Текст книги "Никогда не угаснет"

Автор книги: Ирина Шкаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Стёпка-Руслан нашёлся

Отстранённый от должности редактора Лёня Царенко не мог успокоиться. Муки уязвлённого самолюбия терзали его душу. В ушах всё ещё звучал насмешливый голос Рэма:

– Довольно демагогии, Царенко. Ты лучше скажи, сколько раз вышла стенгазета?

«Дело не в количестве, а в качестве», – мысленно отвечал Рэму Лёня. Он считал, что статьи его были отличными, талантливыми. Несмотря на свой юный возраст, бывший редактор «Красного школьника» всегда ставил перед собой грандиозные задачи. Сначала он заболел эсперанроманией. Достал учебник-самоучитель по эсперанто и целые дни зубрил напамять отдельные слова и фразы. Он даже пытался с соседями и с родителями беседовать на этом языке, но из этого ничего не получилось.

Потом он взялся за пьесу. Но она росла, как на дрожжах, и Лёня, испугавшись, что не справится, отложил её. В последнее время Лёня поставил перед собой грандиозную задачу искоренения мещанства в общешкольном масштабе. По его мнению, все грозные признаки мещанства были налицо. И он написал об этом пламенную статью, опустив её в фанерный ящик, висевший в вестибюле. Редколлегия сразу узнала автора статьи по стилю, хотя он и прикрылся новым псевдонимом «Зоркий глаз».

Однажды после уроков новая редколлегия в пионерской комнате оформляла очередной номер «Красного школьника».

– Послушайте, ребята, что пишет некто «Зоркий глаз», – сказала редактор Инка и начала вслух читать:

«Страшная угроза обывательщины и мещанства нависла над девяносто пятой школой. Нужно немедленно организовать кружок по изучению материалистической философии, чтобы изгнать мещанский дух из наших рядов. Мне точно известно, что некоторые девочки сидят по два часа перед зеркалом и выкладывают чёлки…»

В словах этих заключался ядовитый намёк на Липу, которая носила чёлку.

«Пока я не называю имён, – продолжала читать Инка, – у некоторых девочек я заметил вышитые носовые платки, альбомы с сентиментальными стихами и бисерные сумочки. Пусть краска стыда покроет лица этих девочек».

Краска стыда покрыла Инкино лицо. Это у неё был бисерный кошелёчек. Справившись со смущением, девочка дочитала:

«Не ясно ли, что пионерки, которые носят на груди значок ЮП, а в кармане бисерный ридикюль, медленно скатываются в обывательскую тину?»

Кончалась статья словами Маяковского:

 
Опутали революцию
Обывательщины нити.
Страшнее Врангеля
Обывательский быт!
Скорее головы канарейкам
                                             сверните.
Чтоб коммунизм
                         канарейками не был
                                                          побит!
 

– Лёнька писал! – решительно сказал Толя, трудившийся над карикатурами.

– «Ухо» стало «Зорким глазом». Узнаю его руку.

Намёк на бисерный ридикюль несколько испортил настроение редактору. Впрочем, самое неприятное было впереди. Прочитав Лёнькину статью. Инка села за стол дописывать передовицу. Передовица посвящалась месячнику по борьбе с беспризорностью. И вот, когда она дописала последнюю фразу: «Каждый пионер обязан помочь хоть одному беспризорнику стать в ряды организованного пролетариата», подошёл художник Толя Фесенко и положил на стол две карикатуры. Одна карикатура изображала Вовку Черепка. Сквозь густую пелену дыма вырисовывался Вовка с огромной папиросой во рту. Через плечо у него висел мешочек с окурками. А внизу подписано: «Курильщнк-бычколов».

– А вот экспонат № 2, дружеский шарж, – сдерживая смех, сказал Толя. Экспонатом номер два неожиданно оказалась, она, Инка. К обыкновенной пожарной каланче было пририсовано её лицо, оскорбительно похожее, с пуговицей вместо носа.

Инка побледнела от обиды. Нос её предательски покраснел, и лицо стало таким жалким, что Толя сказал:

– Ты, Инка, на меня не обижайся. Это не я придумал, мне Лёнька тему дал. Он на тебя злится… Ты ведь сама понимаешь, за что.

Инка помолчала, обдумывая своё положение.

– Нет, – мужественно и гордо произнесла девочка, – пусть идёт этот шарж. Если мы его не поместим, нас обвинят в зажиме критики.

– Да какая же тут критика… Ты ведь не виновата, что ростом выше других девочек, – пробовал было возразить Толя.

– Нет, дадим… Всё равно дадим, – упрямо замотала головой Инка и закрыла глаза, на миг представив себе, как завтра соберётся у свежей газеты вся школа, и как все – от малыша-октябрёнка до ученика седьмой группы – будут потешаться над этим так называемым «дружеским» шаржем.

– Соня! Посмотри! Как тебе нравится Лёнькино ослоумие? – убитым голосом сказала Инка. Но Соня ничего не ответила подруге. Склонившись над листком бумаги, она, всхлипывая, что-то писала. Инка подошла к ней и прочитала:

«Через газету «Красный школьник» я публично отрекаюсь от своего отца, так как он был и остался нэпманом. Я прерываю с ним всякие отношения и даю пионерскую клятву, что пока он не изменит своей идеологии, я не буду с ним иметь ничего общего».

– Наклей, – сказала Соня и протянула Инке статью.

– Соня… – растерянно пробормотала Инка, глядя на бледное лицо подруги. – И ты никогда не будешь с ним разговаривать?

– Никогда, – тихо, но очень твёрдо ответила Соня и вдруг, положив голову на руки, заплакала: – Тётя Поля возьмёт меня к себе до окончания школы. Я буду ей помогать по хозяйству, а когда окончу школу, поступлю на завод. Буду токарем по металлу.

– Молодец, Сонька! – ударил кулаком по столу Толя. – Молодец!

Через час газета висела в вестибюле, на самом видном месте. Все трое несколько минут постояли, любуясь своей работой. Всё было в «Красном школьнике» – статьи о кооперативе и о живгазете, о шефстве над коммуной и о борьбе с мещанством, ребусы, загадки и весёлый почтовый ящик.

Домой Инка возвращалась утомлённая, но довольная. Только воспоминание о так называемом дружеском шарже портило настроение.

В подъезде её дома было, как всегда, темно. Инка вошла, собираясь одним духом взбежать на пятый этаж, как вдруг споткнулась. Кто-то лежал под батареей и тихо стонал. Инка обошла его и постучала в первую квартиру, в которой жила заведующая нарпитовской столовой тётя Маша.

– Тётя Маша, – сказала Инка, – дайте спички. Под батареей кто-то лежит и стонет.

– Что ты говоришь? – тётя Маша вышла на площадку. Человек, лежащий под батареей, продолжал стонать. Тётя Маша чиркнула спичкой о коробок, и маленький огонёк на миг осветил скорченную фигуру беспризорника. Его лицо, волосы, полосатая тельняшка – всё было в крови. Дрожащей рукой Инка зажгла ещё одну спичку. На площадке под батареей лежал Стёпка.

– Бог ты мой… несчастье какое… Ранили паренька! – заволновалась тётя Маша.

Инка присела на корточки, снова зажгла спичку и позвала:

– Стёпка-Руслан!

– Марека!.. Пошёл к чёрту, гад! – бредил Стёпка.

– Боже мой! – спохватилась Инка. – Чего мы стоим? Доктор ведь не спит, наверное.

В один миг она взбежала на третий этаж и несколько раз сильно постучала в двери.

– Что такое? Пожар? Убийство? Землетрясение? – раздался сердитый голос.

Доктор открыл двери и стал перед Инкой – маленький, толстенький, с журналом «Тридцать дней» под мышкой. Весь дом знал, что он страдает бессонницей и целые ночи напролёт пьёт чай и читает.

– В чём дело?

– Пожалуйста, пойдёмте вниз, Сергей Иванович… Там человек ранен… Мой знакомый, – Инка умоляюще посмотрела на доктора. Тот швырнул в сторону «Тридцать дней» и молча спустился вниз.

Карманным фонариком он осветил Стёпку, стал возле него на одно колено и, подняв тельняшку, ощупал мальчика.

– Саданул кто-то парня. Но рана неглубокая. Тащите его ко мне.

Инка, тётя Маша и доктор, втроём, спотыкаясь, понесли Стёпку на третий этаж, в квартиру доктора. Когда внесли его в переднюю, Сергей Иванович хриплым, сердитым голосом закричал:

– Эльвина, сюда!

Из дверей боковой комнатки выбежала сестра доктора – Эльвина Ивановна. Редкие седоватые волосы её были закручены в папильотки, а широкие рукава серой фланелевой кофты делали её похожей на большую старую птицу.

– Боже мой! Какой ужас! – вскричала Эльвина. – В кабинет его!

В кабинете Стёпку положили на кушетку. Доктор снял с него тельняшку и, склонившись, коротко командовал:

– Эльвина, воды! Бинт! Йод!

Эльвина скользящими шагами двигалась по комнате и, взмахивая крыльями-рукавами, ворчала:

– Как будто нельзя было в больницу отправить! Как мне надоели эти фанаберии!

– Эльвина, ножницы! – обрывал её доктор.

– Сейчас! На прошлой неделе у меня беспризорники вытащили из головы гребешок!..

– Эльвина! Включи настольную лампу.

– Сейчас, минутку! А паркет как закапали!

– Я приду к вам завтра и почищу паркет, – проговорила тётя Маша и сняла с настольной лампы абажур, чтобы доктору было виднее.

– А ты лей воду из кружки… Сюда, – сказал Инке Сергей Иванович и показал на тёмную ранку на шее.

Когда Стёпку умыли и перебинтовали, доктор укрыл его своим старым пледом и строго сказал Инке:

– А в дальнейшем я попрошу в таких случаях вызывать к своим знакомым скорую помощь.

– Вот именно, – подхватила Эльвина. – Вот именно! Доктору хоть ночью нужен покой. И вообще здесь не лазарет, учтите это.

– Хорошо, учту, – Инка посмотрела на Стёпку. Голова его была забинтована. Сквозь белые бинты проступали алые пятна. Он дышал прерывисто и трудно. Одна рука бессильно свисала из-под клетчатого докторского пледа.

– Сергей Иванович, – торопливо заговорила Инка. – Давайте перенесём Стёпку к нам. Может быть, ему придётся полежать несколько дней… Ему у меня будет лучше…

– Чего там лучше? – нахмурился доктор. – Пусть здесь лежит.

– Конечно, пусть здесь полежит, – подхватила Эльвина.

– Вы же сами сказали, что здесь не лазарет. Нет… Нет… – заволновалась, покраснела, замахала руками Инка. – Только к нам… Я очень прошу вас.

– Что ж… Если ты так настаиваешь, – почесал за ухом доктор. – Эльвина, тащи сюда носилки!

Стёпку положили на носилки, и теперь уже все вчетвером понесли его к Инке.

Ксения Леонидовна и тётя Мотя были на работе. Двери открыл Коля. Увидев процессию с носилками, он испуганно отступил:

– Что случилось? Да это же наш приятель дорогой… Эх шкет, где это тебя так угораздило?

– Колечка! Потом я тебе всё, всё расскажу, – горячо зашептала Инка.

Через час Стёпка лежал на Инкиной кровати и, прикрыв глаза, тихо стонал.

Димка-дипломат

Два дня Стёпка был в беспамятстве. Он лежал с закрытыми глазами, и его ноги, руки словно были налиты свинцом. Иногда на тело тяжело наваливалась горячая волна и душила за горло. Тогда Стёпка метался на постели, всё хотел сорвать с головы повязку и проклинал Мареку:

– Подожди! Я тебе припомню…

Расцвеченные блатным жаргоном проклятья перемешивались со стонами и слезами. Иногда он открывал глаза и видел участливо склонённое над собой лицо девочки, портрет красного командира на стене, рояль в углу. Молодая женщина играла. Нежные печальные звуки лились из-под её тонких пальцев.

– Где я? – спрашивал Стёпка и, закрыв глаза, снова впадал в странный бред.

– Товарищ красный командир, монашка – контра. Полундра! Аврал…

Стёпка не знал, что у постели его попеременно дежурили Инка, Соня и Липа; тётя Мотя готовила для него кисели и морсы; а доктор Сергей Иванович приходил два раза в день, выслушивал его, щупал пульс и весело говорил:

– Отличный организм. Даже удивительно… Столько перенести! Через денёк-другой будет здоров.

Так вышло, как сказал Сергей Иванович. Прошёл денёк-другой, и Стёпка почувствовал себя здоровым. Однажды он открыл глаза, приподнялся с подушек и удивлённо обвёл взглядом комнату. На диване сидели мальчики – один в очках, долговязый и патлатый, другой маленький, худощавый, с узкими монгольскими глазами, третий – румяный и круглолицый. А на стульчике у рояля сидела Инка. Стёпка остановил взгляд на девочке, и густой кирпичный румянец обжёг его лицо. Медленно припоминал мальчик всё, что произошло с ним. Скамейка на Владимирской, усатый и монашка, встреча с Марекой…

Почему он здесь?

– Стёпка… Руслан… – ласково сказала Инка. – Здравствуй!

– Ну, как ты себя чувствуешь, прилично? – Вася Янченко дружелюбно смотрел на Стёпку. – Меня тоже когда-то трахнули кастетом по башке. Сотрясение мозгов было. А потом прошло, отлежался.

Димка тотчас поддержал Васю:

– Если только всередине трещина – это ерунда. Она быстро срастётся. Ты как чувствуешь, мозги на месте?

Стёпка тряхнул головой:

– Да, вроде на месте.

– Сахар нужно, – Димка вынул из кармана пачку рафинада со штампом «Киевский сорабкоп». – Бери. Питайся.

– Стёпка! А как же ты очутился в моём парадном? – начала Инка и вдруг, встретившись взглядом со Стёпкой, осеклась, потому что поняла свою бестактность. Ведь он к ней за помощью шёл и здесь его настиг Марека. Разве это не ясно?

– Да ладно. Инка, чего ты пристала к нему?

Димка сел на стул у кровати и, приблизившись к Стёпке, заговорил:

– Слушай, ты не бойся этого чёртового Мареки. Ничего он тебе не сделает, если мы все за тебя встанем. Наш вожатый Рэм и руководитель живгазеты Сима – на «Ленкузнице» работают. Знаешь, какой у них авторитет?

Нет, не зря именно его, Димку, выбрали председателем совета отряда.

– Да… житуха у тебя, конечно, паскудная, – продолжал Димка. – И ничего у тебя хорошего нет. Вечно ты хочешь жрать. А если что когда и стянешь, то дрожишь, как бы тебя не сцапали. Я это понимаю, сам был таким…

Димка задумался, будто что-то припоминая, и положил руку на крепкое плечо Стёпки:

– Раз мы сидели в карты резались. А наш главный… Ну вроде, как ваш Марека, давай подтасовывать. Я это заметил и говорю ему: «Слушай, положь валета!» А он мне, понимаешь, в морду раз, другой, так я весь кровью залился.

Глаза у Димки от ярости стали ещё уже. А Инка, Вася и Лёня во время Димкиного рассказа старались не смотреть друг на друга. Врал председатель совета отряда красочно и вдохновенно. Никогда он не был беспризорником, не резался ни в какие карты и не дрался. Рос он в спокойной и доброй семье, нежно опекаемый родителями. Отец и мать его преподавали природоведение в трудшколе.

– И я, понимаешь, не мог этого простить… – В голосе Димки послышалось такое искреннее негодование, что не только Стёпка, но и Вася и Инка посочувствовали ему.

– Я бросился с кулаками на того гада, – продолжал он, – вцепился ему зубами в руку, так что он завыл. А потом сам себе сказал: «Хватит с меня такой жизни».

– И мне шляться надоело, – хмуро проговорил Стёпка. За время болезни он очень изменился, стал непохожим на прежнего Стёпку. Лицо белое, как у девочки, руки чисто вымыты, а глаза – грустные-грустные.

– Стёпка! – снова вмешалась Инка. – Если ты захочешь – тебя возьмут в детдом… Там хорошо.

Стёпка исподлобья взглянул на Инку, натянул плед до подбородка и молча уставился в потолок.

– Там мастерские есть – столярная, слесарная и токарная, – подал голос Вася, – сможешь себе специальность выбрать…

Но Димка не дал ему закончить. Он привык, чтобы слушали только его и, заслонив Васю, стал перед Стёпкой и заговорил:

– Ты думаешь, Степан, мы хотим тебя в ясли пристроить? Ты что думаешь, на тебя слюнявчик наденут, кашей манной будут кормить и три раза в день нотации читать? Ничего подобного. При детдоме есть мастерская. Кроме того, там коммуна. И всё решают сами коммунары. Ну, конечно, и с Марусей Коваленко советуются.

– А кто такая Маруся Коваленко? – не меняя позы, всё так же глядя в потолок, спросил Стёпка.

– Маруся Коваленко – коммунистка! Она – настоящая, она – ничего не боится! – выпалила Инка.

– Браунинг у неё есть наградной, – почему-то шёпотом добавил Димка. – Понятно?

– Ну, так согласен идти в детдом? Говори: да или нет? – настаивал Димка.

– Да, – отвернувшись к стене, ответил Стёпка.

В комнату вошёл Коля. Присел к Стёпке на кровать.

– Здравствуй, герой!

– Здравствуй, – ответил Стёпка. И вдруг вспомнил главное, то самое главное, ради чего он пришёл к Инке. Красные пятна проступили на его побледневшем лице, лоб вспотел.

– Пусть будет тихо. Не перебивайте меня, я расскажу самое главное, – строго проговорил Стёпка.

В начале рассказа все сидели молча, с напряжённым вниманием прислушиваясь к каждому его слову. Инка первая перебила Стёпку.

– Какая из себя эта монашка? – вскочила Инка. – Высокая, глаза острые, на лбу шрам?

– Высокая, да… – подтвердил Стёпка. – А шрама я не приметил.

– Это та же самая, та же самая, – взволнованно повторила Инка.

– Не перебивай… – остановил её Коля.

Стёпка продолжал рассказывать, а когда он закончил, Коля тихо свистнул:

– Так как ты говоришь, парень? От ящиков пахло смазочным маслом, ты не ошибаешься?

– Не-е, не ошибаюсь, – покачал головой Стёпка. – Точно, пахло смазочным маслом.

– Значит, оружие там было… – задумчиво проговорил Коля, – дело ясное. Нужно идти в ГПУ, рассказать всё, что ты видел.

Доклад бабушки Насти

Была большая переменка. Вовка Черепок ходил на руках и кукарекал, Вася Янченко выстукивал на парте марши, Соня и Липа играли в крестики и нолики. Вдруг двери открылись. Постукивая палкой и лукаво поглядывая на детей, вошла в класс старушка.

– Кто здесь самый главный начальник?

– Ку-ка-ре-ку! – обрадовался Черепок. – Я самый главный.

– Не похож, не похож ты на главного.

Инка и Липа вскочили с парты, подлетели к старушке, услужливо предлагая:

– Может, вам нужен заведующий? На первом этаже его кабинет, мы вас проводим…

Бабушка развязала клетчатый платок, ей стало жарко.

– Мне нужен председатель… Пионерский председатель.

– Вот наш вождь! – высокопарно проговорил Черепок, указывая на Димку.

Старушка расстегнула пальто, под ним оказалась такая же, как и платок, клетчатая фланелевая кофта.

– Так вот какое дело, сынок, – весело проговорила старушка. – Бери свою трубу и созывай сбор. Я тут доклад сделаю.

– Во-первых, садитесь, пожалуйста, – поднял правую бровь Димка. – А во-вторых, я должен знать, о чём доклад и кто вы такая, бабуся, будете?

Старушка уселась на первую парту.

– Кто я? Советская, а то кто же?..

Она вынула из кармана кофты конверт, из конверта небольшой листок бумаги, исписанный крупными буквами и, неожиданно всхлипнув, начала медленно, по складам читать:

«До-ро-гая, ми-лая бабушка! Пишет вам ваш внук, Николай Васильевич, боец Красной Армии, и передаёт вам привет. Я здоров, жив, чего и вам желаю на сто лет с гаком, а чтоб гак был ещё сто лет. Я учусь военному делу, чтоб так защищать Родину, как мой отец, погибший герой за неё…»

Старушка вздохнула, вытерла слёзы, побежавшие по её добрым ласковым морщинкам.

«Передайте той девочке, которая научила вас грамоте, красноармейское спасибо от нашей роты, где командир товарищ Ёршик. Жму крепко руку. С красноармейским приветом ваш внук».

Бабушка спрятала письмо.

– Вот я и пришла. Не хотела она мне говорить, где учится. Да я сама узнала, я хитрая… А как она меня учила, если бы вы только знали! Поздно вечером прибежит, сядет возле меня, ручку свою на мою руку положит и водит так. Терпеливая девочка, славная…

– Вы, наверное, ошиблись, бабуся. Это девочка не из нашей группы, – вежливо произнёс Димка.

– Ты что думаешь, если я старая, так уж из ума выжила? – старушка сердито посмотрела на Димку. – У меня сын красноармеец был и внук красный армеец. Девяносто пятая школа – эта?

– Эта, – кивнул головой Димка.

– 6-ая группа – эта?

– Эта.

– Ну вот, видишь… Где же моя девочка?

– Кто она такая? – нетерпеливо закричали дети. – Как её фамилия?

– Вера. Верочка Рябчук.

Если бы раздвинулись половицы и бабушка внезапно провалилась, если бы вдруг прямо в класс прискакал на лошади её внук, – дети не были бы так ошеломлены.

Вера Рябчук, не пионерка, «отсталый элемент», – получила благодарность от целой роты красноармейцев! Таким успехом не мог похвалиться ни один активист. Очень долго длилось молчание.

– Веры нет. Вероятно, Вера заболела, она часто болеет, – проговорил, наконец, Димка.

– Навестить, значит, нужно.

– Навестим обязательно!

– И благодарность чтоб ей объявили перед всем пионерским собранием.

«Бабушка, она не… не пионерка», – хотела сказать Катя Динь-Динь, но Черепок закрыл ей рот рукой и правильно сделал. Пусть бабушка, у которой сын был красноармейцем и внук красноармеец, пусть не знает она, что Вера Рябчук не пионерка!

А старушка уже поднялась с места. Соня помогла ей завязать платок, а Инка и Липа надели на неё пальто. Чуть ли не всей группой вышли её провожать в коридор.

– Смотрите же, чтоб девочке благодарность дали, – сказала на прощанье бабушка.

На следующем уроке была химия, но никому, конечно, не шли в голову формулы. После уроков стихийно возникло собрание. Дети долго и взволнованно говорили о Вере. Что делать? Сейчас бежать к ней? А когда объявить ей благодарность? А может быть, лучше всего поместить письмо роты в «Красном школьнике»? В конце концов решили прежде всего посоветоваться с Симой и Рэмом.

Прямо из школы «святая троица» побежала к Симе. Девочки знали, что она сегодня на вечерней смене. Ни мамы Симиной, ни бабушки, ни сестричек дома не было. У Симы сидел Рэм. Даже забыв поздороваться, девочки влетели в комнату и одновременно затараторили. И все о разном. Соня о том, как плакала старушка, читая письмо от внука; Инка начала с воспоминаний о первом визите к Вере и о её маме – собеседнице бога; а Липа всё время перебивала подруг и сердилась:

– Вы не так рассказываете. Я расскажу короче.

– Всё? – улыбаясь, спросила Сима, когда девочки закончили свой сбивчивый рассказ. – Молодец бабушка Настя, что пришла к вам, вот молодец!

– Откуда ты знаешь, как зовут эту бабушку?

Инка, Липа и Соня удивлённо смотрели на Симу.

– Я ещё многое знаю. Вчера у меня была Вера.

– Вера была у тебя?

На лицах девочек было написано такое жгучее любопытство и нетерпение, что Сима не стала их мучить ожиданием.

– Раздевайтесь, садитесь. Я вам всё расскажу.

Сима не зажгла света, так было уютнее. В неясных сумерках предметы постепенно теряли свои грани. Девочки уселись на кушетке. Обнявшись и неровно дыша, они слушали рассказ о Вере Рябчук.

Родители девочки умерли в двадцать втором году от голода. Она осталась у бабушки. Жили они в селе. Трудно, голодно жили. Варили горький бурьян курай и этим питались. Несмотря на голод, Вера училась, дошла до пятой группы.

Два года назад приехала в село к своей родственнице некая Марфа. Она искала девочку в прислуги. Ей порекомендовали Веру. Взяв девочку за подбородок, Марфа сказала:

– В городе будешь жить. Платье тебе справлю…

– А учиться? – спросила Вера.

Марфа пообещала, что Вера будет учиться в школе.

– Только никто не должен знать, что ты прислуга. Говори всем про меня – «это моя родная мама».

В тот же день Марфа повезла девочку в Киев, определила в школу. Тогда-то она и справила ей знаменитое чёрное платье из старой подкладки и подарила чёрный платок.

– Если узнаю, что с антихристами-пионерами связалась, – Марфа в упор посмотрела на девочку раскосыми глазами, – на улицу выгоню. Беспризорной будешь.

Скованная этой угрозой, жила Вера. Она боялась даже поднять глаза на товарищей. Как часто хотелось ей взять за руки весёлую хохотушку Липу и пробежаться с ней по коридору. Не раз хотелось поговорить с Инной Ивицкой – доброй и вдумчивой девочкой. Но чем больше Веру тянуло к детям, тем больше отдалялась она от них, принимая гордый и высокомерный вид.

«Не знайся с антихристами-пионерами. Выгоню на улицу – беспризорной станешь!» – всё звучал в её ушах голос Марфы.

Вера варила еду для свиней, мыла полы, стирала, приносила продукты. А готовили в доме много, потому что почти каждый день являлись гости. Приходил худой бритый человек с усами, высокая монашка Екатерина. Стол трещал от закусок и водки. Гости и хозяйка много пили и, охмелев, расхваливали монашку Екатерину… Какая она ловкая и умная… Как хитро замуровала в саду святой лавры ведро с драгоценностями. Не раз вспоминался сундук, тоже приобретённый благодаря необыкновенным талантам матушки Екатерины.

«Бритый-усатый» – как про себя прозвала Вера дядьку с усами – много раз посылал девочку за водкой и сельтерской водой. Обняв женщин, он пел противным пьяным голосом.

Поздно вечером, когда Марфа ложилась спать, девочка убирала со стола, мыла горы жирной посуды, а потом садилась за крохотным столом в чуланчике учить уроки. В пять часов утра её будила Марфа.

– Вставай, лодырька! – кричала она. – Иди вари свиньям есть.

С тяжёлой головой вставала Вера. Впрочем, выпадали иногда в жизни девочки и светлые денёчки. Это бывало тогда, когда Марфа с Екатериной уезжали. Вера ходила к соседям стирать, мыть полы. Её кормили, давали деньги. И вот наступал самый радостный момент её жизни. Зажав в руке деньги, Вера ходила по писчебумажным магазинам Киева. Долго, специально долго, чтобы продлить удовольствие, простаивала она перед стойкой.

– Дайте мне пять тетрадей в клетку. Только с глянцевитой бумагой и с полями, – гордо говорила девочка. – А теперь покажите картинки!

Перед ней ставили картонную коробку, и Вера выбирала картинки, предвкушая, как придёт домой, разложит на столе тетради, прикрепит к ним шёлковые ленточки. Однажды Вера возвращалась из магазина с покупками. На скамеечке у соседнего дома сидела старушка в клетчатом платке. Она смотрела на девочку добрыми, ласковыми глазами.

– Тетрадочки купила… Ой и хорошие тетрадочки! – заговорила старушка.

– У меня ещё и картинки есть, – сказала Вера и, присев рядом со старушкой, стала ей показывать свои розочки и фиалки. – Правда, красивые, бабушка?

– Красиво-красиво, внученька…

Старушка достала из кармана письмо.

– Прочитай мне, голубка. От внука это письмо. Неграмотная я.

Вера стала читать и, следя за выражением лица старушки, поняла, что письмо это ей уже не раз читали. Просто старушке приятно было ещё раз услыхать нежные обращения.

Неожиданно для самой себя, Вера сказала:

– Знаете что, бабуся? Давайте я вашу неграмотность ликвидирую.

Девочка сама ещё не знала, когда и как сумеет это делать, но, сказав, решила: умрёт, а цели своей добьётся.

Теперь жизнь её наполнилась новым смыслом. Каждое утро Вера просыпалась с мыслью: «Что это такое хорошее вчера случилось?»

«Бабушка Настя знает уже восемь букв!» – вспоминала она.

Так шли дни за днями. Однажды Екатерина подозвала к себе Веру и дала ей пачку напечатанных на машинке листовок. Вера прочитала: «Фламандская цепь счастья!» Текст показался ей хоть и туманным, но возвышенным. Она согласилась распространить его в школе.

В последнее время Марфа и Екатерина стали уезжать всё чаще. И вот, однажды вечером, пришла Вере в голову неожиданная мысль: посмотреть – что в пузатом сундуке, который стоит в углу маленькой комнаты, за ситцевой занавеской.

На сундуке, покрытом вылинялой бархатной скатертью, стояла швейная машина. Сундук был закрыт на замок, а ключик от него (Вера как-то подглядела) лежал в верхнем ящике комода в маленькой коробочке, обитой атласом. И хотя Вера от природы не была любопытна, но ей давно хотелось узнать, что лежит в сундуке. Уж очень часто слово это встречалось в разговорах Марфы и Екатерины. Девочка выдвинула верхний ящик комода, достала ключик. После этого сняла тяжёлую швейную машину и открыла сундук. То, что она увидела, заставило её громко вскрикнуть и зажмурить глаза. Сундук был доверху наполнен церковными вещами: чаши, кресты, митры – и всё из чистого золота! Вера долго стояла перед раскрытым сундуком, прижав ладони к вискам.

«Краденное… Краденное из музея», – билась в голове девочки назойливая мысль. И вспомнилось Вере многое… Вспомнилось, как в прошлом году ночью подъехала к дому подвода. Екатерина и Марфа выносили кули и мешки, клали их на подводу.

– Трогай в Китаевский монастырь, – сказала Екатерина возчику.

Вера продолжала стоять у раскрытого сундука и не слыхала, как вошла Марфа, а за ней, неслышно ступая, и Екатерина.

– Ты что делаешь, мерзавка! – завопила Марфа и бросилась на Веру. Схватив девочку за волосы, она ударила её кулаком в лицо и с силой швырнула на пол. Потом вместе с Екатериной они бросились к сундуку – проверить, всё ли на месте.

Вера вскочила и выбежала из дому. Она бежала по улицам, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих, не чувствуя, как падают хлопья снега на непокрытую голову.

– Ведьмы… воровки, – вслух бормотала она.

Обида, накопившаяся в душе девочки за всё это время, прорвалась и наполнила её злобой.

– Пойду пожалуюсь, всё расскажу.

Вера вспомнила о Симе. Ведь она бывала с ней всегда так ласкова!

На заводе «Ленкузница» девочке сообщили Симин адрес.

И вот вчера она прибежала к Симе – простоволосая, запыхавшаяся и бледная. Сима в тот же день устроила Веру к своей подруге-рабфаковке.

…Вечером «святая троица» возвращалась домой. Но девочки не болтали, не размахивали портфелями. И Липа не смеялась, как обычно.

– Знаете что, девочки? – предложила Инка. – Давайте примем Веру в свою тройку. Пусть у нас теперь будет «святая четвёрка».