Текст книги "Рандом (СИ)"

Автор книги: Ирина Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– А все почему? – В унисон моим мыслям отозвался Головастик. – Людей слишком многое связывает с домом. Остались близкие, за которыми как за больными требуется уход. Что ж тут плохого? Не все ж такие одиночки как мы с Борюсиком? У тебя же тоже осталась жена? Если мне не изменяет память.

В ответ я только вздохнул. Количество наконец-то перешло в качество. Меня отпустило.

– Так что, ты не кипишись, Сусанин. Султан к власти не рвется?

– Малость угомонился. Насколько я знаю, обосновался где-то на Гражданке. Вместе с Веркой.

– Ничего, Макс. Потерпи. Следующим летом в твоей пастве народу прибавится. Не все из шизиков переживут зиму. Таким образом, к тебе подтянуться те, кого держала любовь к близким…

– Любовь? – вдруг взвился Борюсик, уже потянувшийся к бутылке. Казалось, его испугал пустой стакан. – Да что вы понимаете в этом, салаги! Заладят тоже… любовь! Вот я ее любил! Она была вся такая… Бывшая моя. И чего? Взяла, и все у меня оттяпала при разводе! Заметь – все, купленное на мои деньги. Она  не работала ни фига. Ни одного дня, все дома сидела… Типа, дети у нее. Короче, хрены всякие валяла. А потом взяла – и... Все мое. Кровно заработанное.

– Борюсик, угомонись, а? – сморщился Головастик. – Чего ты завелся?

– Потому что не надо пи..! Любовь… Вот я и приходил к ней пару месяцев. Уже после всего этого… Есть правда на свете – есть! Я каждый день приходил к ней. И смотрел ей в глаза. Сучке этой. Нахлебалась она перед смертью, за все свое зло ответила. Дерьмо свое ей наливал в тарелку, смотрел как она жрала…

– Все, блин!! – сорвался Головастик. – Наливай давай, хватит трындеть!

И опять сработало волшебное слово. Борюсик отвлекся, удовлетворенно хмыкнув «так хули».

Только моему расплавленному в кои-то веки нутру Борюсик был обязан тем, что не получил от меня точно в глаз. Я влил в себя еще, ожидая, пока стихнет желание набить ему морду. Здесь бывать я не любил. Гнусные чувства одолевали меня, стоило мне увидеть эту пару. Головастик – хрен с ним, но даже он… Они сидели напротив меня – два чмыря, оставшихся в твердом уме и памяти. А неизвестно почему, непонятно в силу каких причин и какого расчета, моя Дашка – красивая, добрая и умная девочка…

В то памятное воскресенье шел дождь. И я, по личной просьбе шефа отработавший накануне, дрых без задних ног. Выспаться – все, что входило в мои планы.

– Вставай, солнышко, я приготовила тебе завтрак.

Услышал я. И счел это продолжением сна. Перевернулся на другую сторону и заснул. Я проснулся минут через двадцать от задорного Дашкиного смеха. Потягиваясь, я подумал: ну увидел человек в сети или по телику что-то смешное, с кем ни бывает? В чем мать родила, я пошел на кухню, рассчитывая затащить Дашку в постель.

Телик был выключен. Гаджеты тоже. За окном шел дождь, стучал по подоконнику, приглушая Дашкин смех. Она видела за столом, пила воздух из пустой чашки и говорила в никуда. Никому.

– Солнце мое, Максик. Осталось немного потерпеть! Ты же сам говорил, что в июне рванем в отпуск… Да ладно! А я уверена, что у тебя получится… Да потому, что точно знаю!

Она смеялась, хихикала. Она разговаривала сама с собой. Или со мной. Вчерашним.

Я сел на подоконник. Наверное, что-то говорил, пытаясь поймать ее взгляд. А червяк сомнения уже прокладывал холодную дорогу вверх по моему позвоночнику. Возврата к прежнему уже не будет – вот о чем мне думалось. И была это первая мысль после начала конца. Даже если у Дашки какое-нибудь временное помешательство, все равно. Возврата к прежней жизни не будет.

– Даша, Дашка, – позвал я, цепенея от ее не-ответа.

 Она продолжала болтать и посмеиваться. Потом вдруг поднялась и зависла над соседним стулом, обхватив руками пустоту.

– Я с тобой. Макс, ты же знаешь, как я тебя люблю.

Она говорила, обнимая и целуя воздух.

Помню, я вскочил, я бросился к ней. От страха, я тряс ее за плечи как куклу. А она шептала мне что-то нежное и все тянулась куда-то в сторону губами…

И вот теперь, пространство напротив меня занимает человек, рассказывающий мерзости о своей жене.

Так. Стоп. Надо было опять напомнить себе, что отложенным взрывом на атомной станции в Сосновом Бору мы обязаны прежде всего ему, Борюсику. Отработавшему там перед приездом в Питер программу аварийной остановки. Мысли помогали, ярость потихоньку стихала. И все равно я знал, где пункт назначения у этого пути. В один «прекрасный» день на особо крутом вираже, спасительные мысли запоздают. Я не сдержусь, и количество оставшихся в живых уменьшится на два. За одного, по крайней мере, ручаюсь.

– Так знаешь или нет? – повторный вопрос Головастика отвлек меня от мысленного созерцания последствий возможной кровавой разборки.

– Ты про что?

– Про кого! – уточнил бывший программист. – Блаженный Колюня – ты ж его видел.

– Кто же его не знает, –  я пожал плечами. – Я навещаю его. На Новосмоленском. Иногда.

– Уж совсем иногда, как я посмотрю, – усмехнулся Головастик. – Так был он тут вчера. Трясло его.

– При его нагрузках немудрено. – Я разглядывал полный стакан, как по волшебству оказавшийся в моей руке –  я не помнил, как его наполнял.

– Зря смеешься. Мне, например, его идея похоронить всех умерших кажется вполне обоснованной. Может, действительно, если собрать всех и похоронить, то можно вернуться… К прежней жизни…

– … вертел я эту прежнюю жизнь, – встрял Борюсик.

– Ладно, – отмахнулся я. – Так что там про Колюню?

– Так вот. Он там вырыл экскаватором очередную яму. Под очередную братскую могилу. Как обычно сложил туда мертвецов в несколько рядов. И зарыл уже. И тут поблизости у кладбища еще один окочурился. Колюня и говорит, что собирался уже переходить на новое место, но так хотелось, чтоб все было чисто. Он и отрыл с краю место, чтоб дохоронить туда свежачка. «Прикинь, – это Колюня говорит, – разрываю я сбоку краешек, а там… никого нет. Я сначала даже не понял, в чем дело. Рою дальше – ну туда, где мертвецы быть должны. Рою-рою… А там никого нет. Пустая могилка-то».

– Ммм, – я усмехнулся. В такое верилось с трудом. – Вот что я тебе скажу. В полку шизиков прибыло.

– Думаешь? Так чего тебе стоит – ты у нас парень на ходу. Подъешь к нему завтра, да и посмотришь, что к чему. Будет тебе очередное «иногда»...

– Так и сделаю…

Я был готов к тому, что произойдет и все равно вздрогнул. Из темноты стеллажей выплыло белое костистое лицо. То ли татарка, то ли узбечка – последняя хранительница супермаркета. Она двигалась рывками, слегка припадая на левую ногу. В темно-синей униформе, она прошла мимо. Иссиня-белое лицо, с застывшей навеки доброжелательной улыбкой, теперь напоминающей маску, плыло в воздухе, то поднимаясь, то опускаясь. Женщина остановилась, бросила что-то быстрое на своем языке, и снова нырнула в темноту.

– Гюльчитай. Еще жива? – спросил я, приведя дыхание в порядок.

– Жива. Чего ей?

Борюсик храпел, разрывая легкие, Головастик толкал очередную неудобоваримую теорию. Оттого, что я так и не добрался до закуски, мои мысли путались. Я достиг абсолютной нирваны – мне захотелось в берлогу. Не домой – что я там забыл в пропитанном паранойей месте? Мне хотелось в мое двухуровневое логово. Туда, где я рассчитывал пережить зиму. К камину, к комнатам, заваленным консервами, канистрами с водой, спиртным,  книгами и древесным углем.  Кстати, об угле – прихватить с собой пару-тройку пакетов не помешает.

– Ладно,  – сказал я. – Пора мне.

Я медленно поднялся. Мир качнулся, словно от моего быстрого движения он не успел загрузиться. Я кивнул на прощанье, развернулся, заранее наметил маршрут движения и тут услышал.

– Ты, это, Макс, поаккуратней там.

В два приема я повернулся и внимательно уставился на Головастика. Его лицо слегка расплывалось, выходя из фокуса.

– Ты не думай, что я тут без… ик … вылазно сижу,  – Головастика одолела икота. – Тоже выхожу иногда. По…общаться с народом. Тут старушка жила недалеко. Ты знаешь ее… Миро… Миро…

      – Мироновна. Тамара. Улица Жени Егорова двадцать пять. Бабушка божий одуванчик. Только такой душноватый одуванчик.

– Точно. Душно… ватый. Мы встречались у кафешки днем – перекинуться парой слов. Так вчера днем я вышел, побо…лтать с ней. А она лежит у входа.

Я собрался пожать плечами, типа «старость не радость» и тут долетела концовка:

– С простреленной головой.

– В смысле?

– С дыркой во лбу. А это… оружия рядом с ней нет. Да и не могла Тамара само… убиться. Не та была старушка. Так думаю… Ик… Мститель у нас объявился. Тоже со своей… философией. Мы завтра в подсобку переедем. Там дверь закрывается…

Я вышел под темное небо, расцвеченное огнями звезд впервые за долгое время. Закрыл глаза, подставив щеки под порывы ветра. Услышанное заставило мой мозг с неохотой запустить шестеренки. В моей голове, подогретая порами спиртного, полным ходом шла ревизия – пересчитывались обоймы от реквизированного мной у мертвого полицейского пистолета Ярыгина, он же «Грач», лежавшего до поры в том месте, которое я называл логовом.  Оружие доставать не проблема. Можно было весь первый этаж превратить в склад – что там пистолеты и автоматы? В бесхозных воинских частях наверняка имелось что-то посерьезней. Превратить дом в настоящую цитадель. Напичкать ловушками и установить растяжки на подступах… Смысл? Имелся ли он? И не лучше ли пуля в лоб, чем…

Кто же мог подумать, что апокалипсис может быть таким… Тихим, что ли. Несуразным. В самых обычных фантазиях нам представлялась ядерная баталия, выживание в метро, радиация и мутанты. В крайнем случае, бесконечное сражение с толпами кровожадных зомби. Но, сори. Что, не заслужили ничего значительного? Вяленькое было общество и концовка тоже. Не ах.

Словно так уже происходило не раз и эволюция, побрякивая на стыках, катилась к очередной пропасти как по накатанному.  В первое и последующие утра не было болезненности восприятия. И радости от обладания миром без людей – как рассказывали некоторые уцелевшие – я тоже не испытывал. Недоумение, страх и растерянность – вот, что сопровождало мои первые шаги. Не люди казались мне ненормальными, а я сам. Такой вот отодвинутый в сторону обществом индивидуум. Параноик, живущий в собственных фантазиях. Со временем механизм стал сбоить. Из него вываливались на крутых поворотах сотни, тысячи винтиков. Странное дело, я – всегда старавшийся держаться если ни над, то, во всяком случае, чуть в стороне, вдруг ощутил жгучую потребность быть со всеми. Я пытался разорвать порочный круг, добиться, чтобы меня включили в команду этой новой игры! Но люди крепко держались за руки.

До тех пор, пока происходящее не стало походить на жесткий хоррор. До первых трупов – улыбающихся матерей, толкающих коляски с младенцами под колеса проезжающих машин, до взрывов, превращающих целые подъезды в дымную труху, до горящих факелов падающих с небес самолетов.

Я жил. Я угодил в мясорубку. Происходящее перемалывало меня, вытягивало  жилы из того, что я называл любовью. Из моих вскрытых вен, капля за каплей, вытекало все, к чему я привык, все то, что составляло меня, сотворенного обществом. В ржавое ведро со стуком, отдающимся в голове, капали мои представления о морали, о будущем. Туда же, несколько задержавшись – ибо не устоял я перед соблазном прикоснуться ко всему тому, о чем мог только мечтать – с противным дзинканьем шлепнулись ценности: всякие представления о добре и зле, о том, что хорошо, а что плохо. На месте выбитой из под ног платформы, образовалась шаткая дощечка с надписью «Добро пожаловать в …». Окончание каждым уцелевшим понималось по-своему.

Как оно понималось мной? Ад-рай я послал сразу. Так же далеко отправилась и проверка-эксперимент. Потом ниже плинтуса скатились инопланетяне, зацепив боком параллельную реальность. И я решил, что пока жива Дарья, я не готов подводить итоги.

Стыдно признаться, я жил. Хотя теперь мне казалось, что в моих венах вместо крови, течет физраствор чьего-то иного представления о действительности. Нам, уцелевшим, не оказалось места в новом мире. Мы – отбросы, случайно застрявшие в зубах у времени…

– Интересные мысли. Все философствуешь, Сусанин?

Я медленно обернулся на голос, в повороте цепляясь взглядом за промежуточные звенья – крылья байка, стоявшего у стекла, задранный в небо шлагбаум на въезде, остов сгоревшего автомобиля. В конце путешествия меня ожидала награда.

Она стояла, подперев спиной колонну у входа в супермаркет. Ворот кожаной куртки, распахнутой на груди, обнажал начало роскошного бюста. Короткие, абсолютно белые волосы сияли в свете одинокого фонаря.

– Тая, рад тебя видеть, – выдохнул я в ночь сивушные пары. – Давно здесь?

– Да так, – она пожала плечами, – мимо проходила. И тут услышала, какие ты речи толкаешь.

– Я разговаривал вслух?

– А то, – усмехнулась девушка.

Я смотрел, как грациозно она отлепила стройное тело от каменной опоры и подплыла ко мне. Встала так близко, что я мог неосторожно задеть ее, даже если бы и не хотел. Она залезла во внутренний карман и выудила оттуда пачку сигарет. Закурила. Из приоткрытого рта белой змеей потянулась в небо струйка дыма. И то было единственным, что разделяло наши лица. Мое – усталое, с легкой однодневной щетиной, с туманным взглядом. И ее – свежее, чистое, молодое, за легким прищуром скрывающее бутылочную зелень насмешливых глаз.

– Я смотрю, тебе требуется продолжение банкета.

– Точно требуется? – бросил я приоткрытым губам, из которых вместе со словами, текла новая порция дыма.

– Отвечаю. Насколько я вижу, тебя уже давно перестали удовлетворять Головастик с Борюсиком.

– К тебе? – выдохнул я.

– Посмотри вокруг, Макс. Все у нас теперь – или к тебе, или ко мне…

И в это время, прерывая ровное течение будущего в прошлое, раздался выстрел.

Глава 3. Not found

Not found

– Что? Мне послышалось, или ты хотел что-то сказать? Нет? Тогда заткнись и слушай. Я никогда не мог понять, что нашла в тебе найти мать. Когда я увидел тебя первый раз, мне вообще показалось, что ты похож на таракана. Помнишь? Та-ра-канище. Такое же чмо, с рыжими усами. Но я потянулся к тебе, Михалыч. Как любой пацан, растущий без отца. Чем ты мне ответил? Я неделю не смог сидеть на заднице и главное, за что? Да не крал я тех злополучных конфет у классухи! Повелся на Светкино «слабо»! И вернул бы их на место, если бы урок не отменили!

Отчим сидел напротив меня. В глазах, пробитых кровеносными сосудами, отсутствовала мысль. Кадык на морщинистой шее дергался, когда он запрокидывал голову и вливал в рот пиво. Седая щетина давно проросла в жидкую бородку. В тот последний день он не брился. И надо думать, в какой-то глубине своего сознания был рад, что теперь официально можно было не бриться, не мыться. Естественные надобности он справлял, благо имелось чем –  я следил за тем, чтобы в холодильнике водились колбаса, сыр, сосиски. И пиво, иногда. В мои планы не входили безболезненные проводы в мир иной человека, который так издевался надо мною и над матерью. Я не позволял себе ничего такого, пока она был жива. Знаю, ей бы не понравилось.

– Что вылупился? – я не сдержался, добавил еще кое-то теплое от себя. – Что дергаешься как педрила? Все никак не можешь отойти от психоанального шока? А думаешь, мне было приятно, когда ты лупил меня почем зря? Так вот. Пришла пора расплачиваться собственной жопой.

Я пытался заставить себя испытать удовольствие от недавних воспоминаний, но вместо этого от вида ремня, которым я от всей души вчера отхлестал отчима, меня затошнило. Когда я лупил его по толстой заднице, он только кряхтел и говорил что-то обычное, как всегда. Он ничего не чувствовал, как все шизики. Я вдруг подумал: а если бы он кричал и рыдал, если бы умолял меня о пощаде, мне было бы приятней?

Мне нечего было ответить себе. Я выдохся. Как пиво, простоявшее открытым долгое время.

– Бу-бу-бу, – под нос себе проворчал Михалыч.

Много раз слышанные мною слова «драть его надо было чаще», не вызвали у меня злости. Подумать только – совсем недавно,  после  начала всей этой скотовасии, я возомнил себя королем. А кем же еще? Я Нео, избранный. Миллиарды людей стали шизиками, хомяками, бегающими по кругу, а я один из немногих, который получил в наследство весь город!

Мой личный автопарк насчитывал десятки самых крутых тачек: Феррари, Порше, Бьюки. Моя комната была завалена ключами от машин, а сами красавцы, стояли в разных местах, ожидая, пока я снизойду до них. Поначалу гонки по ночному городу меня прикалывали. С парой стаканов виски легко забивался болт не на правила – мочалил я их как хотел – на осторожность. Я! Сам себе – Форсаж один, два и семь.

Последнее место работы по установке и замене замков и дверей, сыграло мне на руку: почти любая квартира, хоть и в суперэлитном доме открывалась по щелчку. Находились прикольные антикварные штучки, и коллекционные. Оружие, например.  Джакузи-фигуси. Бери, что хочешь, ешь, что хочешь, пей, что хочешь.

Трахай, кого хочешь. Сука-Светка получила по заслугам. В реале она не то, что целоваться бы со мной не стала – срать бы рядом не села. А тут… Я вошел к ней в дом как хозяин. Дождался, пока она разденется, ляжет в постель. И поимел ее по полной программе!..

…Кому я вру? Кому мне сейчас врать? Отчиму?

Не тронул я Светку. Смотрел на нее голенькую – вся такая стройненькая, загорелая, после последнего Таиланда, гладенькая… еще тогда была. И не смог. Или почти не смог. Это было все равно, что трахать куклу. Короче, хрен с ней, со Светкой!

Совсем другое дело враги. Им не повезло, что избранным стал я. На моем месте они поступили бы также, уроды. Я в этом нисколько не сомневаюсь. И телка из соседнего дома, которая вечно меня игнорила, и пацан из «Компьютерного мира», и начальник – туда же его. Всем соратникам по партии «Дом начинается с дверей» воздал по заслугам. А Валерка, то еще уё, старшеклассник, от которого столько люлей получил в последнем классе – так и  вовсе нахлебался…

Отчим дернулся. Потянулся, прилепил руку на горлышко пустой бутылки, опрокинул ее в рот. Кадык дергался,  но кроме воздуха туда хрен что залилось.

Я встал, пошел на кухню за бутылками – для него и для себя. У него сегодня праздник – заслужил. За окном на город постепенно наваливался вечер. Лужи отражали свет немногих фонарей. Дом напротив давно скрылся в темноте. Последнего подъезда, по сути, не было – он развалился, отправленный в нокаут взрывом бытового газа. Кстати, в родном жилище я пресек это дело сразу – отключил газ. Кроме того, уцелевшие должны благодарить меня  еще и за то, что в нашем доме присутствовало электричество.

 Отчим орал что-то в комнате, где я его оставил. Продолжал ругаться с матерью. Только его слова уже не могли пробиться к ней на тот свет. Она стала свободной. Впервые за все годы.

А я? Стал ли я свободней, получив все, о чем только мог мечтать? И на кой мне – исполнение тех мечт, если мне никто не завидует?

Вот ведь. И не заметил, как стал философом. Все время приходится что-то делать с мыслями, от которых не спасало бухло. Наоборот. Я пробовал делиться выводами с Борюсиком и Головастиком. Было время,  когда я упал им на хвост, и мы квасили вместе, но потом мне стало скучно. Головастик вечно толкал заумные мысли, я Борюсик… Тот вообще отстой. Среди тех, кто пришел на гребанное собрание, нормальных можно было пересчитать по пальцам. А моего примерно возраста – около двадцатника – так вообще раз, два и обосрался. У Кира еще молоко на губах не обсохло, Таисия – крутая телка, отфутболила меня сразу. Влада – пацанка, я не люблю таких. Алиска-блондиночка, конечно, девочка ничего себе. Я попробовал подбить к ней клинья, пока не заметил, что она запала на Сусанина. Мужик, между прочим. Но и тот… Идеи какие-то толкает. Опять в общество всех гонит.

Не хотим мы жить в обществе. Я, например.

Холодная бутылка пива запотела. Я поднял ее, кивнул отчиму и выпил. Согласно заданной программе, спустя пару минут тот поддержит меня. Так и случилось. Он задрал голову, вливая темную струю в заросли седых волос.

– Бу-бу-бу, – бухтел Михалыч.

«Ты должна быть благодарна по гроб жизни, что я воспитал твоего ублюдка!»

– Радуйся, сука, что я не нассал тебе в бутылку, – не сдержался я.

Но это были слова. Я смотрел на то, как самодовольно он пялится в черный экран телевизора, как чешет большой живот, снеговой крышей нависший над поясом спортивных штанов, на поросшую кустами волос голую грудь, на бульдожью кожу второго подбородка, закрывающую шею, на толстый нос, в сети красных линий…

Я хотел завестись, взбаламутить ненависть, которая улеглась на дно. А вместо этого у меня от жалости сперло дыхание.

Мне стало страшно. Оттого, что я не могу контролировать свои чувства. Даже не так. Я удивился: разве это справедливо – испытывать к человеку, издевавшемуся надо и мной и матерью целых одиннадцать лет что-нибудь другое, кроме ненависти? И откуда эта долбанная жалость взялась?!

Я подскочил, пнул ногой стол. Завелся с пол-оборота – выбил из рук отчима бутылку. Она покатилась, булькая содержимым, заливающим пол.

Мне не победить себя, не справиться с тем, что распирало меня изнутри. Я отлетел к окну, дернул шторы, открыл стеклопакет, втянул в себя холодный воздух – заменил им жалость, что грызла меня.

Теперь, когда матери не стало, мне нечего здесь делать. Я укладывал ее отдельно, в своей комнате. Укрывал. Она все равно собачонкой перебиралась под утро к отчиму. Маленькая, высохшая, она улыбалась, желая мне спокойной ночи. Наверное, она испытывала боль перед смертью, но, как все они, не жаловалась. Она жила в том самом дне, где не было боли. И умерла во сне – я не знаю как. Утром она  смотрела в потолок бесцветными глазами и улыбалась.

Я не Колюня. Мне нет дела до искупления вины перед человечеством, но я похоронил ее за оградой перед домом.

Отчим ржал как конь, рыгая и булькая. Скоро он отправится спать. Ляжет в холодную одинокую постель. И будет храпеть до утра.

Меня ждали неотложные дела. Я проверил, надежно ли закреплен в наплечной кобуре Макаров. Пусть говорят умники, что пистолет Ярыгина надежней – походил я тут пару раз с обоймами – гремят восемнадцать патронов как гвозди в железном ящике. Короче, скрытно не подойдешь. От кого прятаться сейчас, когда от всех людей осталось воспоминание?

Первый раз я увидел женщину с пулей в башке месяца два назад. Впрочем, я мог и забыть – пару недель туда-сюда ничего не меняют. Молодая баба, везущая в коляске мертвого младенца, лежала у стены. По бетону за ее спиной еще ползло красное пятно с ошметками волос и черепа. Темные глаза уставились на меня, когда я подошел ближе. Ну, отстреливает какой-то пидор шизиков, что с того? Вот так я и считал до последнего времени.

Кто такой был Валерик? Уцелевший бомж. Он дышал на меня перегаром, да и не только. Я вскрыл для него квартиру на Театральной. Супер-квартиру. С таким евроремонтом, который Валерику не мог видеться и во сне. Месяца не прошло, как он засрал ее под завязку, но не о том речь.

– Валерик, братан! – позвал я, открыв дверь.

Переступил через мусор, поддел ногой пластиковую бутылку, протолкался среди упаковок хрен-знает-с-чем. Мои глаза цеплялись за цветастые этикетки элитного алкоголя,  светоотражающие эмблемы разных шмоток, белое бородатое лицо с черной дыркой во лбу…

 Стоп.

Валерик лежал у стены, подмяв под себя обе ноги. В дорогом спортивном костюме и кроссовках, чья цена была запредельной  – и однозначно мертвый.

Я постоял у трупа минут десять. Думал. Это было как поезд, к которому прицепили последний вагон: у съехавшего с катушек чувака, отстреливающего шизиков, появились новые цели. Чтобы добраться до берлоги Валерика и вычислить его, нужно было потратить время. И активировать умственный процесс. Иными словами, сделать все то, чего у шизиков нет. Отсюда следовал вывод, который заставил меня отскочить от окна и покрыться холодным потом. Валерик – один из полсотни уцелевших, что присутствовали на собрании.

Теперь уже, в лучшем случае, из сорока шести.

Мне не хотелось быть в списке следующим. Поэтому я закрепил на поясе «Каратель». Одно время я не признавал ничего кроме «Смерша».  С хорошей гардой, легкий, изготовлен из прочной стали… Да что толку описывать достоинства? Разве «Гюрза» или «Шайтан» хуже? Просто долгое время моя рука любила «Смерш», шестерку, конечно. Это до того времени, пока мне не попался «Каратель» с антибликовым наполнением. С тех пор я с  ним не расстаюсь. Нож – отдельная песня. Она моя. И петь я ее могу бесконечно. В доме… Да не в этой жалкой шестидесятиметровой трешке, где толком и оружие некуда положить – в нычке. Есть у меня на Каменном просторная хата. Метров двести, со вторым этажом. Там в комнате, и до меня набитой холодным оружием, с моим приходом все изменилось. В такую лучшую сторону, что у меня дух захватывает каждый раз, когда я туда вхожу. Там есть все. Я не ошибусь, если скажу – ни у кого нет и не будет такой коллекции холодного оружия. Что там Катана, что кастеты? Есть у меня…

Тормозим. Если я сяду на эту тему, я загружу себя на полночи. А в хате на Каменном так на всю ночь. Там имелось еще кое-что, что… кто грел мою душу. Жила там баба. Всегда, наверное, жила. Хозяйка квартиры, короче. В возрасте уже бабенка, там лет сорок ей. Но еще ничего. Электричество в доме было, а газ в новых домах уже давно не проводили. Машка – так я ее зову. Не в смысле, что откликается. Надо же как-то ее звать? Мужик ее сгинул, один хрен знает, когда и где. А Машка ничего себе, жила. Я ей холодильник забил – питалась она только йогуртами и фруктами. И… крема ей разные подставлял, чтобы она моську свою мазала. Словом, содержу ее в хороших условиях. Иногда она только треплется по айфону шестерочному. Прямо туда говорит, в черный экран. Жалуется подружке на мужа, что изменяет он ей. Не слышит ее подружка. Зато я ее иногда слушаю. Когда ложится в постель – гладенькая такая, грудастенькая...

По утрам паршиво я себя чувствую. Объясняю себе – обычная тетка она, живая и очень даже энергичная. Но… Себе этого не объяснишь.

Я стараюсь реже проявляться там. Заводит меня сильно эта шизильда. Потом долго ругаюсь сам с собой.

Звук моих шагов на лестнице пугал кошек. Несмотря ни на что, они старались держаться ближе к людям. Прямо выйдешь на улицу, а они за тобой идут. Не стайкой, а так, типа, по одиночке. Собаки отчего-то быстро приохотились действовать в стаях. Жрачки у них до хрена – до сих пор кто-то свеженький концы отдает. Не нападают пока на живых. Но временно это, чую. Так что в моей нычке у меня и огнестрельный арсенал имеется.  Да еще какой.

Ветер, шорох листьев заглушил все остальные звуки. Я двигался бесшумно – просто ниндзя в черном. Я вышел на охоту, потому что не хотел стать следующим.

В одиноких окнах едва теплился свет. Таврический сад неспешно перетек в сад Салтыкова-Щедрина. Деревья сплетались ветками, ронялти желто-красную днем, а теперь серую листву. Парадная улица весело светилась огнями элитного дома. Какие в тамошних квартирах скрыты богатства, дано знать только Избранным.

Поначалу я пердел от счастья, принимая такой неслыханный подарок. Теперь я не знал, что мне со всем этим делать.

Без никого.