Текст книги "Никогда не угаснет"

Автор книги: Ирина Шкаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Облава

Ровно в двенадцать ноль-ноль возле районного отделения милиции стоят участники облавы. Липа, Катя Диндо – очень толстая, но, несмотря на это, подвижная девочка, которую за звонкий голосок прозвали Катя Динь-Динь; а из мальчишек пришли Толя Фесенко, Вася Янченко, Лёня Царенко и ещё Вова Черепанов, иначе Черепок. Что касается последнего, то он принадлежит к числу самых знаменитых в школе людей. У него – талант. Во-первых, Черепок – дирижёр шумового оркестра. Десять музыкантов-любителей, играющих на гребешках, бутылках и ложках, подчиняются каждому взмаху его руки. Во-вторых, он необыкновенно точно подражает голосам животных и птиц.

Ровно в двенадцать, ни минутой позже, подошли к отделению милиции двое: один – в кожаной куртке, широкоплечий и плотный. Это Рэм Артёменко – старший пионервожатый, токарь завода «Ленинская кузница». А другой – маленький, в кепке, надвинутой на уши, – товарищ Михаил – работник милиции.

– Все в сборе?

Рэм окинул взглядом пионеров и сказал:

– Липа, Катя и Вася отправляются в школу. Остальные – на облаву!

Из двора выехала грузовая машина – старенькая и скрипучая. Участники облавы быстро вскочили в неё.

– Поехали! – сказал Рэм шофёру, и машина тронулась.

Несмотря на поздний час, город ещё не спал. По лицам гуляли парочки, рабочие торопились на ночную смену, из раскрытых окон кафе и ресторанов летели звуки джаза.

На Крещатике шофёр затормозил возле большого котла для асфальта. Друг за другом спрыгнули с машины дети, подошли к котлу и увидели: лежит куча тряпья и среди него торчат лохматые головы, босые грязные ноги. Раньше всех заметил пионеров мальчишка в шинели. Вскочив на ноги, он истошно закричал:

– Братишки! Спасайся, облава!

На вид ему лет десять-одиннадцать, а голос сиплый, как у старого пропойцы.

– Спасайся, облава!

Куча тряпья зашевелилась. Вскочили ещё двое мальчишек и девочка лет пяти. Волосы у неё слиплись от грязи, глаза смотрели так испуганно, что Инка отвела взгляд. Девочка прижимала к груди кошку и жалобно всхлипывала:

– Хочу спать…

Рэм крепко обхватил за плечи мальчишку в шинели:

– Ну чего ты, чего… тебе ж добра хотят, лопух ты такой. Накормим тебя сейчас, напоим, спать на матраце положим.

– Нужны мне твои матрацы! Плевать я на них хотел! – мальчишка вывернулся, ударит Рэма головой в грудь и вонзился зубами в его руку.

– Эх ты… «герой гражданской войны», – Рэм сморщился от боли, перевязал руку носовым платком. Уполномоченный милиции Михаил и мальчики окружили беспризорных, потащили к машине. Но это оказалось не так просто. Они упирались, царапались, а самый меньший из них, кудрявый и скуластый, лёг на землю и тонким, кликушеским голосом завизжал:

– Я припадочный… Я припадочный.

Рэм и Михаил взяли «припадочного» за руки и за ноги, усадили в машину. Таким же образом усадили остальных беспризорных. А Инка прижала к себе девочку.

– Как тебя зовут?

– Милка… – всхлипывая ответила девочка, и Инка услыхала, как гулко и коротко стучит под рваной кофтёнкой Милкино сердечко.

– И кошку возьмём…

– Ладно, бери и кошку, – согласился Рэм.

Милка уселась к Инне на руки вместе с кошкой. Машина тронулась. Беспризорники мрачно молчали, исподлобья глядя на пионеров, кошка жалобно мяукала. Крепко прижимая кошку к груди, Милка прошептала:

– Это одеяла моя куцехвостая…

– Эх ты, куцехвостая, – рассмеялся Черепок и, присев перед Милкой на корточки, по-собачьи залаял. Милка всплеснула грязными ручонками:

– Ты собака… Джек… Джек, – и залилась весёлым смехом.

– А петуха хочешь услыхать? – Черепок закукарекал, затем замяукал, запел, как чиж, заржал, как лошадь. В общем, он достойно развлекал Милку. И время прошло незаметно.

В школе уже всё было готово к приёму гостей. В зале горел свет, в кухне закипал огромный котёл воды, а в столовой были расставлены столы и скамьи. Тётя Клава, Липина мама (она работает уборщицей в школе), такая же весёлая, с ямочками на румяных щеках, такая же смешливая, как дочка, приветливо улыбаясь, проговорила:

– Раздевайтесь, гости дорогие, сбрасывайте свои мантильи.

Но гости «мантилий» не пожелали снять. Они стояли на пороге столовой, яростно почёсываясь. Пахло тушёной картошкой, ржаным хлебом и ещё чем-то вкусным, сытным.

– Боже мой! Сколько грязи на вас! – Тётя Клава дёрнула за чуб скуластого мальчишку, объявившего себя припадочным. – А патлы! Патлы, как у семинариста! Небось, целый питомник завёлся. Липа! Ты густой гребешок приготовила? Вася! Тащи мыло, полотенце… Что, хлопчики, выкупаетесь раньше или покушаете?

Хлопчики угрюмо молчат. Наконец, мальчишка в шинельке говорит:

– Жрать раньше давайте.

Он старший среди них и зовут его Лёшкой.

Катя и Липа бросились к буфету. Толстая Катя летает, прямо как муха. Через несколько минут на столах появились тарелки с вкусной тушёной картошкой, деревянные ложки, хлеб.

Подталкивая друг друга, беспризорники шумно усаживаются. Боже мой, как они едят! Скулы у них движутся, будто заводные механизмы, ложки мелькают в воздухе. У Милки на тоненькой шее вздулись голубые жилки. Она раньше всех справилась с глубокой тарелкой картошки!

– Ещё… – просит Милка и протягивает тарелку тёте Клаве. Мальчишки вслед за ней протягивают свои тарелки, и тётя Клава охотно подкладывает им ещё картошки. Инна тоже не прочь была бы поужинать с беспризорниками. За Сониным роскошным столом она успела откусить только маленький кусочек наполеона. Но ведь неудобно говорить о том, что хочешь есть. К тому же Рэм уже позвал ребят. Они уселись в машину и отправились во второй рейс.

Когда машина остановилась у зоопарка, из тёмного переулка вышел беспризорник. Шесть карманных фонариков осветили его. Худой, как скелет, весь в синяках, он стоял перед пионерами, дрожащий и растерянный.

– Я пять дней ничего не ел, – тихо проговорил он. – Везите меня куда хочете…

Рэм протянул ему большую краюху.

– Тебя как зовут, парень?

– Сеней.

– Послушай, Семён, есть здесь ещё кто-нибудь, а?

– Нема никого… И не ищите!

Он так ослаб, что не мог дойти до машины. Михаил вдвоём с Черепком на руках донесли его, усадили на скамейку. Рэм набросил ему на плечи старый кожух.

– Поехали на кладбище! На Соломенку! – Коротко сказал он шофёру.

У кладбища Семён остался ждать в машине, а ребята один за другим прошли в ворота. Впереди шагал Рэм, за ним мальчики. Инка и Соня шли рядом, взявшись за руки, стараясь не смотреть друг на друга. Им было страшно. Могилы с высокими крестами, тишина, крики ночных птиц пугали их. А лица мраморных ангелов казались при свете луны коварными и насмешливыми. Соня крепко сжала Инкину руку. Скорее бы выбраться отсюда! Уж очень здесь неприятно. И вдруг Рэм остановился:

– Тише… Тише, ребята. Я слышу чьи-то голоса.

У самого обрыва стояли два беспризорника. Они были так поглощены своим занятием, что не заметили подошедших к ним детей. Беспризорники копались в могилах. Инка почувствовала, как мелко задрожали у неё колени, от страха пересохло в горле. Что это? Зачем они это делают? Ага – понятно. Выдирают кресты из могил и складывают в сторонку, вероятно, для продажи. У одного из хлопцев, который ростом повыше, – в руках лопата, у меньшего – длинная железная палка.

– Ку-ка-ре-ку! – неожиданно пропел Черепок. – Ку-ка-ре-ку…

У старшего беспризорника лопата выпала из рук. Он испуганно оглянулся.

– Привет! – весело проговорил Рэм. – Я вижу, работа в разгаре, дела идут. Скоро, наверное, памятники начнёте сворачивать, а, ребятки?

– А шо? – злобно крикнул в ответ старший беспризорник. – Какое твоё собачье дело?

– Нажрался и пришёл командовать, цаца рыжая, – поддержал второй.

– Спасибо за комплимент, – рассмеялся Рэм. – Кушать хотите?

Он протянул им хлеба. Они не отказались. Тогда ребята, окружив беспризорников плотным кольцом, стали уговаривать.

– Пойдёмте с нами, хлопцы, – начала Инка. Холодно тут, страшно.

– Сколько можно шляться? Как собаки бездомные бродите… – поддержал Черепок.

– Что, в коптёлку[1]1
  Коптёлкой беспризорники называли детприёмник.


[Закрыть] приглашаете, холеры? – уже более миролюбиво отозвался меньший беспризорник.

– Да не в коптёлку, – решительно заговорил Дима, – в школу с нами пойдёте, кушать дадим. Всё равно бесполезно сопротивляться…

Они и сами поняли, что сопротивляться бесполезно. Их двое, а пионеров шестеро, да ещё седьмой – этот рослый, рыжий парень, вероятно, вожатый. И восьмой – хоть и маленький, но, по всему видно, из милицейских товарищей.

– А-а, чёрт с вами, – махнул рукой старший беспризорник. – А кресты куда девать, с собой что ли возьмём?

– Зачем с собой? – рассмеялся Рэм. – Что мы, крестный ход будем устраивать, что ли? Обратно забить их нужно.

Если б в этот ночной час забрёл на кладбище случайный прохожий, он остановился бы поражённый странным зрелищем: шестеро пионеров в юнгштурмовских костюмах, юноша в кожаной куртке и два беспризорника забивают кресты в могилы.

– Ну и работка! – сказал Рэм, вытирая пот со лба. – Хватит. Поехали в школу…

По дороге к машине беспризорники уже вполне миролюбиво болтают с ребятами. Они подкрепились хлебом, и настроение у них улучшилось. Старшего, оказывается, зовут Борькой, а младшего – Валькой.

Шофёр поднажал, и с кладбища машина помчалась на полной скорости. Ребята сняли косынки и кепки, подставили лица ветру. Звучным высоким голосом Рэм запел:

 
Мы красные кавалеристы
                                     и про нас
Былинники речистые ведут свой сказ..
 

А все подхватили:

 
О том, как в ночи ясные.
О том, как в дни ненастные, —
Мы гордо, мы смело в бой идём…
                                              идём…
– Веди ж, Будённый, нас смелее в бой
        Пусть гром гремит…
       Пускай пожар кругом.
                        Пожар кругом…
 

Песня окрепла, зазвучала ещё стройнее. Её поддержали Борька и Валька.

 
Мы беззаветные герои все,
       и вся-то наша жизнь
                     есть борьба… Борьба!
 

Борька гордо поднял голову, маленькие глаза горят, на лице написано вдохновение, решимость. Пёстрый халат его развевается, а под ним виднеется галифе с кожаными заплатами на коленях и потёртая бархатная жилетка.

Рэм смотрит на этих голодных оборванных мальчишек и думает о том, что придёт время, и станут они настоящими людьми. Не сразу, конечно. Возможно, будет у них ещё один побег из приёмника или из детдома. Может, снова кому-нибудь из них предстоит отсидеть несколько суток в милиции… Всё равно станут они людьми! Иначе быть не может! Ведь за счастье этих детей борется вся страна – от наркома до маленького пионера. Будут из них люди – это так же верно, как то, что сейчас сентябрьская ночь. С ветром, шорохом сухих листьев, с высокими чистыми звёздами! И снова Рэм заводит песню, печальную песню о том, как упал с коня молодой боец и разбилось его горячее комсомольское сердце.

 
Капли крови густой
Из груди молодой
На зелёную травку стекали…
 

В школе радушно встретили вторую партию гостей.

Наевшись до отвала, уселись они на скамейке в столовой. Тётя Клава осторожно погладила по голове Сеню. Руки у неё ласковые, тёплые, и глаза такие же тёплые, и вся она какая-то домашняя, родная. От уютной комнаты и добрых слов тёти Клавы, дружелюбных взглядов ребят, беспризорники постепенно оттаяли. Оглядев столовую, портреты на стенах, занавески на окнах, Сеня сказал:

– Хорошо тут спать… Тепло… Не то, что на вокзале. Гонят тебя все, как собаку.

– Меня не гонят. Меня мильтоны боятся. Я в Ташкенте одному мильтону палец прокусил, – хвастливо заметил Борька и хитро улыбнулся, показывая золотой зуб.

А тётя Клава, задумчиво поглядев на него, сказала:

– Вот отправят тебя завтра в приёмник – не тикал бы ты… Как мать тебе советую. Из приёмника в детдом хороший переведут, люди из тебя будут.

Борька молчит, улыбается. Как он относится к словам тёти Клавы – непонятно.

А Липа отзывает в сторонку Инну и ведёт её в комнату, рядом со столовой. Здесь кладовка школьного кооператива. В углу стоят мешки с продуктами, а на полу – матрацы. На них спят два чистых, умытых и сытых мальчика, а между ними девочка. Милка. На голове у неё белая косынка, а у ног Милкиных лежит, уютно свернувшись калачиком, белая кошка – «одеяла куцехвостая»…

«Фламандская цепь счастья»

Начались занятия. Инка – ученица шестой «А» группы. Сидит она на парте между Липой и Соней. Окна класса выходят в сад, и там, в саду, по-прежнему лето. Печёт горячо солнце, трава высока и густа. Со звоном проносятся в ней зелёные кузнечики-аэропланы. А для школьников лето уже кончилось. И кажется Инке, будто глобус, стоящий на шкафу, кивает ей голубой головой и тихо шепчет:

– Кончилось!..

– Кончилось! – вторит ему старая сова, вернее, чучело совы.

– Да-да, – подтверждают чернильницы-невыливайки, ручки, тетради, линейки.

– Кончилось лето! Берись, Инка, за работу.

Учитель физики объясняет новый материал. Говорит он громко и ясно, но из сада влетает в раскрытые настежь окна ветерок и то и дело перебивает учителя, мешает слушать. Ветерок склоняется к Инке и шепчет ей на ухо:

– Посмотри, и у нас в саду уже осень, – и он бросает на её парту кленовый листок и половинку игольчатой скорлупки каштана. Так хочется смотреть в сад, ни о чём не думая. Но на доске уже нарисован манометр – стеклянная трубка, изогнутая в виде латинской буквы N. Учителя зовут Иван Николаевич. Но между собой ученики называют его Ивни́ком. Подражая школьникам из книжки Огнева «Дневник Кости Рябцева», они придумали всем учителям сокращённые имена. Учительница литературы Лидия Михайловна – Лидмиха, математик Александр Антонович – Алантоша, заведующий школой Илько Васильевич – Ильвас.

Итак, Иван Николаевич объяснил устройство манометра, а Инка ничего не поняла. Если её вызовут, она будет только глазами моргать, и из-за неё получат «неудовлетворительно» четверо её товарищей. В школе введён новый метод учёбы. И за ответ одного ставят отметку всем. В Инкиной бригаде – Соня, Липа, Вася Янченко, Вова Черепок. Бригадир – Липа. Бригада № 1, увы, далеко не из лучших. У каждого из членов её какой-нибудь пробел в знаниях или же какой-нибудь недостаток. Инка ненавидит математику, всю математику, во всех видах, а кроме того, терпеть не может физику и черчение. Соня не очень грамотно пишет и у неё неважная память. А Вася Янченко всё знает, но, когда его вызывают к доске, на него находит приступ болезненной застенчивости. Неприятно слушать, как, отвечая урок, он экает и мэкает и чуть ли не плачет от волнения.

Кто никогда не волнуется – это Черепок. В школу он ходит с одной тоненькой тетрадочкой, свёрнутой в трубку. Сидит Вовка на последней парте за голландской печкой. Печка заслоняет его от учителей, и Вовка занимается чем угодно. Рисует в своей тетрадке аэропланы, тачанки, лорда Чемберлена с рогами, всяких смешных чёртиков. Иногда он читает все шесть уроков напролёт приключенческие романы. Тогда его невозможно сдвинуть с места, и на переменках санитарная комиссия выносит его из класса чуть ли не вместе с партой. Отметки у Вовки Черепка всегда резко континентальные – «очень хорошо» или же «неудовлетворительно». Средних отметок он не признаёт. Нелегко приходится Липе с такой бригадой.

– Димке хорошо, – постоянно твердит она. – У него в бригаде все гении, не то, что вы.

К «гениям» причисляется, во-первых, он, Димка. Во-вторых – Лёня Царенко, который может на любой вопрос учителя отвечать сорок пять минут без передышки. На каждый жизненный случай у Лёни припасена какая-нибудь пословица или крылатое выражение. Не зря газета «Красный школьник», которую он редактирует, напоминает журнал для академиков.

В-третьих – Юра Павлик, – самый лучший ученик в школе. Черепок прозвал его «тишайшим» за тихий голос и вежливые манеры. Входит в бригаду ещё и Катя Динь-Динь. Катя, хотя не гений, но очень прилежная девочка.

Учитель пробежал глазами групповой журнал и вызвал:

– Черепанов!

Молчание.

– Черепанов, – повторил Иван Николаевич. – Если ты присутствуешь – отзовись.

Но Черепок не отзывается. Тогда Иван Николаевич медленно прошёл между рядами к последней парте, заглянул за печку. Черепок уткнулся носом в книгу. Учитель закрыл книгу, взял её себе.

– Пусть «Королева Марго» временно побудет у меня.

– А-а… Что такое! – спохватился Черепок. – Отдайте книгу, Иван Николаевич, я взял её на один день.

– Да, но здесь ведь не читальня, спокойно возразил учитель. – Я объясняю новый материал, а ты читаешь!

– Ну так что? – невинно изумился Черепок. – Я читаю и всё слышу.

– Как Юлий Цезарь, – вставил Лёня Царенко.

– Тогда иди к доске и повтори, что я говорил. Ну…

Черепок машет рукой, делает обиженный вид:

– Какой смысл?! Всё равно «неуд» поставите.

И, действительно, в журнале появляется жирный «неуд», да не один, а целых пять!

Настроение у бригады № 1 совершенно испорчено.

– Теперь можно не слушать, меня не вызовут, – решает Инка.

Вдруг кто-то толкает её кулаком в спину. Девочка оборачивается. Вася Янченко протягивает ей сложенный вчетверо листок бумаги. Что это может быть? Инка разворачивает листок, несколько минут с деланным вниманием смотрит на учителя и, незаметно для него, начинает читать. Сверху на листке написано: «Фламандская цепь счастья». О! Это что-то интересное. Учитель повернулся лицом к доске, а Инка читает: «Немедленно перепиши в четырёх экземплярах в течение двадцати четырёх часов. А затем все четыре экземпляра передай четырём людям, которым ты желаешь счастья. Фламандская цепь – святая святых. Никто не имеет права эту цепь порвать. А если кто-нибудь не побоится кары божьей и осмелится разорвать, уничтожить эту невидимую цепь – горе тому!»

– Что за чепуха! – недоумевает Инка и показывает листок подругам. У Сони удивленно взлетают брови, а Липа, не дочитав до конца, начинает тихо смеяться.

У доски между тем появился Юра Павлик. И на этот раз он, как всегда, ответил урок гладко, без запинки, и учитель с удовольствием слушал его. А Инка дочитала странную записку до конца:

«Горе тому, – говорилось в ней, – горе тому, кто разорвёт цепь и уничтожит бумагу. На четвёртый день жди несчастья, обрати внимание: на четвёртый день! Если же не порвёшь её – большое счастье ожидает тебя. Идёт цепь из Фламандии, пройдёт по всему миру и трижды обойдёт земной шар. Придёт время, настанет счастье на земле, бог покарает всех неверующих и наградит тех, кто верит…»

– Чёрт знает что такое! Откуда появилась эта записка? – возмущена Липа. Инка показывает на Васю.

– Вася, откуда ты взял эту поповскую утку? – обернулась к нему Липа.

– Мне передали, – тихо ответил Вася.

И тут «святая троица» увидела: у многих ребят небольшие листки бумаги. Удивленно переглядываясь, они читают и показывают их друг другу. Как-будто никто не переписывает. Впрочем, нет. Катя Динь-Дирь, толстая Катя, опустив голову и высунув кончик языка, что-то пишет. Вот закончила и со смущённым видом протянула листок Лёне Царенко. Быстро пробежав его глазами, Лёня окидывает Катю презрительным взглядом, показывает пальцем на свой лоб, а потом на парту. Жест этот слишком красноречив, чтобы не понять его. Он означает: в голове у тебя столько же, сколько в крышке парты. Катя заливается пунцовой краской. Заметив её смущение, Иван Николаевич говорит:

– А теперь Катя Диндо расскажет о давлении внутри жидкости.

Катя тяжело поднимается с места и молча испуганно смотрит на учителя.

– Я жду, – напоминает он.

– Погрузим внутрь… – вздыхает Катя, – погрузим воронку и возьмём жидкость…

Больше она ничего не может произнести.

– Садись, Диндо, ставлю всей бригаде «неудовлетворительно». От тебя я этого не ожидал, – укоризненно проговорил Иван Николаевич и вместе со звонком вышел из класса. И только за ним закрылись двери, как вся бригада № 2 набросилась на Катю:

– Бессовестная!

– Из-за тебя всем «неуд».

– Сидела весь урок и какую-то чепуху переписывала!

– Это не чепуха! – потрясая бумажкой, закричал Лёня. – Это поповщина.

– Да! Я подтверждаю! – Димка вышел к столу, поднял руку, и стало тихо. – Поведение Кати Диндо, – начал Дима, отчеканивая каждое слово, – поведение Кати Диндо, которая поддалась поповской агитации, мы обсудим в другой раз. А сейчас нужно выяснить: кто распространил в нашей группе эти листовочки? Кто?

– Закройте двери и никого не выпускайте! – вскочил с парты Черепок и стал у дверей. Вытащил из кармана пачку папирос «Ира» и закурил.

– Черепок! Черепок! Брось папиросу! – закричали девочки.

В другое время Черепок бы не послушался, но сейчас ему не хочется вступать в пререкания: слишком ответственный момент. Черепок, в последний раз затянувшись, тушит папиросу. Наступает тишина. Дима кашляет в кулак, поднимает правую бровь:

– Я ещё раз спрашиваю, – грозно повторяет председатель совета, – кто принёс в школу эти листовки?

Ребята растерянно смотрят друг на друга. Кто же в самом деле мог это сделать? И вдруг все, словно сговорившись, поворачивают головы в одну сторону, в угол, где сидит Вера Рябчук, тихая девочка с худенькой косицей, выпуклыми голубыми глазами и лицом до такой степени бледным, что даже веснушки на нём кажутся голубыми. Вера Рябчук – не такая, как все. Она, единственная во всей группе, – не пионерка. Все ученики состоят не меньше чем в десяти важнейших обществах – МОПРе, «Друге детей», в ячейке смычки рабочего класса с крестьянством и так далее, и так далее. А Вера ни в одном из этих обществ не состоит.

Вера ни с кем из ребят не разговаривает, на вопросы отвечает односложно, пренебрежительно улыбаясь. А как она странно одета! Все носят юнгштурмовские костюмы, кепки, косоворотки, красные косынки, а она, Вера, всегда в чёрном сатиновом платье, на голове у нее чёрный, хоть и старый, но кружевной платок.

– Вера! Это ты принесла листовку? – Дима пытливо и строго посмотрел на девочку. – Ну! – грозно повторил он. – Говори: ты?

Вера дочитала страницу, окинула столпившихся вокруг неё ребят презрительным взглядом:

– Я. А что?

– А то, что тебе не удастся запугать сознательных пионеров.

И председатель совета изорвал на мелкие клочки загадочную «Фламандскую цепь счастья».

Несколько минут Дима озабоченно думает над тем, как действовать дальше. Решение найдено.

– Царенко! – повелительно проговорил Дима. – Сейчас ты должен выпустить срочный бюллетень, посвящённый этому событию. Садись и пиши!

Лёня сел за парту, поправил очки и долго вытирал нос. Затем задумался. Пока он мыслил, все молчали.

– Дайте цветной карандаш! – потребовал Лёня и начал быстро размашисто писать на большом листке бумаги. Через несколько минут бюллетень готов.

– Написал! – Лёня встал, взлохматил чуб и с пафосом прочитал: «Классовый враг здорово дерётся за молодёжь. Он придумывает всякие фокусы, чтобы крепче опутать нас фламандскими цепями. Нужно дать ему такой отпор, чтобы изорвались в клочья все его фламандские цели. Позор Вере Рябчук – беспартийной школьнице, которая хотела заманить на поповскую удочку сознательных членов ЮП. Да здравствует наша пионерская база! Ура!»

Затем все высыпали в коридор, Лёня рядом со старым номером газеты «Красный школьник» повесил бюллетень. К нему он прикрепил изорванные клочки «Фламандской цепи».

Медленно вышла из класса Вера Рябчук. Остановилась у окна и, прищурив близорукие глаза с воспалёнными веками, крикнула:

– Бог вас покарает! На четвёртый день. Увидите!

Но тут неожиданно появился Рэм. Услыхав от Димы подробный рассказ обо всём, что произошло, Рэм долго молчит. Потом подходит к Вере:

– Скажи мне, пожалуйста, где ты взяла это обращение?

Вера щурит глаза.

– Я не обязана вам отвечать. Я не пионерка.

Рэм озадачен.

– Ведь не сама же ты это написала… Скажи…

Несколько минут девочка колеблется и вдруг спокойно произносит:

– Его дала мне моя ро́дная, – и она делает ударение на первом слоге, – моя ро́дная мама.

– Кто же такая твоя мама? – удивлён Рэм.

Вера окидывает гордым взглядом детей. Её голубоватые щёки вспыхивают:

– Моя мама – собеседница бога!