Текст книги "Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки»"

Автор книги: Ирина Краева

«Смерть не долетит до тебя», – услышал Тим слова Числобога. Он услышал их так, будто Числобог сейчас кричал ему прямо в ухо: «Смерть не долетит до тебя!»

Тим понял: нож будет слабее его жизни. И новым взглядом – без малейшего страха посмотрел на летящую в него стальную смерть. Он будто прицелился взглядом в самый конец тонкого лезвия.

Нож вздрогнул в воздухе… и, кувыркаясь, свалился на булыжники. Запрыгал, зазвенел, злобно царапая камни острым лезвием. Сила смерти не желала пропадать зря. Тиму стало горячо-горячо. Отравленная ядом кровь бросилась в голову; он наклонился и рывком схватил привычный, с удобными выемками для пальцев черенок. Он не промахнётся. Он знал, что сейчас обязательно попадёт в Дана, он был уверен: нож воробьём влетит в брата, едва не ставшего его убийцей, и тот упадёт, и не встанет уже никогда. Тим замахнулся…

Нож в руке мальчика похолодел и недовольно заворочался.

– Ну, бросай! – Закричал Дан, отбегая.

– Это же рыба, – рассмеялся Тим, разглядывая в своей руке нечто длинное, блестящее и явно живое. – Посмотри, это селёдка!

– Мне надоели твои вечные фокусы! – Заверещал Дан. – В-волшебник несчастный! В-врун!

– Я не вру! – Засмеялся Тим. – Это, правда, селёдка!

– Как же! Селёдка! – Буркнул Дан. – В горчичном соусе или горячего копчения?!

– В собственном соку! – Засмеялся Тим. – Иди сюда!

Дан съёжился и не двигался с места.

Сил у Тима оставалось немного – путешествие из крепости к Дану и разговор с ним отобрали последние. Боль от плеча разлилась по телу, оно стало лёгким и слабым. Но Тиму казалось, что как только он дотронется до брата, проклятый морок спадёт с Даньки, и тот станет прежним замечательным братом. Самым лучшим братом на свете. Превозмогая себя, Тим сделал шаг и пошатнулся.

Под рубашкой Рубиновое сердце покачнулось – не в такт его движению, а будто само по себе – и теплом ударило в грудь. Ударило совсем несильно, так, как обычно бьётся человеческое сердце. Но от этого удара в руках и ногах Тима запрыгали колкие пузырьки, и он невольно улыбнулся. Он вдруг ощутил, что внутри него пошёл дождь, настоящий ливень – весёлый и щекотливый. Посреди ночи Тим ощутил себя светлым днём, прояснившимся после грозы. Он вздохнул, улыбнулся. Ночь погладила его щёки ласково, дунула, сбивая набок светлый вихор.

И Тим сделал два шага к Дану. Не переставая улыбаться, протянул ему руку. На ладони, шевеля хвостом, лежала длинная селёдка средней упитанности, с синей спиной и блестящими боками, белые жабры двигались – рыба невозмутимо дышала. Жёлтым глазом она подмигнула Тиму, ехидная улыбка раздвинула костяные губы.

– Не соблаговолите ли быть зрителем представления? – Поинтересовалась она строгим голосом Петуха, объявляющего в лесу московское время.

– А-а? – Переспросил Тим.

Селёдка махнула хвостом, как рукой, – дескать, соображать надо быстрее, подпрыгнула на его ладони и взорвалась сотнями сверкающих мальков. Серебристая стая, как оглашенная, понеслась в синем воздухе, стреляя сухим треском петард. Дан икнул, растопырил пальцы, и постарался цапнуть хотя бы одну рыбку. Молнийки бросились врассыпную, стрекоча мотыльковыми плавниками, а потом всей семьёй кинулись на него, полезли в нос и уши, защекотали вёрткими животиками.

– АААААААААА! – Завопил Дан, размахивая руками. – Уберите их! Сгиньте! Сгиньте, проклятые!

Этот вопль бесцеремонные крошки перевели на свой рыбий язык как «Добро пожаловать!», обрадовались новой норке и хлынули в распахнутый рот мальчишки, стараясь пролезть поглубже, где потеплее. Не успел Дан прокашляться и отплеваться, как блестящая кутерьма прыснула из его ушей вон. Он схватился за уши и сжал рыбёшек, но они благополучно проскользнули меж пальцами и принялись его целовать. Прозрачные губки мальков больно впивались в щёки и шею. Чтобы не крикнуть, Дан крепко зажал рот одной рукой, и ещё энергичнее замахал другой, защищаясь. Но сверкающие рыбки и не думали обижаться, они вели себя с Даном без лишних церемоний, вполне по-приятельски – бодались, теребили веснушки, кусались, щекотно юлили в его ноздрях и ушах, оттопыривали веки, залезали под губы, разогнавшись, врезались в лоб, играли в прятки в волосах.

Тим смеялся. Но вдруг он услышал приближающийся топот. Ничего хорошего он предвещать не мог. Мальчик подпрыгнул, зацепился за кирпичный подоконник и исчез в окне.

Оказавшись в длинном лабиринте на достаточно большом расстоянии от окна, Тим снял с шеи Рубиновое сердце и накинул цепочку на обугленный факел, торчащий в ржавом держателе. Он вспомнил слова Лиходеича о том, что если волшебная вещь сослужила тебе добрую службу, то её следует подарить хорошему человеку или оставить в каком-нибудь не слишком добром месте – обязательно найдётся тот, кому она пригодится. И не стоит ждать награды, учил старый леший, это не особая щедрость, это закон Общей жизни.

Рубиновое сердце качалось и постепенно становилось невидимым, словно таяло в воздухе, и Тим решил, что это добрый знак: его увидит только тот, которому он, и правда, будет нужен. И побежал, смутно представляя, как вернуться в комнату, где его оставили Обби и Родион.

Часть третья
Владения призраков

Глава первая, в которой Тим, Обби и Родион скрываются от погони

Вернувшись в комнату, оставленную несколько минут тому назад, Тим бросился развязывать узелок с провизией. Повисший в пыльном воздухе аромат съестного не оставлял сомнений в его содержимом. Раздумывая над историей чудесного превращения ножа в рыбу, он пытался понять, что стало тому причиной: волшебные свойства Видении, самой крепости, или к нему возвращается его дар? Тим доедал третий пирог с черникой, когда в дверном проёме застыли Обби и Родион. Энергично двигая челюстями, он протянул им по большой ватрушке и едва мог произнести:

– Мужасно хлочется эст! И фы поткепитесь! Нам нужно бырее уходить отюда!

– Молодой человек, ваше дело пошло на поправку! – Воскликнул Родион, с удовольствием оглядывая мальчика со всех сторон. – Как чудесно от вас пахнет яблоками! Причём крепкими зелёными яблоками зимних сортов! Узнаю «боровинку» и «белый налив»! Поведайте, что стало причиной столь стремительного преображения?!

Не переставая жевать, Тим ответил:

– Я тумаю, Секце, рупиновое Секце!

Обби, глядя на Тима, тоже принялась за еду, преувеличенно громко чавкая и вздыхая. Но даже передразнивать мальчика у неё получилось достаточно изящно и, поглядев на них обоих, Родион тоже взял гроздь винограда и стал отщипывать молочно-жёлтые ягоды. При этом он внимательно слушал Тима. А тот отложил пирог и рассказывал:

– Обби, ты, конечно, помнишь: лекарь Варфоломей написал, что у Рубинового сердца есть неизвестное для него волшебное свойство. Так вот я не только узнал, какое оно, но испытал на себе. Рубиновое сердце дало мне свои силы тогда, когда моих собственных уже не осталось. Мне кажется, оно заключало в себе огромную жизненную энергию, а потом – р-раз – и вылило её в меня. Вы принесли воду для моей раны? Спасибо, но теперь её не нужно промывать, – Тим покрутил плечом, демонстрируя, что ему совершенно не больно, и, помолчав, сказал: – Несколько минут тому назад я разговаривал с Даном.

– Что? – Нос Родиона взвился вверх. – Обби, наш мальчик бредит!

– Эх, уж лучше бы я бредил, – Тим откинул упрямую прядь волос со лба и продолжил: – Яд подействовал на него гораздо сильнее, чем это можно было предположить… Даже глаза у него тёмные и пустые, как бутылочные осколки… Те, с кем он сейчас, очень хотят, чтобы мы не дошли до Знича.

В эту минуту по потолку прокралось огненное пятно от факела, постояло в середине, подслушивая, и скользнуло дальше.

Тим прижал палец к губам. Родион понимающе кивнул, аккуратно сложил скатерть в карман, и жестом предложил друзьям следовать за ним. Бесшумными тенями они покинули комнату и двинулись по длинному переходу. В бойницы не заглядывала ни одна звезда, зато студёный ветер гулко ухал под сводами, со всего маху бил по выложенным из ноздреватых булыжников стенам, трепал друзей. Поёживаясь, они стремительно шагали в свистящей холодом темноте. Родион на ходу вложил в рот Тиму и в клюв Обби хрумкие сладкие кусочки и пояснил:

– Сахар обостряет зрение.

Действительно, как только последняя крупинка растаяла на языке, Тим перестал налетать на повороты стен. Он отчётливо различал проёмы и раскачивающийся, словно перегруженная лодка на волнах, горб Родиона. На руках мальчик нёс Обби.

Пол пошёл под уклон, и Родион запалил толстую свечу.

– Мы спускаемся в подземелье. Здесь нет ни щёлочки, огонь никто не заметит снаружи, – пояснил он, убирая длинные спички во внутренний карман куртки.

С потолка бесперебойно падали холодные капли вонючей воды. Джинсовая жилетка, рубашка и брюки Тима мокро отяжелели. Прижимая подбородок к шелковистой спинке лебедя, мальчик чувствовал, что она усеяна бусинками влаги и даже во сне мелко-мелко дрожит. Родион постоянно отжимал подол куртки, и вода лилась с таким шумом, будто администратор опрокидывал целое ведро. Вскоре у Тима и Родиона кожа покрылась мурашками и заледенела, – они шли, не чувствуя ногами пол, как по воздуху.

– Родион, – позвал мальчик администратора, чтобы удостовериться, что они ещё живы и могут разговаривать друг с другом.

Администратор медленно-медленно развернул горб и оборотил лицо. Перед Тимом стоял Дан с лицом цвета молока, в которое капнули синих чернил.

– Выбрось нож, – тихо, задушевно попросил он, стеснительно потупив глаза. – Зачем ты хотел кинуть его в меня? Нехорошо, брат. Выбрось. Зачем ты превратил его в пескарей? Они так щекотали меня. Выбрось нож, братик, братушка, – голос Дана становился всё ласковее, синеватые губы растянулись в улыбке.

– Даня? – Опешил Тим, понимая, что эта их встреча не сулит перемен к лучшему.

Дан стал удаляться, не переступая ногами, а отлетая – плавно, будто чуть укоризненно. При этом смущённо смотрел в пол и ласково твердил:

– Выбрось нож, братушка. Больше всего на свете я не люблю пескарей, они щекотятся.

Как привязанный, Тим двинулся за ним. Дана обступили десять Родионов, сокрушённо раскачивающих горбами. Один за другим Родионы начали оборачиваться, сияя молочными лицами Даниила, и каждый новый Даниил ласково упрашивал:

– Ну что же ты, брат, выбрось нож. И никогда не дружи с пескарями. Они очень страшные. Может быть, они хотят защекотать меня до смерти.

Уже сотни Даниилов улыбались Тиму и тихонечко приговаривали, как будто повсюду плескались волны:

– Пескари въедливые, как комары. Их надо зажарить и скормить какой-нибудь кошке. Зажарить, зажарить, скормить…

Тим в ужасе отвернулся – и натолкнулся на другого Тима, который с большим недоумением спросил у него:

– Даня?

Второго Тима обступали со всех сторон множество других Тимов и Данов, которые то отворачивались горбатыми спинами администратора, то вновь показывали лица цвета молока, разбавленного синими чернилами, и шептали ласково-удивлённо:

– Даня? Пескарей надо зажарить. Выбрось нож, братушка. Даня? Мне кажется, у меня аллергия на рыб. Даня?

– Данька! Данька! – Закричал Тим, поворачиваясь то к одному брату, то к другому, пытаясь понять, какой же из них настоящий. Но каждый из них резко отворачивался горбатой спиной Родиона и недосягаемо отлетал от него. Но уже через минуту вновь белел лицом родным, но странным, призрачным.

Тим забыл, кто он – настоящий Тим, или двойник какого-то другого Тима, а может быть, даже Дана. Или Родиона? Он – не он, или он – Тим, он – Дан, он – Родион? Кто он? Кто он? Кто он? Тим – Дан, Дан – Тим. Родион. Тим не мог вспомнить, кто он: Тим, Дан, Родион?

Он двигался вместе с остальными Тимами-Данами, так же почему-то испуганно отворачивался, когда какой-нибудь Тим спрашивал у него: Даня? И сам недоуменно спрашивал у очередного призрачного брата, повернувшего к нему своё бледное лицо: Даня? И слышал в ответ родной голос, который с каждым разом терял ласковость, всё сильнее звучала в нём обида и даже угроза: – Пескари, это самые страшные рыбы. Выбрось нож. Я скормлю тебя пескарям.

– У меня нет ножа, он пропал там, у крепости! – Закричал Тим. – Слышишь, брат?! Я больше никогда не возьму его в руки! Я не люблю рыбу! Мы вместе! Тим и Дан!

– Здесь очень холодно? – Услышал он как будто бы издалека голос Обби. – Или мне только кажется?

– Тим, Тим, – к нему приблизилось перепуганное лицо Родиона. – Скажи, ты кого-нибудь видел сейчас?

Тим крепко сжал веки, он боялся их раскрыть и вновь увидеть бледно-молочных, призрачных Тимов и Данов, и раскачивающийся, как тяжёлая лодка на волнах, горб Родиона.

– Тим, Тим, это ничего. Так бывает в крепости, – сказал Родион, поглаживая его по голове. – Всё кончилось. Ты добрый, Тим, ты смелый. Страшная игра кончилась. Ты победил.

Потребовалась минута, для того чтобы Тим собрал вместе подпрыгивающие губы и смог управлять самопроизвольно отпадающей челюстью:

– Если мы перестанем бояться, нам не будет так холодно. Да?

Родион кивнул.

– Ой-ой-ой! – Запищала Обби. – Мне страшно. Очень страшно, Тим. Сделай что-нибудь!

– Ну что ты, Обби! – Улыбнулся Тим, приходя в себя. – Разве так нужно бояться? Так и быть, я научу тебя бояться, как следует!

Тим опустил Обби на землю, а сам скорчил страшную рожицу – поскольку ему самому было страшно и холодно, сделать такую физиономию не составило большого труда. Он прыгал и потрясал руками и ногами не хуже настоящего шамана. Начал шёпотом, но постепенно его голос окреп:

 
У страха длинный и красный нос,
А вместо глаз – зеркала.
Он любит, конечно же, запах роз,
Но это всё ерунда.
Страх очень коварен, он зверски хитёр,
Он страшен, как сто чертей.
Его боится даже бобёр,
На дне речушки своей.
Он прыгает вверх и лазает вниз,
Он каждой бочке – затычка.
Его не обманут и тысячи лис,
Все двери его – без отмычки.
Он любит детей и любит зверей,
Особенно любит он ночи.
Когда хоровод из тёмных теней
Кружит вкруг тебя что есть мочи.
То в сердце кольнёт, то рукой задрожит,
То в ухо шепнёт ненароком.
Он за тобой всегда добежит,
И в горле застрянет колко.
 

Но… – тут Тим сделал многозначительную паузу, взял Обби на руки и тихонько проговорил ей, глядя глаза в глаза:

 
…ты не пугайся его, пожалей.
Страх вовсе не страшный, пожалуй.
Ему не хватает надёжных друзей.
А так – неплохой он малый.
 

– О!У!О!У! – Родион приплясывал и хлопал в ладони. Обби кудахтала от смеха, закрыв крыльями голову.

Друзья двинулись дальше, продолжая болтать.

– Тим, ты говоришь, страх – неплохой малый? – Спросила Обби.

– Очень славный малый! – Серьёзно подтвердил Тим, поблёскивая в полутьме зелёными глазами. – К тому же большой ценитель красоты! Он разбивает и портит исключительно изящные вещицы: цветочные вазочки, статуэтки балерин, хрустальные стаканчики. И сам красавец – на длинных ногах, а в руках цветочек!

– Цветочек? – Переспросил Родион.

– Ну, может быть, и не цветочек, но верблюжья колючка – точно. В знак несчастной любви. Его давным-давно отвергла дама сердца. Вот он ко всем и пристаёт, чтобы не так одиноко было. Но, к сожалению, многие шарахаются от его клыков.

– У него есть клыки? – Переспросила Обби напряжённым голосом.

– Да так, маленькие, – пренебрежительно махнул рукой Тим, – всего по два метра длиной. Торчат вверх. Представляете, сколько на них уходит зубной пасты? Иногда он экономит, и клыки начинают зверски болеть. Тогда Страх идёт на базар, а когда возвращается с него, то вешает на клыки авоськи, из которых торчат топоры.

– Он топоры на базаре покупает? – Обби спросила это так, как будто сама очень нуждалась в паре-тройке отличных топориков и хотела узнать подходящее место для их приобретения.

– Конечно, на базаре! Ведь только там можно выбрать острые топоры по руке! – Солидно заметил Тим. – Он ими – вжик! – мальчик чиркнул ребром ладони по шее, – капусту рубит.

Обби покрутила своей бархатной головкой с пятью зелёными волосками, убеждаясь, что та крепко сидит на её изящной шейке, кашлянула:

– Значит, капусту рубит? – После небольшого молчания уточнила она.

– Да, вначале с грядок убирает – тюк-тюк – только головы летят… капустные, а потом их мелко-мелко – и в кадушку. Он же вегетарианец. Капустой одной питается, а кровью запивает.

– Он кровь пьёт? – Упавшим голосом спросила Обби.

– Чистейшую, свеженастоенную, – подтвердил Тим, – так называется его любимый коктейль по первым буквам компонентов, из которых он и состоит: Картофельно-Редисочно-Одуванчиковая Выпивка.

– А почему на конце мягкий знак? – Подозрительно спросила Обби и с восхищением открыла клюв, предвкушая очередную шуточку Тима.

– Потому что потому всякая мутЬ-жутЬ заканчивается на мягкий знак, а не на твёрдый!

И тут из-за поворота появился огромный, прозрачный медведь и проплыл между ними, как привидение через стену.

– Ах! – Вскрикнула Обби, заворожено глядя ему в след.

Прозрачно-голубоватый медведь растаял в темноте лабиринта. Родион осторожно сунул нос за поворот, откуда только что показалось странное животное.

– Красота-а-а! – Не смог сдержать он своих чувств.

– Где красота? Где? – Обби перелетела через его яйцеобразную голову и замерла в воздухе, распахнув крылья. – Это выставка работ подземных художников?

В просторном зале, в который они зашли, свободно парили десятки голубоватых прозрачных фигур людей и животных, сделанных необыкновенно умело.

– Это скульптуры из облаков? Или из дыма? А может быть, это особые лазерные картины? – Тараторила Обби, почтительно-робко облетая таинственные фигуры и рассматривая их удивлёнными расширенными глазками.

Фигуры были, и правда, очень занятны. Под самым потолком в одном хороводе, медленно вращающимся, кружились большие бабочки с причудливым разрезом крыльев, рыбки с изогнутыми длинными хвостами и совсем крохотные птички. Под ними огромный орёл хищно гнул шею – он с нетерпением ждал жертву. Неподалёку от него плавали две злобных гиены, дожидаясь поживы. Голубоватой гигантской позёмкой стелилась над полом стая волков. Огромная щука, изогнувшись кольцом, будто спала в воздухе. Солдаты в париках и треугольных шляпах, с мушкетами наперевес неразлучно плавали с открытыми ртами, какая-то бравая песня замерла на их губах.

– Ой! – Обби с восторгом забила крыльями. – Сюда можно забраться! – Она нырнула в хищного орла, как в гнездо, и расправила свои крылья в внутри его прозрачных крыльев. – Я теперь царь птиц!

Не долго думая, Тим «надел» на себя фигуру плавающего поодаль толстого пирата с костяной ногой и, дурачась, рявкнул уже изнутри:

– Тысяча чертей на сундук мертвеца! – Его голос прогудел, как из бочки.

– Подождите! – Испуганно замахал руками Родион. – Что вы делаете? – И попытался выдернуть за воротник Тима.

Но толстый пират, через тело которого просвечивал Тим, грубо оттолкнул его и прикрикнул:

– Тебя не спросили, противный нюхач!

– Тим, опомнись! Мальчик, родной ты мой! – С ужасом закричал Родион. – Ой! Ой! Ой! – Ему пришлось отбиваться от напавшего на него орла, внутри которого находилась, кажется, потерявшая разум Обби. Она вопила из всех сил: – Мы птицы вольные! Не тебе нас учить уму разуму!

– Дети мои! – В бессильном отчаянье Родион раскачивал вытянутой головой: – Это духи! Бежим! Вылезайте быстрее!

– Я ничего не могу поделать! – Закричал Тим и обрушил на Родиона удар такой силы, которую никак не мог ожидать от себя. Одноногий пират, облепивший его, заставлял совершать те действия, которые хотел именно он. Голубой орёл распахнул клюв, повинуясь его движению, открыла клюв и Обби – и клюнула бедного администратора в лоб.

– Это не я! – Всхлипнула Обби.

– Убегай! – Кричал Тим.

– Только с вами! – Отвечал Родион.

– АААААААААААААА! – Плакала Обби, стараясь вытащить крылья из крыльев орла, но они цепко пристали к ней.

Все голубые фигуры пришли в движение, слились в один ком, в котором крепко-накрепко застряли друзья. И вдруг он распался. Голубоватые неопределённые фигуры разлетелись по валунам, в беспорядке разбросанным по залу, и обрели некоторое человекоподобие. Тим, Обби и Родион едва живые распростёрлись на полу в центре зала. К ним не спеша подлетел синий медведь, постепенно обретающий черты косматого старика, и удовлетворённо оглядев, расположился на большом валуне.

– Эти организмы съедобны! – Гудели духи. – Даже горбунишка выглядит вполне аппетитным!

– Мальчишка и птичка – просто сахарные, шоколадные, апельсиновые, йогуртовые, карамельные-ые-ые-ые!

– Цыц! – Прикрикнул на них синий дух, зябко поджимая под бородой огромные ладони и ступни. Он заговорил скрипучим басом: – Совсем голову потеряли, оглоедушки призрачные! Слушайте, что я вам скажу. Птица и этот яйцеголовый будут нашим неприкосновенным запасцем энергии. Кто знает, поумнеют ли горбунишки-слепороды, зароют ли наши косточки, так и белеющие на поле брани, заснём ли мы сладким мёртвым сном… Когда наступит самое суровое времечко, мы выпьем силушки у лебедя и яйцеголового. Но нам силы нужны и сейчас! Правильно я говорю?

Ухораздирающий зёв был ему ответом.

– Поэтому, – продолжал скрипеть Синий, – мы выпьем энергию этого мальчуганишки сегодня. Устроим по этому поводу пикник. Мы привяжем его к камню, обовьёмся вокруг его тельца, припадем к нему и упьёмся его молоденькой силушкой!

– Упьёмся! Упьёмся! Упьёмся! – Духи плотоядно застонали, завыли протяжно. – А пока разделить их! – Приказал Синий. Он приподнялся и заглянул в глаза Тима прозрачными шарами. – Ты опасный, ты очень опасный. Поэтому ты умрёшь первым. Я буду пить из тебя силы. И на это же обречены твои друзьишки! О, как это больно, когда из тебя уходит жизнюшка!!!

– Но позвольте, – закричал Родион. – Оставьте мальчика в покое. Он не виноват в вашей жизни… то есть в вашей смерти… то есть в вашей смертежизни. Пожалейте ребёнка!

– Нас никто не пожалел! Наша цель – это мЭсть! Мы мстим всем за наше ужасное существование! По справедливости мстим! – Простонал Синий.

Одни духи схватили и потащили куда-то Тима, другие – Обби и Родиона.

Тима втолкнули в крохотную комнатушку, единственным освещением которой было голубоватое тело духа-стражника – оно освещало её не лучше и не хуже «синей лампы», служащей для прогревания уха. Противный холодок Тим обнаруживал то в животе, то на лбу, то в ухе. Не то чтобы он боялся того, что должно было произойти с ним. Но сознание погибели его раздражало. Несколько вариантов побега тут же пронеслись в его голове, но – увы! – они были неосуществимы. Тим дотрагивался до стен, незаметно проверяя, нет ли в них пустот или потайного хода.

– Да ты не бойся, – подал заунывный голос дух, растекаясь голубой лужей на каменном полу. – Может, это и не так больно. Другие жертвы кричали не больше десяти часов.

– Неужели? Не больше десяти часов? – Тим изобразил в своём голосе восторг. – Я и сам люблю покричать десять часов подряд! Правда, когда меня к этому никто не вынуждает.

Голубой захихикал, его прозрачное тело затряслось, как студень.

– Господи боже мой! – Голос духа слегка потеплел. – Двести лет не слышал нормальной человеческой шутки! Хи-хи-хи! Эх, а когда-то я был мастером острот! Раньше я был, знаешь каким? – Голубая лужа забурлила и превратилась в высокого прозрачного военного со шпагой, ранцем, шляпой-треуголкой. Он лихо подкрутил прозрачный ус и сделал такой жест пятками, который обычно делается, чтобы звякнули шпоры, но сейчас никаких звуков не последовало. – Кры-ы-ысавец! – Не без гордости заявил дух – Я нравился женщинам и обожал разгадывать загадки. О-о-о! Мне пришла в голову маленькая, но гениальная мысль! Позагадывай мне загадки. Двести лет никакой умственной зарядки! Тебе всё равно скоро умирать! А мне тут киснуть не емши, не пимши! Позагадывай мне загадки – сделай доброе дело на прощание! – Дух превратился в маленького пухлого мальчика и застенчиво потеребил Тима за полу джинсовой курточки.

– По законам сказок, – сказал Тим, – если не сможешь сказать ответ, ты меня должен выпустить. Договорились?

– Да ладно тебе, – замахал шестью руками дух, превратившись в индусского бога Шиву, – тоже мне, образованностью щеголяет. Не выпущу я тебя, даже не проси. Все сказки здесь отменяются! – Он превратился в дряхлую старушку и зашепелявил, скаля единственный зуб: – Милочек, ну загадай загадочку. По бедности нашей, по скудости, смилуйся.

– Ну, хорошо, – сказал Тим, задумчиво подняв голову и изучая потолок. – Слушай первую. Даже белый может быть чёрным, а невезучий – счастливым. И сколько бы раз не умирал, каждый раз он новый.

– Ах ты, ах ты, кудах-ты, кудах-ты… – Привидение превратилось в курицу, которая заполошенно носилась по комнатёнке. – Сейчас-сейчас. Подожди-подожди! – На полу уже пыхтел голубой ёжик. – Это первая, это всего лишь первая зага… Так, для разми… Может быть, это… Нет, а вдруг я ошибу… А может быть, это… Нет-нет-нет! Ни за что не ска… Я не хочу ошиба… Я умный! Я загадки любил и нравился женщинам! Говори быстрее разга… Мне не терпится узнать разгадку! – На полу крутилась голубая лиса, не в силах поймать свой хвост. – Быстрее говори, пока я не сошёл от огорчения с ума!

– И зачем так переживать? – Упрекнул Тим. – Это день! Белый день может стать для меня чёрным, если ваш Синий не поменяет решение, или если ещё что-нибудь не произо…

– Ну-ну, дальше-дальше, – завопил дух, ставший огромной жабой. Она нетерпеливо подпрыгивала и шмякалась на пол. – Получше загадки загадывай! Загадывай хорошие загадки, не такие загадистые, а не то у меня мозги так загадятся, что их никто разгадить не сможет!

– Скорее, не живой, чем живой. Скорее, бестелесный, чем из плоти. Скорее, вредный, чем полезный. Ну, и какой же будет ответ? – Прищурился Тим, наблюдая, как у божьей коровки, нарисовавшейся в воздухе секунду назад, вытягивается хобот, растут гигантские плоские уши – и вот уже под потолком плавал слон.

– Боже мой, боже мой! – Завопил дух, растекаясь лужей. – А вдруг я ошибу… Я не хочу ошиба… Я не должен ошиба… Я нравился женщинам! – Он превратился в понурого осла, бесперебойно икающего. – Я был такой умный и красивый! Я не могу ошибаться во имя памяти моих поклонниц! А ну быстрее говори разгадку!

– Это ты сам и есть! – Развёл руками Тим. – Ответ: дух! Призрак! Привидение, если тебе будет угодно!

– Ай, ай, ай, – пригорюнились и заплакали прозрачные старичок со старушкой, заботливо подставляя друг другу по огромному прозрачному ведру для прозрачных слёз. – Как же так? Я бы отве… я знал отве… Но… Но… Но… Я боюсь сказать непра… Ведь я так нравился женщинам. Я не могу обижать их память своей умственной неполноценностью. Ещё, ещё загадку!

– Ну, хорошо же, – сказал Тим, с сочувствием разглядывая голубое ухо, растущее из гигантской ноги. – Скорее, сто неживых, чем сто живых. Скорее, сто бестелесных, чем сто из плоти. Скорее, сто вредных, чем сто полезных. Что это?

– Ах ты, беда какая! – Оглушительно заорала голубая ворона. – Ты так, да? Это не по-товари… Не мог ничего лучше приду… Я от тебя не ожида… – На Тима наскочили два коня и принялись топтать, но, к счастью, невесомые животные не причинили мальчику ни малейшего вреда. – Я не могу ошиба… Я ведь совсем перестану себя уважать, если скажу непра… А ведь я когда-то нравился женщинам и любил загадки! Почему ты не думаешь о них? Говори же быстрее ответ!!!! – Дубина обрушилась на голову Тима, но ни один волосок не пошевелился из упрямого вихра пленника, кажется, обречённого на неминуемую гибель.

– Это сто духов, – вздохнул Тим. – Сто призраков, или сто привидений, если тебе это угодно.

– Ты коварный! Ты самый злобный, мерзкий, глупый, противный, дурацкий, нефертикультяпный, отвратительный, мерзопакостный мальчишка, – глухо доносилось из прозрачного кладбищенского холмика с высоким крестом. – Ты убил меня. Вся моя жизнь и вся моя смертежизнь пошли насмарку! А ведь когда-то я так нравился женщинам! Загадку! Загадку! Загадку! – Кричал в прозрачный микрофон прозрачный толстый дяденька. – Сейчас я точно отгадаю загадку! Я чувствую в себе силы нравиться женщинам!

– Ну, хорошо же! Слушай внимательно! Они могут быть мёртвыми, но никогда – смертельными. Они могут быть долгожданными, но иногда их прогоняют. Они могут быть в руку, но никогда – в ногу.

– Я знаю! – Пропели губы, растянутые в самодовольную улыбку, слоистым туманом плавающую по комнатёнке. – Я не боюсь ошибиться! Какая лёгкая загадка! Ха-ха-ха! С неё бы и следовало тебе начинать, милый друг! Всё-таки не зря я так любил загадки и нравился женщинам! Вот тебе мой ответ: это тысяча духов! Тысяча призраков или тысяча привидений, если тебе это угодно!

Тим озадаченно молчал, наблюдая, как голубые фламинго поджимают ноги и превращаются в пышный букет гладиолусов.

– Нет, – после некоторого замешательства сказал он. – К сожалению, это всего лишь сны.

– Как ты мог? – Заскрипела голубоватая мусорная корзина. – Вот во что превратили меня твои дурацкие шалости! Я уничтожен… Где теперь эти женщины, которым я нравился? Всё пошло прахом! Жизнь прожита зря! Лучше бы меня никто не любил! – Прозрачный военный сел на пол, отшвырнул треуголку, медленно поплывшую в воздухе, и заплакал. – Моя честь поругана!

Тиму стало жаль духа, однако, и другие соображения не выходили у него из головы.

– Послушай, ты на самом деле очень-очень хочешь отгадать загадку? – Спросил он.

– Нет, я хочу убить тебя! Никаких загадок! Только дуэль! – Завопил дух.

– Я загадаю тебе загадку, ответ на которую ты произнесешь отчётливо и громко. И он будет правильным! Хочешь такую загадку? – Тим даже ласково погладил высокий муравейник, беспокойно кишащий насекомыми.

– Ни за что! – Рявкнул голубоватый тигр, встал на задние лапы и выпустил когти.

– Отлично! – Сказал Тим, задумчиво глядя в неровный потолок со странными выбоинами, дырами и утолщениями. – Слово, загаданное мною, ты тут же назовёшь, как только войдёшь в эту комнату, выйдя из неё ровно на две минуты тридцать три секунды. Время пошло!

– Не жди меня, мама, хорошего сына, – протикали длинные напольные часы с маятником, уплывая в дверной проём.

Ровно через две минуты тридцать три секунды в маленькой комнатёнке раздался оглушительный рёв низвергающегося водопада.

– Побег! Побег! Побег! Тим, ты спас мою честь! Спасибо!

А Тим из всех сил полз по узкому ходу, который он заприметил, когда оглядывал потолок своего узилища. Локти и колени сбились в кровь, но мальчик не останавливался, стараясь как можно быстрее удалиться от проклятого места. «Где же Обби и Родион? Как их найти? В любом случае, они где-то рядом», – лихорадочно стучало в голове Тима. Иногда он останавливался и прислушивался, но было тихо, как в дупле в безветренную ночь. Когда Тим прополз примерно километр, лаз расширился настолько, что мальчик встал и пошёл, слегка пригибая голову. Вдруг ему показалось, что раздался вскрик Обби и какие-то успокаивающие слова сказал Родион. Тим невольно прибавил шагу, и едва не окликнул друзей, но вовремя спохватился. Любая неосторожность могла стоить им жизни. Через несколько минут кромешный мрак рассеялся, по стенам запрыгали красноватые блики. Тим лёг на холодный, заплесневелый пол, рассудив, что так у него больше всего шансов остаться незамеченным, дополз до поворота и осторожно заглянул за него.