Текст книги "Еврейский вопрос / Необыкновенная история"

Автор книги: Иван Гончаров

Соавторы: Иван Аксаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Пойдем далее. “Другие народы, – продолжает спорный документ, – распадаются на нации, мы одни не имеем никаких сограждан, а лишь религиозных последователей”… По связи мыслей присоединим сюда и соответственные, помещенные несколько ниже изречения: “Наша национальность есть религия отцов наших, другой мы не признаем никакой”… “Если вы верите, что вы, невзирая на ваши внешние национальности, остаетесь одним и единым народом, то” и т.д… Этих ли слов ужаснулся г. Биншток, в них ли усмотрел он “колоссальную глупость”?… Мы видим в этих словах одну строгую и фактическую истину. Евреи не имеют ни общей государственной территории, ни даже общего языка (древний еврейский язык – достояние только ученых); они рассеяны по всей вселенной среди чуждых им государств и народов, а между тем все они сознают и используют свое национальное единство. Где же основа этого единства? Не в чем ином, как в религии. Это уже такая общепризнанная истина, что ее и повторять совестно. Религия – не только основа, но и жизненный нерв, душа и суть еврейской национальности. Все мировое значение еврейского племени в истории человечества зиждется исключительно на религии; вся их собственная история до воплощения на земле Христа, Сына Божия и сына Давидова, есть “священная история” и для христианства. Евреям, избранному Богом народу, ниспослано было Откровение; им был дарован Завет, именуемый теперь “Ветхим”, с обетованием, что воздвигнет Господь из недр еврейского народа Спасителя, или Мессию. Мы, христиане, почитаем это обетование уже исполненным; евреи же продолжают ожидать исполнения; этим ожиданием живут и до сих пор; только в этом ожидании и коренится для них причина их бытия как народа, как нации; только в нем и почерпнули они ту изумительную нравственную силу, с которой перенесли, рассеянные по всему миру, долгий ряд веков – преследований, гонений и мук. Если бы они в течение этого периода времени уступили и отреклись от “религии своих отцов”, они бы давно исчезли в массе племен, среди которых теперь обитают. Но эта “религия отцов” для верующего еврея (а неверующий еврей-аномалия) не есть личный мистический союз с Богом, а союз народный. Верующие евреи не могут в прошлом не признавать своего народа “избранным”, потому что он таким действительно был – это исповедуют и христиане: разница в том, что евреи продолжают почитать свой народ “избранным” и досель, так как продолжают чаять исполнения обетования, которое, по их представлению, состоит в явлении Мессии как царя Израилева, имеющего восстановить и превознести превыше всех царство Израилево. Поэтому Кремьё совершенно прав, говоря, что в религии отцов заключается еврейская национальность и что согражданство еврейское означает причастность к общим еврейским религиозно-политическим чаяниям. Он прав, утверждая, что никакой другой истинной национальности для еврея не существует и не может существовать, потому что всякий русский, польский, немецкий еврей – не просто русский, поляк или немец еврейского происхождения или Моисеева закона, но имеет, в силу этого самого закона, свое особое политическое прошлое и политическое будущее, другими словами: состоит в то же время гражданином прошлого национального еврейского и будущего национального же еврейского государства, находясь теперь только на перепутье времен и пространств, в рассеянии, до срока, среди чуждых национальностей. Как бы “лояльно” (по выражению одной русской еврейской газеты) евреи ни выполняли своих обязанностей по отношению к этим чуждым национальностям, все же они, эти национальности, остаются, по меткому выражению Кремьё, для евреев “внешними”. Той духовной связи, которая дается единством веры, единством религиозных, нравственных, исторических и политических идеалов, не может существовать у еврея с теми нациями, среди которых, по воле случая, ему приходится жить. Если же нам возразят указанием на других инородцев и иноверцев, обитающих в нашем отечестве, то на это мы заметим, что таковые не сознают себя гражданами целой особой нации вне пределов России; не имеют никаких особых чаяний на самостоятельное бытие в будущем, не признают себя политически или граждански солидарными со всеми единоплеменниками за рубежом русского государства, а потому легче и искреннее, чем евреи, могут приобщиться к политической и исторической судьбе господствующей национальности.

“Рассеянные, – продолжает Кремьё в своем воззвании, – между народами, кои враждебны нашим правам и интересам, мы тем не менее, невзирая ни на что, остаемся евреями…” “Мы евреи и желаем остаться евреями”, – говорит и “Русский Еврей” (в 44 №), справедливо поясняя, что “если бы он этого не желал, то все бедствия и страдания еврейского народа были бы в его глазах вопиющей нелепостью” и он должен был бы сказать евреям: “Бросьте свою ношу (т.е. отступитесь от ваших верований и ожиданий) – и вам станет легко”, но “мы, – повторяет газета, – желаем остаться евреями”. Мы со своей стороны не видим в этих словах “воззвания” ни глупости, ни цинизма, ни фанатизма, хотя и признаем настоящие религиозные чаяния евреев совершенно ложными. Пойдем далее. “Мы обитаем, – гласит манифест, – в чуждых землях, и мы не можем интересоваться переменчивыми интересами этих стран, пока наши собственные нравственные и материальные интересы будут в опасности…” А вот что говорит еврейская газета “Русский Еврей”: “Если что мешает евреям быть образцовыми самоотверженными гражданами обитаемых ими стран, то это – условия, далеко от евреев не зависящие”, и вслед за этим газета толкует о необходимости для евреев полной с христианами равноправности, т.е. одинаковости не только гражданских обязанностей, но и прав.

Мудрено, по-видимому, и требовать от людей, пока их нравственные и материальные интересы нисколько не обеспечены законодательством обитаемой ими страны, искреннего участия к ее интересам, со всеми их превратностями. Но если бы даже еврейским интересам и перестала грозить опасность, спрашивается: могут ли они, оставаясь евреями, следовательно, носителями обетования о пришествии Мессии и о блестящей религиозно-политической будущности, ожидающей еврейскую нацию, искренно и серьезно принимать к сердцу… ну хоть тот Kulturkampf, который разделяет теперь мир латинский и протестантский, или хоть историческое призвание России как православно-славянского мира? До сих пор в манифесте нет ни одного слова, от которого бы имели право и повод отказаться евреи. Но посмотрим дальше. “Не раньше, – вещает сей документ, – еврей станет другом христианина и мусульманина, как в то время, когда свет израильской веры, единственной здравой религии (в немецком переводе правильнее: Vernunftreligion) будет светиться повсюду… В наступивший к тому день еврейское учение должно наполнить весь мир…” В той речи Кремьё, которую, оспаривая нас, приводит “Еженедельная Хроника Восхода”, – речи подлинной, несомненной, публично произнесенной, – мы читаем, что “единственно правильное, разумное и истинное отношение к Богу дано человечеству скрижалями Завета”, что в еврейской религии – святость и истина. Если таково воззрение, то с ним неразрывно и убеждение, что эта истина со временем восторжествует и покорит себе мир. Не это ли выражается и эмблемой, красующейся на протоколах “Израильского Всемирного Союза”: Моисеевы скрижали, осеняющие земной шар?… Нужно ли прибавлять, что такая победа “истины” (понимаемой евреями единственно в смысле еврейского религиозного закона) предвозвещена и всеми священными для евреев книгами, равно и Талмудом; что только чаяние этой победы и поддерживает еврейский народ в его настоящем тягостном жребии среди современного торжества иных, нееврейских религиозных учений? Кремьё не взывает и в манифесте ко вражде с христианами и мусульманами, не проповедует нарушения “лояльности” в отправлении гражданских обязанностей к чуждым или внешним для евреев национальностям. Он утверждает только – и с ним нельзя не согласиться, что пока длится преобладание иноверческих учений, до тех пор не может состояться и торжество израильской веры – следовательно, пока не исполнится для евреев это радостное упование, не может еврей содействовать победе ни христианской, ни мусульманской религии, не может доброжелательствовать ни христианству, ни мусульманству или искренно “дружить” не то что с Сидором Петровым или татарином Абдуллой, а “с христианином и мусульманином” как таковыми, т.е. как с упорными противниками страстно чаемого еврейским народом торжества, исповедниками враждебных ему религий. Ибо в этом обетованном торжестве для евреев вся причина, весь смысл, вся цель их бытия на Земле как народа; ради него они живут и долго терпят, это для них интерес не личный, а национальный; это для них вопрос – быть или не быть. Слова Кремьё вытекают логически из самой сущности еврейского религиозного мировоззрения, и мы недоумеваем, какими бы аргументами возможно было их опровергнуть. Разве только отрекшись от еврейских религиозных заветов и идеалов? Точно так же, только под условием отречения от этих заветов и идеалов, может еврей отрицать законность и справедливость следующего призыва Кремьё: “Израильтяне! Хотя рассеянные по всем краям земного шара, пребывайте всегда как члены избранного народа. Если вы верите, что вера ваших предков есть единственный патриотизм; если вы верите, что вы, невзирая на ваши внешние национальности, остаетесь одним и единым народом; если вы верите, что только еврейство представляет собой религиозную и политическую истину, – евреи всего мира, придите и внемлите этот призыв наш, окажите нам ваше содействие, ибо дело велико и свято, а успех несомненен”… Сюда же следует присоединить и эти выражения манифеста: “Священные пророчества наших св. книг исполнятся. Настанет пора, когда Иерусалим сделается домом молитвы для всех народов, когда знамя еврейского единобожия будет развеваться в отдаленнейших концах Земли”.

Да, религия евреев есть их единственный патриотизм и не может им не быть, не только потому, что иначе следовало бы в самом деле допустить, будто у каждого еврея два единства и два патриотизма (а это уже совершенная бессмыслица), но и потому, что с религией связано все их упование на свою политическую и национальную будущность. Да, только еврейство, по понятиям еврейским, может представлять истину религиозную и политическую, потому что еврейский религиозный идеал, имеющий стать истиной и на Земле, в то же время идеал политический и народный и вместе с тем обязательный для всего мира. Божественное обетование Мессии понимается ими не иначе как явление царя Израильского, имеющего воздвигнуть царство Израильское не только в блеске, славе и силе, но и в миродержавстве. Покорнейше просим наших оппонентов, не хитря и не лукавя, не уклоняясь вправо и влево, а прямо и без обиняков отвечать нам на вопрос так ли или нет? таково ли вполне определенное религиозное верование евреев (разумеется, не евреев-нигилистов, а евреев верующих)? Не ограничиваются ли разве и теперь евреи одним богомолением в ожидании – когда возможно станет богослужение, которое по закону должно совершаться не иначе как в храме, т.е. в Иерусалиме, на горе Мория? Не заканчиваются ли разве и теперь их национальные праздники в дни Рош-Гашана и Иом-Кипура трубным гласом и восторженными кликами: “Лемана габаа бирушелаим”, т.е. на будущий год – в Иерусалиме?… Разве когда-то действительно избранный, народ еврейский не продолжает признавать себя и теперь народом избранным, веруя в то же время во всемирное торжество “еврейского единобожия?” А что может значить теперь признание себя народом избранным? По христианскому учению, с явлением Спасителя на земле в среде еврейской, “под зраком” еврея исполнилось обетование, данное некогда Израилю, упразднилось избранничество еврейского народа – призванием всех народов. Христианство внесло в мир начало всеобщего равенства и братства о Христе, без всякого различия национальностей. Совлекшись ветхого человека с деяниями его, облекитесь, проповедует апостол Павел (еврей же), “в нового, обновляемого в разум, по образу создавшего его, идеже несть еллин, ни иудей, обрезание и необрезание, варвар и скиф, раб и свободь, но всяческая и во всех Христос”. Евреи же, не признав исполнения обетования, отвергнув это обновление и сохранив в себе ветхого человека, удержали идею избранничества, обратив ее в понятие о себе как о племени привилегированном. Какой же смысл этой привилегированности в будущем, когда даже Иерусалим сделается домом молитвы для всех народов? Смысл тот, что господство будет тогда принадлежать евреям и им же, как господам мира, будут принадлежать все блага или богатства земные, ибо царство Мессии представляется евреям не иначе как в земном, вещественном образе. Вполне понятно поэтому и следующее выражение Кремьё в самом конце манифеста: “Недалек тот день, когда все богатства земные будут исключительно принадлежать евреям”. Это вытекает логически из самого еврейского представления об еврейском избранничестве и о будущем миродержавстве “избранного” народа. Это ведь не христианское понятие о царстве Божием!… (Впрочем, и вообще у евреев представления о вечности, о загробной жизни самые неопределенные и смутные. Понятие о вечности перенесено у них во протяжение рода, ибо обетование дано роду.). До какой степени грубо и внешне воззрение евреев на торжество и расцвет еврейской религиозной истины в образе царства Израилева, можно судить по следующим словам послания к евреям, помещенного в еврейском журнале «Гашахар» за 1871 г. (стр. 154 – 156), издававшемся (может быть, и издающемся) на еврейском языке. Обращаясь к евреям, автор, рассуждая о пришествии Мессии, спрашивает их: “Но найдет ли Мессия между вами людей полезных, когда явится, чтобы возобновить нашу жизнь по-прежнему? Из вашей ли среды найдет Он (Мессия) министра финансов, военного, ученых, государственных людей, способных быть представителями при дворах иностранных государств, инженеров, землемеров и т.п. людей, необходимых для Его царства”… Эти мудрые строки принадлежат г. Гордону, бывшему секретарю “Общества распространения просвещения между евреями”, которое само не что иное, как отдел “Всемирного Израильского Союза”. Смысл увещания тот, что в ожидании наступления царства Мессии евреи должны уже и теперь подготовляться или практиковаться на всех сих служебных поприщах – в тех царствах или государствах, где обитают. Подготовка, по крайней мере по части министерства финансов, и у нас в России идет, по-видимому, очень успешно…

Выходит, таким образом, что почтенный г. Биншток позволил себе обозвать “колоссальной и глубоко циничной глупостью”, способной обесчестить даже людей закоснелых “во мраке невежества и фанатизма”, не что иное, как собственные чаяния, стремления и идеалы евреев. То, что мы читаем в так называемом манифесте, – вовсе не измышления самого г. Кремьё, а содержится в самом вероучении еврейском, в сущности самих религиозных воззрений и представлений евреев о призвании и о национальной, политической и экономической будущности еврейского “избранного” или привилегированного народа. Не может же негодование наших оппонентов по поводу манифеста сосредоточиваться на остальных выражениях документа, например, о “католицизме, пораженном в голову” (это теперь на все лады повторяет республиканское правительство Франции). Или же на следующих: “Пользуйтесь всеми обстоятельствами! Наше могущество велико, учитесь же употреблять его в дело! Чего нам страшиться? Каждый день будет расширяться сеть, распростертая по земному шару Израилем”? Все это не отвлеченные суждения, а общеизвестные факты, на которые автор воззвания только указывает для ободрения и поощрения самих евреев. Разве не велико то могущество, которое захватило в свои длани все европейские биржи и едва ли не большую часть органов печати в просвещеннейших странах мира? Разве не раскидывается все шире и шире сеть, распростертая Израилем на финансовые средства, на экономические силы государств? Кто орудует всемирным подвижным кредитом? Кто ворочает несметным капиталом, заключающимся в процентных бумагах, поднимает и роняет фонды, ставя мир в зависимость от своей спекуляции, разоряя народы и страны, и сам – непреложно обогащаясь? Кто, как не Израиль? Не братья ли Ротшильды, эти цари бирж, восседающие на своих биржевых престолах в трех столицах Европы, с тысячами еврейских же банкиров, рассеянных по земному шару, могут служить уже и теперь прообразом слагающегося еврейского единства и мощи? Конечно, если для еврейского Мессии потребны будут финансисты, то ему же потребуются и финансы, и не для будущего ли обетованного царства евреев мир христианский заранее, постепенно, обращается Израилем в оброчную статью?!.

Итак, вопрос о фальсификации манифеста Кремьё представляется совершенно праздным, и вся эта шумиха возбуждена едва ли не с единственной целью – заслонить подлинность содержащихся в нем разоблачений, отвести от них глаза русской публики и запугать дерзновенных противников. Эпитет “циничной глупости”, выдвинутый г. Бинштоком, может иметь место по отношению к сему документу лишь в том отношении, что едва ли такой умный еврей, как Кремьё, решился бы в печатном циркуляре обнаружить заветную тайну помыслов и стремлений своего народа. Но, повторяем, по уверению французской газеты, это воззвание было также тайное или конфиденциальное – вот почему оно и оставалось неизвестным для христианского общества чуть ли не 30 лет. Вообще тайна и двусмыслие – типичная черта всех еврейских учреждений с самых дальних времен.

Вместо того чтобы по поводу каждой попытки беспристрастных исследователей подойти ближе к внутреннему миру еврейского народа вопить о фанатизме и поминать инквизицию с Торквемадой, пусть наши оппоненты, если они сколько-нибудь добросовестны, ответят искренно на поставленные нами вопросы. Что-нибудь одно: или они не знакомы вовсе со своим национальным вероучением, или же лицемерят. Если же они станут утверждать, будто религиозные верования, чаяния и идеалы не имеют в наше время никакой власти над еврейским народом, то станут утверждать лишь бессмыслицу, которой мы не поверим. Отвергать то, о чем живет и движется, что обособляет евреев от всех прочих народов, что ставит их в исключительное положение в мире, в чем заключается их значение во вселенской истории, – это было бы только сугубой, нахальной ложью.

Наша задача относительно “еврейского вопроса” в том преимущественно и заключается, чтобы внести побольше света в еврейскую тьму, рассеять туман, застилающий общественное сознание, свести еврейских публицистов с их модных коньков, беззаконно ими оседланных: “прогресс”, “культура”, “гуманизм”, “цивилизация” и т.д., – доказать самим евреям то логическое непримиримое противоречие, в котором состоят их национальные религиозные и политические верования и идеалы не только с христианской религией, но и со всем нравственным учением христианства, со всеми коренными, существенными основами христианской цивилизации, равно как и с национальными политическими и экономическими интересами государств. Современное еврейство как вероучение– анахронизм; не прогресс, а регресс, отрицание всего исторического духовного движения девятнадцати столетий. Оно – не “гуманизм”, а национальный эгоизм, возведенный в божественный культ. Оно – самое энергетическое, в недрах высшей области верующего духа, проявление материализма, от наигрубейших его форм до тончайших… И в то же время какую высоту и силу духа могло бы явить это удивительное, столь богато одаренное племя, если бы оно не загрубело для истины, если бы способно было совлечь с себя ветхого человека и облечься в нового, обновляемого в разум Христов!…

Еще о воззвании “Всемирного Израильского Союза”

Москва, 15 декабря 1883 г.

Точно такого же содержания письмо, в тех же выражениях, за исключением, разумеется, начальных и заключительных строк, получено и газетой “Новости” (№ 245), которая, как и следовало ожидать, удостоилась от Комитета благодарности за “красноречивое” будто бы доказательство подложности документа. В ответ на письмо Комитета мы посылаем ему как настоящий № “Руси”, так и № 33, в котором если не “красноречиво”, то, кажется, довольно убедительно выяснено, что вопрос о подложности напечатанного во французской газете «L'Antisemetique» воззвания не имеет в настоящем случае особенного значения ввиду неподложности высказанных в оном еврейских воззрений и чаяний. Затем нельзя не удивиться, что Комитет довольствуется голословным отрицанием воззвания и выражением лишь презрения к газете «L'Antisemetique», тогда как было бы всего легче притянуть ее к суду и потребовать от нее предъявления доказательств подлинности напечатанного ею документа: это было бы ведь несравненно убедительнее! Из полученного нами № этой французской газеты, где помещен упомянутый документ, оказывается, что ею напечатаны только выдержки (extraits) из мемуара, читанного или предъявленного самим Кремьё своим единоверцам (вероятно, в заседании Союза) в апреле 1874 года, когда, по всей вероятности, Союз нуждался в новой поддержке. Выдержки эти сообщены газете каким-то высокопоставленным лицом, имя которого ей известно. В переводе нашего корреспондента, вероятно, по спешности, опущено следующее интересное место: “И зачем бы нам идти навстречу другим, нам, представителям истины и единственной рациональной религии!” Это как раз то же самое, что проповедует в своих органах печати современная еврейская интеллигенция, и вполне сходно с подлинной речью Кремьё, недавно напечатанной в еврейском русском журнале “Восход”!…

Сочинение И.А. Гончарова

НЕОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Истинные события

Декабрь 1875 г. и январь 1876 г.{1}

СИНДРОМ ОК: ПЕРВАЯ ЖЕРТВА

“Не знаю, дойдет ли и вся эта рукопись до следующего поколения, попадет ли она, если дойдет, в добрые и беспристрастные руки: если не дойдет, значит, и не нужно, так и следует”, – писал Иван Александрович Гончаров, имея в виду, видимо, и нас, Рукопись дошла в виде книги, изданной Брокгаузом и Ефроном в 1924 году в Петрограде. Ныне она и воспроизводится единственная в своем роде. И в своем роде пророчество.

Свою “Необыкновенную историю” Гончаров, почтеннейший автор “Обломова”, писал в последние годы: едва ли не как дневник, безо всяких претензий на художественность и стиль (а тут ему равных не было), на логику даже. Просто вопль отчаяния день за днем, год за годом. Жалоба Богу и миру на то, как его, Гончарова, обманул, обольстил и обокрал Иван Сергеевич Тургенев.

То есть творчески обокрал. Иван Александрович ему по увлеченности и доверчивости своей рассказывал о замыслах, связанных с романом “Обрыв”. А Иван Сергеевич, будучи куда более мобильным и шустрым, воспользовался якобы чужими художественными идеями и решениями. И написал “Дворянское гнездо”, “Отцы и дети”, “Новь”, “Дым”, ”Накануне”, “Вешние воды”. И даже снабдил художественным “полуфабрикатом” своих зарубежных приятелей – Флобера и Ауэрбаха. Так что “Мадам Бовари”, “Воспитание чувств” – это тоже создано по мотивам “Обрыва”.

Тем более что Гончаров был не только открыт и доверчив, но и чрезвычайно в творчестве своем тщателен и медлителен, и за то время, что Тургенев написал почти все свои романы, не закончил “Обрыва” – он вышел чуть позднее. “Писал очень редко и лениво”, – признается автор. Так что “Дворянское гнездо” увидело свет в 1859 году, “Накануне” – в 1860-м, “Отцы и дети” – в 1862-м, “Дым” – в 1867-м. А “Обрыв” – в 1869-м.

Справедливости ради отметим, что оба писателя рассказывали об одной и той же среде, об одних и тех же общественных процессах, так что “переклички” были неизбежны. Но Гончаров не сомневается ни на минуту: хитрый Тургенев украл у него характеры, художественные решения и даже детали – о чем и повествует с огромным количеством подробностей.

Первое впечатление – что тут едва ли не клиника. Во всяком случае совершенно неадекватное восприятие реальности. Хотя вряд ли был в нашей литературе человек более спокойного и флегматичного нрава, чем Иван Александрович. И как в гоголевских “Записках сумасшедшего” за бредом преследования видятся реалии тогдашней России, так и тут: что-то в жизни прогрессивного литературного кружка так поразило совершенно не подготовленного к такого рода общению Гончарова, что у него развилась своего рода идея фикс. Гончаров и сам догадывается – тут не только в недоказанном плагиате дело: “В споре и у нас с Тургеневым поучительны и важны не сочинения наши, а нравы нашей эпохи, закулисная литературная сторона, даже, полагаю, необходимо для истории беллетристики – вся эта мелкая возня в муравьиной куче”. Потому что “разъяснение этих мелочей ведет к отысканию правды, а правда, где бы и в каком бы виде и маленьком деле ни явилась, всегда вносит свет, следовательно, и улучшение, прогресс в дела человеческие!”

Не будем излагать историю, о которой Гончаров рассказал так подробно. Напомним лишь, что не только у Ивана Александровича Гончарова общение с Тургеневым кончилось чем-то вроде шока. Иван Сергеевич, похоже, умел и любил обижать, особенно людей самолюбивых и простодушных. Умел углядеть больное место. Достоевского, который тогда был в литературном кружке Белинского новичком, уязвил так, что тот до конца дней кипел жаждой отмщения. Толстой, человек вполне светский, тоже после недолгой дружбы разошелся с Тургеневым навсегда из-за сестры. Ей Иван Сергеевич зря голову морочил, так что глубокая, но неуверенная в себе девушка в конце концов ушла в монастырь. Как Тургенев “доставал” менее знаменитых, у Гончарова рассказано. Например, как при всякой компании знаменитостей, при кружке толклись и люди безвестные, которым льстило знакомство с прославленными. Они надеялись, что тысячью мелких услуг они заслужат теплое к себе отношение. Иван Сергеевич гонял этих безвестных, как ему надобно было (Гончаров называет их имена: Дудышкин, Тютчев Н.Н., Анненков, И. Маслов, М. Языков – он от них натерпелся). Но вот Тургенев беседует с Гончаровым. “Я хочу написать повесть, – сказал он мне однажды, – вывести типы тупцов, тупых людей – вот, например, Николай Николаевич (Тютчев)”. Тем не менее тогдашняя тусовка была во многом такой же, как нынешняя: у Гончарова возникло ощущение, что он обложен, что за ним шпионят.

Вполне возможно, что все эти не очень занятые люди лишь тешились ссорой знаменитостей, лишь сплетни собирали и упивались своим участием в событиях. Но у начисто лишенного цинизма Гончарова все это вызвало ощущение всеобщей недоброжелательности и собственной уязвимости. Во всяком случае нам, живущим в век тусовок, нарисованные Гончаровым картины хорошо знакомы – независимо от того, было ли так скверно в их времена, в наши дело обстоит точно по писанному: и письма перехватывают, и сплетни распространяются со скоростью химической реакции.

Точно так же Гончаров, конечно, неадекватен, когда уверяет: Тургенев уехал во Францию не только из-за Полины Виардо, но и для того, чтобы свое писательское имя утвердить как главное русское имя, а Гончарова, наоборот, принизить. Но… вполне возможно, Ивану Сергеевичу в это время было не очень уютно среди коллег, им в разное время обиженных. Тем более что они с каждым годом становились все более знаменитыми. Возможно, отъезд, и правда, был вызван не только любовью и несовершенством русской жизни. Кроме того, из дня сегодняшнего видишь: идея первым явиться на “литературном рынке” Парижа очень продуктивна. А Тургенев сумел-таки стать в глазах западной публики первым русским писателем своего времени. Гончаров негодует: кто-то там поставил Тургенева в ряд с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем… В наши дни столь же опережают в глазах западного читателя всех прочих российских писателей Виктор Ерофеев, Окуджава, Евтушенко. А то, что Гончаров едва ли не гордится тем, что никак не хлопотал об успехе своих романов, даже не давал их для переводов на другие языки, – так и тут его донкихотские претензии пришли в противоречие с новой, уже утвердившейся на Западе и начавшей утверждаться у нас новой моралью.

Вот Иван Александрович пеняет “нескромному” Тургеневу, что тот, будучи в Европе, никак не способствовал тому, чтобы переводились на европейские языки другие писатели. Русская литература, таким образом, выглядит как “Тургенев и другие”. И это правда. Другой вопрос, как к этому относиться. Ясно, однако, что времена Белинского, когда чужой талант вызывал восторг и желание помочь, уже миновали. Обидно было Гончарову ощущать себя глубоким провинциалом на фоне блестящей европейской знаменитости – тем более что Иван Александрович был уверен, что без его идей Тургенев не написал бы ни одного романа. Но поздно хватился. Хотя вопрос этот не так ясен, как кажется. То ли себя не похвалишь – как оплеванный сидишь, то ли, говоря словами советского поэта, “мелкие прижизненные хлопоты по добыче славы и деньжат к жизненному опыту не принадлежат”. Где правда? Посмертная судьба героев “Необыкновенной истории” доказывает: Гончаров столь же почтенный классик, как и Тургенев, их в школе преподают, их обоих нынешним детям одинаково лень читать. И то, что Гончаров несколько отстал было от своего времени, не заметил, как нравы переменились (подобно рыцарю печального образа), скорее делает его более симпатичным. Впрочем, нет, он все заметил – он принять не мог новых отношений: “Отрицание и анализ расшатали все прежние основы жизни, свергли и свергают почти все авторитеты, даже и авторитеты духа и мысли, и жить приходится жутко, нечем морально!” Написано это полтора века назад – а словно сегодня. Угадал Гончаров нашу маету, когда “жить… нечем морально”.

Он пал первой жертвой синдрома осажденной крепости (ОК), который потом захватил огромное число людей, стал государственным, можно сказать, мироощущением. А может, и мировым. Антисемитам виделся (и видится) всемирный сионистский заговор, а сионистам – глобальный мировой антисемитизм. Ставленники сталинского режима во главе с вождем всюду видели признаки вражеских происков – а жертвы, поколение за поколением, жили с ощущением, что за каждым их шагом глядит КГБ. В наши дни путь Гончарова – в пародийном варианте – прошел несчастный Виктор Черепков. Вот опять он говорит, что президент подослал во Владивосток своих кунаков и абреков, дабы погубить его, Черепкова. Но вспомним, что с ним проделывали, – будешь неадекватным! Наемные убийцы грезятся Тулееву и Березовскому, всему бывшему НТВ вообще и Киселеву в частности. И опять же нельзя сказать, что синдром ОК возник у них просто так, от плохой наследственности. Мы живем в стране, где каждый ощущает себя жертвой глобального насилия. Попробуйте сказать, что вам лично незнакомо это чувство – что вас унизили, ограбили, оклеветали и вас же виноватым объявили. Так что исповедь неадекватного автора “Обломова” не только литературный памятник, но и социологическое исследование, и предсказание.