Текст книги "Семья Карновских"

Автор книги: Исроэл-Иешуа Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

С таким же отвращением он взял в руки письмо, написанное каким-то Йоахимом Георгом Гольбеком, – несколько страниц готическими буквами. Пробежав начало, банальное учтивое приветствие с извинениями, доктор Цербе уже собрался отправить письмо в корзину, но вдруг его наметанный глаз зацепился за необычные строки. Такого доктору Цербе еще не попадалось. Чем дальше он читал, тем интереснее ему становилось. Это было не просто письмо, но крик души, исповедь, написанная не чернилами, а кровью. В письме хватало мальчишеской глупости и бессвязных фраз, но в нем были также глубокие переживания, боль и тоска. Доктор Цербе внимательно перечитал письмо несколько раз.

Автор письма не заинтересовал доктора Зигфрида Цербе. Какое ему дело до чьих-то переживаний? Единственным человеком, который был важен для доктора Цербе, был он сам. Остальные интересовали его лишь настолько, насколько они могли быть ему полезны или вредны, приятны или неприятны. Ученых, художников или поэтов он ценил не за их талант, а за то, что с ними интересно поговорить. Чернь была ему отвратительна не своим поведением, а потому, что с ней скучно. Доктор Цербе совершенно не скрывал своего отношения к людям, наоборот, он им гордился. Философ по призванию, знаток истории и физики, он знал, что жестокость и мучения существуют столько, сколько стоит мир. Сильный всегда будет преследовать слабого, как волки всегда будут жрать овец. Доктор Цербе не верил еврейским пророчествам, что лев возляжет рядом с ягненком, он был согласен с римлянами, что человек человеку – волк. Овца всегда будет испуганно блеять, пока волк будет рвать ее зубами. Философу глупо думать, что волчья природа может измениться. Мир принадлежит сильным, происходит естественный отбор. Пусть наивные моралисты и проповедники льют из-за этого слезы. Философ должен мыслить, а не плакать.

Судя о людях по себе, доктор Цербе был уверен, что все равнодушны к нему так же, как он равнодушен ко всем. Он один на целом свете. Когда он не может ночью сомкнуть глаз, это только его беда, когда ему плохо, это его горе и больше ничье. Никто не заплачет, когда он умрет. Было бы странно, если бы доктора Цербе заинтересовал человек по имени Йоахим Георг Гольбек. До его расовой принадлежности доктору Цербе тоже не было дела. Как философ и физик, он понимал, что разговоры о расовом превосходстве – полная чушь. Ему было смешно, когда юнцы в сапогах пытались его убедить, что они избранные, что они чем-то лучше еврейских интеллектуалов из салона Рудольфа Мозера, с которыми он любил побеседовать. Доктор Цербе делил людей иначе: на сильных и слабых, на тех, кто приносит ему пользу, и тех, кто приносит вред. Единственное, что его заинтересовало, это то, насколько Йоахим Георг Гольбек сможет ему пригодиться.

Наметанным глазом доктор Цербе сразу увидел, что человек, приславший ему исповедь, – личность неординарная. Одно из двух. Может быть, это фанатик, за идею готовый пойти в огонь и воду. В таком случае доктор Цербе мог бы его использовать. Или же это подосланный агент, который разыгрывает фанатика, чтобы втереться к доктору Цербе в доверие. В любом случае надо бы с ним встретиться. Еще раз перечитав письмо, он отбросил подозрения и убедился, что имеет дело с фанатиком и мечтателем, с одним из еврейских изгнанных фанатиков, попавших в мясорубку времени.

Доктор Цербе давно искал человека из вражеского лагеря, желательно еврея, которого он мог бы завербовать на службу.

Во-первых, одной из его обязанностей было наблюдать за эмигрантами и изгнанниками, следить за каждым их шагом в чужой стране. В основном они вели себя тихо и осторожно, ничего не говорили о тех, кто вынудил их уехать. Чтобы получить разрешение на выезд, они давали слово молчать, и надо было следить, держат ли они его. Если нет, их близких, оставшихся за океаном, ожидало возмездие. У доктора Цербе были осведомители, но лучше было найти на эту роль еврея, которому эмигранты доверяли бы. Во-вторых, не все изгнанники молчали. Были и те, кто открыто сражался с германской властью. Одним из самых опасных врагов была доктор Эльза Ландау.

Из-за нее доктор Цербе хлебнул немало неприятностей. Она тоже пообещала, что будет молчать, но не сдержала слова. Едва ступив на американскую землю, она всеми способами письменно и устно, принялась порочить правительство своей страны. Как на родине, когда она была депутатом рейхстага, так и здесь она разъезжала по городам, выдавала секреты и говорила все, что думала о новых правителях Германии. Эльза Ландау издавала еженедельную газету, небольшую, но насыщенную новостями «оттуда». Доктор Цербе не мог взять в толк, как она их добывает. Она не только распространяла свой еженедельник по всей Америке, но умудрялась пересылать по нескольку сотен экземпляров за океан.

Мало того, в своей газетке она порочила доктора Цербе лично, создавая ему очень плохую репутацию в чужой стране.

Доктор Цербе потратил немало сил, чтобы установить связи с местным интеллектуальным миром, сойтись с людьми своего круга. Он рассылал статьи в американские газеты, хотя в них очень подозрительно относились к его материалам. С мастерством дипломата он налаживал отношения с преподавателями, священниками, писателями и общественными деятелями. Он терпеливо добивался расположения людей, к которым не испытывал ничего, кроме отвращения. Доктор Цербе использовал философию, поэзию, латинские изречения, исторические примеры и библейские цитаты, чтобы обелить своих хозяев. Знаток всех философских течений, вплоть до новейших, мастер вести дискуссию еще с тех времен, когда он по настоянию отца изучал теологию, доктор Цербе умел оправдать любую несправедливость, доказать, что черное – это белое, а белое – это черное. Иногда, только иногда ему приходилось выдерживать яростные атаки, зато он снова встречался с людьми своего круга и беседовал с ними о философии, религии и литературе. Он мог поупражнять мозги в спорах, показать свою великолепную память, блеснуть многогранной эрудицией, как в салоне Рудольфа Мозера. Но доктор Эльза Ландау закрыла перед ним двери в интеллектуальные круги. Если он печатал в газете статью, она тут же посылала туда письмо и уличала его во лжи и фальши. Она называла его шпионом и доносчиком. Доктор Цербе вздрагивал, увидев свое имя в листке Эльзы Ландау. Она выставляла его во всей красе, причем настолько остроумно и убедительно, что доктору Цербе, который никогда не был высокого мнения о женском уме, оставалось только удивляться. Он синел от злости, когда Эльза смеялась над его внешностью. Она называла его нравственным и физическим уродом. Доктор Цербе не спал ночей, потому что оскорбления попадали точно в цель. Даже коллеги по дипломатической службе стали над ним смеяться. Доктор Цербе всей душой ненавидел Эльзу Ландау. Он подсылал к ней своих людей, чтобы они не спускали с нее глаз, но без особого успеха. Она чуяла их за милю. Доктору Цербе нужен был человек, желательно еврей, который смог бы втереться к ней в доверие, стать своим во вражеском лагере. Он сразу смекнул, что Йоахим Георг Гольбек – это подарок судьбы.

На всякий случай он порылся в архиве, нет ли там чего-нибудь об авторе письма, и отправил подчиненных понаблюдать за ним. Ничего подозрительного не обнаружилось, и доктор Цербе написал в ответ, что согласен встретиться с Йоахимом Георгом Гольбеком.

У Егора Карновского дрожали руки, когда он вскрывал конверт, доставленный ему в йорквильскую гостиницу. Письмо было короткое, всего несколько строчек, и он перечитывал его, пока не запомнил наизусть. От волнения он не спал всю ночь, утром долго умывался, одевался и прихорашивался перед мутным гостиничным зеркалом. Его внешность никогда не доставляла ему столько беспокойства. Сперва ему казалось, что от отца в нем нет совершенно ничего, он Гольбек с головы до ног. Но через минуту уверенность пропадала, он опять находил в себе ненавистные черты, и чем дольше смотрелся в зеркало, тем отчетливее их различал. Особенно беспокоили волосы. Накануне он пошел в парикмахерскую и велел постричь их как можно короче, особенно на висках и затылке. Такая прическа была в моде в Германии, и черный цвет волос теперь меньше бросался в глаза.

Он вышел заранее, чтобы не опоздать. Егор не знал, можно ли ему поприветствовать доктора Цербе вытянутой рукой или это запрещено ему из-за его расовой принадлежности, зато постарался щелкнуть каблуками как можно громче.

– Йоахим Георг Гольбек, ваше превосходительство! – гаркнул он с порога.

Доктор Цербе вздрогнул от такого приветствия, но не показал недовольства. Он внимательно осмотрел молодого человека.

– Очень приятно, герр Гольбек, – сказал он, подавая руку. – Садитесь, пожалуйста.

Егор продолжал стоять, вытянувшись по струнке.

– Это я написал письмо вашему превосходительству, – доложил он. – Вы изволили вызвать меня к себе.

Доктор Цербе просиял. До сих пор никто не называл его «ваше превосходительство». Он указал на стул жестом генерала, который позволяет офицеру забыть о чинах и церемониях.

– Садитесь, герр Гольбек, – повторил он. – И не называйте меня «ваше превосходительство», просто герр доктор.

– Слушаюсь, герр доктор! – Егор присел на краешек стула.

С минуту оба молчали. Егор не решался заговорить. Это был не класс мистера Леви и не кабинет директора Ван Лобена, где с ним обращались, как с мальчишкой, называли «сынок» и задавали бестактные вопросы. Тут нужно было показать уважение и дисциплинированность. Доктор Цербе разглядывал нервного молодого человека. Он больше не сомневался в его искренности. Перед ним сидел растерянный мальчишка, стеснительный и обидчивый. Доктор Цербе решил показать свое расположение.

– Вы выглядите очень молодо, герр Гольбек.

– О, я уже не так молод, герр доктор, мне восемнадцать, – ответил Егор.

Доктор Цербе улыбнулся отеческой улыбкой.

– Боже мой, восемнадцать лет, – сказал он с завистью. – По вашему серьезному письму я подумал, что вы старше. Я был очень тронут вашим письмом, герр Гольбек. Очень.

Егор покраснел от комплимента и отважился заговорить, не дождавшись вопроса.

– Могу ли я занять немного вашего драгоценного времени, герр доктор? – начал он с жаром.

– Ценю ваше доверие, герр Гольбек, – доброжелательно ответил Цербе. – Я готов вас выслушать.

Егор говорил долго и бестолково. Он рассказывал о своих страданиях, и об одиночестве, и о проклятии, которое тяготеет над ним из-за греха родителей. Чем больше он говорил, тем больше путался, повторялся, перепрыгивал с пятого на десятое. Пот струился по лбу, но он не останавливался. Слишком много было у него на сердце. Доктор Цербе не перебивал. Ему было скучно. Все, что он слышал, он уже знал из письма, но сохранял на лице заинтересованное выражение. Уткнувшись подбородком в ладонь, он без тени нетерпения смотрел на Егора.

– Пожалуйста, продолжайте, герр Гольбек, – подбадривал он каждый раз, когда Егор замолкал и вопросительно смотрел на него голубыми глазами.

Доктор Цербе знал: чтобы найти драгоценный камень, надо просеять тонны земли, чтобы вытащить из человека то, что нужно, надо позволить ему высказать все глупости. Когда Егор признался, что Гольбек – фамилия его матери, а по отцу он Карновский, доктор Цербе навострил уши. Фамилия давно была ему знакома.

– Карновский, Карновсий, – пробормотал он. – Ваш отец врач?

– Так точно. У него была клиника на Кайзер-аллее, мы жили в Грюнвальде.

Доктор Цербе уже не сомневался, что сможет использовать парня, и радовался про себя, что не выкинул письмо в корзину. Наконец усталый Егор замолчал и вопросительно посмотрел в водянистые глаза доктора. Цербе пригладил остатки седых волос и задумался. Так профессор медицины, выслушав тяжелобольного, размышляет, как его спасти. Подумав, он заговорил неторопливо и осторожно, взвешивая каждое слово.

Он грамотно построил речь. Сначала он выразил молодому человеку сочувствие. Несчастный парень! Он, доктор Цербе, знает, какие страдания доводится испытать в молодости. Такова немецкая молодежь, он прекрасно помнит, каким был сам в годы Егора. Такое настроение прекрасно описано в немецкой литературе. Он сам, как поэт, не раз воспевал в стихах душевные терзания и всем сердцем сочувствует молодому человеку. Ему понятна трагедия цветка, вырванного из родной земли и пересаженного на чужую почву, где он обречен зачахнуть. У Егора слезы выступили на глазах.

– Какое верное и поэтичное сравнение! – воскликнул он растроганно.

Доктор Цербе слегка кивнул головой в благодарность за комплимент и тут же снова стал серьезен, как профессор у постели больного. Покончив с поэзией, доктор перешел к истории.

Конечно, как поэт он способен понять боль цветка, вырванного из родной земли, но как ученый он знает, что в истории бывают времена, когда отдельные растения нужно вырывать с корнем. Они вредят саду, вносят беспорядок, нарушают гармонию и даже портят плоды других растений. Конечно, он нимало не сомневается в достоинствах благородного молодого человека, который ему доверился. Конечно, в душе он на его стороне. Но есть такая вещь, как историческая справедливость. Грехи родителей переходят на детей. Нужно очистить сад от сорной травы. Как сын хирурга он должен знать: опухоль удаляют, чтобы спасти тело.

Егор был тронут, когда его сравнили с цветком. Теперь, когда его сравнили с опухолью, он опустил глаза.

– Ах, герр доктор… – вздохнул он.

Доктор Цербе погладил его по плечу. Пусть молодой человек не воспринимает его слова как личную обиду, ведь он использовал их не в прямом смысле, а символически. Только дураки все понимают буквально. Он, доктор Цербе, далек от примитивного подхода к проблеме. Он видит в ней высший смысл, историческую необходимость, пробуждение национального духа, которому необходима чистота крови. Но на историческую справедливость нельзя ссылаться во всех случаях без исключения, она только создает общие законы. В том-то и заключается трагедия индивида, который становится жертвой высшей исторической справедливости. В жизни часто бывает, что дети расплачиваются за грехи отцов. Случай молодого человека, к сожалению, очень тяжелый. Он сын еврея, отцовская кровь доминирует в нем над материнской. Другими словами, он попадает в категорию стопроцентных евреев. Молодой человек и сам знает, как строги законы пробуждающейся страны в отношении легализации таких, как он.

– Значит, герр доктор, для меня нет выхода? – с отчаянием спросил Егор.

Доктор Цербе облокотился на стол и посмотрел на Егора, как профессор, который знает, как спасти тяжелобольного.

– Если бы это было так, мой юный друг, я бы вас не вызвал. Я пригласил вас, потому что ваше письмо меня заинтересовало. Когда я вас увидел, мой интерес к вам стал еще сильнее. Скажу вам прямо. Вы производите на меня впечатление страдающего, глубокого и тонко чувствующего человека.

Егор зарделся от похвалы, которую ему нечасто доводилось услышать. Доктор Цербе пронзил его взглядом влажных глаз. Пусть молодой человек не отчаивается, выход можно найти. Есть прекрасный выход, но он требует терпения, труда и полного подчинения.

– О, я готов на все, герр доктор! – воскликнул Егор.

Доктор Цербе дал Егору знак, чтобы тот не перебивал, и заговорил с теплом и даже некоторым воодушевлением в усталом голосе. Законы возрождающегося отечества по отношению к врагам суровы, как скала, но мягки к тем, кто предан ему всем своим существом. Более того, можно искупить вину перед отечеством, если принести себя в жертву. Оно дает такую возможность. Отечество знает, что кровь сильнее чернил, и находит способ смыть чернила, которыми написаны законы, кровью того, кто готов взойти на жертвенник.

Егор вскочил:

– Герр доктор, я готов защищать отечество, проливать кровь в борьбе с врагами, лишь бы вернуться домой.

Доктор Цербе охладил его пыл. Конечно, это очень благородно с его стороны. Однако сражаться за отечество – не жертва, а привилегия, которой достоин не каждый. Но ничего, есть и другие поля сражений, не с явным, а со скрытым врагом. Есть солдаты, которые сражаются на невидимом фронте. Они не так заметны, у них нет шлемов и мечей, но их героические сражения зачастую не менее важны. И отечество не забывает о своих невидимых солдатах.

Егор вопросительно посмотрел на доктора Цербе. Доктор объяснил.

Мир полон врагов, они повсюду, в кабинетах, редакциях и салонах, где собираются либеральные интеллектуалы, в рабочих клубах и церквях, в банках, синагогах и домах эмигрантов. Солдаты невидимого фронта должны следить за каждым шагом врагов, выведывать их планы и действия. Тысячи незаметных героев служат отечеству. Готов ли молодой человек стать одним из них?

Пламенная речь доктора Цербе озадачила Егора. Он не знал, что ответить. В том, что предлагал доктор Цербе, он не видел ничего героического, его душа с детства стремилась к другому. Солдатами были для него такие, как дядя Гуго. Кроме того, доносительство всегда ему претило. Даже когда доктор Кирхенмайер жестоко унизил его в гимназии, он дома не сказал об этом ни слова. Егор сидел, опустив голову, и молчал. Доктор Цербе прикинулся обиженным. Конечно, гораздо романтичнее, звеня шпорами, маршировать по улицам в мундире на восхищение юным дамам. Конечно, приятнее жить в своей стране, чем на чужбине. Неужели молодой человек думает, что он, доктор Цербе, не хотел бы жить на родине, на что он, истинный ариец и патриот, имеет полное право? Однако он служит отечеству здесь. Или господин Карновский считает, что он чем-то лучше доктора Цербе?

Он искусно разыграл досаду и нарочно назвал молодого человека Карновским, чтобы напомнить, кто здесь кто.

Егор был напуган гневом доктора Цербе.

– Тысяча извинений, герр доктор, но я такого не говорил, – промямлил он.

Доктор Цербе с удовлетворением отметил, что метод сработал, и продолжил тем же тоном. Молодому человеку не мешало бы подумать о том, что его вызвали сюда не просто так. Время доктора Цербе дорого, очень дорого. Если он уделил Егору так много времени, то лишь потому, что захотел ему помочь. Он хотел дать ему шанс искупить грех матери и заслужить прощение. За верную службу отечество признает его истинным арийцем, и тогда он получит право вернуться домой, в страну своих предков. Не каждый удостаивается такой привилегии. У молодого человека есть возможность начать жизнь с чистого листа.

Высказавшись, доктор Цербе принялся рыться в бумагах, чтобы показать, как дорого его время.

– В любом случае приятно было с вами познакомиться, – сказал он. – Надеюсь, вы достаточно благоразумны, чтобы понимать: все, о чем мы говорили, должно остаться между нами.

При этом он незаметно бросил взгляд на молодого человека, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели его слова, и вовремя удержать его, если он и правда решит уйти. Но Егор не двинулся с места. Его ноги будто налились свинцом, как у больного, которому врач только что вынес смертный приговор. Доктор Цербе отбросил обиду и суровость и снова заговорил, хоть его время и было очень дорого. В его голосе зазвучали добродушные нотки.

– Вы все принимаете очень близко к сердцу, герр Гольбек. – Он снова назвал Егора по фамилии матери. – Относитесь к жизни проще, мой юный друг.

Егор попытался оправдаться:

– Пусть герр доктор не обижается на меня. Герр доктор должен понять, что не так легко сразу согласиться на…

Он запнулся, испугавшись, что обидит доктора. Цербе ему помог:

– Вы хотите сказать, на секретную службу?

Егор покраснел и кивнул.

Доктор Цербе расхохотался:

– Вообще-то мы называем это проще: информация.

И, резко прервав смех, объяснил. Видимо, молодой человек неверно понял. Со свойственной юности фантазией он представил себе гору, хотя на самом деле это мышь, всего лишь маленькая мышка. Молодой человек ошибается, если думает, что доктор Цербе занимается такими вещами. Он должен усвоить: доктор Цербе – поэт и ученый, его задача – пропагандировать культуру своей страны, находить друзей возрождающегося отечества. Но к сожалению, он окружен здесь врагами, которые распространяют ложь и клевету. Самая опасная в этой банде – доктор Эльза Ландау, есть такая. Эта проклятая еврейка носится по всей стране, как бес, от Атлантического до Тихого океана, брызжет ядом, объединяет врагов, клевещет на отечество и лично на него, доктора Цербе. Называет его шпионом и другими гнусными словами. Вот почему доктору Цербе необходимо знать, что происходит во вражеском лагере. Как говорится, кто хочет понять поэта, тот должен побывать у него на родине. Он не имеет и виду ничего плохого, только информацию, совершенно безобидную информацию. Ведь Егору так легко ее раздобыть, а для доктора Цербе она очень важна.

Егор попытался возразить:

– Но ведь я не бываю в таких кругах! Я не знаю таких людей и знать не хочу! Они отвратительны мне, потому я и пришел к господину доктору просить, чтобы он помог мне вырваться отсюда…

Доктор Цербе снова засмеялся:

– Глупости, молодой человек. Глупости.

Именно потому, что он хочет вырваться отсюда, он должен остаться тут еще ненадолго. Настоящий солдат не бежит от врага, но остается на своей позиции и добывает информацию о вражеском лагере. Отечество знает, как наградить своих храбрых солдат.

– Могу ли я пригласить вас на обед, герр Гольбек?

Егор не ожидал столь резкого перехода.

– О, это… Это большая честь для меня, герр доктор…

Доктор Цербе не спеша сложил бумаги в дорогой портфель из желтой кожи, закрыл его на замок. Надел элегантную твердую шляпу, которая плохо сидела на слишком большой голове. Повязал шею белым шелковым шарфом, снял с вешалки солидное черное пальто. Егор помог ему одеться.

– Благодарю! – улыбнулся доктор Цербе, взял в одну руку портфель, в другую – палку черного дерева. В широком пальто с бархатным воротником и белых гетрах на лакированных ботинках он казался еще более тщедушным. Бледностью он напоминал мертвеца, которого слишком шикарно обрядили на похороны. На улице доктор Цербе взял такси и приказал тихому молодому человеку садиться. Больше он не возвращался к предыдущему разговору, но говорил о погоде и ярком солнце.

По опыту доктор Цербе знал: того, чего трудно добиться в неуютном кабинете, гораздо легче добиться в домашней обстановке, за накрытым столом, за стаканчиком вина. Возле цветочного магазина доктор Цербе остановил такси и купил букет роз.

– Моя старая служанка никогда не ставит цветов на стол, – пожаловался он Егору, как близкому человеку. – Приходится самому заботиться.

Долгая поездка завершилась в тихом районе, застроенном одноэтажными домами. Перед ними зеленели небольшие садики. По вывескам на заправочных станциях и аптеках Егор сообразил, что это Лонг-Айленд. Район напомнил ему Грюнвальд. В конце улицы, отдельно от других зданий, стоял дом с опущенными шторами на венецианских окнах. Такси остановилось перед железным забором. Доктор Цербе попросил Егора подержать портфель и палку и отпер дверь.

– Нет, вы мой гость, заходите первым, – подбодрил он Егора, который не решался войти.

В доме было темно. После яркого солнца Егор ничего не мог разглядеть. Вдруг из темноты раздался скрипучий голос:

– Пр-р-риятного аппетита, гер-р-р-р доктор-р-р-р!

Егор обернулся и увидел попугая, зеленые перья мерцали в темноте. Вокруг начали проявляться другие цвета: красный ковер, черное пианино, пестрые картины на стенах. Егора охватило беспокойство вместе с любопытством. Попугай не умолкал. Бесшумно вошла старуха и подняла шторы.

– Здравствуйте, – слегка поклонился Егор.

– Здравствуйте, – зло проворчала старуха и тихо удалилась.

При свете Егор увидел картину, на которой была изображена обнаженная женщина, и густо покраснел. Это была настоящая картина, но она больше походила на порнографическую открытку, чем на произведение искусства. Никто не появлялся, и Егор принялся осматривать комнату. Резная мебель, кувшины, вазы, на стенах – бронзовые тарелки, японские рисунки и гравюры на меди. В резных шкафах стояли книги на разных языках. Поблескивали золотые корешки. Рядом с философскими сочинениями и произведениями классиков расположились иллюстрированные книжки сомнительного содержания. В углу, где стояла клетка с попугаем, находилось несколько примитивных фигур, вырезанных из черного дерева: африканские божки и голые мужчины и женщины в непристойных позах. Егор снова покраснел. Рука доктора Цербе легла ему на плечо.

– Нравится, молодой человек?

Хилое тело доктора было облачено в шелковый халат, на ногах были домашние туфли. Он обнял Егора за талию, на немецкий манер, и подвел к столу, уставленному винами, коньяками и ликерами.

– Что предпочитаете? Шнапс?

– Все равно, герр доктор, – нерешительно ответил Егор.

– Тогда выпьем вина. – И доктор принялся за еду, поданную старой служанкой.

Кривыми пальцами он чистил омара, выковыривал мясо из панциря и причмокивал, как безгубый старик. Будто одно слабое, больное животное поедало другое, еще более слабое. Егор стеснялся есть. Доктор Цербе угощал его. Сам он ел медленно, зато говорил очень быстро, не умолкая ни на секунду.

– Закрой клюв, болтун, – сердился он на попугая, когда тот желал ему приятного аппетита, – дай сказать господину доктору.

Он наполнил вином два бокала, полюбовался игрой пурпурного напитка. Его лицо улыбалось каждой морщинкой.

– Можно называть вас по имени, мой юный друг?

– Это большая честь для меня, герр доктор. Меня зовут Георг.

– Почему вы не пьете, Георг?

– Я не привык к вину, герр доктор, – ответил Егор.

– Вино – благородный напиток, напиток мыслителей. – Доктор Цербе чокнулся с Егором. – А пиво – напиток черни. Согласны?

– Не знаю. Но если герр доктор говорит, значит, это так, – ответил Егор тихо.

Доктор Цербе объяснил, что говорит неспроста. Он может привести в доказательство исторические факты. Все древнейшие культуры возникли у народов, которые употребляли вино. Возьмите Грецию, Рим, Вавилон, Египет, Израиль. Уже древние евреи утверждали, что вино веселит сердце. Не так ли?

– Не знаю. – Егору не понравилось, что разговор переключился на евреев. – Я этим не интересуюсь.

– Очень жаль, Георг, очень жаль, – укорил его доктор Цербе. – Еврейская культура – одна из величайших в мире. Я хоть и поклонник Афин и Рима, но не могу игнорировать Иерусалим, как делают по незнанию некоторые невежды.

Он беспрестанно подливал вино. У Егора кружилась голова, но на душе было легко, заботы позабылись. А доктор Цербе все говорил, демонстрируя свою ученость. Он переместился на диван и предложил Егору сесть рядом. Служанка принесла кофе. Доктор Цербе велел поставить чашки на маленький столик возле дивана и вдруг начал декламировать собственные стихи.

– Ну как, мой юный друг? – спросил он, прочитав несколько стихотворений.

– Я не из тех, кто может судить, – ответил польщенный Егор, – но мне кажется, это прекрасно.

Лицо доктора Цербе порозовело, глаза заблестели.

– Спасибо, милый, – пробормотал он и вдруг, наклонившись, поцеловал Егора в щеку.

Егор быстро стер ладонью слюну, оставленную на щеке вялыми старческими губами. Доктор Цербе заметил его отвращение и побледнел.

– Это чувство отца к сыну, – начал он оправдываться. – Чувство одинокого человека, которого судьба лишила семейного счастья. Надеюсь, мой друг, вы не подумали ничего плохого.

Егор убрал руку от лица.

Доктор Цербе сунул ему в жилетный карман несколько бумажек. Егор попытался протестовать:

– Герр доктор, нет!

– Ни слова! – перебил доктор Цербе. – Я же понимаю, что у вас плохо с деньгами. Вы обидите меня, если не возьмете, мой друг.

Егор действительно был без денег, у него осталось только несколько центов, и он не стал сопротивляться. Доктор Цербе проводил его до двери и попросил заглядывать, если Егору станет одиноко. Он всегда готов поддержать юного друга и морально, и материально.

Одиноко Егору стало очень скоро, и он явился к доктору Цербе за моральной и материальной поддержкой. Он и сам не заметил, как оказался у доктора в услужении.

41

Доктор Карновский волновался только из-за одного экзамена – по английскому языку. Об экзамене по медицине он даже не думал. Ему было смешно, что он, опытный врач, должен сдавать экзамен, как какой-то студент. Он был даже несколько обижен. Как большинство европейских врачей, он был об американской медицине невысокого мнения и досадовал, что ему, знаменитости из-за океана, надо начинать с нуля. Он не знал никого из будущих экзаменаторов, но был уверен, что как врачи они ему в подметки не годятся. Карновский заранее их ненавидел, потому что оказался у них в руках.

А будущие экзаменаторы ненавидели Карновского и вообще всех, кто собирался заниматься медицинской практикой в новой стране.

На трансатлантических рейсах прибывало множество врачей. Поначалу местные медики встречали их с распростертыми объятьями, особенно тех, кто пользовался известностью в своей области. Но когда врачей стало слишком много, отношение к иммигрантам изменилось, и не в лучшую сторону.

Во-первых, новоприбывшие врачи часто смотрели на местных свысока. Во-вторых, они переманивали пациентов. Нередко иммигранты выдавали себя за светил, хотя на самом деле были посредственностями. Взаимная неприязнь росла день ото дня. В клубах, за игрой в бридж или гольф, старожилы изливали друг другу свой гнев на конкурентов. Вперемежку с правдивыми случаями рассказывали всякие небылицы. Особенно этим славился доктор Альберти. У него была репутация лжеца и сплетника, но слушали его охотно, потому что хотели верить его рассказам.

Доктор Альберти вел с конкурентами войну не на жизнь, а на смерть.

Высокий, жилистый, неопределенного возраста, казавшийся то пожилым, то довольно молодым, с редкими волосами, в которых перемешались всевозможные цвета и оттенки, и лицом, в котором можно было разглядеть славянские, германские, латинские и семитские черты, доктор Альберти был заметной фигурой в медицинском мире Манхеттена, хотя никто не знал, кто он такой, когда и откуда приехал. Только старики помнили, что он появился в конце девяностых в самом центре Бауэри и сразу произвел сенсацию. В мужских туалетах ресторанов и баров он развесил объявления со своим портретом – эспаньолка и пенсне на шнурке, – в которых говорилось, что он излечивает венерические болезни за считанные недели, к тому же по очень низкой цене. Его объявления висели даже в туалетах собвея. Пьяницы и бездельники, разрисовывая стены всякой похабщиной, не щадили и портретов доктора Альберти, но толпами шли к бородатому, очкастому врачу, который излечивал венерические болезни за считанные недели. Бродяги, проститутки, матросы, итальянцы, евреи, немцы, ирландцы, китайцы из Чайна-Тауна толкались в грязной приемной. Доктор Альберти так спешил, что даже не стерилизовал инструментов и не мыл рук. Измазанными йодом пальцами он быстро принимал доллары и рассовывал по карманам замызганного халата.