Текст книги "Рандом (СИ)"
Автор книги: Ирина Булгакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)
Глава 11. Not found
Not found
Прикольно. Получается, нашлись слова после смерти. Я посмеялся бы, если б смог.
Смотри, у каждого пути должен быть свой конец. Плохой, хороший – отдельный разговор. Я не об этом. Вот ты вышел такой весь бодренький, посвистываешь, и все у тебя вери гуд. И внутри все поет, потому что ты знаешь, конец вот-вот, короче, скоро. Проходит там час, полтора, а еще не видно ни конца, ни края. И птички в твоей душе такие напряглись и о-па – подзабили малёхо на песни. Ты устал. А все идешь, но уже понимаешь, что всякие «вот-вот» и «скоро» не для тебя. Единственное, что тебе остается – это терпение. Нет, ты с удовольствием положил бы на него, но темы это не отменяет. Ты все равно, на хрен, идешь. И птички давно сдохли, и на душе тоска. А теперь самое страшное. Ты хочешь ведь знать правду? Ты начинаешь подозревать, что не знаешь куда и когда придешь. Незнакомое чувство, верно?
Ты, правда, такой идиот, или тебе все разложить по полочкам? Жизнь это наша – вот, что я имею в виду. И песни у тебя поются только тогда, когда ты знаешь, когда твой конец. Смешно звучит? Да поясню, не ссы. Мы все считаем, что наш конец прячется между цифрами восемьдесят-девяносто. А потом вдруг ты начинаешь понимать, что все может сложиться по-другому. Что ты, вроде, не обязан отбрасывать коньки так поздно, а когда – неизвестно. Во-от. Стоит тебе это понять – и ты попал. Завтра, сейчас, потом – для тебя вполне реальные отрезки пути, а для твоей смерти – пшик, капля на раскаленной крыше.
Ненавижу всю эту философскую хрень. Объяснил как смог, а ты понимай как хочешь. Скажу честно: я не отмерял себе ни восемьдесят, ни девяносто. Но и не думал, что все случится так скоро. И вообще, была мыслишка считать себя бессмертным. Ну, смейся, смейся. Давай, делай вид, что знал, что на уме у того, кто это затеял. Но я ж мог надеяться, да? Когда все вокруг шизанулись, я стал избранным. А что, разве не так? Каждый бы на моем месте подумал бы то же самое. И ты! И ты! А результат?
Кровь, поначалу хлещущая из моей груди, свернулась. Пальцы, которыми я зажимал рану слиплись. Глаза остекленели, сердце не билось. Дверь за человеком, который меня убил, закрылась и мне некого стало ненавидеть. Мимо ходила Машка-Надюха, отмеряя себе шаги обычными чтоб-ты-сдохами. А я молчал. Я умер.
Я сдох.
А еще пять минут назад... Правда, я бы обосрался от смеха: пять минут туда я был жив, а пять минут сюда – меня и хоронить будет некому. Сколько времени я тут проваляюсь один, прежде чем ко мне присоединится Машка? Сплошная романтика, если она окочурится прямо у моих ног. Знакомо чувство, когда не сбываются мечты? Так вот – этого не будет. На пятнадцать часов тридцать с лишним минут две тысячи хрен кому интересного года я мертв.
А Машка жила. Ходила себе такая обычная мимо, не обращая внимания на ту лужу, что из меня натекла. Она даже умудрилась вляпаться в нее и теперь весь пол украшали кровавые следы. Благодарности от Машки не дождешься... Да и поздно мне уже ее получать.
Сказал бы мне кто утром, что умру, хоть поржал бы напоследок. Первый раз за три последние дня, три дня сплошной задницы, которая с каждым часом становилась полной. Нет, я понимал Макса, что ж я, совсем ку-ку? Ему было трудно пережить смерть жены, но тащить сюда орущего младенца – выше моего понимания. Орал он всегда в одно и то же время, как ни старался нас Макс убедить в обратном. Шизик его сынишка. У кого хочешь от этого крыша съедет. Даже у меня подтекать начала от его постоянных «видишь-видишь, он вчера обосрался на полчаса позже». Все понимали правду. Да и он тоже. Только признаться смелости не хватало. Они все прыгали вокруг красной сморщенной личинки. У меня, например, духу не хватило к ней прикоснуться, особенно если б я точно знал, что оно убило мою жену. Выползло наружу, оставив ее истекать кровью.
Макс ходил убитый, но не пил. Ясно ж – боялся, что некому будет памперс поменять, если батя уйдет в отрыв. Всю комнату забил какими-то коробками, пакетами, игрушками. Конечно, мне захотелось свалить из этой дурки. Несмотря на то, что поначалу я решил, что Машка дней пять без меня обойдется.
Ежу понятно, что возврата к прежнему нет. Ухаживать пожизненно за взрослым мужиком, меняя ему подгузники? Зашибись. Кошмар похлеще улицы Вязов. Так что я уехал ни на время. Пора было возвращаться в свое логово, вешать на окна жалюзи, пополнять запасы. И чего-то ждать. А чего?
Когда такие мысли лезли в мою башку я зверел. Потому что вывод у всей этой фигни назревал один – прибиться к стае Султана. Там, по крайней мере, мне светит трахать одну из его нелюбимых жен, хоть эту толстушку Людку. Насколько я знаю, в те края еще киллер не добрался, так что имелась реальная возможность выжить. До самой смерти. Охренительная перспектива.
Снега не было почти неделю. Погода стояла ровная и температура где-то минус пять, семь. Сугробы поджались и обмякли. Я нашел колею, которую оставил еще до Нового года и перся себе по ней на снегоходе, не спеша. По пути заехал в ближайший строительный, захватил там жалюзи. А потом уже пешком до подъезда, благо идти было недалеко.
Машка встретила меня любезно.
– Что б ты сдох, – «вежливо» сказала она.
– Только после тебя, подруга, – как всегда отозвался я.
Пока я доставал стремянку, искал инструменты, вешал жалюзи, Машка трепалась, типа, по телефону, прижимая к уху ладонь. Я не выдержал – на очередном забеге сунул ей в руку свой старый мобильник.
– Добрый я, мля, сегодня, – буркнул я и сам проникся своей добротой.
Я вкалывал до обеда и примострячил-таки жалюзи. Правда, только в гостиной. Пусть получилось кривовато, зато работало. И сразу, без переходов, мне стало лучше.
– Ну что, Машка, пошли праздновать Новый год? – повеселел я.
Машка не ответила, но я знал – она не против. Чуть позже она потянется за бутылкой. Я бросил взгляд на опустевший бар. Черт, винишко кончилось, да и съестным не помешало бы разжиться. В честь праздника. Ничего не попишешь, пришлось выдвигаться.
Я выгрузил половину продуктов и занес в комнату. Я оставил дверь открытой, рассчитывая вернуться за второй порцией. Поставив пакеты на пол, я обернулся и остолбенел: передо мной стоял человек в маске. И так до боли знакомо на меня смотрел ствол. Наверняка, можно было потянуть время, попытаться завалиться за стол, поиграть в прятки! Оружия здесь не было, ножи прятались в необозримом далеке. Я мог бы продлить свою жизнь!...
А я продолжал стоять истуканом, не отрывая глаз от черной точки. Где-то в глубине души я всегда знал, каким будет мой конец пути. Не тогда, давно, а сейчас. Все равно он достал бы меня на каком-нибудь очередном отрезке, а так... пусть мои птички пели до конца.
Короче, я смирился. Как завороженный следил за тем, как сжимается палец на спусковом крючке. И в этот момент возникла Машка. Она вклинилась между убийцей и мной, бормоча свой обычный бред. И я – нет, чтобы подставить ее и откатиться в сторону! Не знаю, что на меня нашло. И объяснить себе так и не смог, и уже не успел. Я бросился к ней, рванул за плечо, сталкивая с линии обстрела. Она упала, налетев спиной на стул.
Грохнул выстрел. Я сначала не понял, что все свершилось – меня словно всего опустили в кипяток. Потом нестерпимо зажгло в груди. Я еще падал, когда мой убийца снял маску.
«Ты?» и «Зачем?» – два вопроса столкнулись в моей голове, взорвались, унося меня в темноту. Даже не пообещав мне, сука, света в конце туннеля.
Весна. Глава единственная. Влада.
Часть третья
Весна
Влада
«Будешь смеяться, делай это громко. Смех у тебя однозначно неприятный. Мне будет не так обидно».
Кому-нибудь. Кто сможет читать.
– И все это ты мне говоришь теперь? Именно теперь?
– Лада...
– Ты не набрался смелости сказать мне все это почти три месяца назад? Когда, по сути, я принимала роды?
– Лада, послушай меня. Только спокойно, пожалуйста...
– Ты молчал, когда кровь лилась по моим рукам, а из Дашки вываливались какие-то внутренности? Когда я одной рукой держала Костика, а другой пыталась запихнуть в нее какую-то кровавую хрень – даже не зная, нужна была она ей? А в это время что делал ты? Репетировал свою речь, когда потерял сознание и грохнулся рядом? Хочешь знать, что в это время делала я? А в это время я как шальная металась по квартире, искала эти проклятые ножницы, потому что иначе они никак не разделялись – умирающая мать и орущий младенец!
– Владислава! Послушай же меня, наконец! – Макс, пытаясь вклиниться в мой монолог, вознамерился схватить меня за руку, но промахнулся. Я сделала очередной виток вокруг кроватки, на которой мирно спал Костик. Его не будили громкие звуки. И не потому, что младенцы мало что воспринимают в свои считанные месяцы – так ему было предписано вести себя в единственный день, отпущенный на всю жизнь.
– Я искала долбаный алкоголь, чтобы обработать всю эту текущую хрень, резала этот сизый кожаный шнур, забитый кровью, перевязывала пупок какой-то подвернувшейся фигней! Я делала то, что слышала мельком – где-то в кино, читала в каких-то забытых книгах!.. А единственный взрослый человек, который мог бы что-то мне подсказать – хотя бы, потому что на подхвате должна была быть я!! – что делал ты?! Валялся на полу!!
– Лада, замолчи!! Я слышал это сотню раз! И сотню раз просил прощения! Я безумно тебе благодарен! Но! Так получилось! – он втянулся в общий ор.
– Почему ты мне не сказал этого сразу? Когда очнулся и увидел меня, залитую кровью – Дашкиной кровью, которая вытекла из нее за пять минут. А я не знала, что делать и попросту заткнула ее подушкой! Что мне оставалось делать? Я не знала, как не дать ей умереть!! И вот ты пришел в себя, увидел меня, блин, такую – кровавую мадонну с младенцем на руках – и ничего мне не сказал!! Я понимаю, трудно собраться с мыслями, когда видишь такое. Ладно, я готова простить и то, что было после – пока я занималась младенцем, мыла его и кутала во что придется, ты страдал над телом Дашки...
– Владислава!
– Не ори на меня!! Мы уходили оттуда через день. Целый день у тебя был на то, чтобы посвятить меня в дальнейшие планы. Но! Похоронив Дашку и забрав орущего Костика, мы поехали сюда, оборудовать быт... Я что-то не так говорю?
Макс выдохся. Сидел у стола, тиская в руках рожок, и рассматривал пухлую рожицу младенца.
– Почему ты не сказал мне все в первое время? – уже тише продолжала я, хотя в моей душе продолжало все клокотать. – Ты успокоился, все вошло в обычную колею – кормежка, мытье, памперсы. Почему ты не решился тогда?
Он молчал, не глядя на меня. Я подошла к нему, подвинула ближе стул и села. Мне было важно поймать его взгляд, но он ускользал, концентрируясь на младенце. По расписанию, тот должен был вот-вот открыть глаза.
– Не надо мне в очередной раз отмазываться тем, что тогда ты еще ничего не решил. Я тебе не верю, – устало сказала я своим рукам. – Ты все решил сразу. Просто ты слишком нуждался в моей помощи первое время.
– Может, и так, – вдруг впервые за последний день я услышала правду, и силы разом оставили меня.
– Зато честно, – голос мой дрогнул.
– Ты была мне очень нужна. Я много раз тебе говорил, что без тебя...
– Теперь я тебе не нужна, – сказала не потому, что фраза с легкостью вылетела из меня. Я хотела быть уверенной до конца, хотела поставить точку. Или провести ту линию, под которой остаются цифры – сухой остаток. Без крови, без боли, без слез.
– Ладушка, – его мутило от честных слов. Он всегда предпочитал дерьмо в красивой обертке. То, которое и пытался мне сейчас всучить. – Мне тяжело тебе это говорить, но уехать просто так, не сказав ни слова – еще хуже. Хотя, проще. К тому же, я рассчитываю вернуться сюда через некоторое время...
Я хмыкнула, не удержалась. Сквозь предательски текущие слезы. Горькие, как желчь.
– Прости, что позаимствовал у тебя пару месяцев свободной от обязанностей жизни, нагрузил своими проблемами.
– Макс, это жестоко.
– Выслушай, пожалуйста, до конца! – он слегка повысил голос, конфетная обертка развернулась, показывая дурнопахнущее нутро. – Да, я принял решение уехать с Костиком без тебя. Без никого. Как только стало известно, что он... не один из нас. Но я не могу по-другому. Он мой сын. Все, что у меня осталось.
– А я? – шмыгнув сопливым носом, вставила я. Макс меня не услышал. Или не захотел услышать.
– Я его не брошу.
– Но их нельзя отрывать от места «прописки», ты же знаешь!
– Я думал об этом. Нет у него еще этого места. Все будет нормально. Он будет расти. В дороге. Я буду ухаживать за ним. Пока смогу.
– Зачем нужно обязательно уезжать? Не понимаю. Младенец может заболеть в дороге, а тут все есть, все можно достать. А дорога это...
– Да знаю я все! – Он бросил ладонь на стол. – Но не могу здесь оставаться! Мне осточертели все эти ваши охи-ахи, взгляды, шепот! Все ваши соболезнования!
– Хочешь, мы все уедем отсюда, Макс! – крикнула я. – Оставим тебя в покое!
– Ерунда.
– Тогда давай найдем тебе другое место! Для тебя и Костика! И никто не будет знать, где вы!
– Даже ты? – усмехнулся он.
Мне стало жутко, но я вытолкнула правду.
– Даже я, – сказала тихо, не глядя ему в глаза.
– Да пойми ты, Влада! Костик – мой личный и пожизненный крест!
– Так почему мы не можем нести твой крест вместе?
– Воспользоваться твоей добротой? Превратить твою жизнь в ад? Ничего себе благодарность...
– А сейчас как-будто моя жизнь...
– Сейчас это твоя жизнь. И ты никому и ничего не должна.
– Давай еще, начни меня грузить, что пройдет время и я встречу того, единственного, с которым рука об руку... Выбор у нас тут охрененный.
– И все равно, я не возьму на себя ответственность за двух детей...
– Ага. Вот как ты заговорил. Спать, значит, со мной можно. Доверять мне принимать роды – тоже...
– И я про это! – он внезапно сорвался. – А вдруг это опять случится? И что тогда?!
– Вот что тебя пугает? Да перестань. Есть же всякие средства...
– Я хочу уехать отсюда. Так понятней? Осточертело мне все вокруг. Все и вся. Уехать, найти новое. Создать новое! Создать! На меня действительно произвело впечатление то, что мы видели у Германа. Хочу больше об этом разузнать. Двинусь в том направлении, возможно, у нас найдутся точки соприкосновения.
– Макс! – Я бросилась к нему, но натолкнулась на крест сведенных на груди рук. – Почему нельзя все это делать вместе?
– Я объяснял тебе это тысячу раз, – и он пошел на тысячу первый. Его слова поплыли спокойно в одном и том же проверенном русле, плавно огибая берега, стремясь поскорее добраться до безмятежного океана под названием «Святая Ложь».
– Ложь, – сказала я.
– Что? – он оторвался от путешествия в страну грез.
– Ты слышал. Все твои слова ложь. Хочешь разведать – так гораздо удобней поехать одному. Поезжай. Устрой. Я побуду с Костиком. Уж ты знаешь, что мне можно его доверить. Мы тебя подождем.
Его глаза заметались с предмета на предмет – река вышла из привычного русла и пришлось срочно искать другое. Я почти слышала этот водораздел под слово «заложник», которое вертелось у него на языке.
– Нашла выход, – наконец, выдавил он. – Я и так проявил себя не лучшим образом, а тут ты вообще предлагаешь мне свалить.
– Не лги себе, – я всегда была честнее его, поэтому отправила свой выстрел прямо ему в сердце, пробив толщи лживой брони. – Весь вопрос в том, что ты меня не любишь. И я тебе больше не нужна. Все просто.
Он растерялся. Мне стало не по себе разглядывать его, пойманного на месте преступления.
– Когда собираешься выехать? – почти равнодушно осведомилась я.
– Ну... Дня через три, четыре. – И от этих слов смердело. Такую откровенную ложь распознал бы даже Костик, будучи нормальным младенцем.
– Скажешь когда. Я хочу тебя проводить, – я бросила последний камень в тухлое болото.
– Да, конечно, Влада. – И пошли кругами мерзкие волны таких же виноватых улыбок.
Ответ услышала моя спина. В отличие от щек, она не краснела от стыда.
Я вышла на улицу. Стоял март – теплый, праздничный. Даже удивительно, как быстро растаял снег. А может, весна вышла такой же лживой, как слова Макса? И на днях снова запуржит, заметелит. Недалеко от парадной стоял большой трейлер, готовый для дальней поездки. За те два дня, что мы с Максом препирались – вернее, я уговаривала его взять меня с тобой, а он отбивался, чем мог, – машина словно сама собой заполнилась под завязку. Будущий дальнобойщик врал про отъезд «на днях», так же, как врал про мнимое возвращение. Скорее всего, он рассчитывал, не прощаясь, сорваться с места сегодня поутру. Почему? Интуиция, если хотите.
Макс принял свое решение. Я тоже приняла свое. Заканчивая играть по его правилам, я оставила на столе записку: «Раздумала прощаться. Не хочу тебя видеть. Так будет лучше и для меня, и для тебя. Надеюсь, ты найдешь, что хочешь».
А потом я стала играть по своим. Правилам. У меня было не так много времени, но я рассчитывала все успеть. В отличие от Макса, я не нуждалась в тоннах груза. Все, что могло мне понадобиться в первое время: бутылка воды, печенье, шоколадка, вполне уместятся в небольшой спортивной сумке. И дорогие сердцу мелочи, вроде шкатулки, подаренной мамой и фотографий, также не займут много места.
Ни с кем не пересекаясь, я дошла до «Англетера», поднялась на третий этаж в свою тайную комнату. У запертого на ключ шкафа, в котором хранились мои «драгоценности», клубилась пыль. Я не подходила к нему месяца два и мои следы должны были запылиться, но было не так. Кто-то бродил здесь в мое отсутствие. Что ж – я пожала плечами, мне нечем было удивить любопытного. Оставалось проверить, добрался ли он до моих заветных вещиц.
Открыв дверь, я проверила все свои нехитрые тайнички – перышки и нитки – все было на месте. Никто не притрагивался к значимым для меня вещам. Ничего интересного для чужих глаз моя коллекция не представляла, но однозначно бы напрягло. А кому понравится?
Я боялась зависнуть в сувенирно-игрушечном отделе, поэтому сразу открыла большой ящик с надписью «Самое дорогое». Я сама написала это ярким маркером, чтоб пореже заглядывать. Слишком больно. Слишком.
И сейчас я пережидала, пока мое сердце разожмут цепкие болезненные тиски. От ожидания увидеть то, что там находилось, слезы выступили у меня на глазах. Но то, что я там увидела...
«Это точно не может быть моим», – первая мысль посетила меня минут через десять. Я даже не заметила как за время мозгового молчания, мои руки умудрились собрать из прекрасных тяжелых деталей настоящую машину смерти, одноглазо разглядывающую пространство с определенной целью. Убивать. Я трогала ящик с патронами – они просились в теплые гнезда обоймы, я нюхала пропахшие смазкой перчатки с обрезанными пальцами, надевала и снимала черную шапку с удобными прорезями. И... странное виденье хлестнуло по моим глазам – Леха, отталкивающий в сторону свою шизоидную подружку.
Все это принадлежать мне не может. Пусть подходило по размеру вплоть до маленьких берцев и куртки с уплотнением на груди – но ко мне отношения все равно не имело. Мне все подкинули, каким-то образом взломав мою ниточно-перьевую оборону!
...Или нет! Логично предположить, что у каждого из тех, остался в живых, скрывается в шкафах такое вот смертельное оружие. И когда наступает другое время суток, не то, которое укладывается в двадцать четыре часа, каждый из нас начинает охоту. Друг на друга. Верка – яркий пример. Одна из тех неудачниц, кто попался.
Потому что, так или иначе Земля должна быть чистой. И когда умрет последний представитель нашего племени, включиться иное время, отмотает за пару дней пяток тысячелетий и все, что останется – благодатная почва для новых экспериментов. О, как их безгранично много для того, кто планирует эволюцию для каждого живого организма!
Вот о чем думала я, когда перепрыгивая через две ступени, выскочила на Исаакиевскую площадь. Со мной прыгала сумка только с самым необходимым, да, пожалуй, еще несколько любимых вещей оттягивали мое плечо. То странное, найденное мной оружие, лупоглазо целилось теперь в черноту закрытого ящика в шкафу и выстрелить мне в спину не могло.
Ведь так?
Эпилог
Бомба в моей голове разорвалась.
Ночью я без происшествий забралась в багажное отделение открытого трейлера и даже успела соорудить себе настоящее гнездышко из пачек памперсов. Я оказалась права – ближе к утру мотор загудел и машина тронулась с места. Постепенно меня укачало. Мы ехали, я слушала шум дороги. Временами мы останавливались, иногда Макс выходил, с матюгами разгребал невидимые мне завалы, пробивая дорогу в новый мир. Мяукал в положенное время Костик, требуя по расписанию кормежку, либо новый памперс.
Я не планировала обнаружить себя в первые сутки. Вообще, чем дальше мы будем от Питера, тем лучше. На дороге Макс меня не бросит – это факт. А повернуть назад... Духу не хватит, я была уверена.
Я победила, я знаю. Эта мысль баюкала меня, толкала в объятия сна.
И вот тогда в моем мозгу разорвалась первая бомба. Вдруг, из кладбищенского тумана ко мне выдвинулось худое лицо Колюни.
– Ты права, Влада, – шептали синие губы. – Ты мудрее нас всех. Если бы тебе нужен был оруженосец, я готов...
– Ты? Зачем? – странные вопросы сыпались из странного парня, прижимающего к мертвой груди кровавые руки.
– Никогда бы на тебя не подумала… Черт-черт, как обидно. Ты… чтоб ты… – Белые зубы до крови кусали губы, а короткие белые волосы трепетали, как снежные перья на ветру.
Память холодной влажной змеей потекла вверх по позвоночнику, с каждым движением к ней что-то липло. Она двигалась, обрастая новым, все более неподъемным мусором.
А потом начался настоящий артобстрел из старческих «доченька, не надо», гопницких «только не ты, мля, только не ты». И много вопросов – разных, одинаковых, много молчаний – просящих, понимающих. Всплывали десятки мертвых лиц, которых я видеть не могла. И еще одно, почти детское, спокойно принимающее пулю из случайно дрогнувшего ствола.
Я не спала. Мокрая от пота я нашарила в сумке бутылку с водой и долго пила, обливаясь, чувствуя струи, ползущие за пазуху. Кошмар. Только кошмар. Я повторила слова двести миллионов раз, пока не успокоилась. Я собиралась пристроить бутылку на место, когда моя рука наткнулась на холодный металл. Деталь сама собой прыгнула мне в руку, потом еще одна и еще. Согретые теплом, они собрались в одну – смертоносную одноглазую стерву. Я усмехнулась, сжав ее в руках. Она ответила мне тем же, подмигнув единственным глазом.
Смех душил меня. Я пыталась с ним справиться, но он никак не хотел оставить меня в покое. Все лез и лез из меня, высыпаясь на ямах или на спинах лежачих полицейских.
Я смирилась. Я больше не пыталась зажать себе рукой рот. Под умиротворяющий шум дороги я смеялась.
Я смеялась.
Конец
