Текст книги "Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки»"

Автор книги: Ирина Краева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Вы слышите, господин Ний, – закричал Ворон, дочитавший последнее слово. – Это подлог, это не мальчишка, которому хоть какие-то навыки тайного ремесла привиты, которого хоть как-то кощуны творить учили. Он опасен, этот Дан. Вышвырнуть его надо! Это он сейчас такой тихий, мы ему столько дурмана успокоительного влили! А что потом будет? Его хватятся, начнут искать. А нам тихо сидеть некогда. Нам Тронный зал заново отстраивать надо, – верещал Ворон прямо в железное ухо Ния, лицо которого скособочила гримаса отвращения.

– Прошляпил ты! Не проследил за лешим! – Угрожающе сказал Ний, плюясь огненными каплями. – Я тобой ужинать сегодня буду. А парня пока поберегу. Я за него выкуп могу получить. Так сегодня все террористы работают. Пока у тебя до ужина ещё есть время, выясни – что за изумрудный флакончик подсунул мне леший. Чья там душа? Не думаю, что он туда запихнул душу Тима, а Данькину – точно не успел бы собрать. Проверь! Торопись, но только сильно крыльями-то не маши, а то похудеешь, а я мясцо с жирком люблю! Ну, в общем, за ужином встретимся! Ха-ха-гы-ы-ы-ы-ы-ы!

На это Ворон подумал: «Ну уж, дудки!» И полетел отдать распоряжение подменного мальчишку напоить зельем, отбивающим память – пусть до поры дрыхнет. «А вот чья душа во флакончике томится – это любопытно, – думал Ворон. – Кого же это не пощадил лихой старичок, а? Чью же это жизнь он так низко ценит? Ведь знает, что тому, чья душа у Ния в коллекции, ох как несладко живётся: кошмары снятся, кости болят, голова не соображает, душа ноет. В любую секунду он, разозлившись, кокнет флакончик – и ты уже мёртв». Так думал Ворон, улетая из покоев Ния по длинному, тайному коридору, известному только самым приближенным к злодею.

Стены коридора состояли из сотен ячеек, закрытых стальными дверцами с кодовыми замочками. Именно здесь находилась коллекция Ния: флаконы с закупоренными душами его рабов, называемых в народе нечистью. Именно сюда приходил по ночам Ний, открывал тот или иной ящичек и доставал подвластную ему душу. На мониторе, загорающемся сразу, как открывалась дверца, он читал длинный список прегрешений, которые числились за этой душой, и наслаждался, узнавая о глупости, грубости, подхалимаже, предательстве. Список грехов обычно составлял Ворон. За хорошую плату он приписывал гадости. Если же тот, чья душа попадала в коллекцию Ния, не платил пернатому звонкой монетой, Ворон терял вдохновение и список получался невелик, а это приводило Ния в неистовство. Он презирал всех гадких злоденцев за их гадостные дела, но ещё больше злился, когда этих дел было мало. Читая сотворенные Вороном характеристики своих рабов, Ний все больше убеждался, что он – самый лучший на свете и только он – самый умный – должен карать подвластных ему существ. А тот, кто еще не подвластен, должен вскоре стать его рабом во что бы то ни стало. От гнева его железное лицо с застывшей гримасой отвращения накалялось, и с него стекали огненно-красные капли расплавленного металла. И любая душа во флаконе вскипала от одного злобного взгляда, направленного на неё. А у того, кому когда-то принадлежала душа, как бы далеко он ни находился от злополучного места, начинался жар, и температуру не мог сбить ни лёд, ни аспирин.

Вчера в этой коллекции появился новый изумрудный флакон с бедной, беззащитной душой. «Чьей? Чьей? Чьей? – Стучало в голове у Ворона. – Впрочем, не все ли мне равно? Если я не хочу стать ужином, пора подумать о пластической операции и пересадке перьев. Кем же стать – голубем, жар-птицей, курицей? Хм».

Глава седьмая, в которой Тим уходит из дома и получает поддержку Числобога

– Я думал, тебя уберегу от служения Нию, и мы заживем как прежде, – говорил Лиходеич, кладя примочку из чистотела на горящую рану Тима. – Да, вижу, не смогу. Да и ты брата в беде не оставишь. Ты боль Дана за километры почувствовал. Половину из неё на себя принял. – И хорошо, – едва выговорил сквозь сжатые зубы Тим, – иначе он бы не вынес. Я, дедушка, спасать Даньку пойду. А ты мне поможешь?

– Ох, хляби небесные, топи болотные! Вот что значит – леший, порода паршивая! – Лиходеич залпом осушил литр настоя валерьянки. – Да не могу я с тобой идти, Тимочка. Я сам себя страшнее всех наказал – что не могу свои ошибки сам исправить. И хотел бы, да не могу.

– Почему?

– Я свою душу злодеям отдал – в зелёном флакончике. А твоя-то посмотри – вот она, свеженькая, как роса, чистая, как вода в реке Ледянке, – Лиходеич бережно достал из-за пазухи фиолетовый флакончик, осторожно взболтнул искорки, и спрятал обратно. – Пока у меня есть время, пока Ний не узнал о подмене, я должен отдать твою душу родной матери. Только материнская любовь сохранит душу своего ребёнка в целости и сохранности. Я должен успеть донести флакончик и повиниться перед ней, – Лиходеич деловито посмотрел на часы. Каждая минута на счету. – Как только Ний узнает про обман, нам конец!

– Как же я спасу брата? Как я спасу Даньку один? С чего начинать? – У Тима разгорелись зелёные глаза.

– Для того, чтобы вызволить брата и снять с него и себя клеймо чёрной силы, тебе нужно найти вечный огонь Знич.

– И где же он горит, дедушка?

– Знич горит на Вечном Дубе. Вечный Дуб стоит в Вечной Роще. А она находится между Явью – реальной жизнью – и Навью – страной ушедших от нас. Между жизнью и смертью.

– Но как мне попасть между жизнью и смертью?

– Тебе, мой мальчик, не раз придется оказаться между жизнью и смертью. Насчет этого ты не бойся, – невесело усмехнулся Лиходеич и полез в нетопленую печку. – Где же это она? А вот! Держи Неугасимую свечу, – протянул он Тиму небольшой, оплывший огарочек. – Подпалишь её от Знича, она сама пламя сохранит.

– Скажи, куда мне идти?

– Дорога всегда начинается вот здесь, – и Лиходеич приложил ладонь к сердцу Тима. – Твоя дорога началась с любви к брату. Помнишь, я говорил: когда человек выбрал правильный путь, считай, он треть пути одолел, когда человек идёт по пути и не сворачивает, конец пути к нему сам бежит. Запомни, Тимочка!

Тим зашнуровал кроссовки и застегивал уже карабин у рюкзака, перебросив его широкую лямку через правое плечо.

– Вот только времени у тебя в обрез, – продолжал Лиходеич. – Сейчас на дворе последний месяц лета. Как только жаворонки унесут тепло, яд клейма совсем отравит кровь Дани, и он превратится в одного из злоденцев. Этот яд может влиять и на тебя, раз и на твоём плечике чертополошная отметинка нарисовалась. Запомни: есть твоя душа – чистая и горячая. А если ты почувствуешь в ней зло, если тебя одолеет обида и злость, знай, это действует яд, и постарайся ему не поддаваться. Нужно управиться до осени. А что если ты не успеешь? – Лиходеич задумался, примолк. – Знаешь что, иди-ка ты к Числобогу. Может, он что-нибудь придумает. Он мой добрый товарищ. Я тебе план начерчу, – и Лиходеич в один миг нацарапал гвоздём на берёсте путь до Числобога.

…Лиходеич и Тим вышли из родной избушки, не зная, вернутся ли когда-нибудь в неё, не ведая, в последний раз или нет видят друг друга.

Лиходеич разломил круглый каравай на две части и большую протянул Тиму:

– Возьми, Тимушка, Лучшую долю. Тебе она обязательно пригодится.

Тим вдохнул кисловатый аромат хлеба, сытный запах проклюнувшихся за ночь подосиновиков и запах намокшей крыши родного дома. Накрапывал утренний Дождик, тихонько рассказывая какие-то важные новости лешему. Лиходеич запрокинул голову, капельки попали ему на губы, он их слизнул, причмокнул. Он как будто к чему-то принюхивался или прислушивался. Тим, немного озябший, не отрывал от Лиходеича взгляда. И Лес тоже прислушивался к рассказу Дождя. Ели предостерегающе подняли зелёные лапы, усмиряя шорохи Травы, вздохи Реки. И птицы, которым пришла пора здороваться с Новым Днём, задержали горошинки Песни в клювах. Они понимали друг друга, у них был Общий язык. И Тиму стало грустно, что Лес обиделся на него и лишил понимания общего разговора. Наконец, Лиходеич заговорил:

– Будь чутким, как влажный нос у голодного волка. Пусть твои глаза видят каждый предмет, как если бы ты был и муравьём, и орлом одновременно. Тебе пригодится мужество, мой мальчик. Но помни, что порой оно заключается не в храбрости перед противником, а в продолжение своего Пути несмотря ни на что. Если ты вернёшь себе дар понимания Общей Речи, и о тебе заговорят на ней, – ты достигнешь цели, мой мальчик. Ну, не время дорого, пора, – сказал Леший, будто уловив какой-то верный знак, посланный ему. – В Добрый час. В Добрый час, мой мальчик.

Он кинул под ноги Тиму жёлтую нитку, она развернулась тропинкой, тут же слегка раскисшей под Дождиком, и троекратно расцеловал своего любимца:

– Иди! – И быстро, чтобы ни одна любопытная сорока не подсмотрела, перекрестил широким крестом его худую спину. И уже больше не оглядываясь, бесшумно зашагал по дремучей чаще в другую сторону.

* * *

Прохожие с удивлением поглядывали на худого мальчишку с румянцем во всю щёку, который разворачивал один за другим брикетики пломбира, и лизнув холодную сладость, морщился и отправлял мороженое в урну. А всё объяснялось очень просто. Как только Тим оказывался в городе, в его нос будто забирался ёж, до этого проживающий, видимо, в бензобаке грузовика. Что ни брал в рот Тим – решительно всё имело ротоносораздирающий химический привкус. И даже когда он лизал морожёное, ему казалось, что он лижет кусок заледеневшего бензина. «И как здесь люди живут? – Не без сострадания поглядывал Тим на шагающих и проезжающих горожан. – Хоть противогаз надевай – воздух хуже болотного».

Когда очередное эскимо полетело в урну, из рюкзака за плечами мальчика выскочило что-то наподобие высохшей ручки, с хлюпом втянуло в себя мороженое и шмыгнуло назад. После чего раздалось удовлетворённое урчание. Тем временем Тим вытер руки и достал заветный клочок бересты. – Мы, пожалуй, дошли, – сказал он и потряс плечами, отчего сразу стало понятно, что у него нет привычки болтать вслух с самим собой и слова предназначались тому, кто находится в его рюкзаке. – Если я не ошибаюсь, в этом здании и работает Числобог, – сказал Тим, поглядывая то на кусочек бересты, то на дубовые двери здания с вывеской: Научно-исследовательский Институт Точного Времени.

– Уф-ф-ф-ф! – Раздалось шипение из рюкзака. – Тащишь меня и тащишь, укачал! Тим осторожно снял со спины рюкзак, из которого высунулась чёрная бархатная головка на длинной шее. Издали могло показаться, что мальчик разговаривает со змеёй.

– Не обижайся, Обида, – сказал Тим, поглаживая возмущённо распахнутый клюв. – Мы договорились, что ты не будешь называть меня Обидой, но только Обби – легко и непринужденно. Но не договаривались, что будешь морить голодом и трясти битых пять часов в этой противной сумке! – Зелёные волоски на лобике лебедя возмущённо встали дыбом. – Голодание – не моя любимая диета! С утра маковой росинки во рту не было!

– Но я же предлагал тебе еду!

– И это ты называешь едой? – Зашипела лебедь. – Анютины глазки, которые растут рядом с шоссе? У меня клюв чуть не отвалился, как только я их понюхала. Или розы возле Дворца бракосочетаний? От них у меня почти началось скоропостижное выпадение перьев! Или декоративная капуста на главной аллее проспекта? От одного её вида я почувствовала себя настоящей козой!

– А петрушка и укроп, которые я купил тебе на базаре? А пирожок с черникой? А…

– И это ты называешь маковой росинкой? – Укоризненно прошептала Обида.

Тим открыл, было, рот, чтобы сообщить, что он думает по поводу маковой росинки и Обиды, но покосился на вывеску и решил не терять зря время.

Он вновь вскинул рюкзак с птицей на плечо и отворил дверь института.

– Ваш пропуск! – Остановил его толстый охранник с торжественными бакенбардами.

– У меня нет пропуска, – смутился Тим.

– Нет пропуска? – Бакенбарды охранника вытянулись параллельно полу, а лицо потолстело ещё больше, как бы даже заслоняя проход.

– Понимаете, мне нужен… Числобог, – Тим выговорил имя Покровителя времени робко, опасаясь, что охранник сочтёт его сумасшедшим.

Но охранник и вида не подал, что удивлён.

– А-а, – сказал он. – Сейчас.

Он набрал номер на телефоне и ласково объявил в трубку: – Игорь Петрович, к вам тут молодой человек прибыл. Пропустить? Есть, пропускаю! – Благосклонно кивнул Тиму – дескать, путь открыт. И весомо добавил: – Вас ожидают в комнате 225. Второй этаж. На втором этаже Тим остановился возле комнаты с табличкой: «Игорь Петрович Числобог, главный специалист». Он постучал, и, услышав энергичное «Ага!», распахнул дверь.

– Тим, ну ты, брат, и вымахал! – Посреди комнаты стоял мужчина высокий и стройный, как совпавшие на цифре 12 стрелки часов, и приветственно помахивал розовой детской лейкой. – Ты маленький был, когда я в Разбитую коленку приезжал. Нам Водяной такую мировецкую рыбалку организовал! Не помнишь?

У мужчины было очень молодое и очень весёлое лицо, но стоило ему повернуться в профиль, показать седые виски, впечатление менялось – он выглядел почти стариком, отягощённым печальными думами. «Конечно, таким и должен быть повелитель Времени, – подумал Тим. – Всегда молодым и вечно старым».

И в этот момент кто-то огромный, невидимый ударился медным лбом в каменный пол, и начал класть звонкие поклоны, прыснули по серебряному блюду костяные шарики, разбился с приятным стеклянным шорохом десяток хрустальных ваз, и наперебой заголосили кукушки. Это разом проснулись часы и стали отбивать положенный час. Весь кабинет Числобога был загромождён хронометрами. В разных углах комнаты располагалось около десятка разноцветных избушек, из которых каждые полчаса выскакивали птицы и старательно сообщали который час. На электронных табло мигали синие и зелёные цифры, аккуратно отмеряя секунды. Стояло восемь напольных часов в искусно сделанных футлярах из красного дерева, а за стеклянными дверцами туда-сюда с достоинством плавали лунообразные маятники. Одни часы показывали полдень, другие – пять часов, третьи – восемь… Негромкое тиканье не прекращалось ни на секунду, будто сотни человечков постоянно топали, делали шаг вперед и назад. Шаг вперед и назад. Шаг вперед и назад.

Между тем Игорь Петрович, расспрашивая Тима о Лиходеиче, продолжал орошать цветы в большой круглой клумбе, расположенной прямо на длинной тумбочке перед его письменным столом. Цветы росли разноцветными клинышками – клин розовый, клин голубой, клин синий, клин жёлтый… Всего Тим насчитал их двенадцать. Причем сейчас все, кроме одного клинышка неизвестных Тиму розовых цветов, спали, смежив лепестки.

– Знаешь, что будет, если во всем мире остановятся часы? – Спросил Игорь Петрович, ставя лейку на подоконник.

– Кажется, да, – ответил Тим, кивнув на клумбу.

– Верно, – улыбнулся Игорь Петрович. – Выручат эти часы. Чуткие цветы, повинуясь Мировому ритму, просыпаются и засыпают в одно и то же время. У каждого создания природы своя Речь, но как замечательно, что они все нашли Общий Язык. Иначе этот мир не мог бы существовать. Всё держится на всеобщей солидарности!

Тим нахмурился. Ему предстояло вновь искать Общий Язык.

– Какая забота привела тебя сюда? – Спросил Числобог, закончив заниматься цветами, и жестом приглашая мальчика сесть в кожаное кресло.

Тим всё рассказал ему.

– Я понял, зачем Лиходеич прислал тебя ко мне, – озабоченно сказал Числобог. – Остается очень мало времени на то, чтобы успеть спасти Дана. Намного меньше, чем это может показаться, брат, – Числобог повернулся к Тиму в профиль и моментально состарился. – Великий философ Вольтер когда-то давно написал: время довольно длинно для того, кто умеет им пользоваться. Я могу сжать для тебя пространство во времени, – с этими словами Числобог написал на листке бумаги какое-то слово и смял его. – Видишь, листок остался тот же самый, и слово осталось то же самое – СУДЬБА. Но теперь листок, который раньше мог закрыть мою ладонь, помещается в кулаке. Так и я могу поступить с пространством твоего Пути. Я сожму его. И тогда ты успеешь найти очистительный огонь Знич и спасти Дана. Но знай, что тебе от этого будет труднее. В несколько раз острее ты будешь чувствовать страх и боль. Согласишься ли ты терпеть боль не час, а полчаса, но эта боль будет сильнее в два раза?

– Я хочу найти брата, – ответил Тим, не спуская глаз с Числобога.

– У тебя не будет времени, чтобы обдумать, как лучше преодолеть препятствие. Тебе придется полагаться только на свою интуицию. Но если она не станет твоим вторым умом, ты проиграл, – Числобог прямо смотрел в глаза мальчика своими тёмными бездонными глазами. Он как будто бы видел далёкое будущее – то, что никто не мог видеть сейчас, кроме него, покорителя времени. Странные тени скользнули в глубине его глаз. На долю секунды Тим ощутил себя будто в гладком тоннеле, и страх овеял его, как сквознячок. Он тут же сморгнул, прогоняя наваждение, чтобы не испугаться до срока, чтобы не сомневаться в Пути.

– Я хочу спасти брата, – твердо сказал Тим.

– В те часы, когда ты бы спал, ты не сомкнешь глаз. В те минуты, когда пот высыхал бы у тебя на висках, твоя спина покроется кровью от напряжения. Ты готов? – Если бы Тим и хотел сказать нет, он не смог бы это сделать. Крепкая, как мороз, сила, волной исходящая от Числобога, влилась в него.

– Я спасу брата.

Лицо Покровителя Времени, древнего и всегда молодого Числобога, лицо которого напоминает огненное солнце, а профиль похож на седой месяц, сияло. Голос его гремел так, что у Тима закладывало уши.

– Хорошо, – проговорил Числобог и утомлённо прикрыл глаза, сразу превратившись в обыкновенного усталого человека. Он взглянул на Тима, улыбнулся и тихо произнёс: – Я обещаю тебе, мой мальчик, твоя смерть не долетит до тебя. Ты будешь жить. Я позабочусь об этом.

Числобог разложил на столе огромную карту, поделенную на две части: одна была голубоватой с розовыми и зелёными островками, на другой – тёмно-коричневой – проступали жёлтые и красные пятна. Сверху было написано: ЯВЬ И НАВЬ.

– Мы находимся вот здесь, – Числобог подчеркнул точку, под которой Тим увидел слово Москва. – А тебе нужно вот сюда! – Карандаш Числобога уткнулся в облако с названием Вечная Роща, которое находилось на границе голубой части с коричневой. – Самый короткий путь лежит через весьма опасную для путешествий страну Видению. Там всё призрачно и обманно. Там ничему нельзя доверять и необходимо всегда быть готовым к Беде. Ты готов?

Тим кивнул.

– Ты должен идти за Светом. Когда горит Солнце, иди за Солнцем. Когда светит Луна, иди на её свет.

– Как я узнаю, что достиг страны Видении?

– Очень просто. Когда ты совсем выбьешься из сил, знай, что ты идешь по её земле. Чтобы не заблудиться, ты должен идти, не жалея себя. Пожалеешь – заблудишься. Ну, не время дорого – пора! В Добрый час, мой мальчик.

Часть вторая
Под волчьим солнцем

Глава первая, в которой Тима ждёт первое испытание в стране Видении

Издательство предупреждает читателей, что сейчас автор решительно отложит все шутки в сторону. При выполнении опасных трюков участники повести действительно пострадают. Во время чтения этой части для сохранения вашей безопасности просим не вставать со своих мест, а пейджеры и мобильные телефоны должны быть отключены.

* * *

По серому небу серые клочья летят, как дым после пожарищ. Средь облачных комьев ныряет и прыгает вверх каверзный лунный глаз. Прицелится к жертве и под занавеской тумана пошлёт белый безжизненный луч: и сразу у кого-то набухнет гнойный нарыв, кто-то вспотеет, блуждая в кошмарном сне, а кто-то отбросит книжку со страшной сказкой и никогда не станет верить в счастливый конец любой истории. «Не луна сегодня, а Волчье солнце», – ворчит Обби, поглядывая на небо через маленькую щёлочку в рюкзаке.

Шаг – вздох, шаг – выдох. Так ходят те, кому надо беречь силы в дальней дороге. Шаг – вздох, шаг – выдох. «Тим и Дан, Тимидан, Тимидан», – шепчет Тим при каждом шаге. Проклятое клеймо грызёт плечо и грызёт, от рюкзака вот-вот проломится спина, а ноги устали так, что, кажется, босиком идёшь по раскалённым булыжникам. Шаг-вздох. Шаг-выдох. «Тимидан!»

Лес дёргает его за рукава сучками и ветками – ну-ка, парень, повернись, мы рассмотрим тебя. Если оттолкнуть их рукой, то рука пройдёт сквозь них, как через лунный луч, не задев. Странные здесь места – сразу и не понять, что мерещится тебе, а что существует на самом деле.

Тим шагает и про себя повторяет слова: – «Тим и Дан. Тимидан! Тимидан! – Ему кажется, что рядом с ним идёт Дан и улыбается. – Тимидан! Пусть это слово будет волшебным, и пусть оно будет, как клятва, – думает он. – Брат, ты не один, и я не один. Где бы мы ни были, мы вместе, брат! Тимидан! Слышишь меня, брат? Мы с тобой всегда вместе! Со мною приключилась беда – ты нашёл меня. С тобой приключилась беда – я найду тебя. Тимидан! Мы с тобой всегда вместе! Мы разделим Беду пополам. Беда – одна, а нас двое. Тимидан! Тимидан!»

– Упс-с-с, – из рюкзака за плечами мальчика раздалось шипение, и перед глазами Тима показалась головка Обиды. – Мы ещё не дошли до Видении? Мне надоело болтаться в рюкзаке, как колбаса в авоське. Кстати о колбасе – я хочу есть. Дай корм! – И она больно ущипнула мальчика за щёку. – Обида, потерпи немножко, – Тим опустил рюкзак в траву. – Пока мы не окажемся в Видении, нам нельзя останавливаться надолго.

– Предупреждаю: я на тебя обиделась. Мы не договаривались, что я буду умирать медленной смертью от голода и качки в противной сумке, – Обида выпростала из рюкзака атласные, с переливом крылья, охая, вылезла сама и принялась ходить в раскачку, разминая затёкшие лапы. – Ты сама сказала, что готова идти со мной хоть на край света, – укоризненно напомнил Тим. – Конечно, от такой жизни, как у меня, любой согласился бы идти на край света. Но и с тобой, скажу откровенно, к лучшему моя жизнь не изменилась.

Где-то высоко над ними будто проплыли две огромные безмолвные рыбы, и только потом по холодным щекам Тима, по настороженным веткам елей скатился шорох тяжёлых крыльев.

– У-у-а-а-а! – Закричали, запричитали птичьи голоса. – У-у-у-а-а!

Лебедь прижалась к намокшим от росы джинсам мальчика и еле слышно выговорила:

– Пришло время ужина, Тим. Мы дошли до Видении.

– Откуда ты знаешь? – Спросил он, вслушиваясь в жалостливые стоны, доносящиеся сверху.

– Это Желя жалеет нас, а сестра её Карна кручинится о нашей судьбе, – дрожащим голосом ответила Обби.

Желя и Карна кружили над их головами, то опускаясь, от чего робко вздрагивали ветки, то вновь поднимаясь вверх, и плакали, плакали. Всё небо затянули своим плачем, все звёздочки погасили. Страш-ш-шно.

– Они говорят: «Вернитесь назад. Вас ждёт Беда. С каждой минутой она приближается к вам. Вернитесь», – Обида залезла в рюкзак и старалась клювом застегнуть за собой молнию. – Тим, может, мы вернёмся?

– Если хочешь, возвращайся сама.

– Я друзей в беде не бросаю, – глухо донеслось из рюкзака.

– Я очень рад, – рассмеялся Тим.

– Чему это?

– Тому, что ты назвала меня своим другом. Давай устраиваться на ночлег. Надо разжечь костёр – согреемся и хоть немножко оглядимся. Я сучья к костру соберу, а ты и шага не ступи отсюда. Обида, очевидно, энергично закивала, потому что рюкзак стал дергаться, будто в нём кого-то душили. Но когда шаги Тима удалились, оттуда послышалось аппетитное курлыкание: чтобы хоть немножко успокоиться, лебедь принялась уплетать хлеб, который Лиходеич дал мальчику в дорогу. Мрак Хоть Выколи Глаз навалился на лес, утопил его в своей дремучей бороде, переплёл стволы между собой, спутал траву. Разлапистые сосновые ветки били Тима по щекам, гнали назад. Согнувшись в три погибели, он пытался на ощупь найти хоть что-нибудь пригодное для костра. Под руку попадались стеклянные банки, отбитые у какой-то скульптуры руки и ноги, ласта для подводного плавания, пара солнцезащитных очков, пустой дипломат. «Это лес или мусорная свалка? – Подумал мальчик. – Лиходеич такого безобразия в Разбитой коленке не потерпел бы». Какой-то кустарник в двух местах прокусил рукав его джинсовой курточки, а другой, когда Тим сорвал листочек, крикнул неприятным голосом: «Который час?».

– Странно, – сказал Тим, наконец-то присаживаясь рядом с Обидой, которая успела неплохо подкрепиться и, утопив в пухе фиолетовый клюв, заботливо выбирала соринки и муравьёв. – Ни одного поваленного дерева, ни одного сухого сучка.

– Эхе-хех, – недовольно закряхтела Обида. – Плохо смотрел, вот я сразу бы полено нашла. И такой костёр – до неба – запалили бы! – Лебедь мечтательно курлыкнула. – И дым – клубами, клубами, как джин из бутылки – огромный! Ой, дымком потянуло!

Обида и Тим обернулись и увидели, что в нескольких шагах от них бьётся бойкий костёр. Они с минуту смотрели на пламя, пляшущее на толстых поленьях. Костёр явно дразнил путников, плевался искрами и показывал им длинные красные языки.

– Теперь я точно верю, что мы оказались в Видении. Стоило тебе сказать – и костёр вот он! – Задумчиво произнёс Тим.

– Премило! О нас здесь заботятся! – Сказала Обби своим обычным язвительно-ворчливым голосом, и от этого её слова приобрели совершенно противоположный смысл, будто бы она говорила: – Какое безобразие! Хоть умирай в этой проклятой Видении – никто стакана воды не подаст! – Подумав, лебедь заявила: – А теперь воды! Хочу воды!

Земля опрокинула Тима в бездну, в грудь ему ударила голубая волна, подбросила мальчика, а вторая волна с шипеньем прихлопнула его сверху. Душные мокрые ладони крепко зажали уши, встряхнули Тима что было мочи, и крутя, как вздумается, куда-то понесли. Тим задохнулся и ослеп. Если бы не уроки Водяного, научившего держаться на воде при любом шторме, он погиб в первую же минуту. Пенистые волны пытались опрокинуть и Обиду. Но не тут-то было – она выныривала, как поплавок, и кричала: – Я птица благородная! Я рядом с усадьбами и дворцами в озёрах плавать должна! На худой конец в зоопарке! Я такого безобразия терпеть не намерена!

Но уже через несколько минут раздались совершенно иные вопли.

– Ей, ей! Любезный, дорогой, уважаемый, – очевидно, в моменты опасности здравый смысл вернулся к птице. – Вы нас не так поняли. Мы пить хотим. Нас вполне бы устроил родник. Маленький родничок. Пожалуйста!

После этих слов волна как следует шлепнула Тима, отчего он завис в воздухе, растопырив руки и ноги, а сама свернулась в мощную синюю струю и гигантским посохом ударила в землю. На этом месте из-под серых камней, обросших по низу коричневой плесневелой щетинкой, зажурчала скромная струйка.

– Ух, какой симпатичный родничок, будто всю жизнь здесь и был, – недовольно фыркнула Обида и припала к нему фиолетовым клювом. Тим, пластом растянувшийся на траве, с отвращением смотрел на воду.

Прошла минута, вторая, пятая, но Обида не отрывалась от родничка. Наконец она подняла голову и, громко прополоскав горло как при ангине раствором эвкалипта, плюнула струйку прямо в лицо Тиму: фры-ыыыы-рыы. Но странное дело, на мальчика не попало ни капли.

– Что за шутки, Обби?

– Какие уж здесь шутки, – возмутилась лебедь. – Вместо вкусной и полезной карбонатно-натриевой воды, улучшающей работу желудочно-кишечного тракта, мне предлагают одно её видение. То есть, проще говоря – пшик, мираж, чепуху на постном масле. То есть даже без масла. Буль-буль! И ничего больше! Этой водой невозможно напиться. От неё невозможно промокнуть. Какой шторм бушевал, а мы-то сухие, будто утюгом гладили.

Тим встал на колени и поймал пересохшими губами прохладную струйку. На секунду его язык почувствовал холод. Но никакой воды не было. Сухой язык лежал во рту шерстяным лоскутом – хоть подавись. Мальчик разочарованно поднялся на ноги.

– Эй, Обида, сгоришь! – Испугался он за подружку, преспокойно расхаживающую по костру и кряхтящую от удовольствия.

– Я и в воде не мокну, и в огне не горю. А тебе слабо?!

Но тут пламя подпрыгнуло, бесцеремонно спихнув с себя птицу, и перелетело на несколько шагов в сторону, при этом отбивая поленьями ритм лезгинки: уах-уахх-уахх. Лебедиха погналась за огнём со всех лап и, догнав, крылом отвесила огню увесистую оплеуху. Пламя деланно ойкнуло и метнулось в сторону, а брёвна свалились Обби на лапы.

– А-а-а! И-и-и! – Завопила она и стала яростно топтать и клевать красные язычки, которые, судя по всему, не причиняли ей никаких неудобств. Захохотав то ли обиженно, то ли зловеще, огонь полетел вверх, но перед этим из него высунулась маленькая сверкающая ручка. Она ловко подобрала все поленья и невозмутимо жонглировала ими, пока всё это безобразие не растворилась в воздухе.

– Не огонь, а какое-то недоразумение! – Кричала Обида. – Я жаловаться буду!

Убедившись, что с подружкой ничего страшного не произошло, и оставив на потом беседу, как нужно вести себя в лесу, Тим забрался под разлапистые ветви огромной ели, решив, что вполне можно соснуть. Вскоре к нему припорхнула лебедь.

– Бедной Обби всегда остаётся не самое лучшее место.

– А где моя Обби? – Поинтересовался мальчик, причём выражение его глаз в темноте вполне могло сойти за обеспокоенное.

– А я кто, по-твоему? – Возмутилась Обида.

– Не знаю, кто ты, но разговариваешь вполне, как гусыня Фрося с болота Передтемкаксказатьнадохорошенькоподумать.

– С какого болота?

– Передтемкаксказатьнадохорошенькоподумать, – без запинки повторил мальчик. – Где моя Обби? Куда ты её дела?

– Да это же я! Я! – Заволновалась лебедь, хлопая крыльями.

– Это тебе только кажется, бедная гусыня, – сочувственно сказал Тим. – В Видении всем что-нибудь кажется. Так вот мне кажется, что если гусыня с болота Передтемкаксказатьнадохорошенькоподумать не будет болтать лишнего, у неё есть надежда проснуться завтра лебедью Обби.

Напуганная до смерти Обби улеглась, не проронив не звука.

Но уже через несколько минут вновь послышался её голос.

– Когда я была совсем-совсем маленькой, больше всего я любила спать в гнезде своей бабушкой. У неё было замечательное гнездо! Всегда тепло и уютно, она укрывала меня пухом, обнимала крылом, рассказывала сказки. Ой-й, бабушка-а-а!!!

Обби крикнула так, будто её обварили кипятком. Тим вскочил, сжав кулаки, готовый драться с чудовищем.

Рядом с ним в огромном гнезде, из которого во все стороны торчали белоснежные клоки пуха, сидели две птицы – орущая Обби и абсолютно незнакомая ему птица.

– Бабушка, бабушка! – Уже восторженно вопила Обида, тормоша по всей видимости крепко спящую родственницу. – Как ты здесь оказалась?! Это я, твоя внучка!

– Жил-да-был серенький волчок, внученька, – не открывая глаз, бормотала старая лебедь, – и была у него внучка Красная Шапочка.

– Причем тут шапочка? – Возмутилась Обида. – Это я, твоя внучка. Здравствуй, бабушка! Или я на самом деле гусыня Фрося?!