Текст книги "Тим и Дан, или Тайна «Разбитой коленки»"

Автор книги: Ирина Краева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– А у Красной Шапочки был братец Иванушка, он же козлёнок, – продолжала покряхтывать бабушка. – Как-то раз повстречали они в лесу Мальчика-с-пальчика. Он шёл на базар, чтобы поменять золотое яичко на Колобка. Так велел ему Карабас-Барабас.

– Бабушка, ну ты даёшь, – проворчала Обида. – Колобок – еда скоропортящаяся, раз и съел его, или он чёрствым станет. А золотое яйцо, даже если разобьешь, продать можно. Та сама подумай!

– А Красная Шапочка и козлик её Иванушка не пускают Мальчика-с пальчика на базар, говорят: «Ты нам вначале помоги Репку выдернуть, а потом и мы тебе поможем».

– Вот это они правильно сказали, – удовлетворенно произнесла Обида, устраиваясь поудобнее. – Ты – мне, я – тебе! Золотое правило!

Тим лёг и вновь закрыл глаза, слушая сказку бабушки-лебедь и вспоминая, что не так уж давно Лиходеич, когда очень хотел спать, тоже рассказывал ему на ночь такие перепутанные сказки. «Похоже, бабушка так нас и не услышит, – размышлял он. – В этом лесу вода – не мокрая, огонь не горячий, а бабушка – не слышит любимую внучку. Хм-м. Если бы я знал, как выглядит моя мама, – думал Тим, – я бы обязательно представил её. Пусть бы она не слышала меня. Но была бы со мной рядом. Хоть на полчаса, хоть на минуту… Когда же я увижу её?» Мальчик смежил веки…

И вдруг жуткий звериный рык насквозь прошил лес. Всё разом смолкло и съёжилось, даже шорохи спрятались в норы. И опять зарычал Зверь жутко, захрипел, замычал. Тим беспокойно глянул на Обби. Она, зарывшись головкой под крыло, уже спала, и только бабушка-лебедь невозмутимо вела свой рассказ:

– И говорит Змею Горынычу Мальчик-с-пальчик: «Сослужи мне службу, а уж я выпрошу по знакомству у золотой рыбки цветик-семицветик».

И вновь неподалёку плеснулся страшный рык. Тиму показалось, что непослушная звериная пасть старалась выговорить его имя.

«Зверь зовёт меня? – Удивился мальчик. – Зачем я понадобился ему?» Тим присел, вглядываясь в лесную темноту, которая отпугивала его, но вместе с тем звала и притягивала его колышущимся и бьющимся в ней страхом. В следующем раскате звериного рыка Тим отчётливо разобрал своё имя. Как же ему не хотелось вставать. Казалось, сама земля крепко держит его за плечи, руки и ноги, не давая возможности пошевельнуться, на глазах лежат тёплые булки – не открыть. Сладкая усталость гладит-убаюкивает: «Спать, надо спать».

– Тим и Дан, – прошептал Тим. – Тим и Дан! – Сказал он громче. И уже почти крикнул: – ТИМИДАН! Он встал и пошёл в чащу. «Не ходи, – уговаривал его внутренний голос. – Зачем ты идёшь непонятно куда? Опасность сама найдет тебя. Не ищи её. Зверь сам придёт к тебе, если ему надо».

– Тимидан, – шептал мальчик. – Тимидан.

Перед ним открылась широкая поляна. В бурой, пахнущей гнилой тиной траве посверкивали маленькие синие молнии. «Надо же, – удивился Тим, – и здесь волшебные травы растут. Какие: разрыв-трава, лев? Надо собрать хоть несколько стебельков, в пути пригодятся».

Но только он дотронулся до летучей искорки, как от неё прыснули в разные стороны красные змейки, разбежались по широкому блюду поляны, и она вся полыхнула высоким жарким огнём.

Гудящие огненные стены зажали Тима на крошечном пятачке. Острые языки жалил нос и руки, жаром пекли веки и губы, оглушали рёвом, подбираясь ближе и ближе. «Сбывается предсказание Числобога: „В те минуты, когда бы ты спал, ты не сомкнёшь глаз. В те минуты, когда пот высыхал бы у тебя на висках, спина покроется кровью, – подумал Тим, едва успевая отворачиваться от огня. – Это только Видения. Здесь всё только кажется. Здесь всё не так страшно, как может показаться с первого раза“».

– Эй, Огонь, – закричал он в огненное кривляющееся месиво. – Ты только кажешься горячим. На самом деле, ты дождь. Просто дождь, который прикидывается огнём. Я не боюсь тебя! Кто же боится дождя? Смотри!

Тим ткнул огненную стену крепко сжатым кулаком. Нестерпимый жар проглотил руку по локоть. Со слезами на глазах Тим ударил пламя другим кулаком. Красные голодные языки набросились, обгладывая руки и лицо.

– Эй, хватит дурить, – кричал Тим всё громче и громче от боли. – Перестань паясничать, Д-дождик! Неожиданно у огня округлились глаза – мерцающие угли с ресницами-искрами – обозначился огромный алый рот и две ноздри-ямы, из которых валил дым.

– Что ты сказал? Повтори, – хриплым голосом потребовал Огонь. Он застыл горячей стеклянной глыбой. – Ты, мальчик, случайно ничего не перепутал?

Тим только головой покачал, жмурясь от боли. Огонь помолчал.

– Выходит, можно не гореть, не поджигать других, а доставлять им удовольствие? Грибы, например, выращивать? Какая освежающая мысль! – С удивлением проревел Огонь. – Ты не врёшь, мальчик? Куда пожелал, туда и пролейся? Хочешь – по речке пробегись, аки посуху, хочешь – волка в нору загони, хочешь – в сыроежку брызни, чтобы знакомого зайца чистой водицей угостить. Красота!

– Тебе нравиться? – Тим отчаянно дёргал зажатыми в пламенеющей глыбе руками.

Огонь задумался и спустя минуту торжественно кивнул.

– Да-а, как же мне раньше такая идея в голову не приходила? Ах, всё она, инерция мышления: сказали – гори, вот и горишь. Спасибо тебе! Надоумил! Я теперь, пожалуй, никого пожирать не стану, самый большой вред от меня будет – насморк. Клянусь молнией!

С этими словами Огонь отпустил руки Тима и, обернувшись сиреневой тучей, взмыл вверх. Закапал дождик. Одна капля. Вторая. Огонь пробовал, как у него это получается. И затарабанил от души. Тим, подстанывая от боли, разжал кулаки, протянул обе ладони с лопнувшей кожей под капельки. Боль исчезала. Кровавые раны стянулись в белые бугристые шрамы. Ветерок несильно дёргал обугленные лохмотья джинсовой курточки.

– Ну что ж, можно сказать, мы имеем отличный результат, – усмехнулся Тим, оглядывая себя. – Потеряли всего ничего – какие-то рукава, зато у нас появилась отличная безрукавка!

– Кукареку! – Раздалось по всему лесу. Петушиный голос, очевидно, был усилен громкоговорителем: – Кукареку!

Ранний петух, деликатно отвернувшись от микрофона, прочистил горло. И ещё более деловито, хорошо поставленным голосом сообщил:

– Передаём сигналы точного времени. Начало третьего сигнала соответствует пяти часам московского времени. Кукареку. Кукарек! Ку-у!

И вслед за этим сообщением где-то вдалеке вновь послышался страдающий крик неизвестного Зверя. Он будто с кем-то прощался. Тим подумал, что им ещё предстоит встретиться и вряд ли эта встреча станет самой приятной для них обоих.

Когда он вернулся к Обиде, она уже не спала.

– Ах, – сказала она, сладко потягивая крыльями. – Меня разбудил какой-то ненормальный петух. И стоило ему так орать на весь лес? Как только он заголосил, бабушка куда-то пропала. С ней я так чудесно выспалась, как в детстве.

– Чем сказка кончилась?

– Да проспала я, не дослушала. А вот сны мне смешные снились. Будто бы Мальвина решила поменяться со старухой Шапокляк ролями. А Карабас-Барабас влюбился в озорную старушку. Это, говорит, и есть женщина моей мечты, кожаные штаны ей подарил. Мальвина подружилась с крыской Лариской, стала носить её на плече. Увлеклась биологией, решила вести передачу «Зверятам о ребятах».

– Нам пора идти, – сказал Тим и тут же без сил повалился в траву, засыпая.

Глава вторая, в которой Тим и Обби знакомятся с братьями Древесняками, нашедшими Своё Место

– Хорошо утром в гостеприимном лесу ласковой страны Видении. На утомленные головушки буйных пут… Тьфу! На буйные головушки утомленных путников упали первые лучи восходящего солнца, – язвительным голосом вещала Обида, враскачку шлёпая за идущим по тропинке Тимом. Они шли извилистой просекой, прорезавшей себе путь между сосен и зарослей дикой малины.

Жёлто-сине-красные солнечные лучи, как шпаги, пробили наискось изумрудные кроны. Трясогузки усаживались на них возле самых верхушек деревьев и, лихо свистнув, скатывались по цветному гладкому лезвию. Лесная малина, поёживаясь, стряхивала с колючек капли ночного дождя. Поблизости подрагивала и шумно бранилась на кого-то мелкая речка, скача по каменистым порогам. Треск, дребезжание, чьи-то вскрики и посвисты казались Тиму обычным утренним переполохом. Однако Обби слышала в нём нечто другое: – Местные пернатые не отличаются гостеприимством! Филин скрипит, как дверь в доме с привидениями, трясогузка аж расхохоталась от нервного любопытства, кукушка рычит, как недоеная корова. От такой какофонии у меня мелькают перед глазами бабочки и мочки, тьфу, бабушки и внучки! Два раза тьфу! Бабочки и мошки!

– Сарынь на кичку! Ура-аа! Га-гаааа! – Гаркнула тысячеголосая армия. Друзей окружил топот невидимых людей, лязгнуло оружие, героически заржали кони, загрохали деревянные колёса телег. Тим и Обби испуганно оглядывались по сторонам, но нигде никого не было видно. Только берёза вокруг да малина, нарядные ёлки сыпят изумрудными лучиками, трясогузки качают хвостами.

– Заряжай! Пли! – Зычный голос рявкнул с такой силой, что взорвались два ближайших муравейника – мураши дождём сыпанули на сосны. Торжественно и злобно шипя, над головами путников пролетело невидимое ядро. Мальчик и лебедь только чихнули от кислого запаха пороха, упали в траву, зажмурив глаза, ожидая удара. И вместо него Тим ощутил на щеке робкое щекотание мохнатого хобота. «Мамонтёнок!» – Подумал он. Открыл глаза – перед ними по-прежнему простирался обычный лесной пейзаж.

Недоумённо переглянувшись с лебедихой, они двинулись дальше.

Через некоторое время мальчик заметил, что как только он приближался к берёзе, ему отчаянно хотелось петь, лёгкие наполнялись воздухом, рот распахивался сам собой, и из него вырывались басовитые вопли, среди которых можно было разобрать слова: «Во поле машина стояла, во поле пожарная стояла». «Лю-ли, лю-ли стояла», – с явным удовольствием не в такт подтягивала Обби и по-цыгански отчаянно трясла головой с зелёными волосками.

Ей, кстати, тоже приходилось несладко. Стоило поравняться с осиной, как на бедную птицу нападали приступы актёрского мастерства: закатив глаза, она обращалась к Тиму жеманным голосом: «Ваше сиятельство, вы не видели, куда запропастились мои подвески? Я хотела бы на сегодняшнем балу непременно быть в подвесках, которые вы изволили мне подарить». А когда Обби склёвывала крупную земляничинку, настроение у неё резко портилось: «Терпеть не могу эти арбузы. Тим, мы немедленно уходим с бахчи. Я предпочитаю бананы!» Только после того, как Тим брал её на руки и бормотал в ухо ласковые слова, лебедь приходила в себя.

Несколько раз к нашим путникам подлетали огромные оранжевые глаза-блюдца и молча на них дивились. Говорить глазам было нечем. Это были просто глаза с белыми веками и белыми ресницами – и всё, без добавлений в виде носа, рта или хотя бы ушей. Поморгав, они исчезали, оставив после себя в воздухе пёстрые полоски.

– Глаза нам только показались, – суровым голосом предупредил Тим подружку, которая задохнулась от страха.

– Ну да, – охотно согласилась Обби. – Нам оранжевые глазки просто показались – показались и исчезли.

На это Тим лишь хмыкнул.

Некоторые деревья парили в воздухе, не запустив в землю ни одного корешка, и поэтому свободно перемещались по всему пространству леса. Раз, наверное, пять наши друзья прошли мимо любопытной рябины, вылупившей на них сотни рыжих глазок. А особенно подозрительная ель, то и дело вырастая прямо посреди узкой тропинки, раз десять общупала их своими колючими ветками. Друзья старались идти, как ни в чём не бывало. Вдруг неподалёку раздался сильный хлопок – и на Тима шмякнулось с десяток липких существ, напоминающих лягушек, обросших ежовыми колючками, только красными и длинными.

– Обильна и многообразна флора и фауна местного леса, – испуганно бормотала Обби, выдирая из волос Тима возмущённо орущих легоёжиков и зашвыривая их в заросли бузины.

– Не приличный лес, а сплошной день рождения – на каждом шагу подарки, и всё такие, о которых и не мечтали, – пробормотал Тим, с интересом оглядываясь. Если честно, ему здесь нравилось.

– Сдаётся мне, под каждым кустом можно встретиться с обладателем удивительно крепких зубиков, всегда готовых превратить нашу костно-мышечную систему в малопривлекательный набор разрозненных суставов и сухожилий. Сказать по правде, моя центральная нервная система находится в критическом состоянии! – Чтобы унять дрожь в голосе, Обби закричала на весь лес: – Но между тем отважная царь-лебедь Обби и её верный спутник мальчик Тим продолжают свой нелёгкий путь, хотя и опасаются расстаться с самым дорогим, что у них есть: друг с другом, – тут она перешла на шёпот, – Тим, я не удивлюсь, если мы с тобой станем для кого-нибудь сытным обедом!

Страх защекотал в ноздрях Обби, и она от души чихнула.

– Тс-с-с, – Тим приложил палец к губам. – Слышишь?

Обби примолкла и стала медленно поворачивать голову на выпрямленной шейке – вылитая подводная лодка с перископом.

– Слышишь? – Одними губами спросил Тим.

Обби едва качнула зелёными волосиками. Теперь и она услышала торопливое шуршание и пыхтение. На них надвигалась большая куча прошлогодней листвы и мусора. Куча шевелилась, как будто кто-то месил её изнутри. Листья остановились, уткнувшись в ноги Тима. Из них, разгребая маленькими ручками сор, как воду, появились два серых существа, похожих на сусликов, когда они стоят на задних лапах. Это были лесавки. Их маленькие глазки возбуждённо блестели, движения были мелкими, суетливыми и, как подумала Обби, «лебезливыми».

– Тим, Обида, насилу вас догнали! Как приятно помочь настоящим героям, о которых в лесу столько шума! Неслучайно говорят: герой без помощников – не герой! Но кто потом вспоминает о его помощниках! Так уж вы, Тим и Обида, не забудьте наших стараний! Мы первыми вас предупредили! – Лесавки раскланивались и шаркали босыми лапками с крохотными пальчиками. – Вас ищет Кикимора. Не нам рассказывать, как подла эта девчонка! И сама-то не толще соломинки, и откуда в ней столько вредности помещается?! Как она зла и беспощадна! Вы только посмотрите, что она с нашими курочками сотворила, треклятая! Раз, говорит, вы не выгнали их из леса, то будет вам наказание! – И лесавки извлекли из грязной копны четырех упитанных, но абсолютно голых куриц. Птицы ёжились на ветру, а на Тима с Обидой даже не смотрели от смущёния. Ни одна из них даже не кудахтнула.

– Лютует Ний, лютует Кикимора! Учует ваш след длинным носом, всю армию нечисти наведёт! Не только кур, медведя общипают!

– Всё ясно, – сказал Тим. – Давно от Ния «привет» ждём. Вы курочек-то быстрее в листья верните, а не то воспаленье лёгких подхватят! По какой же дороге нам к Зничу идти, так чтобы не догнали ни Кикимора, ни Ний? Что посоветуете?

– Через болото, милые, через болото, – зашелестели лесавки, неопределенно размахивая лапками в разные стороны и залезая вместе с курами в листву. – Мы бы показали вам тропку верную в болоте, да нам некогда. Нам зайчика поймать надо. А не то опять Кикимора пристанет, да за нас примется – и уши мохнатыми не оставит. А мы зайчонком откупимся. Пусть им позабавится. А нас в покое оставит.

– А зайчик-то белый и пушистый? – Грозно спросила Обби.

Лесавки торопливо закивали.

– И глаза у него влажные и добрые, как ягоды смородины? – Ещё более грозно спросила Обида.

Лесавки закивали.

– Можете быть уверенными, я вас НЕ ЗАБУДУ!!! – Крякнула Обби и зашипела, раздувая листья из кучи.

– Уж не забудьте, дорогие, не забудьте! Без вас нам как прославиться? На вас, родимых, вся надежда!!!!!!! – Радостно крикнули лесавки, натянули на себя листву, как одеяло, и куча зашелестела в чащу.

Тим покачал головой им вслед, посадил лебедь в рюкзак и поспешил к болоту. Он уже давно заприметил во влажном мху красные ягоды клюквы. По ним к болоту и вышел.

Болото было гнилым: только ступишь неосторожно на кислую твердь, она чавкнет – и нет человека, будто и не было никогда. И лягушка не квакнет, не полюбопытствует: кто пришёл. Вот кто выйдет отсюда – на этого посмотреть стоит. Долгоногий кулик крикнет грустно, окликая пропащую в этих местах душу, и вновь разольётся скучная тишина под тухлым туманом. Лишь старые, бесполезные для стаи волки приходили сюда по своей воле – умирать. Вонючая жижа всасывала в себя их сухие кости, жадно жирея и от такой малости. Лес вокруг болота качается хилый, безжизненный, все силы из него трясина выпила. Редко-редко где козляк на тонкой ножке стоит, чуть от ветра не гнётся – грибу ли пристало такие поклоны класть… Травки вечно чем-то смущённые, без интереса в землю смотрят. Вкривь и вкось торчат в кочках малодушные деревца, про которые и не сказать – берёза то, или рябинка.

Повздыхал Тим, но делать нечего: по другой дороге пойдёшь – опоздаешь, а по болоту рискнёшь – вдруг повезёт. Он поднял с земли гладкую длинную жердь – для того, чтобы путь прощупывать. Но куда ни тыкал мальчик, палка пронзала податливый мох, далеко уходила в жидкое обманчивое дно. Нельзя было ступать. Шагнёшь – смерть пристынет неотвязной хваткой, не скинешь с ноги, на дно утянет.

Только через час осторожных поисков мальчик нащупал в болоте более или менее крепкую тропинку. Шагнул – и небо, облепленное тучами, закачалось. Присело – поднялось, присело – поднялось, присело. Вздрогнуло болото, не понравилось ему, что побеспокоили. Хлюпнуло брезгливо. Чихнуло гнилым запахом, тухлыми яйцами запахло. Заколыхалось разволнованное. Тим едва на ногах устоял. Но дальше двинулся. Обби прижалась к мальчику, засунула клюв ему за ухо, глаза от страха закрыла.

Шаг за шагом забирался все дальше в болото уставший, взмокший, перемазанный грязью Тим. Казалось гиблое это болото бескрайним.

Час шел, второй – не кончается.

И вдруг снова проткнул мох палкой, и она без сопротивления вниз ушла – кончилась тропинка, завела в самое глубокое место и оборвалась.

Тим оглянулся. Во всех его следах вода блестит. А на кочки, ещё недавно выступающие над водой, залезла грязным животом болотная жижа, утопила их. Одни хилые деревца стоят – косенькие. Значит, нет пути назад. И пути вперёд тоже нет. Хоть помирай…

Кругом покачивалась, тускло блистая, вонючая жижа.

И вдруг крик – сверху, тоненький. Кувыркаясь, мелькая красной грудкой, падала малиновка. Хлюпнула в вязкую топь, стала вытягивать крылышки – не вытягиваются, прилипла жижа.

– Обби, помоги!

– Нам бы кто помог, – проворчала по обыкновению лебедь, но поспешно оторвалась от Тима, низко полетела над болтом, и ухватила фиолетовым клювом раненую птицу. Ноша для Обби была не по силам, и она опустилась на пень, переводя дыхание. Малиновка едва дышала.

– Чего брры боррлотрро перрремутилррли?

Тим не сразу и понял, что к ним обращается никто иной, как тот самый пень. Его физиономию покрывала грубая древесная кора. На морщинистый лоб падали пряди выцветшей травы, глаза из-под век, обросших мхом, блестели так же, как бурая жижа. Говорил болотный уродец не очень разборчиво, потому что его рот, тоже обросший мхом, заливала вода – то ли говорил, то ли горло полоскал.

– Нам бы на твёрдую землю выбраться, – подала голос Обида, вполглаза поглядывая на страшилище. – Не стоять же нам тут всю жизнь!

– Отчего же брру-брру и не постоять бру! – Усмехнулся пень. – Я вот, напруимеррруу, отсюда никуда идти не собируууаюсь. Нрууавится мне в моём борррлотрре!

– Ага, ага! – Закивала головой Обида, уже оказавшаяся на плече Тима и успевшая заботливо спрятать малиновку в его карман. – Всяк кулик своё болото хвалит. Просто у вас, дяденька, одно болото, а у нас другое.

Трясина заволновалась, забулькала, и из неё поднялись ещё две древесных головы, одна чуть поменьше первого пня, другая – чуть поменьше второго, вот и всё различие. – Кто вы такие? – Вскрикнула Обби и испуганно уткнулась клювом в ухо Тима.

– Мы бруууатья, – пояснил старший пень.

– Древесняки, – добавил средний пень и выплюнул какую-то травинку, которую только что с удовольствием обсасывал. – Фу, гадость какая.

А младший только улыбнулся очень обаятельной улыбкой, хотя и деревянной. В седых бороздках его древесной кожи сверкали сотни капелек, делая лицо, можно сказать, даже весёлым.

– Как вы живёте в этой дыре? – Вырвался не очень-то вежливый крик из клюва Обида.

– Нам никудрра не хочется идти отсюдрра. Ни в Разбитую коленку… – сказал средний Древесняк. – …ни в Вывихнутую челюсть… – добавил старший.

– …ни в Сломанную руку… – поддержал его средний.

– …ни во Вздувшийся живот… – уточнил старший.-… ни в Оглохшее ухо… – заявил средний. – …ни в Перебитый нос… – многозначительно заметил старший.

– …и уж тем более ни в Гнилой зуб! – Буркнул средний.

– Не обижайтесь на нас. Каждая новая душа в этих краях – прекрасный повод пошутить. У насррр есть свои прирриичины оставаться, быр-быр, здесь, – подытожил младший Древесняк.

– Какие причины? – Хором спросили Тим и Обби, несколько обиженные перечислением каких-то не совсем здоровых названий населённых пунктов.

Три древесные головы подплыли к нашим путникам поближе. По всему было видно, что они крайне довольны возможностью поговорить с незнакомцами.

– Когда-то мырр жиррли не в болоте, а в Городе, – сказал старший.

– Мфы бфырли щамыми обрыкновеннырми житерррлями Виздении, – сказал средний, опять что-то пережёвывая, и поэтому понять его слова было совершенно невозможно.

– Мы ходиррли в школу. Имели ророродителей, – сказал младший и улыбнулся.

– Годы шрли, но мы оставались грлупыми-пригруплыми, потому что каждый из нас хотел быть лучшрее другогого.

– Фу-фу, это гадость, не везёт мне сегодня на съедобное! – Средний Древесняк вновь что-то выплюнул и продолжил рассказ: – Каждый из нас хотел, чтобы люди, тыркая пальцем в дррвух других брараратьев, говорили бы: «Сморртрите, это иррдут два брата того, третьего».

Братья оперлись о хлипкую кочку, на которой стояли Тим и Обида, из воды показались их деревянные крепкие плечи – у младшего на левом плече росла тоненькая веточка, на которой бился под ветром бойкий листок. Теперь вода уже не заливала братьям рты, и речь их стала понятной.

– Ну, вот, – со вздохом сказал старший, – однажды в наших краях появилась прекрасная девушка с глазами цвета аквамарин, её звали Амели. Она изучала оккультные науки, а Видения, известно, как раз то место, где таинственное и непознаваемое можно встретить на каждом шагу. При первой же нашей встрече я был очарован её голубоватым взглядом, в котором шелестела тайна любви. Я сразу же решил: эта девушка должна быть моей. Если она выйдет за меня замуж, то ни у кого не будет сомнений, что я и есть – самый умный и удачливый.

– Узнав, что старший брат ухаживает за девушкой с глазами цвета аквамарин, я подумал, что тоже влюблён в неё и твёрдо решил доказать Амели, себе и всем, что я и есть самый лучший из нас троих, – сказал средний брат, с аппетитом разжёвывая очередной корешок.

– Как же я мог оставаться в стороне? – Улыбнулся младший брат. – Когда я узнал, что братья хотят жениться на одной и той же девушке, то сам влюбился в неё по уши.

Древесняки заговорили, не перебивая друг друга, соблюдая строгую очередность. На болото начал садиться туман, от жижи тянуло холодом, уныло ныли комары, и во всей этой бесприютности пять живых душ чувствовали наидобрейшее расположение и участие друг к другу.

– К тому времени, каждый из нас уже преуспел в своём деле, – негромко рокотал голос старшего Древесняка, самого основательного и сильного из братьев. – На меня работали несколько артелей, добывая золото и драгоценные камни. Десяток первоклассных ювелиров делали из них прекрасные украшения по эскизам, которые я сам разрабатывал. Особенно красивыми у меня получались серьги. Любая женщина, которая вдевала в ушки мои серёжки, становилась прекраснее: от сияния камушков её глаза приобретали особенный радужный блеск. Мужчины не могли отвести глаз от такой красавицы.

– К тому времени я стал неплохим поваром, – сказал средний брат, который постоянно срывал огромной корявой рукой разные травинки, пробовал их на вкус, а затем или выбрасывал, или прятал их про запас в травяной гриве у себя на голове. – Моим коронным блюдом был фруктово-морской рулет. Его основную часть представляли длинные кусочки нежнейшего палтуса. Затем я клал на них воздушное мясо тигровых креветок. На них с величайшей осторожностью я надувал тончайший слой размельчённых свежих вишен и ананаса. После сворачивал всё в аппетитную трубочку и поливал её сладко-пряным соусом, приготовленным из свежайших сливок, красной икры, щепотки пшеничной муки, ароматной специи карри и плошки земляники, созревшей в жаркий июль. После того, как такой аппетитный батончик постоит три минуты – не больше – под полной Луной, считайте, он готов к употреблению. У человека, который отведал это блюдо, вместе с аппетитом просыпался необыкновенный вкус к жизни. Многие больные, дни которых, казалось, были сочтены, после нескольких кусочков моего фруктово-морского рулета излечивались, женились и у них рождались смышленые и весёлые дети.

– А я к тому времени, – начал рассказывать младший, и резной листок бился на его плече, как взволнованное сердце, – стал известным певцом. Не один городской праздник не обходился без меня. Я обладал редким умением: весёлые песни я пел печально, а печальные – весело. Всем слушателям нравилось слышать что-то неожиданное. После того, как они прослушивали хотя бы одну песню, перед ними будто открывалась какая-то тайна – одна из самых сокровенных тайн жизни: всё привычное, обыденное, может, даже надоевшее имеет свою прелесть, только надо присмотреться, чтобы она вспыхнула и сказала прямо вам в сердце: «Жизнь прекрасна несмотря ни на что!»

Старший Древесняк откашлялся и в его деревянном, слегка скрипучем голосе задрожала родниковая струйка:

– Каждый день я приносил нашей возлюбленной новые изумительные серёжки, колье или браслет, над которыми работал всю ночь. Каждый день на протяжении целого года мои украшения по-новому озаряли чудесные глаза Амели, и каждый день я находил в ней новую прелесть, неведомую до тех пор.

– Каждый день я придумывал новые блюда и на серебряном подносе доставлял их Амели с жару-пылу на завтрак, обед и ужин, – вступил в свой черёд средний брат, посасывая пёрышко, которое машинально вырвал из крыла Обби. (Но она так была увлечена рассказом, что ничего не почувствовала). – Даже её повар, который потом доедал крошки, чтобы разгадать тайны моих рецептов, день ото дня становился здоровее. У него завились волосы, а щёки стали румяными. Что же говорить о нашей возлюбленной! Она хорошела день ото дня!

– Каждое утро в момент её пробуждения я пел под окном её спальни, каждую ночь она засыпала под мою колыбельную. Амели встречала день исполненная радостной силы, а ночью ей снились смешные цветные сны, – рассказал младший, мечтательно улыбаясь.

– Какая драма, какая драма! – Растроганная Обби раскачивала головой. – Любовный квадрат, одним словом…

– На самом деле это был пятиугольник, – усмехнулся старший Древесняк.

– Целый год наша прекрасная девушка принимала от нас знаки внимания и каждому из нас давала надежду, что именно его она готова полюбить на всю жизнь. Мы и не предполагали, что у неё есть возлюбленный – пятый герой этой истории!

– Но надо признаться, что и мы были неискренними. Ведь положа руку на сердца, для каждого из нас было важно не то, что Амели полюбит его. Каждому из нас важно было только одно: что именно его она предпочтёт другим братьям. Каждый из нас хотел доказать двум другим братьям только одно: я и есть самый лучший из вас.

– Надо признать, среди нас так и не оказалось лучшего, который первый бы одумался и положил конец истории. Мы все были одинаково виноваты, – покаянно сказал старший Древесняк, и братья потупили деревянные головы.

Чем внимательнее слушал Тим рассказ Древесняков, тем всё больше и больше болела у него душа за Лиходеича. Где сейчас его лихой дедушка? Не попался ли в руки к Нию? Нет, Лиходеич не такой, не должен попасться в лапы к злоденцам. Сидит, наверное, на пеньке, трёт столетние мозоли глиной, чтобы не так болели, и про него же, про Тима думает, переживает. Флакончик с его душой к маме несёт за пазухой, в тёплом надёжном месте. Щипнуло в правом глазе у Тима, щипнуло в левом. А в груди словно молоко парное разлилось, потеплело. И он с ещё большим участием посмотрел на болотных братьев, и они показались ему такими близкими и родными, ну как Данька прямо.

– Но как же вы оказались в болоте? – Спросила нетерпеливая Обида.

– Наша прекрасная девушка откровенно забавлялась всеми знаками внимания, которые мы ей щедро оказывали. Она не собиралась отказываться от наших услуг. Но однажды к Амели приехал очень красивый юноша, его звали Прай. Увидев их вместе в городском парке, мы поняли, что её сердце неравнодушно к нему, и испугались. Мы написали Амели письмо, в котором требовали для нас четверых испытаний: кто с ними справится – тот пусть и становится её мужем. Если же она не согласится на наше предложение, писали мы, обезумевшие от страха проиграть новому конкуренту, нам остаётся убить его. Девушка очень испугалась и велела прийти за ответом на следующее утро.

Средний Древесняк задумчиво оглядел Тима, нельзя ли что-нибудь пожевать, отщипнув у него, но не нашёл ничего подходящего и задумчиво продолжил рассказ:

– Она ждала нас на крыльце дома, завернувшись в длинный блестящий плащ – замершая молния. Её глаза цвета аквамарина ни разу не взглянули на нас. Подле неё стоял Прай с опущенной головой, как будто стыдился чего-то. Ни слова не говоря, сдержанным движением руки она повелела следовать за ней. Мы молча повиновались. Дурные предчувствия лишили нас дара речи. Мы долго шли, пока не остановились на краю большого озера, покрытого туманом. Возле берега тёрлись боками четыре лодки.

«Пусть всё решит сама судьба», – едва слышно сказала Амели. Девушка вынула из клетки своего любимого голубя, и он склюнул с её пальчика старинный перстень, про который она часто говорила, что он обладает магическими свойствами. «Брось этот перстень в болото после того, как отлетишь на расстояние пяти тысяч взмахов крыльев», – приказала она птице, и та полетела. А нам Амели сказала, всё так же не взглянув: «Я буду женой того, кто найдёт этот перстень и станет обладателем магической силы».

С лица младшего Древесняка не сходила виноватая улыбка. Он говорил, внимательно заглядывая в глаза то Обби, то Тиму и не переставал ободряюще похлопывать по деревянным плечам братьев. – Мы бросились к лодкам, – продолжил он рассказ. – И принялись грести изо всех сил, пока не остановились возле того места, где, по нашим расчетам, и мог лежать на дне магический перстень. Туман ещё не поднялся, и мы плохо видели друг друга. Да и не до того было. Скинули куртки, плащи и принялись нырять…