Текст книги "Никогда не угаснет"

Автор книги: Ирина Шкаровская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Стёпка-Руслан в гостях

Да, это был Стёпка. На следующий день Инка снова встретила его в Николаевском парке у голубого павильона.

– Стёпка-Руслан! А я тебя вчера вечером видела! – радостно проговорила она, улыбаясь мальчику и идя ему навстречу.

– На Брест-Литовском шоссе? – пренебрежительно сплюнул Стёпка. – Это не я был.

– Ты! Ты! А куртка без рукава? Я хорошо заметила! – рассмеялась Инка, вытащила завтрак из сумки и протянула Стёпке.

Подумав минуту, она добавила:

– Я из школы буду в три часа возвращаться. Приходи сюда опять. Я тебе пончик из буфета принесу, хочешь?

– Пончик! Очень нужно, – презрительно скривил губы Стёпка. – Не видал я пончика! Да проваливай ты отсюда, чего привязалась?

Видно, у Стёпки плохое настроение. Инка ничего больше не говорит и, чтобы не опоздать, бегом мчится в школу. После уроков она снова идёт в парк. Стёпка стоит у выхода. Ага! Пришёл всё-таки!

– Давай пончик! – весело говорит он.

Инка достаёт два пончика – один с горохом, другой – с вареньем, и Стёпка их мгновенно уничтожает. Потом они садятся на скамейку, и Инка рассказывает, что было в школе. Была математика. Алантоша Инку не вызвал.

– Алантоша – математик. Это мы его так сокращённо называем, – объясняет девочка. – Потом было собрание школьного кооператива. Отчитывался председатель – Миша Попик. Ох, и досталось на собрании Юре Павлику! Понимаешь, Юрка всё время покупает тетради в магазинчике Дзениса. Частника поддерживает! Разве хорошо это?

Инке хочется, чтобы Стёпка что-нибудь ответил, поддержал разговор, который, ей кажется, она ведёт весьма искусно. Но Стёпка поднимается и, даже не взглянув на девочку, уходит. Какое-то безошибочное чувство подсказывает Инке, что завтра он придёт снова. Так и есть. На следующий день Стёпка снова в парке, на том же месте, у голубого павильона. Так продолжается больше месяца. Ни о чём не сговариваясь, Стёпка и Инка встречаются каждый день в парке. В копилке Инкиной денег всё меньше. Девочка приносит Стёпке то бублик, то бутерброд с колбасой. И хотя эти дары он принимает с удовольствием, но Инка смутно чувствует: не только в этом дело. Просто Стёпке интересно с ней. Иногда он сам задаёт вопросы:

– Ну, как там твоя бригада?

А иногда рассказывает о себе. Прожил он на свете мало, а испытал многое. И хотя говорит Стёпка медленно и кратко (не то, что Инка – сто слов в минуту), но всё, что он рассказывает, очень хорошо видишь:

– Тбилиси – красивый город. Солнца много. Фрукта всякая есть. Все в тюбетейках ходят. И у меня была. Мильтоны там добрые…

Или же:

– Я всю Военно-Грузинскую дорогу проехал. Интересно.

Или же:

– Ты видела когда-нибудь море?

Инка качает головой.

– Эх ты, моря не видела. Море это…

Стёпка задумывается, подыскивая подходящее слово. Лицо у него становится нежным и мечтательным, а в глазах появляется тоска.

– Море это…

Сравнения он не находит.

– Лучше нет ничего. Большое, голубое. Ни конца, ни края. Мисхор – слыхала про такое место? Есть там бухточка. А в бухте корабль – старый, весь в пулях, как решето. Мы там летом с дружком живём… Целый день на солнце лежим, животы греем. А потом на базар пойдём – папирос, фрукты всякой подхватим…

Инка с интересом слушает Стёпку. И никому о нём не рассказывает. Она чувствует: если расскажет, ребята потребуют, чтобы она его немедленно перевоспитала и отвела в детдом. А Инка знает, что не так это легко сделать. Пока она решила больше не напоминать Стёпке о детдоме. И пусть пока встречи с ним будут её тайной. Тайна! До этого в жизни девочки не было ни одного секретного уголочка. Каждой, самой незначительной мыслью, самым маленьким событием, она делилась с мамой, подругами, с Симой. Тайна буквально распирает Инку, и это написано у неё на лице. Лицо её говорит.

– Ага! У меня есть тайна! Не спрашивайте меня ни о чём, всё равно я вам ничего не скажу.

Соня и Липа никак не могут понять, что произошло с их подругой. После уроков она быстро складывает книги в портфель и первая выбегает из группы. Она стала молчаливой, чего с ней никогда не бывало. Соня и Липа сердятся и в конце концов принимают решение: они делают вид, что и у них завёлся какой-то секрет. На уроках девочки пишут друг другу записочки и закрываются от Инки, а на переменках о чём-то шушукаются.

В один из дней, после уроков. Инка, как обычно, бежит в парк. Выпал снег и запорошил землю, клёны, скамейки и гранитный пьедестал, на котором когда-то стоял памятник императору Николаю. За пьедесталом, на снегу, между двумя зелёными ёлочками красуется берёзка, ещё не сбросившая осеннего убора. На жёлтых продрогших листиках её – серебрится снежная пыль. Возле берёзки стоит скамейка, а на ней, закинув ногу за ногу, сидит Стёпка в своей куртке без рукава и уплетает колбасу «собачья радость». Одно длинное, сизо-лиловатое кольцо колбасы он надел на руку.

– Здоров! – Инка стала рядом со Стёпкой.

Он продолжал жевать колбасу и на приветствие её не ответил.

– Где взял колбасу?

– В сорабкопе. У тётки одной стащил.

– Послушай, Стёпка, я тебя давно хочу спросить, – Инка внимательно посмотрела на него. – Как твоя фамилия? Ну? Чего ты молчишь? Скажи.

Помедлив, Стёпка ответил:

– Голубенко.

Оба некоторое время наблюдали за воробышком, который, поёживаясь, подпрыгивал на снегу. Инка открыла портфель, нашла хлебную корку и, раскрошив её, бросила воробышку. Вдруг Стёпка как-то странно посмотрел на неё, выпятил нижнюю губу и хрипло спросил:

– Хочешь… со мной любовь крутить?

– Что? – растерянно переспросила Инка и отвернулась. Что делать? Может быть, уйти? Нет, нельзя. Выругать его? Но она не умеет ругаться. Пристыдить, прочитать нотацию? Так ведь он обозлится и сейчас же уйдёт.

К кому хоть мысленно обратиться за помощью двенадцатилетней пионерке в таком сложном, в таком трудном случае, когда нужно спасти человека, сделать из него честного советского гражданина?

Инка морщит лоб, напряжённо думает.

– Знаешь что? – лицо её светлеет. – Давай дружить будем! Ладно?

Стёпка несколько раз шмыгает носом и соглашается:

– Ладно!

Неожиданно Инка говорит:

– Знаешь что, Степка, пошли ко мне домой.

– А чего мне у тебя делать?

– Ничего, так просто. Я обед буду готовить. Вкусный, покушаешь…

– Я сытый, – упирается Стёпка.

– Всё равно, идём.

И Инка его уговорила. Они идут к ней домой.

Двери им открывает Коля. В руках у него книжка. Рассеянным взглядом скользнув по Стёпке, он уходит, вероятно, зубрить сопромат.

На пороге комнаты Стёпка остановился, почесал затылок.

«Чего я сюда пришёл? Ещё сейчас мамочка её придёт, раскричится: ты зачем уличного мальчишку привела? А они, видать, антилигентные. Книг сколько! Бандура музыкальная стоит, пианина». Все эти мысли мгновенно проносятся в Стёпкиной голове.

– Эх! – говорит он и оглядывается, куда бы сплюнуть. – Эх… – и он берётся за ручку двери. Сейчас снимет кепочку и скажет: «Адью». И вдруг взгляд Стёпкин падает на портрет в чёрной раме. На портрете красный командир. Папаха на нём со звездой пятиконечной, френч и на плечи бурка накинута. Много, видать, контры от руки его полегло. Смотрит на портрет Стёпка и не замечает, как широко улыбается. Только вдруг послышалось парню, будто обращается к нему командир: «Входи, Стёпка-Руслан, в комнату до моей дочки. Чего там, не робей, браток».

– Входи! – снова подтолкнула Инка Стёпку. – Не стесняйся.

Осторожно ступая, Стёпка вошёл в комнату и, увидев возле пианино круглый стульчик, сразу же сел на него и крутнулся несколько раз.

– А ты умеешь тарабанить на этой… пианине?

– Немного умею. Раньше мама меня учила, а сейчас некогда ей. Ты посиди тут, а я пойду, примус разожгу.

Инка побежала в кухню и в дверях столкнулась с тётей Мотей. Тётя Мотя заглянула в комнату и громко спросила:

– Ты зачем оставляешь его одного? Стянет ещё чего-нибудь.

– Тише, тётя Мотя. Не бойтесь. Ничего он не стянет, – покраснела Инка.

– Как глазищами шныряет! Смотри за ним, – уже стоя на лестничной площадке, повторила тётя Мотя и добавила: – В кухне на моей полке винегрет. Дай ему покушать.

Когда Инка вошла, она застала Стёпку стоящим у книжного шкафа.

– Много книг, – вздохнул он. – Покажи мне вон ту, – и он ткнул пальцем на книжку в синей обложке.

Инка достала с полки томик стихов Надсона. Стёпка перелистал книжку, бойко пробежал глазами несколько страниц.

– Буза… Я лучше умею стихи складывать…

– Ну, ладно, Стёпка, пошли в кухню. Я обед буду готовить, – Инка потянула его за рукав.

В кухне за столом сидел Коля.

– А-а, – сказал он, не поднимая головы. Потом вдруг отодвинул книгу и насмешливо проговорил: – Какой шикарный кавалер! Где ты дел рукав?

– А на что мне той рукав? – удивился Стёпка.

Коля закрыл учебник.

– А я бы не панькался с такими бродягами, честное благородное слово… Устраивают такого красавца в детский дом, на всём готовом живёт. Кормят его, учат, на чистую постель спать кладут. А он, паршивец, плюёт на всё это. Из детдома бежит, да ещё простыню казённую с собой прихватывает… Паразит Советской власти, вот ты кто!

– Чего ты привязался до меня? – недовольно буркнул Стёпка.

– Привязался! Эх ты, герой! – укоризненно покачал головой Коля. – Ты должен помогать нашему рабоче-крестьянскому государству. А ты по базарам гасаешь и по сорабкопам, у честных тружеников из корзинок продукты тянешь.

– Не тяну я у честных тружеников, – угрюмо пробормотал Стёпка. – Я у тех тяну, в манто и в шляпках которые, и у напудренных.

Он отвернулся от Коли и стал смотреть в окно.

– Слушай, Стёпка, винегрета хочешь? – чтобы замять неприятный разговор, спросила Инка.

– Э-э… нужен мне твой винегрет, – и он длинно выругался.

– Посмотрите на него! Обиделся! Мимоза какая! У нас на заводе «Красный резинщик» начальник цеха – бывший беспризорник, понял? Так он же человеком стал, ему от всех почёт и уважение. И как ты в свою башку взять не можешь того, что государство помочь тебе хочет, потому что не виноват ты. Зло ты социальное, доставшееся нам от гражданской войны и разрухи.

– Слыхали уже… про зло социальное, – огрызнулся Стёпка.

Коля открыл было рот, чтобы что-то возразить, но в это время послышался звонок. А через несколько минут в кухню ввалилось человек пять рабфаковцев. Они хлопали Колю по плечу и говорили все вместе:

– Колька, ты выучил сопромат?

– Какой ответ в твоей задаче?

– Товарищи! Диамата не будет!

– Я слышу, пахнет винегретом. Колька, доставай винегрет.

Колины приятели поели весь винегрет и, посудачив о том о сём, собрались уходить.

– С комприветом, дорогой товарищ, – попрощался Коля со Стёпкой и, взяв под мышку учебники, последним вышел из кухни. Не успела Инка закрыть за ним двери, как вдруг раздался звонок. Коля влетел в переднюю, зажёг свет и дал девочке свои учебники.

– Подержи минутку. Я забыл одну вещь.

В углу передней стоял Колин деревянный зелёный сундучок. Он открыл его и стал быстро выбрасывать оттуда всякий хлам – рваные рубахи, старые книжки и журналы без обложек, конспекты.

– Чёрт! Где же она? На лекцию из-за неё опоздаю. А, вот!

И он вытащил старую кожаную куртку, лежащую на дне сундука.

– Где этот маленький лорд Фаунтлерой[2]2
  Герой одноимённой повести английской писательницы Бернет.


[Закрыть]? Зови его сюда.

– Стёпка! – Инка побежала в кухню и привела Стёпку.

– На, носи на здоровье, товарищ дорогой! – Колька набросил Стёпке на плечи куртку, – И не обижайся на меня.

Стёпка стоял посредине передней с открытым ртом и молчал.

– Чего ты стоишь, как вкопанный?

Инка стащила с него кацавейку и швырнула на пол.

– Надевай кожанку.

Стёпка как-то оторопело, послушно надел её. В углу передней висело в золочёной раме зеркало. Осталось оно жильцам квартиры номер шесть на память от бывшего хозяина дома, присяжного поверенного, удравшего за границу. Зеркало было серое от пыли, с зеленоватыми грязными полосами, Инка слегка подтолкнула к нему Стёпку.

– Посмотри на себя.

Стёпка поднял голову и в старом зеркале, сквозь густую пыль и тускло-зелёные пятна, увидел высокого широкоплечего парня в кожаной куртке.

Эх, куртка! Ничего, что она вытерта и порядочно изношена. Но всё же это настоящая кожаная куртка, одежда рабфаковцев и рабочих, коммунистов и комсомольцев! Да, и комсомольцев! На отвороте её красуется маленький кимовский значок. По-видимому, Коля забыл его снять и купил себе новый, который и носит постоянно на пальто.

– Значок сними, – строго сказала Инка. Стёпка вздохнул, инстинктивно прикрыл рукой значок, но тотчас же опустил руку. Инка отвинтила значок, и Стёпкино лицо померкло.

– Ты знаешь… Ты не того… – извиняющимся голосом проговорил он.

Оба покраснели и поняли друг друга. Стёпка хотел сказать, чтобы Инка не обижалась за грубые слова, произнесённые в парке, а девочка взглядом ответила: нет, не обижаюсь, я забыла.

И она решила, что завтра обязательно поговорит со Стёпкой о детдоме.

Соня приняла решение

Сыплет, сыплет снег. На крыши, на развесистые деревья, на голую землю. И вчера было то же самое. И улицы такие же, как вчера, – знакомые, привычные. Вот на углу Мариино-Благовещенской и Прозоровской, на Инкином доме висит плакат. На нём нарисована большая коробка зубной пасты, а под ней стихи:

 
Охраняйте зорко фронт:
Полость рта и зубы.
Покупайте колодонт
С маркой «Акотубы».
 

А рядом объявление о том, что «Магазин мебели и кроватей бывшего Прицкера переведён в другое помещение». Каждый день, идя в школу и возвращаясь из школы. Инка читает четверостишие, посвящённое чудодейственному колодонту и сообщение о «бывшем Прицкере». Каждый день проходит она по Красноармейской, мимо часовой мастерской, на которой висит красноречивая вывеска: «Починка не на словах, а на деле». У окошка, как и вчера, сидит, склонившись над часиками, смешной старичок в бархатной жилетке. А вот, медленно, под ручку гуляет нэпманская парочка. Вчера Инка видела её в это же самое время. На ней – шёлковое манто, серо-голубые «капустинские» боты, а он в шубе. Из-под рукава сверкает золотой браслет. И двух мальчишек в коротких пальтишках встречает каждый день девочка. По-видимому, этих малышат – учеников второй-третьей группы недавно приняли в пионеры. Воротники у мальчишек расстёгнуты специально для того, чтобы прохожие обратили внимание на красные галстуки. Мальчишки гордо здороваются с Инкой салютом:

– Будь готов!

– Всегда готов! – отвечает Инка.

В общем, на первый взгляд, ничего не изменилось в жизни. Всё как обычно. А в самом деле сегодня всё какое-то другое, новое. И старичок, ковыряющийся в часиках, показался девочке не таким, как всегда. Сегодня он как-то особенно посмотрел на неё и хитро улыбнулся. И мальчики в расстёгнутых пальто тоже как-то особенно посмотрели на Инку. И улицы выглядят иначе. Что-то новое появилось в жизни. Что же это?

Стёпка! У неё начинается со Стёпкой дружба. Сегодня Инка подробно расскажет ему о коммуне, о Марусе Коваленко и сегодня же отведёт его туда. Улыбаясь, входит девочка в парк. Но в парке на обычном месте Стёпки нет. Странно… Инка заглянула в павильон, нет его и там. Берёзка за ночь сбросила последние жёлтые листики и сейчас стоит вся белая, заледеневшая и холодная. Инка села на скамейку. Ждёт. Нет и нет Стёпки. Что с ним случилось? Тревога охватывает девочку, но ждать больше нельзя. Лучше после занятий снова прийти сюда. Ещё раз оглянувшись по сторонам. Инка поднимается со скамейки и уходит. Сони почему-то нет в школе. За партой сидит одна Липа. Когда Инка к ней обращается. Липа поджимает губы и ледяным тоном спрашивает:

– Что-что?

На уроке русской литературы Лидия Михайловна раздаёт сочинения. Тема сочинений – «Небокоптители в романе Гоголя «Мёртвые души».

– Из всех сочинений мне больше всего понравилось сочинение Инны Ивицкой, – сказала учительница. – И знаете чем? Тем, что Инна высказывает своё отношение к произведению, анализирует его с точки зрения нашей жизни и борьбы.

«С точки зрения нашей жизни и борьбы» – излюбленное выражение Лидии Михайловны. Она протягивает Инке сочинение, на котором написаны три буквы: «На Л». Это самая высшая оценка у Лидии Михайловны, выше даже, чем «очень хорошо». «На Л» означает, что сочинение нужно переписать на листик и сдать его в редколлегию рукописного литературного журнала. «На Л» получает ещё Вера Рябчук.

На втором уроке начался суд над «Цыганами» Пушкина.

За столом уселись члены суда – прокурор Димка, его помощник Юра Павлик и защитник Инка.

Димка произнёс пламенную обвинительную речь.

– Я обвиняю Алеко в том, – начал Димка, – что он бросил город и труд, наплевал на всякую общественную деятельность и забыл из-за женщины о своих гражданских обязанностях. Чем он занимается? Алеко с пеньем зверя водит! Разве мыслящая личность может до этого дойти? Это по пункту первому. А по пункту второму я обвиняю Алеко в эгоизме. Он поддался такому мелкобуржуазному чувству, как ревность, и убил Земфиру и молодого цыгана. Я считаю, что прав был старый цыган, когда сказал ему: «Ты для себя лишь хочешь воли». И права была цыганская масса, осудившая Алеко и оставившая его одного в степи. Всё. Я кончил.

Юра Павлик обвинял Земфиру. Всегда уравновешенный и спокойный, он говорил неожиданно взволнованно:

– Земфира совершила преступление. Зачем она увлекла Алеко? Из-за неё он всё бросил, а она охладела к нему. Лично я не могу уважать таких женщин. Она просто пустышка, Земфира, и поступок этот очень подлый!

– Правильно, – выкрикнула с места Вера Рябчук и, спохватившись, багрово покраснела. Юра несколько минут молчал, а потом изрёк:

– В конце концов, я бы на месте Алеко поступил так же.

– Правильно! – поддержали мальчики. Девочки вскочили с мест и наперебой закричали:

– Помощник прокурора не понял главной мысли поэмы.

– Димка! Дай колокольчик.

Лидия Михайловна обмахивала платком разгорячённое лицо, строгие глаза её сияли. Она любила, когда вокруг литературного произведения разгорались такие жаркие споры. Наступил черед защитника – Инки.

– Я хочу напомнить, – поднялась с места Инка, – что моя подзащитная Земфира – цыганка. Она не была скована никакими условностями. Домом ей служил шатёр. С детства она выше всего ценила свободу. Разве Земфира виновата в том, что полюбила другого? И разве не прав был старый отец, когда сказал:

 
Вольнее птицы младость.
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем даётся радость.
Что было – то не будет вновь.
 

Инкино выступление вызвало целую бурю. Девочки стали кричать:

– Права! Права!

И неизвестно кто – Инка или Земфира.

А мальчики:

– Виновата! Виновата!

Вдруг вскочил с парты Лёня Царенко.

– Я обвиняю Пушкина! Лидия Михайловна, дайте мне слово!

Он выбежал к столу, поправил очки и долго тщетно искал в карманах носовой платок.

– Какой вывод делает в конце поэмы автор? – возмущённо крикнул Лёнька:

 
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет…
 

Я считаю, что это большая ошибка Пушкина. Он верит в судьбу. Это идеализм и мистика. Судьбу пролетариат уже десять лет как взял в свои руки.

– Садись, – захохотал Димка, – когда жил Пушкин, не было пролетариата!

Лёнька хотел было продолжить свою мысль, но прозвонил звонок на перемену, и он вынужден был покинуть трибуну. А Лидия Михайловна осталась довольна. Она сказала, что с интересом выслушала все выступления, потому что в каждом была доля правды.

После уроков Инка снова отправилась в парк. Но Стёпки там не было. Девочке сделалось так тоскливо, что и домой не захотелось идти. И очень захотелось чего-нибудь сладкого. Она вспомнила, что в кошельке у неё есть десять копеек, на которые она собиралась купить альбом.

«Не нужно мне никакого альбома! – мысленно решила Инка. – Всё равно такое настроение плохое».

И она пошла в кондитерскую на улице Чудновского, купила себе пухлое пирожное с кремом и одно безе. Настроение у неё значительно улучшилось. «Пойду к Соне, проведаю её». И вот Инка стоит перед дверью Сониной квартиры. Она уже подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, как вдруг услыхала гневный голос Акима Марковича:

– Так ты что, может быть, стыдишься меня?

– И стыжусь… И стыжусь… – заплакала Соня.

Наступила минутная пауза. Инка сняла руку со звонка. Нечего и думать о том, чтобы в такой момент являться в гости. И хотя Инка знает, что нехорошо стоять под дверьми и подслушивать, но уйти она не может. Ведь дело касается её подруги.

– Чего же ты меня стыдишься? – взвизгнул Аким Маркович. – Может быть, твой папа карманный вор или фармазонщик, или пьяница, который на улицах валяется?

В наступившей тишине очень ясно и раздельно прозвали Сонины слова:

– Ты нэпман. У тебя три мастера.

Медленно спустилась Инка с лестницы и побрела домой. Дома её встретил Коля. Он уже сдал экзамен и сегодня целый день отсыпался.

– Ну, как дела, кирпа? – поинтересовался Коля. – Как твой Чайльд Гарольд?

– Кто?

– Ну, шкет этот синеглазый.

– У него неодинаковые глаза. У него один синий, а другой вроде зелёный.

– Рассмотрела, значит, уже.

Коля снимает с полки примус, разжигает его и ставит чайник.

– Знаешь, что я тебе скажу? Я очень хороший психолог. Стоит мне посмотреть на физиономию человека – и я уже вижу его насквозь. Я тебе говорю, этот беспризорник – хороший пацан. Его можно человеком сделать.

– Можно, – вздохнув, согласилась Инка. – Только, Колечка, его же нет. Он сегодня не пришёл в парк.

– Не пришёл? – Коля почесал нос. – Значит, завеялся куда-нибудь в кожаной куртке Новый год встречать. Сегодня Новый 1928 год. Ты знаешь об этом, кирпа?

Чайник закипел. И только Инка с Колей собрались пить чай, как позвонили два раза. Инка побежала открывать двери. Соня! Она стояла на пороге в своей коричневой шубке и в такой же круглой, меховой шапочке. Глаза и нос у неё распухли.

– Я не зайду. У меня очень заплаканный вид, – тихо сказала Соня, – Выйди, я должна с тобой поговорить.

– Хорошо. Подожди меня внизу.

Инка быстро оделась и вышла. Девочки взялись за руки, посмотрели друг на друга.

– Соня! Ты меня извини, – сказала Инка. – Я стояла под вашими дверьми и всё слыхала. Я всё знаю.

– Ты слыхала? – Соня сжала руку подружки. – Он хочет, чтобы я улыбалась его клиентам. А я нарочно решила даже не здороваться с ними.

– Почему?

– Потому что тогда они обидятся, эти клиенты, и не будут приходить… И тогда ему придётся закрыть парикмахерскую, понимаешь?

– Понимаю, – обрадовалась Инка. – Только знаешь, что? Не здороваться это мало. Они, может, даже внимания не обращают – здороваешься ты или нет. Ты лучше им язык показывай или фигу.

– Хорошо! – согласилась Соня.

Незаметно девочки очутились на Красноармейской, потом вышли на Крещатик. Было холодно и очень скользко. Мальчишки скользили по обледенелым тротуарам и громко выкрикивали: «Папиросы «Коминтерн», «Коминтерн»!

Тусклые лампочки реклам вспыхивали на стенах высоких домов, сообщая:

«В первом кинотеатре анонс. Ждите «Проданный аппетит». Во втором кинотеатре «Чашка чаю». Игорь Ильинский». «В музыкальной комедии – «Коломбина». «Ресторан «Континенталь». Грандиозная встреча Нового года. Танцы и джаз до утра».

Вдруг на углу Прорезной и Крещатика розовые и лиловые лампочки рекламы сообщили:

«С Новым 1928 годом. Поздравляем своих уважаемых клиентов и клиенток, настоящих и будущих. Парикмахерская Янкелевича».

Девочки остановились. Толпа на миг разъединила их.

– Соня! – позвала Инка. – Где ты?

– Я здесь, – грустно отозвалась Соня. – Ты видела рекламу?

Инка кивнула головой.

– Видишь… Теперь весь Киев будет знать парикмахерскую Янкелевича.

Она опустила голову, снова взяла Инку за руку.

– Как не хочется идти! Проводи меня домой…

Инке очень хочется что-нибудь сказать Соне в утешение. Но она ничего не может придумать. Во всех окнах квартиры Янкелевичей горит свет. Значит, не спят, ждут Соню.

– Ты придёшь завтра в школу? – спрашивает Инка.

Но Соня не отвечает. Она думает о своём. На щеках её вспыхивают два маленьких красных пятнышка. Быстро, взволнованно Соня говорит:

– Знаешь, что он мне сказал? «Я тебя кормлю, одеваю, учу. Я всё делаю, чтобы собрать капитал на твою взрослую жизнь. Ты должна иметь деньги, золотые вещи, потому что она недолго продержится!»

– Кто недолго продержится? – не понимает Инка.

– Советская власть. Так он говорит…

Нахмурив тонкие брови, глотая слова и слёзы, Соня решительно говорит:

– Так пусть он не кормит меня. Не надо. Я уйду от него и поступлю на завод. Буду работать.