Текст книги "Спиридов был — Нептун"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Елизавета, занятая свадебной суетой, как часто бывало, отмахнулась.

– Будет, Алексей Петрович, нынче у нас праздники великие, сам знаешь, потом мы и Фридрихом займемся.

Но канцлер не отступал и сочинил императрице обстоятельный доклад о, коварстве и наглости прусского соседа, побуждаемого «наущениями и деньгами Франции». «Интерес и безопасность империи, – докладывал он, – всемерно требуют такие поступки, которые изо дня в день опаснее для нас становятся, и ежели соседа моего дом горит, то я натурально принужден ему помогать тот огонь для своей собственной безопасности гасить, хотя бы он наиглавнейший мой неприятель был, к чему я еще вдвое обязан, ежели то мой приятель есть».

Едва закончились празднества, канцлер напомнил о себе.

– Государыня, ежели мы сторону Саксонии не возьмем, Фридрих растерзает оную в пух и прах, а держава наша дружбу и почтение союзников потерять может.

Елизавета в этот раз уступила.

– Ты думаешь, сама я Фридриха жалую, что ли? Передай Разумовским да Шуваловым, Ласси и Репнину, заодно и Мишукова извести, быть у меня послезавтрева. Сам-то ты и речь держать первым станешь. Не позабудь и Воронцова пригласить.

Спустя месяц фельдмаршал Ласси начал сосредоточивать в Лифляндии и Эстляндии 60-тысячное войско, чтобы весной начать наступление на Кенигсберг. Фридрих, узнав о планах России, начал переговоры о мире с Австрией и Саксонией.

Мишукову было предписано с началом кампании вывести в море весь наличный флот.

– Покажись Европе, повести, что флот у нас не токмо для увеселений служит, – полушутя произнесла на осеннем совещании Елизавета.

Еще лед не сошел, а в Кронштадте и Ревеле начали вооружать эскадры. Готовился к кампании и корабль Римского-Корсакова. Как только прошел лед по Неве, «Варвара» вышла по полной воде к устью и сумела без камелей миновать бар и первой отдала якорь на Большом Кронштадском рейде.

В гордом одиночестве проболталась на рейде «Варвара» более трех недель. Кронштадтская эскадра, по сложившейся за последние годы традиции, раскачивалась не торопясь. Последние кампании эскадра ни разу не выходила в море и даже не вытягивалась на рейд, а отстаивалась в гавани.

С отъездом Головина за границу управление флотом на деле прекратилось. Старший из флагманов, Мишуков, в своей деятельности переключился на внешнюю, показную часть морского ведомства. Улавливая настроение императрицы, он занимался тем, что старался заслужить похвалу Елизаветы, используя ее мимолетные капризы и расположение духа. Особенно усилилась эта сторона его деяний, когда пришло известие о кончине адмирала Головина. Прошлую кампанию функционирование флота на Балтике свелось к подготовке и проведению церемонии бракосочетания. Для успеха этого дела в первую очередь оснащались и комплектовались экипажи судов для демонстрации на Неве морской выучки. Свелась же эта длительная процедура, по сути, к бесчисленным салютациям, фейерверкам, иллюминациям и многократным приветствиям расставленных по реям матросов, посредством своих натруженных глоток кричащих «Ура!» и «Виват!».

В ту пору, когда «Невская флотилия» разыгрывала представления на воде, Кронштадская и Ревельская эскадры были предоставлены сами себе.

Корабли и фрегаты, не имея должного ухода, ветшали, паруса на них прели и загнивали. Значительную часть экипажей откомандировали на Невскую флотилию, а оставшиеся моряки, не имея практики в море, утрачивали свои навыки. Усугубилось это положение с кончиной Головина, когда флотская жизнь пошла на самотек, ибо Мишуков, ожидая продвижения по службе, отлынивал, а Елизавета почему-то не торопилась ставить его во главе Адмиралтейств-коллегии.

Исполняя повеление императрицы, Захар появился ранней весной в Кронштадте и сразу же захандрил. Большинство кораблей и фрегатов были укомплектованы лишь наполовину, добрую треть судов требовалось ремонтировать, о выходе в море в ближайшие недели нечего было и думать. Искать виноватых оказалось пустым занятием.

«Главное, – размышлял Захар, – выпроводить какой ни есть флот в море, а там разберемся, что к чему, только бы кораблики не утопли. Слава Богу, хоть войны-то не предвидится». Прикрываясь наказом императрицы, он прежде всего напирал на подрядчиков, обещая расплатиться осенью, мобилизовал всех плотников и конопатчиков с Галерного флота из числа служителей. Оттуда же он распорядился отослать в Кронштадт всех матросов и канониров, годных к строевой службе. Кое-как залатав прорехи, Мишуков поднял свой флаг на 66-пушечном корабле «Императрица Анна», в середине лета вывел эскадру на внешний рейд и отправился в плавание. Почему-то распорядился перевести на «Анну» лейтенанта Спиридова.

Не успели еще последние фрегаты сняться с якорей, как начался ералаш в строю эскадры. Это, собственно, было и немудрено. Половина командиров впервые повели суда в море, не имея самостоятельных навыков, подчас не зная элементарных сигналов, часть из судов то и дело рыскала, не держала строй, видимо, и рулевые потеряли навыки без практики.

То и дело с борта флагмана гремели раскаты пушек с позывными провинившихся кораблей, которым Мишуков выражал неудовольствие.

В Ревеле флагману поступила в подчинение еще одна эскадра, и на выходе из Финского залива за кормой «Императрицы Анны» на несколько миль растянулась кильватерная колонна из 25 линейных кораблей, 4-х фрегатов, 2-х бомбардирских кораблей и других мелких судов.

Спускаясь по ветру вдоль берегов Эстляндии к выходу из залива, эскадра мало-помалу обретала пристойный вид, и на подходе к Рогервику Мишуков несколько успокоился.

Стояла чудесная погода, легкий бриз с правого борта способствовал удержанию судов на курсе и со стороны казалось, что морская армада русских представляет собой грозную силу. Навстречу то и дело попадались купеческие шхуны, и толпившиеся вдоль бортов матросы с уважением взирали на откинутые артиллерийские порты с торчащими из них черными жерлами многочисленных пушек.

Шкипера на шхунах, раскуривая трубочки, удивлялись:

– Видимо, у русских после царя Петра опять появился достойный флот.

Иноземные моряки не подозревали, что у русских судов нет доброй половины ядер к этим самым пушкам, пороха хватит, дай Бог, на один выстрел, а в артиллерийских деках, в случае схватки с неприятелем на три орудия придется по одному канониру. Благополучно достигнув бухты Рогервика, где-то траверзе Гангута, флагман поднял сигнал: «Поворот последовательно на обратный курс». Убедившись, что сигнал отрепетован всеми кораблями, фрегатами и прочими судами, Мишуков кивнул командиру «Императрицы Анны»:

– Исполняй!

В ту же минуту сигнальные матросы, ловко перебирая фалы, спустились вниз, убирая флажный сигнал, а на руль полетела отрывистая команда вахтенного лейтенанта Спиридова:

– Руль лево на борт! На румб ост-норд-ост!

Накренившись на правый борт, «Анна» начала медленно описывать циркуляцию, а тем временем десятки матросов забегали по вантам, разбегаясь по реям, отдавая одни и подбирая другие снасти, переворачивая паруса с одного борта на другой.

Подняв подзорную трубу, Мишуков силился разглядеть в далекой дымке береговую черту. Подозвав командира, он ухмыльнулся:

– Чаю, нынче местные немцы нас узрели. Небось гонца отрядили к Фридриху сородичи. Пускай похвалятся нашей силенкой на море.

Передав подзорную трубу командиру, Мишуков поманил Спиридова:

– Все примечал на походе, узрел прорехи нашенские?

– Они всякому знающему моряку приметны, ваше превосходительство, а рыбам еще и днища, бороды поросшие, видны. Не одну кампанию у стенки на приколе стоят суда.

«Стервец правду режет, за словом в карман не лезет», – слушая Спиридова, рассуждал Мишуков, но потакать было не в его привычке.

– Видать, твой командир вожжи потравил на «Варваре», а зря. Передай ему, когда возвернешься ступай, правь вахту.

У острова Наргена эскадра легла в дрейф. Мишуков вызвал младшего флагмана, контр-адмирала Люиса.

– Заступай за флагмана. Завтра, как условлено сражение примерное. Я на берегу буду подле ея величества. Да гляди в оба, дистанцию выдерживай меж судами не менее кабельтова. Не дай Бог сцепятся, сраму не оберешься. Порох береги, две-три пушки с борта пали, не более.

Накануне в Ревель, берегом из Петергофа, пожаловала Елизавета, пожелала полюбоваться на морскую баталию. Для обозрения предстоящего «сражения», ближе к выходу из бухты, на холме у монастыря Святой Бригитты, соорудили специальную палатку.

В полдень с востока и запада навстречу друг другу двинулись две эскадры. Сближаясь на контркурсах, они открыли пушечную пальбу. Пороховой дым стелился по воде, поднимался лениво кверху, окутывая корабли, виднелись только верхушки мачт. В это время солнце спряталось за набежавшую точку, потянуло свежим ветерком, море зарябило.

«Не ко времени, – тоскливо подумал Мишуков, поглядывая на запад, – свалка почнется, бушприты [40]40
  Бушприт – наклонная мачта, выдающаяся с носа судна. Служит для размещения парусов и укрепления передней фок-мачты.


[Закрыть]поломают».

Но все обошлось, тучи пронесло без дождя, пороховой дым постепенно рассеялся, часть его достигла берега, и сквозь это марево картинно смотрелись расходящиеся контркурсами, удаляющиеся друг от друга две кильватерные колонны только что окончивших «бой» эскадр.

– Слава Богу, не разучились еще наши матросики своему ремеслу, – довольным тоном произнес Елизавета, возвращая подзорную трубу соседу, генерал-кригс-комиссару, князю Белосельскому. В последнее время он все чаще докладывал императрице по морским вопросам.

– Стараются наши мореходы не ударить лицом в грязь, – в тон Елизавете, искоса бросая взгляд на Мишукова, льстиво вторил князь, давно променявший корабельную службу на береговую жизнь.

– То-то ладно, – зевнула Елизавета, – как-то в деле себя покажут.

Возвратившись на эскадру, Мишуков перенес свой флаг на «Варвару» и, отправив эскадру Люиса в Ревель, повел свои корабли в Кронштадт.

На этом, собственно, кампания 1746 года и завершилась. Один за другим покидали внешний рейд корабли, втягиваясь в Военную гавань, занимая свои штатные места у бочек [41]41
  Бочка – поплавок, поддерживающий цепь, держащую тяжелый якорь; служит для стоянки судов в гаванях и на рейдах.


[Закрыть], разоружались и готовились к зимней стоянке.

Как только первые морозы стянули льдом гавани, на квартиру к Спиридову нагрянули Сенявины.

– Холостякуешь? – озорно спросил с порога Сергей. – А наш Олешка, – кивнул на разрумянившегося брата, – вскорости тебя на свадьбу позовет, в Рождество под венец пойдет.

Спиридов от удивления привстал с тщательно заправленной кровати и отложил в сторону книгу.

– Жениться не все веселиться, – с улыбкой протягивая руку Алексею для поздравления, проговорил Григорий и едко прищурился. – Насмотрелся я прошлым летом на возлюбленную княжескую чету воочию, не позавидую ни одному, ни другому.

– Я тоже слыхал нечто подобное, но ты-то рядом ошивался, как они? – полюбопытствовал Алексей.

Спиридов почесал переносицу, пожал плечами.

– Сидели рядышком, а глядели в разные стороны. Он-то худосочный, будто лимон выжатый, а невеста, вертихвостая бесстыдница, гляделками постреливала вокруг.

– Небось и в тебя метила? – засмеялся Сергей.

– Было дело, – не смутился Спиридов, – Но меня, брат, сии пульки отскакивали, как горох. К тому же она, видимо, себе цену знает, себе на уме. Нынче-то они в другом вкусе, может быть, и притерлись.

После свадьбы минуло полтора года, но семейные отношения у супружеской четы до сих пор не ладились. Петр на своей половине каждый день возился с солдатской амуницией, в одиночестве маршировал в прусских гренадерских касках, а когда надоедало, затаскивал к себе пажей и слуг, заставлял их подражать войску, а себе отводил роль полководца. В Ораниенбауме для него соорудили крепость. Забыв о супружеских обязанностях, он неделями пропадал там, забавляясь экзерцициями, и тогда «в первый раз высказалась страсть его высочества к военному устройству роты из придворных кавалеров и прочих окружающих великого князя».

Полное равнодушие супруга породило у Екатерины плохо скрываемое раздражение. Она, естественно, при своем характере старалась отвлечься от грустных мыслей чтением книг, тщательно штудировала с учителями русский язык, попутно изучая французский, но при всем том не избегала фамильярничать с придворными кавалерами.

После отставки Румянцевой и высылки ее матери Екатерина осталась без присмотра, и это беспокоило императрицу, которая высказала свои опасения канцлеру:

– Алексей Петрович, надумай что-либо для князей великих, а то, гляди, от рук отобьются.

– Я и сам о том размышляю, ваше величество, есть у меня по этому поводу соображения.

Скоро на стол Елизаветы легла сочиненная Бестужевым инструкция.

– Сперва, ваше величество, надобно взамен Румянцевой кого-либо определить в наставницы к молодой княгине, для нее и обязанности определены.

И то верно, о свадьбе позабыли, а молодая о наследнике не думает. Поэтому канцлер, прежде всего вменил и обязанности «знатной дамы» главную задачу: заботиться о приращении великокняжеской семьи. Ей надлежало всячески способствовать «брачной поверенности между обеими императорскими высочествами». Пикантная роль дамы состояла в том, чтобы внушить Екатерине мысль о важнейшем ее предназначении для интересов державы, «дабы желанный наследник и отрасль императорского дома получена быть могла». Проницательный канцлер обнаружил у Екатерины любвеобильность и склонность к интригам. Поэтому даме следовало «всегда неотступно за нею следовать» и пресекать флирт. Запрещалось Екатерине вмешиваться в «здешние государственные и голштинского правления дела». Переписываться с иноземцами разрешалось только через Коллегию иностранных дел.

Особые статьи инструкции касались наставника великого князя. Немало пороков и свойственных ему, Петру, дурных наклонностей перечислил Бестужев. На некоторые следовало обратить внимание в первую очередь. Частенько Петр смеялся, гримасничал во время богослужения в храме, непочтительно относился к членам Синода. Ему предписывалось вести себя благочинно, «гнушаясь всякого небрежения, холодности, индифферентности».

И вновь супругам напоминают о их долге. Екатерина должна вести себя так, чтобы «сердце его императорского высочества совершенно к себе привлекши каким бы образом с ним в согласии жить». А Петру к жене «в присутствии дежурных кавалеров, дам и служителей что-либо запальчивое, грубое или неправое словом или делом случалось».

Долгое чтение пространного сочинения канцлер утомило Елизавету.

– Все, пожалуй, ты дельно придумал, так вот и хочу я приставить к молодой княгине свою старшую гофмейстерину Марьюшку Чоглокову. Ты уж растолкуй ей, что к чему, а я с ней по-своему, по-женски объяснюсь, – сказала Елизавета, прощаясь с Бестужевым.

Но Елизавета не ограничилась надзором за молодоженами. Она использовала каждую возможность повлиять на Петра для приобщения к государственным делам. Из столицы Голштинии, Киля, приехал в Петербург австрийский наместник, штатгальтер, принц Август для переговоров с Елизаветой. Императрица попросила его воздействовать на своего незадачливого сородича. Не один месяц маялся принц со своим дальним родственником и убедился в его никчемности.

– Ваше величество, – огорченно делился он своими впечатлениями с императрицей, – ваш подопечный наследник мне кажется неисправим, и ему больше всего нравится забавляться со слугами и манекенами, чем готовить себя к предназначенной роли в будущем.

– И все же, ваше высочество, я прошу вас употребить еще немного усилий, как-никак, а вам с ним общаться проще, чем мне, – с обворожительной улыбкой попросила Елизавета.

Принц не мог отказать, но его тяготило долгое отсутствие в своей вотчине, а ведь предстоял долгий, через половину Европы, обратный путь.

– Сие мы вам облегчим, – заверила императрица, – снарядим для вас судно и морем доставим быстрехонько в Голштинию.

– Ну разве так, ваше величество, я польщен вашей благосклонностью и повинуюсь вам.

Князь Белосельский в тот же день получил указание от императрицы:

– Снаряди-ка судно какое добротное для вояжа морем гостя нашего, принца Августа. Как он востребует, тогда его и отправишь, да чтоб побыстрей доставить к месту, домой.

Беседуя с Белосельским, Елизавета взгрустнула. Вспомнила вдруг, как после кончины отца она мечтала отправиться морем в далекую Голштинию со своим нареченным, князем Карлом Людским, да видно не судьба, скоропостижно тогда, перед самым венчанием, подхватил где-то оспу жених, в одночасье отдал Богу душу. Потом провожала в ту же Голштинию любимую сестрицу Аннушку, отвозил ее морем, как сейчас помнит, Наум Сенявин. Спустя годик с небольшим встречала фрегат с цинковым гробом, в котором лежала покойная Аннушка. Привез эту печальную поклажу тогда Бредаль. Что-то не видать его, где-то запропастился...

Спустя два дня Белосельский вручил старшему флагману Высочайший указ: «Когда потребно будет его любви Августу принцу и статгальтеру голстинскому при его восприятом намерении отсюда в Киль отъехать, то дать ему от нашей Адмиралтейств-коллегии фрегат, именуемый „Россия“, с принадлежащим экипажем, на котором он куда переехать мог, а между тем ныне оный фрегат изготовить».

Кампания еще не начиналась, и Мишуков, понимая, что с указом, самой императрицей подписанным, шутить не стоит, отправился в Кронштадт.

Вместе с командиром Кронштадтского порта, по сути командующим эскадрой, контр-адмиралом Люисом, на шлюпке перешел к фрегату «Россия», который, как и все корабли, отстаивался на бочке.

У трапа адмиралов встретил несколько растерянный боцман. По шканцам навстречу, на ходу застегивая сюртук, спотыкаясь, с сонной физиономией бежал командир, лейтенант Якушкин. Молча выслушав рапорт. Мишуков прошелся по верхней палубе, заглянул в офицерские каюты, откуда выскакивали, вытягиваясь в струнку, полуодетые офицеры: мичманы, унтер-лейтенанты, боцманмат. Из кают несло прелым, нестираным бельем, на столах стояла немытая посуда с остатками пищи, на палубе валялись разбросанные сапоги, какой-то хлам. Пока Мишуков осматривал каюты, на верхней палубе затопали сапогами матросы, заливались трелями боцманские дудки. На палубе слышались зычные голоса боцманов. Кидая косые взгляды на суетившихся матросов, Мишуков с Люисом в сопровождении командира спустились в батарейный дек, прошли в корму к крюйт-камере. У закрытого на замок люка стоял, как положено, часовой.

– Сколь пороху? – впервые заговорил Мишуков, обращаясь к Якушкину.

– Половина положенного по табелю, – с каким-то облегчением выдохнул командир.

– И то ладно, – направляясь к трапу, повеселев, сказал Мишуков, – у других и этого нет.

На верхней палубе Мишуков минуту-другую смотрел на матросов, которые ловко перехватывали концы, обтягивали втугую ванты, и зашагал на корму. Возле штурвала он остановился, кивком велел открыть путевой компас. Глянув на картушку, он хмыкнул и посмотрел на Якушкина:

– Небось с осени не поверяли девиацию [42]42
  Девиация – отклонение магнитной стрелки компаса от магнитного меридиана под влиянием металлических предметов, находящихся на судне.


[Закрыть]?

– Когда же выверять, – ухмыльнулся командир, – с бочек-то еще не снимались.

– С картами как? Докуда доплывешь? – не отставал Мишуков.

– До Рогервика, а там за флагманом в кильватер пойдем.

Больше вопросов Мишуков командиру не задавал и у самого трапа коротко обронил:

– Наводи порядок.

В конторе порта флагман Люиса не распекал, так как знал, что на других кораблях дела обстоят не лучше. Жалованье офицерам не плачено за три месяца, харч у матросов скудный, сухари подчас гнилее, мясо подпорченное. Казна денег недодавала, а к тому же и воровали кому не лень.

– Времени у нас в обрез, – пояснил Мишуков, – с этими офицерами нечего и думать отправляться в Голштинию с принцем. Завтра с утра вызови ко мне с «Варвары» Спиридова и разыщи на эскадре лейтенанта Прончищева.

Утром оба офицера, предстали перед адмиралом. Судя по выражению лица, Мишуков остался доволен их видом. Разговор начал без предисловий:

– Пойдете оба на «России». Ты, – Мишуков ткнул пальцем в Прончищева, – за капитана. А тебе быть за первого лейтенанта, – Мишуков перевел взгляд на Спиридова, – будешь первым помощником командира. – Флагман посмотрел на невозмутимые физиономии офицеров и продолжал: – Путь неблизкий, к тому же пойдете с важной персоной, принцем Августом из Голштинии. Так повелела матушка государыня. Отвезете их высочество в Киль.

Мишуков встал и, прохаживаясь по комнате, продолжал:

– Помню вас обоих по Каспию, потому и доверяю. – Мишуков остановился перед Спиридовым. – Румянцев тебя нахваливал за умение и обхождение. В этот раз придется вам потесниться, свои каюты принцу уступите, офицеров к боцманам на переход разместите.

Небольшую паузу прервал Прончищев:

– Дозвольте, ваше превосходительство, как срочно сие состоится?

Мишуков недоуменно поднял брови.

– Сей же час вам на судах своих должности сдать, а завтра поутру взять предписание у командира порта и отправиться на фрегат. Примите свои должности, и днями прибудут другие офицеры взамен нынешних. Экипажу аврал объявите, неделю срок вам, чтоб фрегат, подобно игрушке, блестел.

Когда за офицерами затворилась дверь, Мишуков повернулся к Луису:

– Ты, Вилим Фомич, пошуруй по магазейнам и цейхгаузам, такелаж там, краски, лаку, прочего раздобудь. Заодно покумекай, кого из мичманов и унтеров на «Россию» определить. Указ Адмиралтейств-коллегии днями будет.

Мишуков сдержал слово – не прошло и двух дней, нарочный доставил в Кронштадт депешу Адмиралтейств-коллегии: «По именному указу 20 числа повелено для отъезда принца Голстинского приготовить фрегат „Россия“, немедля вооружить. Коллегиею приказали на фрегат „Россия“ определить офицеров, командиром за капитана, флота лейтенанта Конона Прончищева, лейтенанта Григория Спиридова, за унтер-лейтенантов, мичманов, Ивана Селиванова, Джемса Юнга, мичманов же Федора Плещеева, Ивана Тузова Среднего, имеющихся на том фрегате командира лейтенанта Якушкина и других офицеров снять и определить на другие суда».

«Новая метла» сработала надежно. Полторы недели экипаж денно и нощно скоблил, драил, вычищал, подкрашивал, подкачивал фрегат и его оснастку. Осмотрев «Россию», контр-адмирал Люис искренне восхитился. Впервые за тридцать лет честной службы в русском флоте англичанин убедился в умельстве русских моряков, когда они с душой возьмутся за дело. «Пожалуй, ничуть не уступит „Россия“ пригожестью ни одному королевскому корвету», – окидывая взглядом верхнюю палубу, мачты, такелаж и новенькие, аккуратно подобранные и увязанные белоснежные паруса, размышлял Люис. Он распорядился не задерживаясь пополнить припасы и выходить внешний рейд.

– Там доделаете, что не успели по мелочам, – пояснил он Прончищеву, – не дай Бог, завтра принц пожалует.

Но опасения Люиса оказались напрасными. Видимо, что-то удерживало Августа на берегу, и «Россия» три недели «болталась» на рейде, «ходила» под всеми ветрами на якорном канате, вращаясь на все 32 румба.

После отъезда командира порта и его похвалы Прончищев предоставил притомившейся команде заслуженный отдых.

А потом потянулись к фрегату одна за другой баржи и транспорта. Подвозили новенькие мундиры для матросов, заменяли подпорченную прошлогоднюю солонину, перегружали ящики с деликатесами и вином для высокой особы.

Вечерами солнце долго катилось по горизонту и лишь где-то к полуночи ненадолго скрывалось в морской пучине. Матросы коротали время в «травле», на баке, в перекурах возле кадки с водой, мичманы обитали за кружкой вина то в одной, то в другой каюте, а командир со своим помощником, радуясь свободному времени, вспоминали службу, начиная с гардемаринской поры, припоминали товарищей, кого-то с грустью поминали.

О службе на Каспии говорили тепло, перебирали в памяти разные случаи, друзей, сослуживцев. Не забыли и Мишукова.

– Не везет Захарию, – усмехаясь, простодушно сказал Спиридов, – из кожи вон лезет, чтобы государыня его отметила. А она вроде и замечает, но подле себя Белосельского привечает. Генерал-кригс-комиссар хотя и хлебнул службу флотскую, но, по моему мнению, более говорлив, а на рожон, ради пользы для флота, не лезет.

Прончищев согласно поддакивал, но разговор перевел.

– Овцыну-то Димке тож не фартит. Служака будь здоров, а вот спотыкнулся, поди, на царевой неприязни, до сих оправиться не может.

Спиридов был такого же мнения.

– Сколь знаю, ему на Ледовитом океане пришлось помаяться вместе с Феткой Мининым, да и у Беринга едва от косой уберегся. А прошлой осенью виделся с Чириковым, у того кровь горлом идет, сказываются прошлые вояжи на Великом океане.

– Я тоже его повстречал, собирался отъехать на Москву, назначили его в тамошнюю Адмиралтейскую контору, заведовать, авось хворь пройдет.

Прончищев не спеша отпил из глиняной кружки вина, с грустью проговорил:

– У меня в тех вояжах брательник мой двоюродный голову сложил. Да не токмо сам, а следом в могилу и супруга его молодая сошла.

– Она-то как там очутилась? – сочувственно спросил, удивляясь в то же время, Спиридов.

– Долгая, брат, история, – вздохнул Прончищев, видимо вспоминая прошлое. – Из калужских мест мы, Прончищевы. Васенька покойный, – Конон перекрестился, – как и мы, в Морской академии уму-разуму набирался, а раньше в Москве, в Сухаревой башне обучался, в школе Навигацкой. В Тарусе, где он прежде обитал, по соседству в своем имении Кондыревы жили, у них свой дом в Москве был. Вася-то еще малолетком к ним захаживал в дом, там и забавлялся с двумя девчушками да их братцем. К одной из сестренок, Танюшке, привязался, и та к нему не без внимания. Десяток лет жили порознь, а как в вояж Васе отправляться, под венец пошли. Татьяна, как ее ни отговаривали, увязалась с ним к Ледовитому океану.

Прончищев помолчал, глядя в распахнутое оконце, где на водной глади, отражаясь, протянул красномедные полосы лучей заходящего солнца.

Спиридов разлил по кружкам остатки вина из штофа.

– Сам знаешь, каково с бабой на дубель-шлюпке странствовать по морю. Но та все стерпела, стойкая оказалась. На Таймыре цинга Васю доконала, похоронили его, а спустя неделю и Татьяна слегла и не встала. Так и погребли их рядышком.

Конон и Григорий помянули их, и Прончищев закончил рассказ:

– Сие все мне поведал Челюскин Семен, он самолично обоим глаза закрывал и схоронил. Ты-то его не знаешь, он нынче яхтой придворной «Елизавета» командует.

Немало еще историй вспоминали лейтенанты, коротая время на рейде.

В конце июня с берега сообщили, что гость прибудет не сегодня-завтра. Событие это кратко отметили в «Журнале Адмиралтейств-коллегии»:

«27 июня прибыл на фрегат из Ораниенбаума на Кронштадтский рейд принц Август, штатгальтер Голштинский. Фрегат снялся с якоря и пошел в море».

Середина лета на Балтике обычно славится хорошей погодой и отсутствием штормовых дней. Установившаяся жаркая погода способствовала в этот раз и устойчивому ходу фрегата на одном и том же курсе, подолгу, в течение одного-двух дней, и развитию наибольшей, в 7-8 узлов, скорости. Такое относительно спокойное плавание без частой перемены галсов не изнуряло экипаж авралами для перекладки парусов, а вахтенным мичманам давало возможность, отстояв вахту, почитать французский роман в тени парусов. Прончищев же со своим помощником, чередуясь, не покидали верхней палубы, ни на минуту не оставляя фрегат без присмотра.

Пассажир, принц Август, вел себя достаточно пристойно, не досаждая, как часто бывает, глупыми просьбами и не требуя особого внимания. Ему впервые пришлось совершать плавание на военном судне. Голштиния в ту пору не имела такого дорогостоящего атрибута государева, как военный флот, в чем и сказывалась ее слабость в противостоянии с извечным соперником – Данией. Быть может, поэтому, несколько поднаторев в русском языке, принц проявлял интерес к устройству фрегата, его пушкам, не раз спускался на артиллерийскую палубу. Однажды Прончищев распорядился зарядить орудие и принц собственноручно запалил фитиль, а командир в это же мгновение оттащил его за рукав в сторону от громыхнувшей пушки, когда она откатилась с грохотом назад.

И все же море в средних широтах редкое лето обходится без штормов. Спустя неделю после выхода из Финского залива, когда слева скрылись берега Лифляндии, около полуночи, береговой бриз сменился встречным противным ветром, задувшим с юга.

Теперь фрегату для продвижения по генеральному курсу каждый час пришлось менять галсы, лавировать против ветра и встречной волны.

К утру ветер зашел к западу, небо затянуло рваными, мрачноватыми тучами. Вспененные волны, глухо ударяясь о наветренную скулу форштевня, окатывали своими всплесками всех находившихся на верхней палубе, заставляя вахтенных мичманов, то и дело поглядывая на паруса, отдавать новые команды, а стоявших на руле матросов, напрягавшихся до предела, удерживать фрегат на заданном румбе.

Шторм задержал фрегат на целую неделю. Лишь у берегов Померании ветер начал затихать, постепенно возвращаясь к прежнему направлению южных румбов.

В полдень 17 июля «Россия» салютовала пушками столице Голштинии. Крепостные орудия Киля отвечали двумя выстрелами больше. Прончищев заранее известил коменданта о присутствии на борту именитого пассажира.

Тепло прощался принц с командиром и офицерами, приглашал погостить в его родовом замке:

– Посмотрите родину вашего будущего государя.

Прончищев, не раздумывая, согласился.

– Все одно, – пояснил он Спиридову, – неделю-другую уйдет, чтобы судно в порядок привести, припасы пополнить, водой запастись. Спешить особо некуда, да и матросам не грех проветриться на бережку. В Кронштадте-то все девки перепробованы.

Гавань Киля была забита купеческими шхунами и бригантинами. У причалов они стояли ошвартованными в два-три ряда, борт о борт.

– Наших-то рассейских не видать ни одного, – окидывая взглядом гавань, с огорчением посетовал Спиридов, – боязно купчишкам свою мошну в рисковые дела суживать. Иноземцы-то давно освоились, выгоду свою не упускают...

Спустя два дня Август пригласил офицеров побывать в его родовом замке, прислал за ними две кареты. По пути моряки разглядывали немецкие деревни с ухоженными, чистенькими домиками, обязательными цветниками под окнами. Невольно сравнивали с курными избами мужиков у себя на родине, бездорожье и непролазную грязь в деревнях. Удивляло и отсутствие необработанных земель, каждый клочок был чем-то засеян.

– Знать, землица-то здешняя в цене, да и харч в тавернах дороже, чем у нас, – судачили офицеры.

Поразил и замок Августа. Сложенный из грубо обработанных каменных глыб, окруженный высокой крепостной стеной, он казался несколько мрачноватым. Внутри удивляли многочисленные помещения с низкими сводами и узкими окнами-бойницами, обставленные без излишней роскоши, самым необходимым. В величественном просторном зале горел камин, видимо, и летом солнце не прогревало полностью отсыревшие за зиму стены.