Текст книги "Что такое Израиль"
Автор книги: Исраэль Шамир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 36 страниц)
У въезда в город стоит триумфальная арка с тремя разрезанными гранатами – каламбур в камне, основанный на народной этимологии, которая производит имя города от названия этих плодов. Арку построили при Карле V, но гранат – Гранаду – рассекли католические короли Изабелла и Фердинанд (изображение треснувшего граната вошло в их герб) в тот же роковой год 1492-й, то есть без малого через 800 лет после прихода сюда ислама и мавританской культуры. Иными словами, в эмирате Гранады не было никого, кто воспринял бы это завоевание как освобождение, и во всей Испании не было людей, способных претендовать на земли Гранады. Эмиры Гранады старались жить в мире с христианскими владыками, и даже послали им на помощь отряд, когда христиане вели войну с мусульманами Севильи. Последняя династия эмирата Гранады была основана ибн эль-Ахмаром за 250 лет до падения города, а закончилась она на Боабдиле (Мухаммаде XI), прозванном Эль-Чико, Малютка.
Именно в Гранаде-Карнате мавритано-испанская культура достигла апогея, декадентского, перезрелого, сладкого. Главный памятник ее – Альгамбра (эль-Кала эль-Хамра), Красный форт. Вашингтон Ирвинг нашел этот дворец-крепость в полуразрушенном состоянии, она потрясла его, и он обратил внимание испанцев на гибнущую красу. Испанцев начала XIX века Альгамбра интересовала так же мало, как сегодняшних израильских поселенцев – ближайшая гробница шейха. Сегодня они посещают дворец – как Лувр или другую иностранную диковинку. Ведь у цивилизации Гранады не было преемниц. Альгамбра не похожа по стилю на Мескиту, мечеть Кордовы. В Кордове еще доминировало влияние сирийско-палестинского стиля, прежней метрополии Омейядов. Гранада – чистое порождение мавританского стиля, как дворцы Марокко. Снаружи она довольно проста – мавританские правители старались «во избежание сглаза» не выставлять богатство напоказ. По декадентскому дворцу Альгамбры удивительно хорошо гулять. Надо только железной рукой отклонить предложения местных гидов, «малосведущих, чрезмерно болтливых, куда-то торопящихся и постоянно ссылающихся на Вашингтона Ирвинга», как сказал У. Кларк в 1849 году.
Любой зал и двор Альгамбры – подлинный перл. Зал Посланников – Салон де Эмбахадорес – высокий, со сводом-куполом, напоминает севильский, но еще более элегантен, и вид из окон лучше. Севильский Алькасар стоит на ровном месте, а Карната – на вершине холма, так что из окон дворца видны зеленые сады внизу и снежная гряда Сьерра-Невады на недалеком горизонте. [После полудня я окунался в купальню эмиров Гранады, полную чистой проточной воды, – в жар сиесты туристов мало и можно рискнуть. Прекраснее всего дворики и сады Альгамбры. Патио де лос Аррайянес, с его прудом, обрамленным колоннами, в котором ловишь отражение дворца, как у Тадж-Махала, и нишами, где с потолка свисают искусственные сосульки-сталактиты, вырезанные из камня – для прохлады. Патио де лос Леонес, с его симметрией и фонтаном, окруженным львами. Невероятные сады Хенералифе (Джаннат эль-Ариф), где фонтанов, бьющих струй – целые ряды. Как и всюду в мавританской Испании, как во дворце Галианы, сады – часть дома, может самая важная его часть.]
Королевский зал – Сала де лос Рейес – интересен своими совершенно европейскими фресками на потолке в нишах. Они были, видимо, выполнены итальянским художником, изобразившим (вопреки запрету ислама) людей: воинов, охотников, любовников. Правители Гранады сознавали, что королевство их оторвано от Магриба и прочего мусульманского мира, что им придется жить в христианском окружении. Видимо, мавры Гранады были готовы европеизироваться. Христианское влияние чувствуется не только в потолочных росписях. Узоры и форма сводов обнаруживают влияние готического Толедского собора, этого самого немавританского здания Кастилии. И тут напрашивается аналогия с крестоносцами Акки: их маленькое королевство смогло вписаться в картину Ближнего Востока, дружило с мусульманскими соседями и поддавалось их влиянию. Но железный упрямец султан Бейбарс, мусульманский эквивалент Изабеллы и Фердинанда, все же стер крохотное христианское королевство с карты Палестины и превратил все Побережье в пустыню.
Католические короли взяли Гранаду почти без боя. Созерцая предзакатную роскошь дворца, понимаешь, что обитателям утонченной и изнеженной Карнаты было не до войн. Она была обречена в любом случае. Если бы маврам удалось призвать на помощь суровых единоверцев из пустынь Магриба, их культура рухнула бы или, по крайней мере, заглохла на долгое время. По договору маврам были отданы долины Альпухары, лежащие между двумя горными грядами, Сьеррой-Невадой и Сьеррой-Контравьесой. Если вся Андалусия печальна, то Альпухара печальна трижды. Ключи бьют в складках гор, и немногие потомки мавров останавливаются у них напиться и напоить своих мулов. Городки и деревни все еще прекрасны. Альпухара, для меня по крайней мере, самое прекрасное и трогательное место во всей Испании. Тут растут многочисленные смоковницы, зреет виноград, благоухают лимонные рощи. Но и здесь чувствуется, что люди, создавшие долину, ее хозяйство, исчезли.
Стремительность завоевания была такова, что через семь лет после взятия Карнаты мавров Альпухары поставили перед выбором: немедленное крещение или изгнание. Но и крещение не помогло. В 1570 году потомки мавров были рассеяны по Испании, а в 1609-м крещеных мавров – морисков – изгнали. Насколько гуманнее были русские! Они не обижали завоеванных татар и евреев, не изгоняли, не заставляли, но позволяли креститься. До завоевания Гранада с двумястами тысячами человек населения была одним из самых важных городов Западной Европы, после изгнания она зачахла и стала дальним провинциальным местечком.
Судя по описаниям современников и сохранившимся сооружениям, сельское хозяйство Андалусии при маврах достигло невероятного развития. Мавры принесли сюда водяное колесо, разработали источники, выкопали каналы для орошения и вели образцовое горное сельское хозяйство, напоминающее палестинское, но с той существенной разницей, что в Андалусии больше воды. Завоеватели-христиане презирали занятия сельским хозяйством и торговлей, которые считались уделом мавров или евреев, в то время как христианину пристало быть воином или священником. Неудивительно, что с изгнанием мавров сельское хозяйство Испании пришло в упадок. Следы былого расцвета наиболее заметны в Альпухаре, где мавры задержались дольше всего.
Я пришел в Альпухару через горы, перевалив через снежный хребет Сьерры-Невады, самых высоких гор Испании. Где-то в этих горах король Боабдил бросил последний взгляд на оставленную, утерянную Гранаду, испустил ultimo suspiro de того (последний вздох мавра, как называется это место) и зарыдал. По преданию, мать сказала ему: не оплакивай, как женщина, то, что не смог защитить, как мужчина. Филипп Гдалья написал в 1920-х годах книгу «Что было бы, если мавры победили в 1491 году». Он считает, что Гранада смогла бы устоять и стала бы великим центром наук и культуры, даже получила бы в 1920 году от Лиги Наций мандат на управление Испанией. Возможно, мир, в котором крестоносцы оставались бы в Акке, а мавры – в Гранаде, оказался бы лучше того, что возник в результате бескомпромиссной конфронтации.
Если погода хорошая, можно пересечь горы и на машине. Хорошая дорога ведет к Парадор Насиональ де Сьерра-Невада (отелю классу люкс «Насиональ»), дорога похуже – к перевалу Велета. Двигаясь оттуда, проще всего пересечь котловину около пика Велета и оказаться на горных лугах, круто спускающихся к гидростанции, откуда тропа ведет к селу Пампанейра, уже в Альпухаре. Название «Пампанейра» указывает на то, что жители села пришли с дальнего северо-запада Испании, из Галисии. После изгнания мавров власти поселили тут колонистов из христианских областей страны.
В Пампанейре, на площади, бьет родник с красивым сабилом, но видно, что старые поливные методы земледелия больше не используются. Однако окончательное доказательство тому, что изгнание мавров убило душу Андалусии, можно найти на побережье, на Солнечном берегу, Коста-дель-Соль. Это сотни километров тесно стоящих многоэтажных зданий и бетонных вилл, забитые ларьками для гамбургеров, сосисок, кислой капусты, пива, пожалуй, самые удручающие километры на всем Средиземноморском побережье. Коста-дель-Соль принадлежит англичанам, немцам, голландцам – жителям Северной Европы, у которых нет своего теплого моря.
Северяне побогаче купили себе виллы и аппартаменты, те, что победнее, приезжают сюда тысячами и сотнями тысяч полежать на горячем песке у моря, погреть промерзшие тела. Коста-дель-Соль – пластмассовое место, бесконечная полоса отчуждения, no man's land.
Туристы Коста-дель-Соль не покидают его. Их не интересует ни Андалусия, ни Испания в целом. И ничего испанского в Коста-дель-Соль нет. Зато в городках его открыты сотни дискотек, ресторанов с иноземной кухней сообразно вкусам туристов, короче, идет приморская курортная жизнь. Даже городки подальше от побережья, вроде Михаса, которые еще в 1960-е годы считались «очаровательными деревушками», превратились в типичные туристские ловушки, усеянные сувенирными лавками.
Приморский туризм, по-моему, самый отвратительный: уже в силу простоты он неизбежно оборачивается сверхэксплуатацией побережья и уничтожает его. Десять атомных бомб не смогли бы разрушить Коста-дель-Соль так основательно, как «прогресс» и «развитие». И это еще одно последствие происшедшего без малого 500 лет назад изгнания мавров. У земли не было хозяина, который бы ее защитил. Ведь юг Франции, побережье Италии и Греции, хоть и пострадали от туризма, все же остались частью Франции, Италии, Греции. Но бесхозная, завоеванная мечом Андалусия по сей день не нашла себя.
Выселенные мавры, пережившие травму изгнания, не смогли воссоздать своей культуры в Магрибе – они расточили свой культурный потенциал в Кордове и Гранаде. Испанцы, разрушив мавританскую культуру, в конце концов превратили собственную страну в отсталые задворки Западной Европы. Интересно, что переселенные 500 лет назад в Гранаду и Севилью северяне активно поддерживали фашистский режим Франко и отличились жестокостью в расправах с республиканцами.
Заметим, что первая фаза Реконкисты не нанесла большого ущерба Испании и испанцам. Когда Толедо перешел в руки христианских королей через три с половиной века после победы ислама, город не зачах, но продолжал развиваться, и лишь немногие мусульмане бежали на юг. В атмосфере терпимости и рыцарственности войны между севером и югом не были тотальными, и хотя города и села меняли суверенов, население относилось к этому спокойно. И здесь изгнание и стремление к единообразию, а не политическая трансформация оказались губительными – по крайней мере, вплоть до наступления на последние мавританские анклавы в Андалусии, где, возможно, и политический захват без изгнания мог бы обернуться катастрофой.
Израильтянину и палестинцу урок Испании должен быть ясен: изгнание масс населения губит страну не на годы – на века, и прибранные к рукам богатства изгнанников оборачиваются проклятием. Борьба с чужой культурой легко перетекает в разрушение культуры собственной, и угнетение этнического меньшинства способно лишить свобод большинство.
Глава XXVII. Восточные евреи заполняют вакуум
Вопреки расхожим представлениям, евреи НЕ одна большая дружная семья. Разные еврейские общины всегда были на ножах друг с другом. Когда мой литовский (еврейский) прапрадед взял себе польскую (еврейскую) жену, его семья надела траур. Немецкие евреи – они называли себя ашкенази, обыгрывая стих Библии, – боролись против польских евреев в Варшаве, против итальянских – в Ливорно, против иракских – в Бомбее, и все боролись против всех в Америке. В XIX веке ашкеназы уже занимали доминирующие позиции в США и Англии, Германии и Франции.
Восточными евреями (Ostjuden) тогда называли евреев Польши, Украины, Литвы и России. Немецкие евреи относились к ним с пренебрежением, смешанным с ужасом, и представляли их себе как нечто немытое, рвущееся из дикой Азии в цивилизованную Европу, да еще и называющееся евреями. Позор да и только! Ведь немцы могут подумать, что и мы, немцы Моисеева закона, такие же! Глядя на них, можно понять антисемитов. Восточные евреи – наши деды – скрипели зубами, злились, запоминали.
За все обиды они потом отыгрались в Палестине на евреях арабских стран. Им наши деды передали малопочетный титул «восточных евреев», а себе взяли гордое звание «ашкеназов». Старые стереотипы они импортировали полностью. Теперь немытыми стали евреи Ирака и Марокко, и уже они позорили гордое звание еврея. Израиль – страна, где сбываются мечты: у нас Рабинович из Жмеринки становится русским, а Янкель из Лодзи – ашкеназом. В нашей книге мы следуем израильской терминологии и под восточными евреями имеем в виду туземные еврейские общины стран Востока, а под ашкеназами – евреев Восточной Европы.
Восточные евреи составляли – и составляют – около 10 % всех евреев мира. До середины XIX века в Палестине не было других евреев, затем стали появляться евреи Восточной Европы, и все же до начала сионистской иммиграции восточные евреи оставались в большинстве. Затем их доля стала падать, и в 1948 году на них приходилось 10 % всего еврейского населения страны. Но после изгнания палестинцев правительство Бен-Гуриона нуждалось в людях – не так для работы в народном хозяйстве, которое не могло занять столько человек, как для создания еврейского большинства в стране. Других желающих не было. Западноевропейские и американские евреи не стремились в Землю обетованную, не сулившую ни работы, ни заработка. Советские евреи не могли выехать из СССР. Поэтому сионисты организовали массовую иммиграцию из стран Востока, в основном из Ирака (130 тысяч) и Марокко (260 тысяч).
Правительство могло бы дать восточным евреям землю, попробовать создать новое крестьянство вместо изгнанного в 1948 году. Но большинство приезжих, городские жители, к земле не стремились. Для восточных иммигрантов возвели сначала бараки в маабарот (лагерях беженцев), а потом многоквартирные блочно-бетонные дома. Их традиции осуждались, как «варварские», патриархальные семейные отношения пошли на слом, восточные евреи были радикально освобождены от их культурного наследия. «Не позор быть марокканцем, – говорили ашкеназы и добавляли: – Но и большой чести в этом нет».
Многие из восточных иммигрантов стали мелкими торговцами на базарах. Другие работали на полях и заводах кибуцев, располагавших деньгами, кредитами, техникой, землей. Так традиционный антагонизм между восточными и ашкеназскими общинами приобрел новые основания.
Помню, как меня когда-то удивило, что восточные евреи не считают себя израильтянами. Я работал тогда на винограднике кибуца Эйн-Гев, в долине Кинерета. Ранним утром староста-мухтар привозил в Эйн-Гев десятки женщин из Тиверии и окрестных городков на уборку винограда. Здоровые, смуглые, немолодые и некрасивые, все до одной еврейки из стран Востока, они говорили между собой по-арабски, и мухтар был единственным посредником между ними и кибуцниками – выходцами из Восточной Европы и их детьми. Женщины снимали виноград с лоз, клали гроздья в ящики, а кибуцники ставили ящики на подводу. Затем я приторачивал свой допотопный трактор к подводе и вез виноград в Цемах, на перекресток дорог, ведущих на Бейт-Шеан, Тиверию, Эль-Хамму и Курси, – там раньше стояла арабская деревня Саммак, а теперь – районный кибуцный завод по упаковке винограда.
Дорога Цемах – Эйн-Гев, узкая, неровная, тогда единственная вела на Голанское плато, по ней то и дело шли наверх грузовики. Они противно гудели, требуя, чтоб я освободил дорогу. С точки зрения правил дорожного движения они были правы, но если бы я то и дело съезжал на обочину, привез бы в Цемах виноградный сок вместо спелых гроздьев. Поэтому весь день я вел нескончаемую бескровную дуэль с шоферами грузовиков: кто первым свернет с дороги. В пору уборки винограда температуры у Кинерета легко заходят за 40 градусов. У трактора не было ни крыши, ни навеса, ни кабины, поэтому я гонял в одних шортах и сомбреро и загорел дочерна. Женщины спрашивали меня: Миэйзо ада ата? («Какого ты роду-племени?») – и предлагали выбор: марокканец, ливиец, румын или израильтянин. Русских в Израиле тогда еще почти не было, а израильтянами эти женщины называли выросших в Израиле детей европейских – ашкеназских – евреев. Когда я говорил им, что они и их дети тоже израильтяне, женщины с сомнением в голосе соглашались: «Да, но…» С годами это ощущение – что ни сами восточные евреи, ни их дети не станут израильтянами – крепло, в особенности в городках развития – черте оседлости восточного еврейства. Амос Оз, «израильтянин», как сказали бы сборщицы винограда из Эйн-Гева, описал, как я уже говорил, в одном из очерков своей книги «В стране Израиля» визит в такой неразвивающийся городок Бейт-Шемеш.
Там он столкнулся с безумной, животной ненавистью к ашкеназам. Молодые восточные евреи говорили с Озом как с врагом. По восточному обычаю даже врагу, если он приезжает в гости, не перерезают горло, а предлагают кофе, но вражды это не отменяет. Они рассказали ему свою версию истории: ашкеназы привезли их родителей насильно в страну Израиля, чтобы эксплуатировать, выжимать из них пот, использовать на черных работах. Затем пришла Шестидневная война 1967 года и освободила их: появились арабы, более дешевая рабочая сила, и надобность в эксплуатации восточных евреев исчезла. Потому теперь ашкеназы требуют отдать арабские земли арабам – чтобы снова эксплуатировать восточных евреев.
О том, как организовали «ввоз» восточных евреев, рассказывает Том Сегев в своей книге «1949»:
Израиль делал все, чтобы иракские евреи не смогли остаться в Ираке, чтобы они опротивели местному населению. Этой цели служила шумная кампания против Ирака и его представителей за рубежом. Хотя израильские руководители прекрасно знали, что ничего подобного не происходит, они распространяли слухи о массовых казнях евреев в Багдаде, устраивали демонстрации перед представительствами ООН и перед иракскими посольствами, угрожали погромами арабского населения Палестины. В результате парламент Ирака принял решение об изгнании иракских евреев. Уже после этого произошел взрыв в багдадской синагоге, в чем упорно обвиняли агентов израильского «Моссада». И хотя это обвинение доказано не было, сам факт его выдвижения указывает, что иракские евреи считали подобное вполне возможным.
Сегев не прав в одном: причастность сионистов к взрывам в синагогах Багдада была доказана в судах. Иегуда Таджар, эмиссар из Тель-Авива, был арестован в Багдаде – его узнал палестинский беженец, – и Таджар сознался, что его группа организовала взрывы. Через 10 лет он вернулся в Израиль и подтвердил свой рассказ. Книга другого иракского еврея, Наима Гилади, содержит подробности деятельности группы «Движение», подложившей бомбы. Рассказы очевидцев и участников терактов были опубликованы израильским независимым еженедельником «Ха-Олам ха-Зе» и изданием движения «Черные пантеры» в 1972 году.
Ближневосточный корреспондент английской газеты «Гардиан» Дэвид Херст в книге «Ружье и оливковая ветвь» описывает:
Массовая иммиграция евреев из Ирака была вызвана тремя возрастающей мощности взрывами в синагогах Багдада. Со временем выяснилось, что взрывы были произведены агентами израильской разведки. Другим мощным фактором послужили беспрерывные сообщения в американской просионистской прессе о «близящихся погромах» в Ираке. [Как это напоминает разговоры о неминуемых погромах в России в 1990-х годах! – И. Ш.] Сассон Кадури, главный раввин Ирака, писал в своих мемуарах: «К середине 1949 года пропагандистская война в Америке активизировалась не на шутку. Американские доллары должны были спасти иракских евреев – вне зависимости от того, нуждались они в спасении или нет. Каждый день были погромы – на страницах „Нью-Йорк таймс", в корреспонденциях из Тель-Авива. Почему никто не спрашивал нас?..» В Ираке стали появляться сионистские агенты, пользующиеся общим напряжением в стране и сулящие золотые горы евреям. Выдвигались требования разрешить массовую эмиграцию, обвинения против иракского правительства в том, что оно преследует евреев.
И наконец, под давлением демонстраций и торгового бойкота, иракское правительство капитулировало и издало указ о массовой эмиграции евреев – практически об изгнании. Нечего говорить, что в Израиле иракские евреи нашли не золотые горы, но положение на самом дне общества. Так сионизм еще раз показал свое жестокое лицо, завершает рассказ Дэвид Херст.
И в других арабских странах нагнеталась истерия, оказывалось давление на правительство, в результате чего в Израиль шла еще одна волна восточных иммигрантов.
Египетские евреи поехали в Израиль после того, как израильская разведка, используя египетских евреев, подложила бомбы в американское и английское посольство, стараясь стравить державы Запада и Египет. Они также подорвали здание почты, два кинотеатра, устроили пожар на железнодорожном вокзале. Утверждают, что диверсанты были обнаружены не без помощи советского двойного агента, внедренного русской разведкой в «Моссад».
Поначалу израильская пресса реагировала на разоблачения из Каира вполне предсказуемым образом. «Гаарец» писала, что «египетское правительство позаимствовало у нацистов их приемы и ничтоже сумняшеся выдумывает совершенно фантастические антисемитские обвинения». «Джерузалем пост» сравнивала процесс с дознанием инквизиции.
Однако под давлением свидетелей Израилю пришлось признать, что взрывы устроены его агентами. Разразившийся скандал, признанный в Израиле эсэк биш (позорной – или неудачной – историей), привел к падению правительства Бен-Гуриона. Но египетские евреи после этого почувствовали себя крайне неуютно и эмигрировали, частично – в Израиль, но большей частью – в Англию и Францию.
Подобные методы применялись к евреям из Польши, Чехословакии и других восточноевропейских стран. «Моссад» перехватывал письма иммигрантов родственникам, если в них содержалась критическая картина жизни в Израиле. Знаменитый еврейский «погром» в послевоенной Польше, в Кельце (Kielce), был, видимо, спровоцирован сионистами. В этом смысле судьба восточных евреев не так уж отличалась от той, что ожидала иммигрантов прочих волн, но дискриминация в Израиле глубоко врезала в память уловки, подтолкнувшие их к эмиграции, и увековечила вражду к «израильтянам». Они запомнили, как их звали в Землю обетованную, обещали братство и дом в Иерусалиме, а затем привезли в глухомань, посыпали дустом, постригли детей наголо, загнали в бараки и назвали шварце хайес, «черные бестии». Вместо того чтобы сердиться на сионистский истеблишмент, они обратили свою ярость против всех ашкеназов, но больше всего – против русских, которые ответили им тем же.
Несколько лет назад на здании ритуальной купальни в иерусалимском районе Бака, где стоят красивые арабские дома (после изгнания хозяев этих особняков в 1948 году их место заняли восточные евреи), появилась огромная надпись: «Ашкеназов – в Освенцим». Иерусалимский русский художник Михаил Гробман обыграл ее – включил в одну из своих картин, чем вызвал массу протестов. Надпись оставалась там еще много недель.
Как-то раз моя непослушная ослица Линда порвала веревку и удрала из сада в поисках зеленого пастбища. Осиротелый, с веревкой в руках, бродил я по окрестным долинам около Эйн-Карема, спрашивал прохожих, не видали ли они серой ослицы с коричневой полосой по крупу. Одни в ответ упоминали Саула, который тоже искал ослицу, а нашел корону, другие крутили пальцем у виска. На главной улице Эйн-Карема я обратился к человеку в восточной ермолке. Он посмотрел на меня внимательно, вычислил русское происхождение и ответил: «Жаль, что всех вас Гитлер не сжег». Такой реакции мне не доводилось встречать ни в одном из палестинских сел, где у жителей объективно больше оснований для ненависти к евреям.
История Эйн-Карема после 1948 года – лишнее доказательство тому, что в украденных домах и земле нет благословения. В Эйн-Кареме после изгнания палестинцев поселили восточных евреев. Они страдали – сейчас трудно понять почему – и требовали, чтобы им дали шикун, квартиры в бетонных домах 1950-х годов. Возможно, под арабским кровом они чувствовали, что превращаются в арабов, а этого им не хотелось. Со временем художники и прочие люди со вкусом и деньгами, европейские евреи, заметили Эйн-Карем и купили по дешевке арабские дома, обитатели которых радостно переехали в израильские «черемушки». После небольших усилий в руках ашкеназов дома палестинцев стали роскошными виллами, и восточные евреи еще раз убедились, что их обдурили.
«Путешествие к правоверным» Найпола[33]33
Among the Believers: An Islamic Journey.
[Закрыть] позволяет провести любопытную параллель между исламским Пакистаном, возникшим после раздела Британской Индии, и еврейским Израилем, образовавшимся в результате раздела Палестины. Он пишет: «Мусульмане Индии пробудились в 1930-х годах. Их обуяла двойная ненависть к иностранцам и к индусам. Поэтому Пакистан построен на ненависти. Затем они стали делить собственность индусов, бежавших из Пакистана. Многие пришедшие из Индии получили что-то в обмен на ничто. Таково было отношение к вещам тогда, таким оно осталось сейчас». Эти слова применимы и к Израилю.
Восточные евреи помнят, что основные богатства израильтян, их земли и дома, были не заработаны, а отобраны в 1948–1955 годах у арабов. Отсюда острое ощущение, что их, восточных евреев, обошли при этом великом дележе. Русские иммигранты в своих попытках анализировать израильскую действительность находили корень зла в израильской системе социального обеспечения, далеко не щедрой. Например, Виктор Богуславский пишет о том, что называет «сефардским шоком»: «Они открыли для себя институт социальной помощи (3–4 тыс. дол. в год на семью – при абсолютном безделье – хрустальная мечта двух третей населения земного шара). Широкие массы, открыв кормушку, принялись ее сосать». Перенося рейганистские филиппики на израильскую почву, русские правые забывают то, что помнят ориентальные евреи и знают израильтяне: а) восточных евреев действительно обделили при великом дележе награбленного; б) израильтяне получают деньги из той же госкормушки, что и восточные евреи, только иным образом; восточноевропеец «распиливает бюджет» или получает дешевый кредит, а восточному еврею дают пособие; в) власти нуждались в восточных евреях в первую очередь для исправления демографии, а не для работы.
Отношения между восточными и европейскими евреями достигли надира после убийства Эмиля Гринцвайга на мирной демонстрации в Иерусалиме в 1984 году. Эмиль Гринцвайг был настолько типичным «израильтянином», что его как будто выбрала специальная комиссия по стереотипам, а не слепой случай. Выходец из кибуца, сын иммигрантов из Европы, офицер запаса в отборных частях, интеллигент, работник либерального, спонсируемого американцами Института ван Лир, борец за мир – таким был убитый. Убийцу (поселенца из Офры) нашли куда позднее, а во время убийства было известно только, кто нападал на демонстрантов, – мелкие торговцы с базара Махане Иегуда в Иерусалиме, жители районов бедноты, не окончившие школы, зачастую уклонявшиеся от военной службы.
Пресса создала их обобщенный образ – нисим-михамуцим (нисим – торговец солеными огурцами) – израильский вариант мясников Эрнста Рема или русских охотнорядцев. На этом фоне и появилась статья Амнона Данкнера «Нет у меня сестры». Данкнер писал: «Восточные евреи никакие мне не братья. Меня убеждают, что я должен сидеть в одной клетке с бабуином, и если он хватает меня за горло, мне нельзя защищаться – некрасиво. Я должен только ощущать братство с бабуином и терпеть. Мне говорят о равноценности наших традиций – моей, традиции Гейне и Эйнштейна, и их – традиции целования ручек, гостеприимства и т. д. Меня это больше не устраивает», – заключает Данкнер.
Газета, опубликовавшая статью Данкнера, получила тысячи писем, и в течение месяца Израиль только об этом и говорил. Данкнер был, конечно, не прав, потому что писал о неважном. Дело не в том, что традиции восточных евреев более или менее важны и ценны, чем традиции европейских евреев. Это и не так уж очевидно. Эйнштейн в Израиль не приезжал даже в гости, а Гейне, пожалуй, пришлось бы плохо – из-за его религиозной нестойкости. Особой терпимости и либерализма у европейских евреев я что-то не замечал. Я однажды пошутил на израильском русском радио о странном изобретении религиозных научников – «субботнем телефоне», по которому можно говорить в субботу, не нарушая запретов (я сказал, что, если Господь хотел, чтоб евреи говорили по телефону в субботу, этот аппарат излишен, а если не хотел – тем более), – и меня назавтра уволил с работы не ориентальный бабуин, но обычный польский еврей Граевский, глава иновещания.
Восточные евреи стали формироваться в отдельный субэтнос. Но у израильтян, как восточного, так и западного происхождения, есть общие черты характера, порожденные великим дележом. Например, любимая фраза израильтян маша ли – «мне тоже положено». В свое время юморист Эфраим Кишон писал об Израиле как о единственной стране, где золотарь завидует не другому золотарю, но летчику или президенту.
Русские евреи, приезжавшие в Израиль в начале 1970-х годов, немало пострадали от этого свойства израильтян. Когда мы покупали квартиры в кредит, покупали машины без 100 % пошлин, ездили за границу без налога на выезд, израильтяне – и восточные, и западные – ужасно возмущались и завидовали.
Если израильтянам все положено, кто-то должен за них работать. В наши дни возникло национально-вертикальное разделение труда: израильтянин-ашкенази – архитектор, восточный еврей – подрядчик и десятник, кирпичи таскает араб. Израильтянин – хозяин апельсиновой рощи, арабы убирают апельсины, восточные евреи командуют погрузкой. (После 1992 года черную работу делают гастарбайтеры или русские, десятники и охранники – русские, и только израильтяне сохранили свои позиции.)
Восточные евреи – уроженцы Магриба и Машрека – раньше не ощущали внутренней связи между собой, своего единства. Сам термин адот а-мизрах, восточные общины, обозначение всех неевропейских еврейских групп (вроде слова «инородцы»), сплотил ранее разобщенных. Сейчас восточные евреи ближе друг к другу, чем были в 1948 году, хотя различия остались: иракские евреи так и не спелись с евреями Марокко. Выходцы из Ирака, усвоившие в Багдаде социалистические традиции, нашли общий язык с социалистическим истеблишментом ашкеназского Израиля. Йеменские евреи оказались более всех способны без усилий уживаться с «израильтянами» любой партии благодаря своему легкому характеру.
