Текст книги "Пять причин улыбнуться"

Автор книги: Ирина Градова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Но когда Сергей быстро и решительно освободил Альку от одежек, подгоняемый страхом за ее почти еще детскую жизнь… Когда Алька, уже уплывающая в бред, покорно и вяло протягивавшая руки и ноги, чтобы он стащил с нее холодную одежду, осталась в одних беленьких трусиках… У Сергея зашлось сердце от восторга и какого-то священного ужаса.

Вовсе не маленькая девочка лежала перед ним на кровати, а прекрасная юная женщина с лилейно-белым и восхитительно-гладким телом, с нежно-алыми сосками на упоительных холмиках грудей, с пылающими словно от страсти щеками и томно прикрытыми глазами. Она тихо вздыхала, постанывая от жара, и махровые ресницы трепетали на щеках в такт этим хрипловатым стонам, а влажные кольца волос волнами расплывались по подушке от беспокойных движений изящной головки…

Он стоял над ней, держа в руках бутылку с уксусом, и слышал, как его внезапно ожившее сердце выплясывает в груди какой-то безумный танец, и задыхался, и сходил с ума от лавины мыслей, чувств и эмоций, внезапно обрушившихся на него.

Женщина… Это же прекрасная, чудная женщина… И имя у нее как песенный припев, как звук хрустального колокольчика – Аля… Алая заря… Алые губы, алые соски… Живет у него в доме, спит почти рядом… Слепец… Дурак… Ушел в себя, вернусь не скоро… Может, это шанс вернуться? Может, кто-то позаботился о нем там, на небесах, и прислал ему это сказочное, фантастическое, ни на кого не похожее существо… Женщина… Желанная какая…

Его глаза безостановочно скользили по Алькиному телу, прекраснее которого он не видел никогда в жизни, и, когда они вдруг остановились на золотистых завитках, стыдливо выглядывавших из-под краешка крошечных трусиков, Сергей почувствовал, что сейчас умрет. Чувство самосохранения, призвав на помощь чувство долга, заставило его выйти из паралича, накинуть на это сказочное тело махровую простынку и прохрипеть:

– Сейчас… Руки вымою…

Сквозь забытье Алька чувствовала, как чьи-то большие и очень нежные ладони, пробираясь под махровую простыню, растирают ее пышущее жаром тело чем-то прохладным и остро пахнущим. И от этих прикосновений уходит мучительная ломота из костей, разбегаются страшные, бредовые видения, и все ее существо, одновременно лежащее на кровати и парящее в невесомости, охватывает сладостная волна ощущений прекрасных, томительных и доселе неизведанных… И все это связывается почему-то со взглядом смутно-знакомых серых глаз… Нет, не с холодным, не с ехидным, а совсем наоборот… Каким-то, каким-то… Она не успела додумать и ухнула куда-то во тьму, несущую утешение и покой…

Он растирал ее тело, не глядя, не позволяя себе даже думать о том, что там, под простыней. Касался пышущей жаром гладкой кожи только с одной мыслью: «Только бы она выздоровела, только бы выздоровела, потому что иначе не будет мне в жизни счастья».

Алька смутно осознала, что рассвело, попыталась раскрыть глаза, но все равно ничего не увидела. Очертания комнаты, фигура Сергея, сидящего рядом на стуле, постель, в которой она лежала, – все превратилось в краски, бессистемно размазанные по палитре. Вроде бы утро, надо вставать, но собственное тело ее не слушалось…

– Спи, Алька, спи, – проник в сознание голос Сергея. – На работу не пойдешь. Я позвонил уже, сказал, что ты больна. На-ка, выпей таблетку аспирина. Сейчас еще разотру тебя и врача вызову…

Он приподнял ее бессильную голову с влажными от пота, спутавшимися волосами и заставил проглотить таблетку и запить водой. А потом она опять ощутила на своем теле его руки, несущие облегчение и блаженство.

Последнее, о чем она подумала, снова засыпая, что, если бы на месте Сергея оказался какой-нибудь другой мужчина, она чувствовала бы страшную неловкость. Но именно ему почему-то было так естественно позволить раздеть себя, дать уложить в кровать, растереть. Так просто…

Глава 5
ИСПОВЕДЬ СЕРГЕЯ ВОЛЬСКОГО

Алька разболелась настолько сильно, что Сергею пришлось вызвать врача. Сутулая пожилая женщина со сморщенным и желтым, как иссохший кленовый лист, лицом и тихим, едва слышным голосом молча и деловито осматривала больную.

Сергей мерил комнату широкими шагами, стараясь не смотреть на Алькино обесцвеченное болезнью лицо. Чувство вины ширилось и росло, но главным было даже не это. Еще Сергей чувствовал ответственность за эту хрупкую девчушку-пичужку, которая так некстати (или кстати?) поселилась в его доме, в его жизни. Он никогда не знал, что такое ответственность…

Его младший брат часто жаловался матери, что Сергей отказывается его замечать, играть, гулять с ним, отводить его в детский сад. Сергей-подросток только смеялся слезам брата.

– Что он – собачка, его выгуливать? – спрашивал он у сердитой матери.

Та укоризненно качала головой и гладила младшенького по головке:

– Успокойся, деточка, просто Сереженька у нас безответственный. Он не хочет помочь матери, хотя знает, как ей тяжело.

Не по годам циничный Сереженька с сарказмом интересовался у матери:

– А вы с папой спрашивали, хочу ли я братца? Я бы сказал: не хочу.

– И в кого ты такой? – всплескивала руками мать. – Ну разве так можно? Тяжко тебе придется с таким-то характером. Ведь и дружить ни с кем не можешь, только дерешься. Вон, лицо уже все в шрамах. Что дальше-то будет?

Сергей молча уходил к себе в комнату, грозя нежеланному братцу кулаком. А вечером приходил отец, которому мать говорила все то же: Сережа брата не любит, растет эгоистом. Отец хмуро вздыхал, а потом заходил к Сергею в комнату. Всегда со стуком, потому что уважал его личное подростковое пространство. Павел Тимофеевич не кричал на сына и даже не отчитывал. Они несколько минут сидели вместе, глядя друг на друга одинаковыми глазами: серыми, как сталь, как хмурое свинцовое небо. И ни слова не доносилось из детской комнаты, казавшейся пустой…

Да, они с отцом были очень похожи, вот только отец умел любить и заботиться… А Сергей лишь сейчас начал этому учиться… Заботиться… И любить… Любить? Странное чувство у него было к Альке. То, что он испытал на миг, увидев ее обнаженной, ушло. То сказочное видение, та внезапная страсть и тот священный восторг – все это вспоминалось ему теперь как наваждение, восхитительный и мимолетный сон. Бледная худенькая девчонка, до подбородка укрытая одеялом, вызывала у него сейчас странную тревогу и нежность, словно была его ребенком. Очень больным ребенком…

– Ничего серьезного, но возможны осложнения, – вернул его в реальность приглушенный голос врачихи. Сергей остановился посреди комнаты и посмотрел на нее. – Так что с недельку ей придется полежать в постели. Антибиотики, постельный режим, рецепт я написала, посмотрите потом, – бубнила она бесцветным голосом. – Чай с лимоном, ингаляция, фрукты, побольше пить…

Сергей кивал, соглашаясь. Ему хотелось, чтобы врачиха поскорее ушла и Алька сказала ему сама: серьезно она больна или несерьезно. Под ее глазами залегли синие тени, отчего Алька стала похожа на призрак, на привидение. Для полного сходства с призраком недоставало только белого савана…

Мысль о смерти заставила Сергея содрогнуться. Мокрый асфальт, влажная мгла и тихие шаги отца, шуршащие по безлюдному шоссе…

Он с облегчением закрыл за доктором дверь и вернулся к Альке. От нее не укрылась перемена в отношении Сергея. С одной стороны, ей жутко приятно, что он волнуется за нее. С другой – досадно, что лишь ее болезнь заставила Волка стать более человечным. Но сейчас она чувствовала себя такой слабой, что сил радоваться или расстраиваться не было. Она приняла все как данность, но, чтобы не волновать Сергея еще больше, постаралась улыбнуться. Улыбка получилась такой же измученной, как и сама Алька.

– Ну как ты?

– Ничего… Мне вроде лучше. Через пару дней пойду на работу.

– Еще чего! Постельный режим – неделя и не меньше. А то и больше, если доктор скажет.

– Много твой доктор понимает, – вздохнула Алька. Лежать целую неделю – еще чего не хватало… А как же работа? Влада Григорьевна изойдет ядом, если Алька так долго не выйдет…

– Не волнуйся, – ответил Сергей Алькиным мыслям. – Я же позвонил твоей начальнице. По-моему, она порядочная стерва, но вроде все правильно поняла. Так что лежи и ни о чем не думай. Ясно?

– Угу, – кивнула Алька. Ей начинало нравиться положение больной.

– Ты чего-нибудь хочешь? – Сергей опустился на краешек кровати и посмотрел на Альку так, как смотрят на больного ребенка: с нежностью и страхом, что наступит ухудшение.

Алька и рада была воспользоваться своим состоянием, но не могла. Есть ни капельки не хотелось, пить тоже. И вообще ничего не хотелось. Только спать. И пожалуй, слушать этот спокойный и непривычно нежный голос Сергея. Виноватого Сергея, пытавшегося загладить свою вину.

– Не-а.

– Тогда спи. Я сбегаю в аптеку. Навыписывали тебе – закачаешься… Этими таблетками роту солдат вылечить можно…

Его ворчание Алька слушала, уже засыпая. Ей снилось, что она бежит по заснеженному полю, а дети кидаются в нее снежками.

Дети пугают ее своими злыми лицами, серьезными, как у взрослых. Снег все усиливается, и Алька задыхается от ветра и огромных белых хлопьев, забивающихся в нос и в рот. Ей кажется, что это не снег вовсе, а вата и снежки – тяжелые комья обледеневшей земли.

Тут Альке становится по-настоящему страшно. Она оглядывается и видит лицо одного из ребят. Это Санька. Маленькая копия Саньки со взрослым лицом, ожесточенным, безумным, ненавидящим. Он запускает в нее огромный снежок, нет, целую глыбу снега, непонятно как поместившуюся в его детских руках… Алька в ужасе смотрит на летящую глыбу и…

…с криком просыпается.

– Алька? Что с тобой?!

Что-то холодное тычется в ее ладони, и Алька удивленно открывает глаза, все еще окутанные сном. На полу у кровати сидит Сергей, который перебит ее руки и смотрит на нее с тревогой.

– Ничего… Только страшный сон. Вот сейчас я проснусь, и все будет хорошо…

Сергей с облегчением улыбнулся.

– Черт, а я испугался. Думал, ты бредишь… Что снилось нашей больной? – поинтересовался он профессорским тоном.

– Да так, всякая ерунда. Дети бросали в меня снежками.

– И все?

– Лица у них злые. И вообще они были похожи на сказочных карликов.

– Я принес лекарства. И тебе придется их выпить. Чему ты улыбаешься?

– Просто так. Ты заботливый, как папочка. У тебя, случайно, нет детей?

– Нет… – Сергей покачал головой. – Разве что ты.

– Можно тебя спросить?

– Валяй.

– Эти духи… Ну… голубой флакон, который я нашла в комнате… Чье это?

Болезнь заставила Альку осмелеть. Она никогда бы не рискнула задать этот вопрос, будучи здоровой. Даже сейчас она боялась, что Сергей снова взорвется криком и обвинит ее в чрезмерном любопытстве.

Сергей не закричал. К ее удивлению, он даже улыбнулся. Улыбка получилась вымученной и тоскливой, но все-таки это была улыбка.

– Длинная история. Вообще-то я никому ее не рассказывал. Тебе правда интересно?

Алька кивнула. Ее лицо оживилось, глаза заблестели, а сухие, потрескавшиеся губы слегка раскрылись, как бутон цветка, измученного долгой засухой. Сергей и сам не понимал, почему он хочет поделиться с этой девушкой своей мучительной тайной. Может, потому, что Алька так доверилась ему, что он уже не чувствовал барьера между ними? Может, оттого, что она была такой же одинокой, как он?

Сергей не знал ответа на этот вопрос. Да и не хотел его знать. Сейчас его не интересовал мотив, его занимало лишь одно – желание разделить с ней свои воспоминания, сладкие и тяжелые, как запах разбитого «Ангела», все еще царивший в комнате.

Он поудобнее устроился на полу, рядом с кроватью, так, чтобы не встречаться с Алькой глазами. Перед его внутренним взглядом снова всплыло лицо Елены, но на этот раз нечеткое, утратившее привычную ясность очертаний.

– Вообще-то я никогда не воспринимал женщин всерьез. Даже собственную мать. Конечно, нехорошо так говорить… Она милый, душевный, добрый человек, но слишком уж приземленный. Баночки с вареньем, борщ со шкварками, вылизанная кухня, переднички-фартучки-варенички – вот это ее стихия. Иногда я думаю, что и высшее образование она получила только для того, чтобы удачно выйти замуж и свить себе это пресловутое семейное гнездо. Ей никогда не требовалось большего. Все просто: любимый муж – классическая стена, ограждающая жену от невзгод и бурь свирепого мира, добрые и воспитанные дети – тоже с высшим образованием, как и она. И дом, уютная квартира, которую она обустроила с радостью… Наверное, ты, Алька, думаешь, что это хорошо. И сейчас такая жизнь кажется тебе пределом мечтаний… Возможно, так и есть. Для нее… Может, для тебя. Но уж точно не для меня. Я всегда хотел встретить что-то яркое, по-настоящему интересное, сильное и щедрое на чувство, этакий огонек, который меня зажжет и притянет к своему яркому пламени. Чтоб и я загорелся, жить захотел… Но так и не встретил…

А попадались мне непроходимые дуры либо, в лучшем случае, домовитые женщины вроде моей матушки. По взглядам, по оброненным фразам, по жестам я научился вычислять, чего они хотят… В основном это были мысли о замужестве. Говорить с ними не о чем, да и незачем. Хватало нескольких встреч, чтобы затащить такую цацу в постель, а наутро глядеть в глаза, за которыми – пелена розовых грез о желанном браке.

Я не понимал, почему у них все так просто. И так скучно. Они не способны ни на что, по-настоящему стоящее… Не знаю, что именно. Послать меня к чертям… Или спрыгнуть с балкона, чтобы показать мне, как я им важен… Или принять меня таким, какой я есть, не дожидаясь банального предложения руки и сердца… Ни-че-го.

Они только вздыхали и разочаровывались в моей скромной персоне, не способной, по их мнению, на решительный шаг. Да я и вправду был не способен. Для таких, как они, мне лень даже плюнуть.

Наверное, ты считаешь меня эгоистом, Алька. Может, так оно и есть. Но знаешь, одна мысль о том, чего они ждут от меня, вызывала во мне презрение, отвращение и страх… Страх, что в один прекрасный день я не выдержу и превращусь в образчик «примерного мужа», «чтоб не пил, не курил», которым заботливые мамочки с детства пичкают дочурок…

Я выставлял их раньше, чем они успевали увидеть во мне этот «идеал».

Знаешь, я честен с тобой так, как никогда не был честен ни с одной из женщин. И сам не знаю почему. Во всяком случае, тебе полезно знать, что думает мужчина о твоих розовых мечтах. Ты тоже хочешь выскочить замуж за такого «чтоб не пил, не курил»… Ведь я прав?

Его не интересовало, что ответит Алька. Он продолжил, даже не поглядев в ее сторону:

– И когда я окончательно разуверился в том, что встречу свою «огненную» женщину, я познакомился с Еленой. Точнее, она со мной. Все произошло случайно, как в скверном романе. Мы столкнулись в каком-то баре, куда я зашел, чтобы в очередной раз сделать себе «местную анестезию». Проще говоря, чтобы как следует напиться. Когда жизнь кажется тебе страшнее, чем похмелье, плюешь на все…

Ты не пьешь и, наверное, решаешь свои проблемы по-другому. И осуждаешь меня за то, что я такой. Но знаешь, Алька… Нет, пока еще ты не знаешь, как может выпотрошить, задушить этот город, пустой и холодный. Да-да, все верно. Пустой – несмотря на толпы людей, и холодный – несмотря на все свои яркие огни. Город-призрак…

Иногда мне начинало казаться, что и люди в нем – призраки. Они идут мимо тебя, не видя тебя, не замечая тебя, не зная, что ты видишь их… Я специально останавливался и смотрел на поток людей, вплывающий в метро во время часа пик. Какие мертвые лица!.. Мне становилось страшно от одной мысли, что вот сейчас я войду в этот тупой, равнодушный поток, оступлюсь и он затопчет меня. Затопчет и пронесется мимо, не заметив этой ничтожной трагедии…

Наверное, тебе кажется странным, что я, человек, всю свою жизнь проживший в Москве, так говорю о своем городе. Ничего странного. Все, что ты видишь, – это лицо. Красивое лицо дорогой заштукатуренной проститутки. А нутро – гнилое насквозь, фальшивое, источающее яд… И я должен был бы любить этот город. Я должен был бы гордиться им. Но как можно гордиться своей матерью – пьяницей и шлюхой? Или отцом – убийцей и сутенером? Я никогда не любил. Только боялся и старался уйти подальше от всей этой грязи… Кажется, я увлекся, – сказал он, немного помолчав. – Все это не то, мое мнение об этом городе вряд ли тебе интересно…

Алька хотела запротестовать, но Сергей остановил ее, мотнув головой.

– В общем, выяснилось, что в этом баре подают не только крепкие напитки… Она присела рядом, от нее пахло вот как раз этими самыми духами, которыми ты по неведению отравила воздух. – Он горько усмехнулся. – Я поднял свою хмельную голову, и мои глаза, затянутые поволокой алкоголя, все-таки разглядели, что она чертовски красива. Наверное, глупа, подумал я. Но мне было все равно. Хотелось хоть кого-то, кто бы скрасил мое одиночество. Я заговорил – она ответила. Голос у нее был таким же, как она сама, – загадочным, с легкой хрипотцой. На мои глупые вопросы, адресованные красивой пустышке, она отвечала умно и с достоинством. И в ответ на мое дежурное предложение «Заглянем ко мне?» только улыбнулась. Не высокомерно, не презрительно. А добродушно и с сочувствием. Но все-таки не заглянула…

Я взял ее телефон, и вскоре мы снова встретились. На сей раз я предусмотрительно, – Сергей хмыкнул, – не напился. Елена – так ее звали – оценила мои старания. Я думал, она потащит меня в кафе, а она повела меня бродить по каким-то аллеям. Не знаю, как Елена умудрялась находить в Москве такие тихие, уединенные дворики, что мне начало казаться – с ней я нахожусь в совершенно другом городе. А может, и в другом мире.

Мы говорили обо всем, что меня интересовало, а главное – о литературе. Она знала в этом толк. В настоящем, вечном. Ты пока не видишь разницы между вещами нетленными, теми, что смакуют, как хорошее вино, и легкими, пустыми однодневками, леденцами для души. Я не переставал удивляться ее начитанности, ее тонкому, пронзительному, неженскому уму. Она отвергала пошлятину и не терпела бульварной простоты. Но больше всего меня удивляло то, что у нас такие похожие вкусы. Елена сходила с ума от Маркеса, и мы наперебой цитировали полюбившиеся фразы. Но если бы только это… Ее мировоззрение, ее внутренний мир, ее желания, все вплоть до мимолетных, практически совпадали с моими… Иной раз я ловил себя на мысли, что никак не могу поверить в ее реальность. Мы были… как разнополые клоны… – Сергей смолк, захлебнувшись своей несколько театральной, но прочувствованной речью. – Казалось, такое невозможно… Но было же возможно, черт возьми… – швырнул он в пустоту. – Уже через несколько дней наших встреч я почувствовал, что влюбился. Влюбился в первый и, видимо, в последний раз… И в первый раз испугался, серьезно испугался потерять ее, рассказав о чувствах, которыми я давился, как бешеный пес слюной. Уж извини за такое дурацкое сравнение…

Видишь ли, Алька… – Сергей обращался к ней, но Алька чувствовала, что он говорит сам с собой. Ее мнение – осуждение или одобрение – нужно ему, как рыбке зонтик. Это задело Альку, но она все равно слушала. В конце концов, сама напросилась на эти нудные откровения. – Елена была первой женщиной, которая ни разу не только не заговорила, но и не намекнула о браке. Напротив, она сразу заявила мне, что хочет свободы и эта свобода ей дороже всего на свете. Впервые я видел женщину, ценившую свою независимость. Женщину, которая не желала попасть в клетку, ограниченную кухней и штампом в паспорте. И вот с этой-то женщиной мне, как назло, смертельно захотелось быть рядом. Всегда. Всю жизнь. Я долго сомневался, прежде чем выложить ей все начистоту. Но разговор на эту тему все-таки состоялся.

Она отреагировала, с одной стороны, ожидаемо, с другой – непредсказуемо. Но поступи Елена по-другому, я засомневался бы в искренности всего, о чем она твердила раньше. Она уехала куда-то на неделю, заявив, что ей нужно подумать. Но не над моим предложением, а над тем, продолжать ли вообще встречаться со мной. Я ждал терпеливо, как преданный пес, и думал, думал, думал, как удержать ее рядом. Когда она вернулась, я окончательно съехал с катушек. Сказал, что, если она не сменит гнев на милость, я напьюсь в хлам и прыгну с моста под поезд…

Честно говоря, мне до сих пор стыдно. Выглядел я дико и нелепо. Взрослый, стареющий мужчина ведет себя как спятивший подросток… Но Елена поняла меня и простила эту дурацкую выходку. Она ведь тоже любила меня…

Елена переехала ко мне, но «жить долго и счастливо» не вышло. Через несколько дней она пропала. Мне позвонили в тот же вечер. Какой-то «гиви» или «махмуд» сообщил мне, что «мой женщин» у него. И если я соберу сто тысяч, естественно, не рублей, а также буду держать свой рот на замке, то «женщин вернется».

Я буквально сполз по стенке после этих слов. Даже не дослушал, что говорит «гиви». Реальность, от которой все это время мне так здорово удавалось прятаться, нашла меня и залепила пощечину, как брошенная любовница. Сто тысяч?! Первая мысль – взять у отца или у брата. Мой отец был владельцем салона красоты, довольно преуспевающего. Брат помогал ему, а после смерти отца полностью посвятил себя этому делу, за которое он, надо сказать, взялся с энтузиазмом…

В общем, я вполне мог бы получить сто тысяч, если бы попросил. Но я прекрасно знал своих родных и поэтому не сомневался, что такая крупная сумма неизбежно повлечет за собой расспросы, которые мне не нужны… Слава богу, имелся еще один вариант. Полгода назад скончалась моя бабка по отцовской линии. Она любила меня, а потому оставила наследство – дом в прекрасном состоянии и землю неподалеку от Чехова. Я уже сказал, как отношусь к Москве… И не сомневался, что со временем уговорю Елену оставить город и переехать со мной в этот домик. Похищение эти планы нарушило.

Но я не испытывал сожалений по этому поводу. Наоборот, я радовался, что у меня есть этот домик. Есть возможность спасти женщину, которую я люблю… Но даже если бы в тот момент его не было, я ни секунды не колебался бы, чтобы продать квартиру. Я все сделал бы, на все пошел, лишь бы Елена вернулась… – Сергей смолк и о чем-то задумался.

Альке было неловко настаивать на продолжении, да и потом, этот рассказ вызвал в ней какое-то неприятное чувство. Что-то гнездилось внутри, но Алька еще не понимала, что именно. Сочувствие? Нет. Раздражение? Близко, но не оно… Пока Алька прислушивалась к себе, Сергей решил-таки закончить свою исповедь. Но продолжал он хмуро, без особого энтузиазма:

– Я продал дом и передал похитителям деньги. Эти «Махмуды» вытолкали шатавшуюся Елену из машины, и я, заграбастав свое сокровище, повез ее домой. Тогда я натерпелся страху. Мне казалось, меня кинут, они не приедут или приедут, но без нее. Я боялся, что меня убьют. Но еще больше – что мертва она. И когда все обошлось, я первым делом предложил ей выйти за меня. Глупо, конечно… Она еще не оправилась от потрясения, а я полез к ней с этой ерундой… Елена посмотрела на меня… Черт, я даже не могу объяснить, как она на меня посмотрела. Я замял тему, решил подождать… Мы провели прекрасную, нет, восхитительную ночь… А наутро я проснулся один. На столе лежала записка. Коротко и просто: «Не ищи. Я не готова». Я не поверил и бросился на поиски… Вот тогда и выяснилось, что я ничегошеньки о ней не знаю. Кроме того, что она читает, о чем думает и что чувствует…

Никакой Елены Плисовой я так и не нашел. Целое море Елен, несколько Плисовых, но ее среди них не оказалось… Отец – он невзлюбил ее, хоть и видел всего один раз, – почему-то сказал, что так и должно было кончиться. Я тогда вспылил, наговорил ему гадостей, но он даже не обратил на них внимания. Все думал о чем-то… А потом жизнь дала мне еще одну затрещину, но уже по другой щеке. Папы не стало…

Сергей смолк, но так и не повернулся к Альке. Ее мнение его не интересовало. Весь этот рассказ, вся эта исповедь была нужна лишь для того, чтобы выплеснуть наконец то дерьмо, что скопилось в его душе за последние несколько месяцев. А может, и за целую жизнь? «Замкнутые люди нередко нуждаются в обсуждении своих чувств больше, чем люди несдержанные», – кажется, так было в «Джен Эйр»?

Этот длинный рассказ вызвал в Альке смешанные чувства. Она жалела отца Сергея, самого Сергея, страдавшего из-за смерти отца, но не Елену. Эта Елена Плисова представлялась Альке каким-то сказочным персонажем. Она казалась слишком идеальной, чтобы быть настоящей.

Или Сергей приукрасил? Нет, не может быть. Алька смотрела на него и понимала – не может. Этот хмурый человек способен сохнуть только по такой, как Елена, – загадочной, умной, яркой. Ни по кому другому…

И вдруг до Альки со всей ясностью дошло, какое чувство мучило ее во время рассказа. Ревность.