Текст книги "Пять причин улыбнуться"

Автор книги: Ирина Градова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Эпилог

На кладбище всегда тихо. Особенно поздней осенью. Родственники редко приходят на могилу к усопшим в это холодное, неуютное время года. К ним приходят тогда, когда на землю возвращается тепло и души – мертвые и живые – отогреваются лучами весеннего солнца.

Сергей никогда особенно не следовал традициям. Ему казалось, отец ждет его в любое время года. В любое время дня и ночи. В любой праздник. По поводу и без повода. Ведь даже там, в ином мире, он всегда будет рад тому, что сын о нем вспомнил.

Сегодня они ходили на кладбище вместе, потому что Алька тоже хотела увидеть могилу его отца. Сергей не возражал – ведь год назад Алька чуть не погибла, пытаясь помочь ему разыскать убийц Павла Тимофеевича. Слава богу, охранник Пашка подоспел вовремя… Иначе Сергей и Алька обитали бы уже на облачках и считали небесных воробушков… Эти гады думали, что запугали парня, что он, как ему было велено, станет сидеть не шевелясь, пока ему не прикажут «отмереть». Но сесть-то в результате пришлось именно им. И надолго…

Но все это осталось в прошлом, к которому ни у Альки, ни у Сергея не было желания возвращаться. Они продали московскую квартиру и, к ужасному огорчению Олега и Маришки, переехали в небольшой, но очень уютный домик неподалеку от Чехова.

Алька осуществила свою заветную мечту и поступила на первый курс педагогического университета, твердо решив стать учителем русского языка и литературы. Правда, ездить туда из Чехова было трудновато, поэтому Сергею пришлось купить машину, а Альке пойти на курсы вождения.

Охранник Пашка завязал со своей работой и пошел на курсы парикмахеров-визажистов. Как ни крути, а эта профессия намного спокойнее.

Лилия Дмитриевна частенько навещает старшего сына и его жену. В одном из разговоров по душам она призналась Альке, что знала все почти с самого начала, но ни капельки не сердилась на Альку. Наоборот, она порадовалась за старшего сына. Ей так хотелось, чтобы он наконец нашел себе хорошую девушку. А уж в Алькиной «хорошести» она ни капельки не сомневалась.

Олег и Маришка, оказывается, влюбились друг в друга буквально с первого взгляда и теперь тоже готовились к свадьбе.

Что же касается Сергея, то он написал свою лучшую книгу, которая, правда, так и не стала известной. Эта книга – о любви и о счастье, которого мы, люди, не замечаем, как не замечаем воздуха, которым дышим. Сергей назвал ее «Пять причин улыбнуться», и одно только это название заставляло Альку улыбаться и думать о шестой причине, которую она все-таки открыла. Открыла вместе с Сергеем…

Папа хочет в отпуск

Когда я разглядываю Кусю, у меня возникает чувство, будто она видит не людей, а только предметы. Вот и сейчас, в угаре всеобщей дискуссии, она словно куда-то провалилась. Сидит, стряхивает с сигареты седые снежинки пепла и молчит, устремив взгляд в свое загадочное «никуда». А мы, простые смертные, не замечая ее добровольного затворничества, болтаем о том о сем, бросая пустые фразы в иссиня-черную египетскую ночь.

– Короче, я и подумал, ну ее, эту работу, к ляду… – подытоживает Леха. – Провались оно все пропадом. Всех денег не заработаешь, а отдыхать надо. Ну, короче, так прямо и сказал: давайте отпуск, а то уволюсь. И дали, что ж вы думаете…

– Ценный сотрудник, – ехидно косится на него Анечка. – Сотрудничег…

– Ох, не надо этих ваших интернетовских штучек, – перебиваю я Анечку, изображая усталого интеллигента. – Захламили язык своими «красавчегами», «афтарами» и «приведами». Придумали, тоже, виртуальную лексику. Оставьте потомкам хоть что-то настоящее…

Как я и ожидал, мое высказывание не остается без внимания. Хотя все произнесенное предназначается для возврата в нашу компанию Куси, Анечка и Леха тут же на меня набрасываются:

– Нет, ну вы посмотрите, нашелся радетель за чистоту языка!

– Ой, можно подумать… А физиономию-то скроил, посмотрите-ка! Тоже мне интеллигенция…

Смейтесь, смейтесь, думаю я, любуясь Кусиным взглядом, обращенным на этот раз в мою сторону.

– Ну что вы на него напали, – лениво заступается она. – Васька просто спор разжигает и народ смешит.

– Внимания, короче, хочет? – ухмыляется Леха.

– Угадал, Лешенька, – соглашаюсь я. – Только не от тебя.

И тут же ловлю заинтересованный Кусин взгляд. Если уж она и смотрит на людей, то смотрит изучающе, как на объект научного исследования. Сейчас вообще модно делать человека предметом исследования. Словесно препарировать его, как лягушку, раскладывать по полочкам его «фишки» и «заморочки», а потом наслаждаться результатами проделанной работы. И, горделиво взирая на окружающих, мнить себя великим знатоком душ, даже если за плечами у тебя никакого серьезного психологического образования, кроме кастрированных трехмесячных курсов весьма почитаемого нынче Нейролингвистического Программирования.

К Кусе это, правда, не относится. Она честно доучивается на своем психфаке, может быть, не очень популярного, но вполне себе приличного вуза с отлаженным ежегодным выпуском квалифицированных специалистов. И когда Куся анализирует людей, то делает это крайне осторожно, так, чтобы не обидеть и не задеть их трепетно лелеемое и оберегаемое «я». Наверное, за это я и люблю ее, Кусю…

– Скучно с вами… – делано зевает Леха и откидывается на спинку плетеного кресла. Он думает, что похож на падишаха с тюрбаном из белого махрового полотенца на голове и бокалом разбавленного соком мартини в руке. Но Леха ошибается: похож он на нувориша, который только-только узнал, что такое деньги и как их, оказывается, можно тратить. – Давайте, что ли, баиньки?

Такой неромантичный финал наших посиделок – и это первая ночь в Египте! – возмущает всех, даже мою ленивую Кусю. Она не хочет идти спать, ей хорошо предаваться размышлениям ночью, насыщенной ароматами, которых никогда не почувствуешь в Москве. Мне тоже не хочется спать. Мне хочется сгрести Кусю в охапку и утащить в наш номер, где я буду долго целовать ее трогательные маленькие пальчики и капризные губы, которые всегда с кокетливой верткостью ускользают от моих… Но больше всего мне хочется, чтобы ей было хорошо, а потому я наседаю на Леху и требую:

– Нетушки, никаких тебе «баиньки»! Зазвали в номер – развлекайте гостей. Что у нас по программе? – спрашиваю я, обшаривая наш широкий балкон в поисках ответа. Мой взгляд утыкается в глянцевый журнал, лежащий на столе. На нем красуется пышногрудая девица с осиной талией, облаченная в купальник «три полосочки». Две на груди, ну и одна сами понимаете где. Я впиваюсь в журнал глазами и руками, совсем как утопающий за спасательный круг. Начинаю листать. – «Склонны ли вы к авантюрам?» – читаю заголовок. Тест. То, что надо. – Ну что, ответим гламурным психологам? – обвожу я взглядом нашу маленькую компанию.

Леха с Анечкой согласны без вопросов. Куся тоже не возражает. Она знает, что нормальный тест содержит не меньше сотни вопросов, но соглашается ради того, чтобы поддержать компанию. И еще потому, что ей не хочется спать.

С серьезными лицами мы вооружаемся карандашами.

– Первый вопрос, – торжественно объявляю я. – Где бы вы хотели провести свой отпуск?

– А что? – удовлетворенно кивает Анечка. – Очень даже в тему…

– Варианты ответов? – интересуется Леха.

Куся молча грызет карандаш и разглядывает девицу с обложки. Я медлю с вариантами – пытаюсь понять, о чем Куся при этом думает. О том, что у нее самой маленькая грудь, или о том, что у девицы, невзирая на осиность талии и роскошный бюст, целая куча комплексов? А может быть, вообще не о девице, а о чем-то своем, мне недоступном? В такие моменты я злюсь на Кусю: ну почему она молчит и думает, хотя я читаю весь этот бред только из-за нее?

– Варианты, Вась, – торопит меня Леха. – Заснул, что ли?

– Вариант «А», – нехотя зачитываю я. – На романтическом острове, типа Таити. – По лицам слушателей понимаю, что на Таити никому не хочется. – «Б»: соберу старых друзей и отправлюсь в поход. – Тоже не прокатило. – «В»: приеду на вокзал и поеду куда глаза глядят. «Г»: зачем куда-то ехать, когда дома есть телевизор и пульт дистанционного управления?

– Это – к Лехе, – хихикает Анечка. – Чтоб его куда-то вытащить, надо сломать комп и разбить телевизор.

– Да ладно, – обижается Леха. Ему явно не хочется, чтоб его считали неподъемным домоседом. – Поехал же я с вами в Египет…

– Ага, – соглашаюсь я. – После того как Анечка пригрозила, что найдет себе знойного египтянина…

– Так чё выбирать-то? – краснея, спрашивает Леха. – Тупой какой-то тест. Вариантов мало.

– Что тебе ближе всего, – тихо подсказывает Куся. – Главное, не думай над ответом. Выбирай первое, что в голову пришло.

Зная Леху, я почти уверен, что он выбирает «куда глаза глядят». Хотя никогда в жизни не рискнул взять билет в один конец. Разве что в институте, когда его, пьяного в стельку, однокурсники затолкали в экспресс «Москва – Рязань». Леха потом два года об этом рассказывал и, я не сомневаюсь, помнит свою поездку по сей день…

Куся и Анечка останавливаются на Таити, хотя Куся, в отличие от Лехи, могла бы позволить себе роскошь ответить «куда глаза глядят». Она не любит рисковать, но когда ей становится скучно, в ее голове просыпается маленький безбашенный чертик, толкающий на самые необдуманные поступки. Я знаю этого чертика, и временами он мне даже нравится. Но чаще бесит – не люблю вытаскивать из передряг людей, которые сознательно в них попадают. А с Кусей это случается.

Я выбираю походный вариант, хотя не ходил в поход уже целую вечность: Куся не любит ночевок в спальниках и комаров, а без нее я не чувствую себя уютно.

– Ну что, умники, ответили? – вопрошаю я. Народ сосредоточенно кивает. – Следующий вопрос: «Самый яркий день в вашей жизни»… «А»: когда мама надрала вам задницу за гулянку до полуночи; «Б»: ваша первая пьянка; «В»: ваше первое похмелье; и «Г»: ваш первый секс.

Народ смотрит на меня с недоумением. Но это длится всего несколько секунд. Потом Леха начинает ржать, Анечка бросает на меня взгляд оскорбленной матроны, а Куся молча улыбается, продолжая грызть карандаш, испещренный следами от укусов ее маленьких, но острых зубок.

– Красавчег! – возмущается Анечка. – Харе прикалываться, читай нормально.

Я захлопываю журнал и бросаю его на стол, чем в очередной раз отрываю Кусино внимание от предметов окружающей обстановки.

– Вы правда хотите знать, какой день в моей жизни был самым ярким?

Вероятно, никто, кроме Куси, не хочет этого знать, но и Леха, и Анечка кивают. Я их понимаю: гламурный тест на «авантюрность» гораздо скучнее, чем любой из самых скучных моих рассказов. В радужной оболочке Кусиных глаз образуется подозрительно влажная синева, и я понимаю, что подбрасываю ей очередной материал для ее богатых исследований. Меня это немного злит, но я почти привык к тому, что часто представляю интерес для ее научных изысканий.

– Ну, слушайте, умники…

* * *

Возвращаюсь из школы рано. На дворе август, каникулы, но нас заставили помыть в классе окна. Настроение у меня удивительно хорошее, даже моим одноклассникам не удалось его испортить. Хотя Дьяк – Борис Дьяченко – изо всех сил старался это сделать. Дьяк – заводила, самый противный парень в нашем классе; он вечно зовет меня «чудилой на букву «м». Своим школьным прозвищем Жук я тоже обязан ему. А все из-за моего увлечения жуками. Как-то раз я набрал в деревне целую банку майских жуков и выпустил их прямо на уроке физики. Часть жуков взлетела, другая – расползлась по партам, а самые смелые майские жуки запутались в волосах моих одноклассничков. Девчонки визжали…

– А чего страшного? – недоуменно развел я руками. – Подумаешь, жуки. У нас в деревне весной они гроздьями на деревьях висят…

Молодой учитель физики, Сергей Васильевич, меня понял и к директору не повел. Только пересадил на заднюю парту, подальше от остальных, чему я даже обрадовался. А вообще-то мне понравилось, когда жужжащие мохнатые красавцы взмыли среди скучных бледно-зеленых стен кабинета физики. Жаль, кроме меня, никто этого не оценил.

К моему удивлению, мама вернулась с работы раньше обычного. Они с сестрой сидят на кухне и пьют чай с «сахаром без сахара» – так я называю заменитель сахара. Мама на вечной диете, сестра только вступает в ряды худеющих. Эту семейную традицию, по слухам, начала моя бабка, Полина Ивановна Уклейкина. Она так боялась растолстеть, что перешла исключительно на морковь и овсянку. Поэтому, когда дедушке понадобилось на несколько дней уехать, а бабке пришлось сидеть с внучатами, морковный салат и овсяную кашу мы получали на завтрак, обед и ужин. Вернувшись, дедушка Семен Арсеньевич очень на нее рассердился. После крупной ссоры бабка несколько месяцев не заглядывала в наш дом.

Я захожу на кухню и бросаю привычное:

– Мам, Оль, привет…

Обе синхронно ставят чашки и рассеянно кивают моей персоне. У сестры особенно отвлеченный вид, кажется, у нее неприятности. Вряд ли в институте: сессия уже давно сдана, а сестричка у меня девочка-умничка, учится без хвостов. Я поражаюсь, как ей удается совмещать гулянки и учебу. Для нее это так же легко, как овощи в салат порезать. Таким мозгам можно только позавидовать. Но вредная она, не приведи господи. И рассудительная, словно ей пятьдесят, а не девятнадцать.

На подоконнике стоит банка с белыми гвоздиками. Я догадываюсь: снова «мальчик с цветами». Так у нас в семье называют Олькиного ухажера, которого она наотрез отказывается знакомить с предками. Я уверен, что Олька стесняется: как же у такой умненькой и рассудительной девушки может быть парень? Наверное, сестричка думает, что парни – это глупо.

А вот я хочу, чтобы у меня появилась девчонка. Ведь мне уже почти пятнадцать, и у многих моих одноклассников есть «телки», как они их называют. Я бы не стал называть свою девчонку «телкой». Но я ни разу не встретил девчонки, которая бы понравилась мне по-настоящему. Все они какие-то… слишком обычные, что ли. Как будто их на фабрике штампуют. Даже одеваются как близнецы: зимой у них на голове дурацкие «капоры» всех цветов радуги, а летом – блестящие обручи размером с толстый палец. И разговаривают все про тряпки и косметику. Но это, считает Олька, – «отмазки». И она права: ни одна из этих «штамповок» на меня не посмотрит. Кто захочет встречаться с чудаком по прозвищу Жук, да еще с фамилией Васильков. Вася Васильков. Даже я понимаю, что звучит глупо.

В нашей семье вообще настоящая путаница с фамилиями. У меня, Ольки, папы и дедушки одна фамилия – Васильковы. У мамы – Гребнева. У бабушки – Уклейкина. Просто бабушка – мамина мама – после развода с мужем вернула себе девичью фамилию. А мама просто не захотела брать фамилию моего папы после замужества. Она у меня в этом смысле принципиальная: за равенство между мужчиной и женщиной. Наверное, поэтому мама никогда не готовит, а по дому всегда хлопочет дед… Иногда я жалею, что мама не дала мне свою фамилию. Был бы Вася Гребнев. По-моему, гораздо лучше, чем Вася Васильков…

– Папа не звонил? – спрашиваю я маму, которая разглядывает кроны ясеней, зеленеющие за нашими окнами.

– Звонил, – нехотя отвечает она, слегка покусывая нижнюю губу. Плохой признак. Это значит, что папе не дали долгожданный отпуск или мама опять его к кому-то приревновала. Она у меня очень красивая, но ревнивая до ужаса. Вообще-то я ни разу не видел, чтобы папа на кого-нибудь смотрел, но у мамы на этот счет свое, особое мнение…

– И что? – продолжаю я пытать маму. – Отпуск-то ему дали? – Папа столько ждал этого отпуска, что будет очень обидно, если начальство снова решит его «продинамить», как говорит Олька.

Мой папа работает каким-то начальником в МГТС – работа, о которой мы все имеем довольно смутное представление, – и отпуска у него не было уже больше года. Всякий раз, когда папино заявление об отпуске вступает в силу, у его начальства находятся важные и срочные дела, так что папе приходится забыть об отпуске и решать насущные проблемы. В этот раз он твердо вознамерился поговорить с Пал Палычем, загадочным человеком, от которого всегда все зависит, и мы с сестрой с нетерпением ждем ответа на мучающий нас вопрос: поедем ли мы в Крым? Особенно нервно ждет Олька, которая бредит Крымом уже полгода и даже потратила последнюю стипендию на модный купальник в разноцветных пятнах.

– Еще не знаю, – вздыхает мама и снова уходит взглядом в окно, в пыльную зелень ясеней.

– Солянка – в холодильнике, котлеты – на столе, – бросает, не глядя на меня, Олька. Этому она научилась у мамы. В отличие от мам моих одноклассников, моя никогда не упрашивает меня, чтобы я поел. Никаких там слюнявых «сыночка, покушай». Ты уже взрослый мальчик, так что можешь самостоятельно подогреть себе котлеты. Это и нравится, и бесит одновременно. Может, потому, что я хочу еще немного побыть ребенком, которого гладят на ночь по головке.

Судя по пепельнице, до краев набитой окурками, мама действительно нервничает. Их с сестрой напряженные лица начинают меня угнетать, поэтому я ухожу в свою комнату, беру с полки «Убить пересмешника» и валяюсь с книжкой, пока не раздается хлопок входной двери. Я не знаю, кто именно пришел, дедушка или отец, но их обоих мне одинаково не терпится увидеть.

– Папа! – радостно выкрикиваю я, завидев отца, стаскивающего с ног ботинки. Он поднимает голову, и по его печальному взгляду я понимаю: о поездке в Крым можно забыть.

– Привет, Васька, – кивает он мне совсем как взрослому, видимо, потому, что ждет от меня взрослого отношения к его проблемам на работе.

Я решаю про себя, что буду держаться молодцом. В конце концов, в Крым мы еще успеем съездить. Но вот Ольку мне жалко, она очень расстроится. Правда, виду не покажет, будет просто злиться. Злиться на предков, ну и на меня за компанию.

– Понятно, – вздыхает мама, которая тоже все понимает по грустным папиным глазам. – Не дали?

– Отпуск-то дали, – объясняет отец, проходя на кухню. – Денег не дали. Проблема у нас с отпускными… Задерживают. Хотите, говорят, ждите. А сколько ждать-то? Я в отпуск хочу. Хватит уже, заработался…

– Да, да, – растерянно соглашается мама. Она изо всех сил делает вид, что не расстроилась, но в ее глазах я вижу здоровую тучу, которая накрыла Крым со всей прилегающей к нему территорией. – Мне дали часть отпускных, но на Крым их конечно же не хватит…

– Я тут подумал… Может, в деревню махнем? – предлагает папа. – Не торчать же здесь целый месяц… Хотя бы воздухом подышим.

– В деревню?! – встревает до сих пор молчавшая Олька. На ее лице выражение настоящего ужаса. – Я потратила кучу денег на этот чертов купальник, чтобы в нем перед коровами красоваться?!

– Почему только перед коровами, – ядовито улыбаюсь я. – Там еще утки, гуси, куры и свиньи…

– Васька! – рявкает на меня мама.

– Да пошел он! – кричит Олька, выскакивая из-за стола. – Ему ж все фиолетово!

– Оля… – укоризненно смотрит на сестру отец.

– Это тебе фиолетово, а мне – бирюзово, – ехидно отвечаю я сестренке и прячусь за папину спину, потому что Олька замахивается, чтобы дать мне тумака.

– Ну хватит! Устроили тут! – кричит мама. – В деревню – значит, в деревню. Или вы хотите здесь весь месяц торчать?

– Может, и хотим! – вопит в ответ Олька и выскакивает из кухни. Я слышу, как она хватает телефонную трубку, и даже знаю зачем. Сейчас будет звонить Катюхе, своей подружке, и оплакивать свой ненадеванный купальник.

– Да ладно, мам. Деревня не хуже Крыма. Там тоже есть где купаться.

– Ага! Речка-вонючка! – раздается из коридора Олькин голос. – Привет, Катюх…

– Ф-фух… – вздыхает папа, присаживаясь на табуретку. Первый бой он принял, но это, кажется, не последний бой. – Тут еще какое дело… Мне в командировку надо смотаться, в Тверь. Но это ненадолго. Сегодня уеду, а завтра – прямиком в деревню. Вечером и встретимся…

Вижу, как мамины глаза потихоньку круглятся, а пальцы теребят сигарету, которую на самом деле не держат. Сейчас начнется, думаю я и понимаю, что надо выбираться из кухни. Но в коридоре – Олька, которая обязательно отомстит и за гусей, и за «бирюзово», отвесив мне пару увесистых тумаков. Поэтому я стою и молчу, прикидываясь человеком-невидимкой, и очень надеюсь, что мама будет кричать не слишком громко…

– Значит, в командировку… – шепчет мама, наклоняясь к столу за сигаретой. – В командировку, значит… – Она сжимает сигарету тонкими губами и нервно крутит колесико зажигалки. – Я почему-то не сомневаюсь, что ты и Лерочку с собой прихватишь…

Лерочка – почти сказочный персонаж, которого видела только мама, но о котором мы с Олькой очень часто слышим, – папина сотрудница, предмет активной маминой неприязни. По разговорам, а точнее, по ссорам, периодически возникающим между мамой и отцом, мы знаем, что Лерочка всего на несколько лет старше Ольки, что она – длинноногая блондинка и выполняет обязанности секретарши. А еще из-за этой Лерочки мама ужесточила свою диету, отказавшись от своего любимого утреннего кусочка сыра, заменив его утренней же сигаретой натощак. На месте мамы я бы, как говорит Олька, «не парился», потому что с ее длинными волосами и огромными синими глазами нечего опасаться всяких там блондинок-секретарш. К тому же маме никто не дает ее тридцати девяти, и люди, которые не знают Ольку, часто думают, что они с мамой – сестры.

Папа спокойно объясняет, что никакая Лерочка с ним не едет. Потому что Лерочка никогда и никуда не ездит. Она – самая обычная секретарша, а секретарш в поездки не берут. И вообще, если бы у папы был выбор, он посадил бы на место Лерочки какую-нибудь старую грымзу, чтобы поберечь мамины нервные клетки.

Все это папа говорит очень спокойно, потому что его сложно вывести из себя. Он у нас человек рассеянный и часто забывает сделать то, о чем его просили. Но зато никогда не кричит, потому что любит маму. Или потому, что он просто такой человек. Иногда папа напоминает мне лифт в нашем подъезде. Нужно два раза нажать на кнопку, чтобы лифт понял, куда ему надо ехать. Такой вот задумчивый лифт. И папа такой же задумчивый. Но папино спокойствие, увы, не спасает нас от маминого крика. Она человек добрый, но вспыльчивый. Правда, отходит она быстро и, если не права, всегда извиняется.

– А меня ты тоже считаешь старой грымзой? – заводится мама. – А, Вить? Наверное, по сравнению с Лерочкой, я – толстая старая уродина?

Я не видел Лерочку, но мамины слова ставят меня в тупик. Если она – уродина, то Лерочка, как любит говорить Олька, наверное, «мисс Вселенная»…

– Светик, ну перестань, – оправдывается отец. – Что за глупости? Ты у меня красавица и умница. И мне никто, кроме тебя, не нужен. По-моему, это и без слов понятно…

– Что понятно?! – взрывается мама. – Что ты сматываешься черт-те куда, на ночь глядя?! И врешь про какую-то командировку?

– Я не вру, – бледнея, отвечает отец. Теперь я вижу, что и он не на шутку рассердился. – Я тебе никогда не вру. И, честно говоря, меня достало все время оправдываться за то, в чем я не виноват…

– Ах, достало! – вопит мама и трясет сигаретой перед папиным лицом. – Может, и я тебя достала?!

Папин растерянный взгляд ползет по холодильнику и наконец обнаруживает меня. Мама тоже поворачивается – в ее глазах я вижу вспышки синих молний. Мне становится не по себе, но сбежать из кухни я уже не могу: тапочки словно приклеили к полу.

– Вась, ты бы вышел, а… – предлагает отец, и я отклеиваю от линолеума прилипшие тапки. Олька, скорее всего, еще болтает с Катюхой, но я полон решимости получить уготованные мне тумаки. Это, пожалуй, лучше, чем смотреть в мамины злющие глаза, слышать укор в папином голосе и вообще чувствовать себя маленьким шпионом.

За моей спиной раздается хлопок кухонной двери. Если маме удастся вывести из себя отца на этот раз, то лучше не быть этому свидетелем. Мой папа умеет сердиться молча, но видеть его бледное и злое лицо с поджатыми губами гораздо страшнее, чем слышать мамины крики.

Олька даже не оборачивается в мою сторону, чем ставит меня в тупик. Я задерживаюсь возле телефона, чтобы она меня заметила и я понес наконец заслуженное наказание. Но сестра сосредоточенно слушает Катюху, лопочущую на другом конце провода, и лицо у нее такое грустное, что я бы предпочел тумаки, чем видеть ее расстроенной. Вообще-то я очень люблю Ольку, хотя редко упускаю возможность сказать ей какую-нибудь гадость. Такой уж у меня характер…

Вернувшись к себе, я снова заваливаюсь на диван с книжкой, которую стащил с полки в комнате родителей. Я подумал: если предки читают эту книжку, значит, она взрослая. Но книжка почему-то оказалась о детях. Поначалу я расстроился, но потом зачитался, и мне даже понравилось. Честно говоря, я не очень-то люблю детские книжки, потому что они какие-то наивные. Но эта – не такая уж и наивная. Со смыслом, как говорит Олька.

Дверь опять хлопает – я снова откладываю «Убить пересмешника» и несусь в коридор. Пришел дедушка Сема, Семен Арсеньевич, но ушел папа. Уехал в свою однодневную командировку и даже не попрощался. Видно, крепко мама его вывела. Мне становится очень грустно, и дедушка сразу это замечает.

– Чего нос-то повесил? – спрашивает он. – Смотри, будет у тебя нос книзу расти.

– Не будет, – отвечаю я, тычась носом в рукав дедовой рубашки, пропахшей табаком. – Деда, а мы в деревню едем…

– Да неужто? – удивляется дед, а у самого такое лицо, будто он знал об этом еще до того, как я проболтался. – А куда это Витька понесся? Даже не поздоровался…

– Они с мамой поссорились. Только не говори, что я сказал, – бормочу я деду под мышку. – Мама его опять приревновала.

– Светик – приветик, – вздыхает дед, разувается и отправляется на кухню.

Я почти уверен, что ужинать мы будем пирожками с капустой. Дедушка всегда печет их, когда у мамы плохое настроение. Она обожает эти пирожки, а дед любит делать ей приятное. Правда, мама, наевшись пирожков, называет деда «змеем искусителем» и говорит, что он «сорвал ей всю диету».

Я плетусь за дедом на кухню. Мне нравится смотреть, как он готовит. Но помогать я не люблю, потому что очень боюсь духовки. Еще в раннем детстве бабушка сказала мне, что внутри духовки живет страшный черный зверь, который кушает непослушных детей. Сейчас-то я понимаю, что никакого зверя в духовке нет и все эти бабулины россказни – всего-навсего способ отправить меня подальше от опасной плиты. Но страх все равно остался…

Дед смотрит на маму, а мама смотрит на деда. Иногда мне кажется, что они понимают друг друга без слов. Он угадывает ее настроение по влажным синим глазам и пепельнице, заваленной окурками, а еще по закушенной губе, которую мама, наверное, решила съесть вместо дедовых пирожков.

– А Витька, что ж, не едет? – спрашивает дед, и мама задумчиво наклоняет голову, словно сама не знает ответа на этот вопрос.

– Его в командировку отправили, – отвечает она после долгого раздумья. – Обещал, что завтра вечером будет в Туле.

– Обещал – значит, будет, – уверенно заявляет дед, и от этого мамины глаза становятся чуточку светлее. – Там, видать, и встретитесь… А может, возьмете с собой старика? Мне тут скучно будет без вас…

Мама кивает. Она наверняка рада, что дед напросился с нами, потому что без деда наш отдых в деревне превратится в полную неразбериху. Что до меня, моему восторгу нет предела. Я висну на шее у дедушки, который, в отличие от мамы, готов терпеть во мне «маленького внучка», и изливаю на его серебристо-седую голову поток благодарностей.

А потом дед начинает возиться с тестом для пирожков, а мама режет для него капусту. Потихоньку на кухне воцаряется атмосфера тихого семейного благополучия, и ссора родителей отходит на задний план. Даже Олька, сосредоточенно сдирающая с лука шелуху, похоже, смирилась с тем, что любоваться ее купальником будут только куры да деревенские ребятишки.

И вот уже кухню обволакивает теплый запах пирожков, а мы сидим за столом и в благожелательном молчании пьем горячий чай, за обе щеки уплетая дедову стряпню. От горячего чая и пышущих жаром пирожков всех клонит в сон. Вставать завтра рано – мама хочет приехать в деревню днем, чтобы до вечера привести дом в порядок.

Снова придется прибирать бардак, оставленный крысами: выбрасывать изгрызенные пакеты, сметать с пола крупу, рассыпанную торопливыми воришками, убирать сиротливо притулившиеся в углах черные бусины – переработанную крысами еду. А еще колоть дрова и топить печку… Обо всем этом не хочется думать сегодня, поэтому я допиваю чай, говорю деду «спасибо» и отправляюсь в свою комнату, где засыпаю с «Убить пересмешника» в руках.

И вижу я во сне вовсе не деревню и даже не Крым, а бабушку, которая грозит мне пальцем за то, что я залез в черную пасть духовки…

Сказать по правде, я еще вечером не сомневался, что мы проспим. Мама просто не умеет вставать по звонку и выходить в назначенное время. На работе к ее опозданиям давно уже привыкли, да и работа у нее не требует прихода на место минута в минуту: мама работает в газете и пишет статьи про всякие чудеса вроде йети – ну, снежного человека, – и загадочных пришельцев с Марса, которых какие-то психи периодически видят в своих квартирах.

Нам мама никогда не дает читать свою газету, но однажды она случайно оставила ее в коридоре, на тумбочке, а я не удержался и прочитал статью, подписанную ее псевдонимом – Людмила Лихолетова. Статья называлась: «Лучшие друзья бабушек – это домовые». Прочитав статью, я понял, почему мама никогда не показывала нам газету: сочинения моих одноклассников меркли в сравнении с этой чушью.

Нет, писала-то мама хорошо, здорово даже читалось. Но о чем она писала… О какой-то сдвинутой по фазе бабке, у которой лучшим другом был домовой, приходивший к ней по ночам и рассуждавший о том, кто лучший политик: Горбачев или Ельцин. Больше всего меня интересовало, что Инна Сергеевна (подружка домового) принимала на ночь и почему мама не написала об этом в своей статье.

Маме, конечно, я ничего не рассказал, а газету спрятал так, чтобы никто не увидел, особенно Олька. А то было бы смеху…

Сборы проходят впопыхах. Я утрамбовываю в рюкзак свои вещи, честно говоря, сам не зная, чего туда наложил, потому что мои веки все еще сплющены сном. В комнату вбегает мама. Вид у нее взъерошенный: накраситься и причесаться она еще не успела. В таком виде мама особенно нервная. По опыту знаю, лучше с ней не спорить.

– Васька?!

– А я чего? Я рюкзак пакую… – заранее оправдываюсь я.

– Быстрей пакуй, через полчаса выход. – Я, конечно, знаю, что ни через какие полчаса мы не выйдем, но все равно доблестно киваю, всем своим видом выказывая послушание.

Мама вылетает из моей комнаты, как ракета, и мчится проверять готовность Ольки.

– Оля?! – слышу я из соседней комнаты.

– Ну чего, мам? Сама же еще не готова.