Текст книги "Что такое Израиль"
Автор книги: Исраэль Шамир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)
Глава XXVIII. Русские евреи
Появление огромной русской колонии в Израиле после развала Советского Союза полностью оттеснило предыдущие волны иммиграции из России и республик. Мы, старожилы, были ассимилированы этой новой миллионной динамичной многогранной общиной. Усилилась и связь с Россией. Сегодняшние израильские русские – vodka-orange, странная смесь русского и средиземноморского, жители Острова Крым, часто бывают в России, смотрят русское телевидение, посылают детей в русские детсады и школы, но едят хуммус, голосуют на выборах в кнессет, ходят в клубы. Пока они (мы?) играют небольшую роль в израильской общественной жизни, несмотря на своих парламентариев. Израильтянам удалось маргинализировать русских. Русские не появляются на главных каналах ТВ, не публикуются в главных газетах, но живут себе. Растут и их дети, которым я хочу помочь, помочь пройти по тропе в пустыне, увидеть и понять страну, в которой им жить.
Первой пришла из России волна 1970-х. Выходцы из СССР поселились в новых районах Иерусалима. Эти районы похожи друг на друга: стандартные многоквартирные дома из бетона, облицованные белым иерусалимским камнем, вокруг – асфальт и газоны, стоянки для машин, многорядные дороги, как в любом современном пригороде.
Русским евреям такие дома нравятся. Как-то я возил целый автобус русских евреев из Америки по старым районам Западного Иерусалима, по Тальбие и Слободе. Они фыркали при виде дворцов и вилл Иерусалима и вежливо говорили мне: «Да, у вас с вашим климатом и так жить можно», но многоэтажки пригородов Гило или Маале-Адумим приводили их в восторг. «Вот это современные дома!» – восклицали они. Желание построить себе дом на вершине холма и посадить вокруг виноградник, горящее и поныне в сердце каждого палестинца, им неведомо, что и к лучшему, потому что такому желанию в безземельном Израиле не дано было б осуществиться.
Израильтяне оторваны от земли, но у русских евреев эта оторванность достигает трагического размаха. Прожившие здесь более десяти лет иммигранты никогда не гуляли по зеленым холмам вокруг своих жилмассивов, их дети не бегают по окрестным вади, но играют меж машин на стоянке или в огромных торговых центрах – «каньонах». У большинства нет – или почти нет – друзей-израильтян.
Тем не менее большинство как-то устроилось, работает, зарабатывает, вживается в быт, хотя особенных успехов русская волна не стяжала. Можно сказать, что она осталась непонятой и не поняла Израиля, даже причины приезда русских в Израиль были непонятны израильтянам. А жаль. Мы (мы, ибо к этой волне я причисляю и себя) были совсем неплохи.
Незапальчивая правда третьей волны мало кому известна, даже имя Моисея еврейского исхода из России 1970-х годов практически неведомо. Хотя он сам дошел до Земли обетованной и даже живет в одном из дальних пригородов Иерусалима, его слава не перешла Иордана. Основателем и первым лидером сионистского движения в России 1960-х годов был Давид Хавкин, коренастый, широкоплечий инженер, с широким лицом, короткими, сильными руками, no-nonsense man[34]34
Дельный, трезвый человек (англ.).
[Закрыть], редкой силы воли, но малодуховный, практический, с циничной иронией старого зэка, он оказался нужным человеком на нужном месте. Его выпустили из России осенью 1969 года, первой ласточкой подготовленного им потока 1970-х годов.
Только задним числом можно понять и оценить Давида Хавкина. В сионистском движении и после него не было нехватки в вождях, более субтильных, интеллектуальных, честолюбивых, чем он. Но он был настоящим человеком, способным сочетать работу в подполье с представительством, не забывал о цели и не сбивался на авантюры. Он боролся против робости, господствовавшей среди евреев до него, и против авантюризма, восторжествовавшего после его отъезда.
В его квартире в Москве встречались евреи из всех городов Союза. Евреи Грузии, Украины, Прибалтики у него узнавали друг о друге. Он устраивал маевки у костра, пляски у синагоги на Симхат-Тору[35]35
Симхат-Тора (радость Торы) – еврейский праздник, отмечаемый сразу после Суккота (Кущей). В этот день завершается годичный цикл чтения Торы. – Ред.
[Закрыть], лихо плясал «Жив царь Израиля», похожий на бычка с минойских фресок, организовывал первые коллективные письма, налаживал связь с заграницей. Меня, молодого мальчишку, и он, и его движение безумно увлекли. Я ездил с его поручениями из Риги в Одессу и Киев, из Ленинграда в Минск и Москву, и повсюду меня принимали друзья и соратники по борьбе. Борьба эта была веселая и жизнерадостная, полная надежд, совсем не похожая на отчаяние диссидентского движения, где и пили только «за успех нашего безнадежного дела».
Еврейское дело не казалось безнадежным даже до начала исхода. Веселый дух бурлил вовсю. Мы собирались на Лимане, близ Одессы, на Рижском взморье, в лесах Подмосковья, радостные, как скауты, и приветливые, как кришнаиты. Наше движение обладало всей прелестью религиозной секты и национально-освободительной борьбы, и мне, сыну шестидесятых, это было так же близко, как моим сверстникам, бунтовщикам Парижа и Беркли, – национально-освободительное движение Юго-Восточной Азии и религиозные секты Индии. Нет, конечно, еще ближе – как будто я сам оказался вьетнамцем и индусом, если уж продолжать параллель.
Для человека моего темперамента еврейское дело подходило: оно привлекало осуществимостью, простой и очевидной справедливостью идеи исхода. Так и американские бунтовщики увлеклись национально-освободительными движениями за рубежом, вместо того чтоб бороться с Желтым Дьяволом в его городе.
Советское руководство тех лет отпустило евреев, потому что внутреннее брожение дошло до точки, когда его нельзя было сдержать – надо было либо рубить головы, либо сбросить давление, выпустив желающих. Проще было выпустить желающих. Русские евреи, приехавшие в Израиль, пережили страшное разочарование, и когда в тысячах писем весть об этом дошла до еще не уехавших, движение изменило свой вектор, началась эмиграция в Америку, а за эмиграцию в Америку люди не шли на баррикады. Поэтому власти смогли остановить волну выезда. Евреи не хотели больше ехать в Израиль; они были готовы ехать в Америку, но не рискуя.
Разочарование после приезда в Израиль было неизбежным. Переезд из страны в страну – процесс болезненный, и даже деньги только частично облегчают его. Мы тешили себя иллюзиями, что иммигрант в Израиле окажется среди друзей, «потому что там все евреи». Но в Израиле сложилось крайне замкнутое общество, типичное для страны массовой иммиграции. По сей день восточных евреев израильтяне именуют «новыми иммигрантами», хотя те прибыли в Израиль сразу после Войны за независимость. В израильском обществе для новоприбывших нет иного места, кроме как у подножия общественной пирамиды.
Это не значит, что новый иммигрант не может пробиться к власти, получить хорошую работу или разбогатеть – хоть и нечасто, но такое случается. Социально он навеки останется вне израильского общества, его друзьями будут и впредь только люди вне общества. Как сказал Реймонд Чандлер, «Socially this a tough town to break into. And it is damn dull town if you are on the outside looking in» (В этом городе чужаку не пробиться, а глядеть со стороны – со скуки сдохнешь).
На пути иммигранта из любой страны в Израиле возникает много препон. Одна из них – скрытый комплекс неполноценности израильтян, уживающийся с чувством собственного превосходства. Израильтяне не верят, что человек, который чего-то стоит, может приехать в Израиль. Это касается не только иммигрантов.
Когда «Ла Скала» приезжала на Иерусалимский фестиваль, в газетах писали: наверняка привезут второй состав с третьесортной оперой. Не может быть, чтобы хороший театр приехал в нашу провинцию. Организатор фестиваля, двухметроворостый Авиталь Мосинзон, безумствовал, клялся, что приезжает самая что ни на есть лучшая миланская опера, но ничто не помогло: после выступления «Ла Скалы» газеты писали: а) это был второй состав; б) не та «Ла Скала»; в) все время пели; г) по-непонятному; д) сюжет дурацкий и е) вообще это оказалась опера.
Иммигранты страдают от того же отношения. Не успели приземлиться в Лоде первые самолеты с русскими, как в газете «Гаарец» появилась статья одного из ведущих журналистов: «Приезжающие русские студенты – второй сорт, недоучки, бесталанные и безграмотные». Вслед за этим последовала серия статей, разоблачавших русских инженеров и зубных врачей, грузин любой профессии и прочих иммигрантов. Приезжие страдали от обычных проблем иммиграции: инженеры были вынуждены работать техниками или рабочими, хотя ощущали себя более знающими, чем израильские специалисты. «Нам не нужны инженеры – нам нужны чернорабочие», – сказал один из израильских министров в дни массовой эмиграции из СССР. Государственная помощь, оказываемая из средств американских евреев, только усугубляла эксплуатацию. В смешной книге Эфраима Севелы «Остановите самолет – я слезу» описывается разработанный в те дни метод «одноразовой эксплуатации иммигранта»: капиталист нанимал иммигранта, Еврейское агентство платило ему зарплату, чтобы помочь трудоустроиться, затем, когда выделенные агентством деньги кончались, иммигранта увольняли и брали нового. В более мрачной книге Григория Свирского «Прорыв» описаны приемы объегоривания иммигрантов в научных учреждениях и университетах.
Материально положение русского иммигранта в Израиле было, объективно говоря, не хуже, чем у его кузена, поехавшего в Америку. «Это я, Эдичка» Эдуарда Лимонова и «Новый американец» Аркадия Львова – два блестящих произведения, описавших ужас иммиграции на столь различных примерах, поэта и торгаша, – позволяют понять, что и в Америке иммигранту приходилось нелегко.
Но морально иммигранту в Израиле было куда тяжелее. Пока только шли разговоры об иммиграции, положение «русского» оставалось совсем неплохим. Мне повезло: я приехал в страну Израиля в 1969 году, до начала массовой иммиграции, и меня чудесно принимали все и повсюду. Прием был таким лучезарным, что мне захотелось что-нибудь сделать для этой гостеприимной страны. Так я оказался в армии, куда поначалу иммигрантов не тянули. И тут началась массовая иммиграция, внезапно сменившая теплый прием на всеобщую ненависть.
Однажды я возвращался на попутных домой, в Иерусалим, из темного бункера с передовой линии Голанских высот, молодой солдат, безумно гордившийся своими красными высокими ботинками парашютиста. Первый же остановившийся шофер уловил мой несмываемый русский акцент. «Русский? – сказал он. – Заграбастал виллу и „вольво"? Живете за наш счет? Кровь нашу пьете! У нас ничего нет, а вам всё дают!» Чего скрывать, это был страшный шок для меня. В моей родной Сибири я не ощущал антисемитизма и не привык с детства, как другие, к этому страшному, уничтожающему, обобщающему «вы»: «Вам все дают, вы пьете нашу кровь». Но мягкая посадка по приезде смягчила для меня этот шок. Для прибывших в те дни, в 1971 году, посадка выдалась штормовой – в ярый шторм ненависти.
Вообще угодить в волну иммиграции мало приятного. Хорошо быть иностранцем в стране, где иностранцев немного; не дай бог оказаться алжирцем во Франции или турком в Голландии. Приехал бы Данте Алигьери в Америку начала XX века, американцы отнеслись бы к нему как к еще одному «даго», который в лучшем случае откроет пиццерию.
Но за ужасным приемом, который оказали русским иммигрантам в 1970-х годах, скрывались дополнительные, специфические причины. Приход гребня русской волны совпал с пробуждением восточного еврейства, которое началось с демонстрации «Черных пантер» и привело к власти Ликуд. Радость, с которой израильтяне встречали первых русских иммигрантов, живо напомнила восточным евреям о том, как принимали их самих – с палатками и порошком ДДТ от вшей и, уж конечно, без особой радости, отдавая неприятный долг, который платишь поневоле. Когда восточные евреи жаловались на свое положение в обществе, им говорили: «Вы приехали позже». Но прием, оказанный русским, показал им, что не в этом дело. Русские, прибывшие после них, не займут их места в самом низу. Они, восточные евреи, обречены оставаться на дне общества.
Возник миф «привилегий для русских иммигрантов». Вокруг этих мнимых привилегий поднялась свистопляска. Первыми ее подняли восточные евреи, выдвинувшие лозунг: «Если бы Гришу Фейгина звали Абузагло…» Но дело было не только в материальных преимуществах. Восточные евреи составляют около 10 % всех евреев мира, но около 50 % всех евреев Израиля. Появление русских угрожало нарушить этот баланс, свести восточную общину до уровня экзотического меньшинства, какой она представлялась в начале XX века. Волна выезда евреев из СССР 1970-х годов пришлась на период недолгого благоденствия Израиля, который закончился войной 1973 года. Новоприбывшие воспринимались не как товарищи в общем строительстве, но как конкуренты, посягающие на жирный кусок. Русские евреи конкурировали с восточными как получатели льгот и благ, они конкурировали с европейскими евреями, израильтянами, из-за работы. Поэтому вскоре наша волна оказалась меж двух огней. Свободная пресса Израиля, печатающая, как и вообще пресса свободного мира, то, что хочет увидеть читатель, соревновалась в подборе антирусских материалов. Не было дня, чтоб в газетах не появлялось шапки вроде: «Еще один русский жулик» или «Они звери!».
Когда не случалось новых событий, газеты печатали интервью со школьниками, пенсионерами, инженерами, врачами, и все спорили только о том, как бы прищучить русских иммигрантов, чтоб тем не жилось так вольготно.
В 1975 году я работал бульдозеристом на трассе в Северном Синае. Почти все рабочие, за исключением трех бульдозеристов-«израильтян», были восточными евреями. При каждом бульдозере служил юный бедуин – подавал чай и кофе, заливал масло и делал прочие полезные вещи по мелочам. Молодые бульдозеристы из городков развития издевались над юными бедуинами как могли. Со старыми бедуинами они тоже разговаривали пренебрежительно, свысока – как французские сержанты с туарегами. Для меня это был первый – или почти первый – прямой контакт со «вторым Израилем», первое испытание этнической ненавистью (ну, не могу же я назвать отношение восточных евреев ко мне антисемитизмом?). Я сам дал повод для вспышки ненависти, когда неосторожно сказал, что бедуины никого не хуже. Я не ожидал, что это будет воспринято так: для него бедуины лучше сефардов! Через неделю-другую один из них попытался задавить меня во время перерыва бульдозером. Впрочем, «израильское» меньшинство – три бульдозериста-сабры – видели во мне чужака. Для них в мире не было чистой дихотомии «мы – они». Они видели мир состоящим из разных этнических групп: израильтян, бедуинов, палестинцев-феллахов, сефардов, марроканцев, румын, русских. Им и в голову не приходило защитить «русского» от «марроканцев» или наоборот. Не знаю, кто им был ближе – уроженец Димоны или Новосибирска.
Израильтяне и восточные евреи на появление иммигрантов реагируют в принципе одинаково – так же, как французы, немцы, швейцарцы, – проникаются ненавистью к непрошеным гостям, если те не ограничиваются чисткой сортиров. Такое поведение свойственно всем еврейским общинам в мире. В любом городе и стране, где мне приходилось столкнуться с местным евреем, раньше или позже я слышал: «Вы, надеюсь, не собираетесь здесь поселиться? Тут и так много евреев, и антисемитизм растет».
Затем начался «отсев». Получившие по письмам из Израиля достаточное впечатление об ожидающем их приеме русские евреи стали ехать в Америку. Израильтяне были потрясены, как Саймон Легри – бегством негритянки. Они-то собирались еще немало лет обсуждать пороки и изъяны русских евреев, хлопать их по плечу и говорить: «Будет хорошо! А пока нам нужны чернорабочие!», измышлять тонкие методы дискриминации русских по сравнению со считанными иммигрантами из свободного мира, и всё это в полной уверенности, что жертве некуда деться. И вдруг жертва вырвалась из силка.
Что-то похожее описывает Сергей Есенин в «Пугачеве», когда царский генерал требует у казаков догнать и воротить калмыков, навостривших лыжи. Они отвечают: «Хорошо, что от наших околиц он без боли сумел повернуть». Я порадовался, когда Иосиф Бродский поехал в Америку: в Израиле тех лет его ожидали бы только унижения. Не будучи членом советского Союза писателей, он, бедняга, даже пособия по безработице не получил бы. После этого израильское правительство стало вести борьбу за тела «прямиков» (так назывались советские евреи, ехавшие прямиком в Америку, а не в Израиль), стараясь закрыть для них путь в Америку или любую другую страну. Из этих планов ничего не получилось, и через несколько лет почти весь поток евреев из России пошел в Америку.
Большого успеха русские иммигранты 1970-х годов в Израиле не снискали. Укоренившееся население «первого Израиля» не собиралось пропускать вновь прибывших вперед и вверх. Израиль оказался страной, где даже русские евреи не сумели удовлетворить свои амбиции; страной, куда можно приехать, где можно устроиться, выжить, прожить жизнь, но не страной, где растут.
Из моей волны 1970-х годов упомяну несколько интересных имен. Юрий Милославский, лучший израильско-русский прозаик (уехал в Америку), Анри Волохонский и Леонид Гиршович (уехали в Германию), Давид Маркиш, Майя Каганская, талантливая, но безумная эссеистка, автор замечательной книги «Десятый голод» Эли Люксембург, Владимир Фромер, поэты Михаил Генделев, Савелий Гринберг, Александр Верник, Владимир Глозман. Из художников и скульпторов стоит упомянуть Михаила Гробмана, Иосифа Якерсона, Иру и Яна Рейхваргер (Раухвергер), Аарона Априля, Эдуарда Левина, Александра Окуня, Валерия Шора, Бориса Юхвица и других. Хореограф Александр Лифшиц организовал свой балет. Из кинорежиссеров моей волны остался в Израиле только Михаил Калик. Виктор Норд, Илья Габай, Слава Цукерман («Жидкое небо») работали в Израиле, пока не уехали в Америку.
Большинство русских иммигрантов опасается палестинцев. Впрочем, это черта новых приезжих на Востоке. Описывая общество крестоносцев, Рансимен пишет: «Со старыми крестоносцами можно было договориться, только новоприбывшие с Запада мешали возникновению дружбы. Иммигранты, приехавшие воевать за торжество креста, с их нетерпимостью и грубостью, постоянно подрывали политику государства крестоносцев по отношению к арабам». Новые иммигранты наших дней, как и тысячу лет назад, видят в местном сарацине врага.
Новые иммигранты столкнулись с враждебностью – или в лучшем случае равнодушием – израильского общества и инстинктивно стали искать общий знаменатель, что-нибудь объединяющее их с израильтянами. Общий знаменатель израильского общества – это не позитивные ценности, но ненависть, ненависть к арабам.
К левым русские не могли прийти, потому что левые партии представляют и объединяют «израильтян», коренное, зажиточное еврейское население. Прием в левые партии завершен в 1948 году. Может быть, поэтому левые в Израиле – это вымирающие динозавры.
Не могла не повлиять на русских и общая фашизация страны. Ведь фашизм возникает в обществе, лишенном подлинных корней, в условиях нарушения органической ткани социума. Пока существовало реальное германское общество, немцы были далеки от всегерманского национализма. Когда ткань общества была повреждена, они стали искать в национализме и в германском мифе панацею, способ восстановления повреждений. Стоит ли говорить, что эта панацея мнимая?
У патриотизма и национализма есть альтернатива, прекрасно сочетающаяся с гуманизмом, – любовь не к воображаемой общей родине, России ли, Америке, Франции, Ирландии, Палестине, но к реальной Матере, Йокнапатофе, Оку, Дублину, Джифне. Человек, думающий о конкретных селах и конкретных людях, а не о всенациональных абстракциях, никогда не стал бы оправдывать изгнание палестинцев, потому что увидел бы, что речь идет об изгнании обычного, немифологического Ахмеда из обычной, немифологической Тантуры.
Местное существует, в отличие от общего абстракта. Именно в нем, а не в национальной историософии заключается альтернатива отчуждающему и нивелирующему влиянию века. Ничего хорошего не получается в наши дни из попыток мифологизировать страну и народ: ни в попытках воскрешения Римской империи при дуче, ни в рифмах «Россия – Мессия», ни в наших, израильских, усилиях реализовать с помощью автоматов и грузовиков пророчества Исайи и Амоса. Но я спорю с мифологизаторами не от имени великого космополитического всемирного целого и единой семьи народов, но во имя отдельности людей и сел. Поэтому я предпочитаю «местного» Фолкнера всеамериканскому Рэмбо, «местного» Распутина – всероссийскому Солженицыну, «местного» крестьянина Иудейских гор, творящего оливковое масло, – всеизраильскому патриоту из поселения.
Национализм торжествует именно тогда, когда погибает подлинное, местное ощущение человека, когда ослабевают его связи с Тосканой, Рязанью, Текоа. Тогда ему нужны идеалы Италии, России, Израиля.
Из жизни русских эмигрантов исчез конкретный, местный элемент: эмигранты оказались патриотами страны, не будучи патриотами своего села, города, поселка, проще говоря, стали патриотами без корней. Ведь недаром Одиссей тосковал не по Элладе, а только по родной Итаке.
Ликвидация корней была предсказуемым результатом массовой пересадки целых общин. Что-то ушло с переездом, и это «что-то» невосстановимо. Сионистское движение не фактор иммиграции. Евреи приезжают в Израиль лишь при отсутствии выбора. Иммиграция не принесла людям счастья. Изгнание 1948 года было затеяно в расчете на огромные волны иммиграции, но прошедшие с тех пор годы доказали: еврейские массы не хотят иммигрировать в Израиль. Всегда были и будут единицы, приезжающие сюда, в Землю обетованную, по любви, но эта «капельная иммиграция» легко ассимилируется и не требует массовых решений. Если бы израильское правительство не старалось ввезти евреев в страну, но лишь разрешало бы свободный въезд желающим, навряд ли на сей день в Израиле насчитывалось бы больше полутора миллионов евреев, для которых хватило бы места в границах раздела, предусмотренных резолюцией ООН 1947 года или планом Бернадота, без вытеснения палестинцев. Но история идет своим ходом, и люди не всегда поступают разумно и наилучшим образом. Возвратить status quo ante, прежнее положение вещей, полностью малореально, хотя кое-что особо гнусное можно и нужно исправить. А на будущее – достаточно разрешить (не поощрять!) свободный въезд евреев и палестинцев в Святую землю в надежде, что естественная миграция приведет население страны в соответствие с ее производительными силами.
Массовая эмиграция из России в 1990-х годах также была организована извне. Пускали слухи о близящихся погромах, о предстоящей голодной зиме. Потенциальные эмигранты хотели уехать в Америку, но под давлением «израильского лобби» США захлопнули перед ними дверь, и эмигранты хлынули в Израиль. «Израильтяне» попытались поступить с ними так же, как с их предшественниками: деклассировать, разобщить, деморализовать и отрядить на черные работы. Однако русские не сгинули. Они создали мощную общину, насчитывающую около миллиона человек и ставшую заметной силой.
В Бат-Яме до приезда русских был один книжный магазин, он же «Канцтовары». Сегодня их десятки. Театр «Гешер» Евгения Арье, где играет блистательная Евгения Додина, лучший в стране. Александр Гольдштейн писал (до своей преждевременной смерти) замечательную прозу, а журнал «Зеркало» под редакцией Ирины Врубель-Голубкиной стал одним из лучших современных русских «толстых» журналов. Среди его открытий – крутая проза Моисея Винокура. Появился русский телевизионный канал, выходит десяток газет, из которых упомянем «Глобус» и «Вести», возникла плеяда русских журналистов: Лев Авенайс, Наташа Мозговая, Виктория и Аарон Мунблит, Иосиф Шагал, Аркан Карив, Яков Шаус, Петр Люкимсон, Эмиль Шлеймович и многие другие. Сергей Баландин написал глубокую книгу «Пятое Евангелие» о христианских святых местах. Михаил Дорфман, когда-то защищавший русских детей от травли в израильских школах, стал много и хорошо писать, уехав в Нью-Йорк. Александр Этерман и Алла Никонова заметны в Интернете.
Несмотря на культурный потенциал русских, они не смогли прорваться в большую политику или в СМИ. В израильских газетах и на телевидении нет ни русских, ни палестинцев. В политике первые успехи русских были нейтрализованы традиционными элитами. Поэтому русская община становится все более автономной, более связанной с Россией.
Подлинные интересы русских в Израиле требуют создания единого демократического государства на всей территории Палестины, где они смогли бы занять достойное место. Возникли и русские организации (Славянский союз и другие), стремящиеся установить тесные и дружественные отношения с палестинцами.
Для русских проще стать русскими палестинцами, нежели израильтянами. Чтобы быть израильтянином, надо быть евреем во всех смыслах. Чтобы быть палестинцем, достаточно любить эту землю, с ее реальной многовековой историей, с ее замечательным народом. При этом можно говорить по-русски и не стыдиться русских и еврейских корней. Вместе с палестинцами русские смогут спасти Святую землю. Оставаясь в обозе «израильтян», они обречены. Поставщики пушечного мяса и дешевой рабочей силы, они неизбежно пострадают, когда – и если – «израильтяне» договорятся с палестинцами.
Признаки этого уже видны: все чаще в израильских СМИ вырисовывается образ жестокого русского или друза, плохо обращающегося с палестинцами, и в противовес ему – мягкого и доброго ашкеназа из Тель-Авива. Палестинцы заметили этот поворот и тоже зачастую пишут о «русских солдатах», измывающихся над ними.
В 1066 году, рассказывает Хорхе Луис Борхес в книге «Скромность истории» (1952), ссылаясь на исландского скальда Снорри Стурлусона («Круг земной» 10:92), брат английского короля Харальда, ярл Тости, захватил Йорк и стремился покорить королевство. Его союзником был (воспетый А. К. Толстым) Харальд Хардрада (Харальд Суровый), зять Ярослава Киевского. Король послал своего представителя к мятежному брату, и между ними состоялся такой диалог:
– Твой брат предлагает тебе прощение и треть королевства.
– А если я соглашусь, что получит мой союзник Харальд Хардрада? – спросил Тости.
– И его не позабудут, – отвечал посол, – ему дадут шесть футов английской земли, а если он и впрямь такого высокого роста, набавят еще один.
Русские, как и друзы, могут еще оказаться на месте Харальда, если не побеспокоятся о себе вовремя.
