизнь, не сумел он дать семейного счастья ни своим детям, ни детям своего брата Ивана. Сам назначил двум его дочерям супругов и оба раза неудачно. Так случилось и с Анной.

Нелегко женщине в семнадцать лет, едва успев насладиться прелестями медового месяца, оставаться вдовой до конца своих дней, незавидную жизнь уготовила ей судьба, но и она «изменчива всегда»...

Анна Иоанновна, при всей своей ограниченности ума, ехала в Москву с вполне определенным намерением: любым путем водрузиться на троне. Дворцовые события после кончины Петра I, восшествие на престол его жены Екатерины и Петра II, свидетельницей которых она была, наяву показали, что ныне в России права престолонаследия отстаиваются прежде всего силой военной.

В канун Сретенья герцогиня Курляндская с холмов села Всехсвятского в солнечных бликах увидела купола Успенского собора Кремля. Там, почти сорок лет назад, она впервые увидела свет божий...

На другой день она жаловала батальон гвардейцев-преображенцев и эскадрон кавалергардов, прибывших для ее сопровождения. Выслушав поздравления майора Нейбуша, она многозначительно молвила:

– Усердие и верность преображенцев мне ведомы, надеюсь, и впредь вы будете опорою престола. А вам мое расположение всегда будет. Посему объявляю себя вашим полковником.

«Услышав это, весь отряд бросился перед ней на колени с криками и со слезами радости. Затем она призвала в свои покои отряд кавалергардов, объявила себя начальником этого эскадрона и каждому собственноручно поднесла стакан вина».

Сама герцогиня вина не переносила, в рот не брала, но тут случай был особенный...

Ну, что же, новоявленная самодержица сделала первый шаг в нарушение «Кондиций», присвоив себе звание полковника. Верховный совет отмолчался, и Дмитрий Голицын приехал вручить ей, как императрице, ордена Андрея Первозванного и Александра Невского.

– Государи российские всегда считаются гроссмейстерами сих орденов. Верховный тайный совет весьма благоволит вашему высочеству за подписание «Кондиций» на славу себе и нашему народу, – почтительно произнес Голицын.

– Я соблаговолила подписать пункты, предложенные вами, уверена будучи в неизменном усердии и верности вашей государю и отечеству. Я постараюсь теперь склониться только к тем советам, которые бы показали, что я ищу лишь блага моего отечества и верноподданных моих. Прошу вас помогать мне в том; пусть правосудие будет предметом попечительнейшего внимания вашего и пусть мои подданные не терпят никакого угнетения. – Анна не скрывала антипатий к «Кондициям».

Прощаясь, Анна Иоанновна напомнила, что въедет в Москву только после погребения тела Петра II.

– Иначе конфузия произойдет, торжества нарушатся.

– Сия печальная церемония состоится завтра...

Разговаривая с Голицыным, Анна неприязненно, украдкой поглядывала на стоявших за его спиной «верховников». Ей уже сообщили, что часть из них, канцлер Головкин, тесть арестованного Ягужинского, и «верховник» Остерман, по верным сведениям, только и ждут случая, чтобы занять ее сторону.

«Как не хватает мне сейчас моего верного дружка Эрнста, уж он-то придумает, как разметать этих волков. Надобно немедля снарядить к нему нарочного, пускай без промедления скачет сюда. Плевать я хотела на ихние пункты».

Правда, в Митаве Анна дала слово Василию Долгорукому – ни в коем случае не брать в Москву своего возлюбленного Бирона, но сейчас решалась ее судьба, а кроме него, она никому не доверяла.

В свою очередь и «верховники» лицом к лицу впервые встретились с герцогиней Курляндской, вглядываясь в ее черты, нервозно переглядывались, пытались представить себе свою дальнейшую судьбу. Знали они о ней немногое, но этого было вполне достаточно, чтобы с тревогой смотреть в будущее. «Рослая и тучная, с лицом более мужским, чем женским, черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве среди дипломатических козней и придворных приключений в Курляндии, где ею помыкали как русско-прусско-польской игрушкой, она, имея уже 37 лет, привезла в Москву злой и малообразованный ум с ожесточенной жаждой запоздалых удовольствий и грубых развлечений».

На следующий день после похорон Петра II Анна въехала в белокаменную под звуки колокольного звона и раскаты пушечной стрельбы. Расположившись в царских апартаментах, она по совету воспрянувшего Остермана начала принимать посланцев от недовольных дворян.

Одним из первых к ней явился генерал-губернатор Сибири князь Черкасский во главе полутора сотен офицеров. Обласканные Анной, они отправились в Верховный совет и устами бравого генерала Чернышева объявили:

– Мы не можем лучше возблагодарить ее величество за признательную милость к народу, как возвратить ей похищенное у нее, то есть единодержавную власть, которой пользовались все ее предки.

А князь Черкасский добавил громогласно:

– Да здравствует наша самодержавная государыня Анна Иоанновна!

Голицыны и Долгорукие переглянулись.

– Пойдем присоединимся к другим, и да будет так, как предопределено святым провидением, – удручающе, шепотом проговорил Василий Лукич.

Но в присутствии Анны Черкасский неожиданно переменил сказанное:

– Надобно бы собраться генералитету, офицерам и дворянству, обговорить державное устройство и буде общим мнением представить вашему величеству на утверждение.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю