Текст книги "Люблю секретных агентов"

Автор книги: Ирина Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Я сидела как раз в правом ряду.

Под крылом самолёта мелькнули игрушечные кирпичики отелей, затерявшиеся между складками гор и лазурной громадой Тихого Океана, а затем земля осталась позади. В течение ближайших четырёх часов полёта нам предстояло видеть только воду.

Я со вздохом отлепилась от окна и откинулась на спинку кресла.

– Я думал, что вы за весь полёт так и не оторвётесь от иллюминатора, – произнёс по‑английски насмешливый голос.

Повернув голову, я впервые взглянула на своего соседа и пожалела о том, что не сделала этого раньше.

Судя по выговору, хотя я и не считала себя экспертом в английском языке, это был американец, да и выглядел он соответственно. Это было живое воплощение американской мечты – высокий шатен лет тридцати с небольшим с выразительными чертами лица, светло‑серыми глазами и чуть асимметричной нагловато‑обаятельной улыбкой, которую многие женщины, наверняка, сочли бы неотразимой.

– Я впервые лечу над этой частью Мексики, – тоже улыбнулась я в ответ.

В глазах американца мелькнуло хорошо знакомое мне выражение. Похоже, он относился к широко распространённому типу чересчур уверенных в себе мужчин, которые каждую мало‑мальски привлекательную представительницу слабого пола расценивают как объект для лёгкого и ни к чему не обязывающего флирта. Альда таких мужчин ненавидела. Я, наоборот, считала, что они весьма забавны и здорово украшают нашу жизнь, если, конечно, не воспринимать их слишком всерьёз и не позволять им эту жизнь портить.

– Фрэнк Даунфолл, – представился он.

– Хорошо, хоть не Лоудаун[2], – усмехнулась я.

Я подумала, что общение с Аделой дурно сказывается на мне. Чисто инстинктивно я скопировала её манеру флирта с дразнящим оттенком стервозности. Впрочем, как оказалось, я выбрала правильную тактику. В глазах Даунфолла отразилось одобрение. Видимо, ему не нравились девушки, смотрящие на него наивными, преданными и широко открытыми голубыми глазами. Для него была не столь важна постель, сколько предваряющий её азарт любовной игры, а игра в поддавки его не прельщала.

О том, что, вопреки всякому здравому смыслу, многим мужчинам нравятся стервы, я с удивлением узнала в шестнадцать лет. В то время я училась в знаменитой на всю Москву математической школе, собираясь в будущем стать гениальным математиком, а многомерные пространства и доказательство великой теоремы Ферма интересовали меня намного больше, чем скучные и примитивные подростки моего возраста.

Столь странное для молодой девушки увлечение математикой объяснялось очень просто: моя мать, некоторое время преподававшая в Московском Университете, ухитрилась купить кооперативную квартиру с доме, построенном специально для преподавателей Университета, и только на моём этаже обитало по меньшей мере с десяток математиков, большая часть которых была кандидатами или докторами наук.

Как я быстро убедилась, математики были самыми загадочными, ненормальными, и в то же время любопытными людьми на свете.

Чуть ли не каждый день к нам в гости забредал вдребадан пьяный, но жутко талантливый математик Алексей Андреевич, чтобы почитать нам свои новые произведения. Он был немыт, от него плохо пахло, и нередко у него была расстёгнута ширинка, но когда он читал мне свои статьи о сравнительном анализе квантовой физики и шаманских ритуалов Крайнего Севера, об энтропии и негентропии, об обратной перспективе в древнерусской живописи, или о греческой философии, моё сердце замирало от восторга.

Впервые я познакомилась с творчеством Алексея Андреевича в десять лет, и немедленно захотела стать такой же умной и эрудированной, как и он. Что же касалось его беспробудного пьянства и совершенно бомжовского вида, то и этому нашлось вполне приемлемое оправдание. Мне рассказали, что в сталинские времена его собственная невеста после какой‑то глупой ссоры написала на него донос, и блестящий молодой математик на одиннадцать лет загремел на нары сибирских лагерей. После такой встряски немудрено было стать алкоголиком.

Но самой замечательной личностью нашего этажа была Лёлька, моя соседка слева. Она вытворяла самые невероятные вещи, вроде хождения в грязных кедах по потолку, чтобы подразнить соседку‑кагэбэшницу, а в её малогабаритной двухкомнатной квартире тусовались знаменитые учёные, художники‑абстракционисты, непризнанные поэты и просто бедные родственники из провинции.

Именно у Лёльки под драматический накал "Страстей по Иоанну" Баха я познакомилась с Петей Шкваркиным, который меня и просветил насчёт пользы женской стервозности.

Петя Шкваркин был в два раза старше меня. Кроме того он был математиком, шизофреником и гомосексуалистом, то есть, с моей точки зрения, на редкость оригинальной и интересной личностью. Поскольку в советские времена гомосексуалисты ещё были редкостью, по крайней мере в тех кругах, где я вращалась, я чрезвычайно гордилась знакомством с ним.

Петя приходил ко мне каждый день, и мы разговаривали часами. Точнее, больше говорил он, а я, в основном, слушала. Даже это оказалось весьма сложной задачей, поскольку, как известно, мышление шизофреника, особенно обладающего широкой эрудицией, весьма специфично, и следить за его мыслью и совершенно неожиданными, непонятными и непредсказуемыми аналогиями и переходами с предмета на предмет было непросто. Общение со Шкваркиным я воспринимала, как упражнение, развивающее интеллект, хотя и уставала при этом, как рабочий овощебазы, разгрузивший десяток вагонов с арбузами. Однако иногда он, как не странно, говорил довольно дельные вещи.

– Мужчинам нравятся стервы, – заявил он однажды, – но только в том случае, если это аристократические стервы. В женщине должно чувствоваться почти демоническое достоинство, она должна уметь держаться, как королева, а её взгляд должен откровенно говорить мужчинам "А пошли вы все!"

Чтобы проиллюстрировать свою мысль, Петя отвёл меня в Пушкинский музей и показал портрет красивой женщины в жемчужно‑сером платье.

– Вот это настоящая аристократическая стерва! – сказал он. – Запомни её взгляд, почувствуй себя так, как чувствует она, и тогда успех тебе обеспечен! Ты не должна просто притворяться стервой, ты должна ощущать стервозность своей душой!

Я впилась взглядом в холодную красавицу. Она смотрела прямо на меня. Её глаза казались живыми. Они передавали мне что‑то чуждое, непонятное и чётко не определённое. Чисто автоматически я выпрямилась, расправила плечи, слегка повернула голову, скопировав её позу, и в этот момент меня охватило странное чувство. Мне показалось, что часть её души переселилась в меня. Моё восприятие было не таким, как обычно. Моя поза, моё настроение, мой взгляд словно говорил всему миру: "А пошли вы все!" Я сама стала совершенно обособленным миром. Я ощущала себя самодостаточной и прекрасной, как замкнувшая на себе даже собственное гравитационное поле нейтронная звезда. Впервые на эмоциональном уровне я поняла, что именно Шкваркин называл стервозностью. Это не были обычно подразумеваемые под этим словом свойственные многим прекрасным дамам скандальность и мелочность.

Аристократическая стервозность заключалась в нарциссическом противопоставлении себя миру и, соответственно, мужчинам. Именно поэтому налёт стервозности в красивой женщине чисто автоматически вызывал у мужчин с сильным характером интерес и азарт борьбы. Такую женщину надо было покорять, как вершину. Любовный союз с ней не позволял расслабляться. Он стимулировал и возбуждал, как ощущение опасности.

Чувствовать себя стервой мне совершенно не понравилось. Во‑первых мне в принципе были антипатичны стервы, а, во вторых, в глубине души я считала мужчин, которым нравятся женщины стервозного типа, полными придурками и мазохистами.

Но, как ни странно, тактика, подсказанная шизофреником Петей, оказалась на редкость действенной, и я научилась легко распознавать мужчин, которые тащатся от стерв. На первых курсах университета, для тренировки оттачивая техники обольщения представителей сильного пола, я использовала тактику стервозности с неизменным эффектом, хотя и с лёгким отвращением.

Решительно, этот полёт превращается в "вечер воспоминаний"!

– Эй, где вы? Вы меня слышите? – донёсся до меня голос Даунфолла.

– Что? – встрепенулась я. – Вы что‑то сказали?

– У меня создалось впечатление, что вы пребываете в трансе, – усмехнулся американец.

– Я почти не сомкнула глаз этой ночью, – соврала я. – Так что не удивительно, что я сплю на ходу.

– А я‑то подумал, что это мой взгляд вас загипнотизировал.

– Увы, – я пожала плечами. – Я совершенно не гипнабельна. Это было трагедией моей молодости. Я всегда мечтала под гипнозом за две недели в совершенстве овладеть английским языком, но ничего не получилось. На этот проклятый английский я угробила лучшие годы своей жизни.

– Но вы неплохо владеете им, – решил польстить мне Фрэнк.

– Вы тоже, – вернула комплимент я.

Даунфолл рассмеялся. Хорошо хоть чувство юмора у него есть.

– Я уже представился, – заметил он. – Может быть теперь и вы скажете, как вас зовут?

– Ирина Волкова.

– Ирина, – повторил он. – Кажется, это русское имя?

– Угадали, – сказала я.

– Так вы русская? – удивился он. – Вот бы не подумал! Впрочем, я никак не мог определить, откуда у вас такой акцент. И каким ветром вас занесло в туманную Лиму?

– Просто хочу посмотреть страну, – ответила я. – Самый обыкновенный, скучный и примитивный туризм.

В отверстие между кресел просунулась сонная мордочка разбуженной нашим разговором Аделы. От одного взгляда на Фрэнка её глаза вспыхнули, как лампочки новогодней гирлянды.

– Мы ищем золото Атауальпы! – радостно заявила она. – Кстати, в моих жилах течёт кровь последнего императора инков, так что я немножечко принцесса. А чем занимаетесь вы?

– Торговля недвижимостью, – сказал Даунфолл. – Так значит вы ищете золото Атауальпы? Вряд ли это можно назвать скучным и примитивным туризмом.

– Внимание! – произнёс голос из репродуктора. Ровно через пять минут наш самолёт пересечёт линию экватора. Из зимы вы перенесётесь в лето. Чтобы отпраздновать такое событие, наша авиакомпания предлагает вам на выбор вино или шампанское.

– Хорошо, что нас по такому случаю не собираются искупать в океане, – сонно проворчал Бобчик.

– А ведь он запал на тебя! – торжествующе заявила Адела, распахнув дверь моего номера в отеле "Посада дель Инка", расположенном на углу Conde de la Moncloa и улицы Освободителей.

Мы с Бобчиком хотели остановиться в расположенном в центре и более престижном "Шератон Лима отеле", в котором, помимо всего прочего, были казино, бассейн, сауна, теннисный корт и спортзал, но Адела упёрлась рогом. Ей, видишь ли, импонировало, что в названии отеля упоминались инки.

Так мы оказались в Сан Исидро, "спальном" районе Лимы. Впрочем, "Посада дель Инка", открытый только в прошлом году, тоже был первой категории. Это оказалось стилизованное под старину сильно вытянутое в длину красно‑жёлтое двухэтажное здание с плоской черепичной крышей и большой крытой террасой ресторана, на которую вели отделанные внизу булыжником многочисленные полукруглые арки.

– Ты слушаешь, что я говорю? – настаивала Адела. – Ты ему понравилась!

– Ты тоже ему понравилась, – заметила я. – А ещё ему понравились стюардесса, молоденькая таможенница с косами, девушка из паспортного контроля…

– Не болтай глупостей! – раздражённо прервала меня подруга. – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

– Даже если это и так, мне это безразлично, – сказала я. – Я слишком ленива для однодневных курортных романов.

– Ну конечно, тебе вынь да положь большое и светлое чувство, – съязвила Адела.

– Я была бы тебе очень благодарна, если бы ты прекратила своё грубое вмешательство в мою личную жизнь, – сказала я.

– Но ведь и ты на него реагировала, – продолжала гнуть свою линию подруга. – Я же видела, он тебя возбуждает!

– Подумаешь, возбуждает! – фыркнула я. – Шоколадные конфеты с ликёром возбуждают меня ещё больше, но это не значит, что я буду трескать их с утра и до вечера.

– Луис! – многозначительно произнесла подруга. – Всё дело в Луисе.

– Он тут вообще не причём, – сердито возразила я. – И вообще, я больше не хочу обсуждать эту тему.

– Кстати, ты так толком и не объяснила мне, чем закончился твой разговор с Луисом, – проигнорировав мою последнюю фразу, – сказала Адела. – Значит он отказался приехать в Перу?

– Не совсем так, – поморщилась я. – Луис всегда очень тактичен. Он деликатно дал мне понять, что загружен работой по самую шею, и вряд ли сможет вырваться в Лиму, но если только у него появится возможность, он будет очень рад увидеть меня и так далее.

– Но может быть он и в самом деле загружен работой, – заметила Адела.

– В любом случае это не играет никакой роли, – махнула рукой я. – Жизнь на разных континентах, и, вдобавок, в разных полушариях, не слишком способствует поддержанию романтических чувств. У Луиса до меня было немало женщин, и после меня будет не меньше, так что нечего вообще об этом думать. Всё было очень приятно и красиво, но всё закончилось.

– Но если с Луисом у тебя всё закончилось, то почему ты не хочешь закрутить роман с этим американцем?

– А почему я должна этого хотеть? – поинтересовалась я.

– Ну вот. Теперь ты заговорила совсем, как тот робот из Интернета, – покачала головой Адела. – В любом случае ты согласилась, чтобы сегодня вечером он показал нам Лиму. И вообще, на мой взгляд, Фрэнк гораздо симпатичнее Луиса. Ты обратила внимание, какие у него мускулы? Да и глаза у него выразительнее.

– Подумай лучше о том, как ты будешь искать золото инков, – проворчала я. – В конце концов мы приехали сюда в поисках сокровищ.

– Об этом не беспокойся, – усмехнулась подруга. – Я уже знаю, что делать!

Фрэнк был пунктуален. Он подъехал к отелю в девятнадцать пятьдесят семь, а ровно в восемь он уже стучался в мой номер. Он переоделся в элегантный белый костюм, который, надо признать, сидел на нём просто великолепно.

Я тоже не ударила лицом в грязь. На мне было короткое серебристое платье от Амайа Арсуага, которое я купила в Мадриде, и изящные белые босоножки.

– Минуточку, – прощебетала Адела, когда мы зашли за ней и Бобчиком. – Дамам срочно требуется припудрить носик.

Окинув Даунфолла восхищённым взглядом, она схватила меня за руку и чуть ли не силой поволокла в туалетную комнату.

– Что с тобой? – удивилась я. – Что ещё за секреты?

– Ты не представляешь, что я сделала! – с придыханием произнесла она.

Что‑то в её взгляде заставило меня насторожиться.

– У меня возникает предчувствие, что лучше бы мне об этом не знать, – заметила я.

Но Адела не обратила внимания на мои слова.

– Я позвонила Луису! – необычайно гордясь собой, сообщила она.

– Зачем? – возмутилась я. – Что ты ему сказала? Я же просила тебя не лезть в мою личную жизнь!

– Я не могу смотреть на то, как этот негодяй разбивает тебе сердце! – драматично воскликнула Адела.

– Но он ничего мне не разбивает, – возразила я.

– Мне лучше знать, уж поверь мне, – безапеляционно заявила подруга. – Вот я и решила – пусть он тоже помучается. Я ему всё выложила, начистоту. Я сказала ему, что тебе глубоко наплевать на то, что он не захотел с тобой увидеться, и что ты уже успела познакомиться в самолёте с совершенно потрясающим американцем, богатым, элегантным и обалденно красивым. Я даже упомянула, что его зовут Фрэнк Даунфолл, и тут Луис не выдержал и что‑то завопил, но я не стала его слушать и повесила трубку. Пусть он теперь пострадает. Никто не умеет так терзаться от ревности, как латиноамериканцы.

– Ты что, совсем спятила? Зачем ты это сделала? – рявкнула я. – Я вовсе не хочу, чтобы Луис от чего‑нибудь терзался!

– Зато я хочу! – упрямо сказала Адела. – Он не имеет права так с тобой обращаться. Ну ничего, теперь пусть помучается. Если бы ты слышала, как он орал! Как будто его резали!

– Странно, – заметила я. – Луис по натуре достаточно уравновешенный человек. За всё время нашего знакомства он кричал всего один раз, да и то из‑за того, что на него упал паук‑птицеед, а у Луиса с детства арахнофобия. А ты не можешь повторить, что именно он кричал?

– Понятия не имею! – пожала плечами Адела. – Да, честно говоря, я и не вслушивалась. Мне просто хотелось разозлить его, а когда я поняла, что он завёлся, как сумасшедший, я просто повесила трубку. Когда люди орут, их больше всего раздражает, если никто не хочет их слушать.

– О господи, – покачала головой я. – Что же мне теперь делать? Может быть, снова позвонить Луису?

– И сказать ему, что ты, надев своё лучшее вечернее платье, отправляешься развлекаться с Фрэнком? – с невинным видом поинтересовалась Адела.

Я бросила на подругу убийственный взгляд.

– Ну, ты змея, – покачала головой я.

– Не спорю, – усмехнулась она.

Арендованный Фрэнком "крайслер" мягко катил по узким грязноватым улицам столицы Перу. Лима оказалась совсем не такой, как я ожидала. Ещё из окна самолёта, пробившего на спуске слой тяжёлых серых облаков, земля Перу показалась мне безжизненной каменистой пустыней. Столица, раскинувшаяся под громадой нависающих над ней туч, казалась унылой, приземистой и какой‑то придавленной. Воздух был влажным и затхлым, как в тропическом лесу.

– Для города, лежащего почти посередине между Экватором и Южным тропиком, здесь не слишком‑то жарко, – заметила я.

– Во всём виновато холодное течение Гумбольта, – объяснил Даунфолл. – Оно приходит сюда из Атлантики, и поэтому даже в самые жаркие дни температура в Лиме не поднимается выше двадцати семи градусов.

– В Лиме всегда такие туманы? – поинтересовалась Адела. – Здесь же в двадцати метрах ничего толком не разглядишь.

– Не всегда, но, к сожалению, слишком часто, – усмехнулся Фрэнк. – Это гаруа– знаменитая лимская мгла. Иногда туман, сеющий тонкую водяную пыль, бывает настолько плотным, что водителям приходится включать «дворники», как во время дождя.

– А вы хорошо знаете Лиму, – заметил Бобчик. – Наверное, вам часто приходилось здесь бывать.

– Это связано с моей работой, – сказал Даунфолл. – Кроме того, меня увлекает история Перу, так что я могу быть для вас почти профессиональным гидом. Сейчас мы повернём направо и выедем на Площадь Оружия или Гербовую площадь. На ней расположены кафедральный собор и президентский дворец.

Машина затормозила на светофоре. Мы высовывали головы из окошек, с любопытством оглядывая размытые туманом силуэты пешеходов и очертания зданий.

– В 1535 году Франциско Писарро основал Лиму, очертив концом своей пики круг в том месте, где сейчас находится центр Оружейной площади и повелев заложить здесь "город волхвов", – продолжал свою лекцию Фрэнк. – Лиму объявили столицей испанских владений в Южной Америке и вице‑королевства Перу. Именно отсюда отправляли в Мадрид легендарное золото инков.

"Крайслер" миновал ряд однотипных, как братья‑близнецы, вытянутых малоэтажных строений с плоскими крышами и типичными для испанской архитектуры закрытыми двориками – патио, и выехал на небольшую прямоугольную площадь. Перед помпезным белоснежным зданием, архитектура которого вызывала ассоциации со штраусовской Веной, высоко задирая ноги, вышагивали гвардейцы в сверкающих металлических касках и затянутых поясом чёрных мундирах с красными эполетами. Даже без объяснений мы догадались, что это и был перуанский «Белый дом».

Центр площади был украшен круглым фонтаном незатейливой формы, в котором плескались смуглые босоногие ребятишки.

– А это ещё что за архитектурное извращение? – поинтересовался Бобчик, кивнув на причудливое здание, примыкающее кафедральному собору, украшенному двумя башенками колониального стиля.

– Это архиепископский дворец, – объяснил Даунфолл. – Можете полюбоваться главными лимскими достопримечательностями – резными деревянными балконами.

– Жуткое зрелище, – покачал головой Бобчик. – Можно подумать, что кто‑то взял здоровенный старинный шкаф и через крышу безуспешно пытается втащить его на верхний этаж.

Я вполне понимала Бобчика. К зрелищу небольших аккуратных белоснежных домиков, из тела которых на уровне второго этажа, как огромная чёрно‑коричневая опухоль, выдвигаются плохо обтёсанные толстенные прямоугольные балки, поддерживающие грубое почти чёрное от времени туловище балкона, действительно трудно привыкнуть, но наглядевшись на них в Андалузии, я со временем притерпелась к этому зрелищу, и даже стала находить в нём определённое очарование.

Покрытые причудливой резьбой, перуанские балконы были ещё шире испанских. Они казались тёмной и грубой холщовой заплаткой, налепленной на вечернее платье из тонкого белого шёлка.

Попетляв по старым кварталам колониальной Лимы, мы выбрались на вторую по значению площадь Святого Мартина с её знаменитым собором Святого Франциска и потемневшей от времени бронзовой статуей восседающего на боевом коне конкистадора Франциско Писарро. Экскурсия закончилась у бывшего дворца де ла Торре Тагле, в котором сейчас располагалось Министерство иностранных дел. Более узкие, чем обычно, резные балконы довольно гармонично вписывались в архитектуру этого своеобразного ассиметричного здания.

В сгущающихся сумерках и тумане становилось трудно что‑либо разглядеть. Свет фонарей вибрировал, отражаясь во взвеси водяных капель, и воздух казался живым и тяжёлым.

– Вот и всё. Больше в Лиме смотреть нечего, – сказал Фрэнк. – Новая Лима – это типовые многоэтажки с балконами из унылого серого железобетона. Теперь, если нет возражений, мы можем познакомиться с перуанской кухней. Вы знаете, что такое себиче?

– Нет, – заинтересованно откликнулась Адела. – А что это?

– Сырая рыба, пояснил Даунфолл. – Самое знаменитое местное блюдо, нечто вроде японского суши или сацими. Только что пойманную рыбу нарезают тонкими ломтиками, посыпают перцем и рубленным луком, а затем в изобилии поливают соком лимонов. Минут через двадцать рыба основательно промариновывается и меняет цвет, становясь белой, как будто её долго и основательно варили, а сочетание лимонного сока, лука и перца гарантирует полную дезинфекцию. Кстати, в России вы едите сырую рыбу?

– В Сибири, – сказала я. – Она называется строганина. Только за неимением лимонов для вымачивания там обычно используется клюквенный сок, а иногда добавляется алкоголь.

– Ну так как насчёт себиче? – поинтересовался Фрэнк. – Отважитесь попробовать?

– С удовольствием, – ответила я. – Мне вообще нравятся экзотические блюда. – Я даже кенгурятину ела, не говоря уж о лягушачьих лапках, улитках и змеях. Один раз я даже проглотила паука, правда это я сделала на спор.

– Ужас какой! – возмутилась Адела. – Змея – это ещё куда ни шло, но есть пауков – это уже настоящее извращение.

– Но устрицы‑то тебе нравятся, – возразила я. – А ведь их вообще едят живыми. Иногда они даже пищат при этом!

– Знаете что, – решительно заявила Адела. – Вы отправляйтесь в ресторан есть сырую рыбу, а мы с Бобчиком решили для начала посетить местное казино.

– Да неужели? Впервые об этом слышу! – удивлённо сказал Бобчик.

Сзади послышался приглушённый звук удара, и я догадалась, что подруга заехала ему локтем в бок. Я посмотрела в зеркальце заднего обзора. Отражающееся в нём лицо Аделы живописно‑зверской мимикой пыталось что‑то внушить её загрустившему возлюбленному.

– Адела, ради бога! – сказала я по‑русски. – Только не надо специально оставлять нас наедине! Кончай устраивать мою личную жизнь. Я уже объяснила тебе всё, что думаю по этому поводу.

На губах подруги заиграла маккиавелиевская улыбка.

– Так вы подбросите нас к казино "Шератон Лима отеля"? – медовым голоском спросила она у Фрэнка по‑английски.

– С превеликим удовольствием, – усмехнулся тот.

– Я тебе это припомню, – пообещала я.

– С тебя причитается, – шепнула мне на ушко Адела.

Рыбный ресторан "Исла Бонита" располагался совсем недалеко от Пасео де ла Република, где, перед входом в казино "Шератон Лима отеля", мы высадили Аделу и Бобчика. Мы с Фрэнком разместились под навесом в квадратном внутреннем дворике, украшенном неизменными арками.

Тёмные грубо сколоченные деревянные столы чем‑то неуловимо напоминали балконы Лимы. Маленький оливковый официант с припухшими миндалевидными глазками имел типично индейские черты лица. Он постелил передо мной и Фрэнком большие прямоугольные салфетки, на которых была воспроизведена репродукция картины Гогена с пышнотелой гологрудой таитянкой, бёдра которой были обмотаны куском красной материи, а волосы украшала большая белая орхидея.

На салфетки он поставил плоские керамические блюда цвета охры, ловко разложил вокруг них приборы и расставил бокалы для вина и воды.

Себичедействительно оказалось превосходным, хотя на мой вкус в нём было слишком много перца.

Даунфолл щедро подливал мне лёгкое белое вино, и с каждым бокалом и ресторан, и Лима, и обаятельный сероглазый американец казались мне всё более привлекательными.

Действительно, чего я так расстраиваюсь из‑за того, что Луис не приехал? Даже если бы он приехал, что бы от этого изменилось? Нас ожидало ещё одно болезненное расставание. Не знаю, было бы оно болезненным для него, но для меня уж точно. В нашей ситуации ничего нельзя было изменить. Он жил и работал в Боготе, а я в Москве.

Не то, чтобы я была против того, чтобы перебраться в другую страну, но только не в Колумбию. Для этого у меня был слишком развит инстинкт самосохранения. Кроме того, Луис и не предлагал мне переехать к нему. Конечно, он приглашал меня в гости, но в его устах это прозвучало скорее, как вежливая фраза при расставании.

Задумавшись, я совсем не слушала, что говорит Фрэнк.

– Эй, очнись! – он поводил рукой у меня перед глазами. – Ты опять заснула?

– Это от вина, – сказала я. – Я не привыкла так много пить.

– Пара бокалов вина – это для тебя много? – удивился Даунфолл.

– Их было больше, чем два, – с пьяной убеждённостью сказала я. – Когда‑то я изучала математику.

– Представь себе, я тоже, – усмехнулся Фрэнк. – Я даже умею считать до тысячи.

– Да ну! – восхитилась я. – Я бы сейчас до тысячи точно не досчитала.

– А зачем тебе считать до тысячи? – удивился американец.

– И в самом деле, зачем? – согласилась я. – Пусть бухгалтеры считают.

Небольшой букетик романтичных лазорево‑фиолетовых цветов, стоящий в центре стола в испещрённой сеткой причудливых трещинок керамической вазочке, закрывал от меня подбородок Фрэнка. Отблеск цветов превращал светло‑серый оттенок его глаз в небесно‑голубой.

Сейчас Даунфолл казался мне совсем не таким, как в самолёте. Его самоуверенность, самовлюблённость и внутренняя жёсткость сменились мягким юмором и внутренним покоем. Или таким его сделали мои воспоминания о Луисе?

Решительно, вино и лирические воспоминания настраивали меня на философский лад. Впрочем, точно так же на меня действовали визиты к дантисту. Каждый раз перед посещением зубного врача я всерьёз задумывалась о смысле бытия.

"Объективная реальность не существует", – подумала я. "Есть только наше представление о ней. Сейчас его глаза кажутся голубыми, но лишь потому, что в них отражаются лазоревые цветы. Проецируя на него воспоминания об ушедшим из моей жизни колумбийском полицейском, я занимаюсь самообманом. И что из того? Именно невинный самообман придаёт особую прелесть этой влажной летней ночи, этому маленькому рыбному ресторанчику, затерявшемуся на самом краю Южноамериканского континента. Сознательный самообман не опасен, если уметь, насладившись им, вовремя возвратиться к действительности."

– Хочешь, я отвезу тебя на дискотеку? – предложил Фрэнк. – Тебе нравится танцевать?

– Я обожаю танцевать, – сказала я. – Но только не в пьяном виде. Я отдавлю тебе все ноги.

– Думаю, что я это переживу, – улыбнулся Даунфолл.

– Туман исчез, или мне это только кажется? – спросила я. – И облака, вроде, рассеиваются.

– Погода здесь изменчива, – объяснил Фрэнк. – Бывает так, что в городе тихо, но ветер, дующий в верхних слоях атмосферы, разгоняет облака.

– Давай поедем на побережье, – попросила я. – Я ещё ни разу не гуляла по берегу Тихого океана.

– В Лиме нет океана. Если хочешь, я отвезу тебя в Кальяо. Это портовый город примерно в пятнадцати километрах отсюда. Там красивая набережная. Ты сможешь посмотреть на океанский прибой.

– Здорово, – обрадовалась я.

Вставая из‑за стола, я пошатнулась.

– Э‑ээ, да ты действительно пьяна, – усмехнулся Даунфолл, поддерживая меня под локоть.

Его прикосновение не было мне неприятно.

Набережная Кальяо тянулась на юг от старого порта, заполненного рыбачьими баркасами. На сером бетоне мола сушились сети, откуда‑то из чёрных далей океана ритмично подмигивали рубиновые огни. Фрэнк объяснил, что это светит маяк на острове святого Лоренсо.

Вдоль берега раскинули пышные кроны столь обожаемые мною пальмы. Берег был каменистым, и в разноцветные плиты набережной глубоко врезались живописные остовы скал. Вздымая фонтаны белой кружевной пены, океанские волны с глухим шумом разбивались о бетон мола. В просветы между тучами выглядывала круглая мордочка луны.

Меня всё ещё пошатывало. Наверное, в этом было виновато не только вино. Сказалась и усталость после перелёта, и недосып, и смена часовых поясов.

Даунфолл поддерживал меня за талию, и мне было приятно чувствовать тепло его тела сквозь тонкую серебристую ткань платья. Оно странно и возбуждающе контрастировало с влажностью и прохладой ночного морского воздуха.

Вино в сочетании с переутомлением вызывали у меня волшебное обострение восприятия. Казалось, я чувствовала кожей ритмичное биение океанского прибоя. Оно было монотонным и ласкало, как руки опытного массажиста. Лунный свет окутывал меня прозрачной таинственной аурой. Ноздри подрагивали от ароматов растений и моря, и в этом пряном коктейле запахов я чётко выделяла уже почти выветрившийся тонкий букет дорогого одеколона и пряный запах гибкого натренированного тела американца. Он кружил мне голову и в то же время успокаивал.

– Ты не устала? Если хочешь, мы можем посидеть на скамейке, – предложил Фрэнк.

– Но они каменные, – возразила я. – Мне холодно сидеть на камне.

– Ничего. С этим мы как‑нибудь справимся, – усмехнулся американец.

Я почувствовала, как его сильные руки поднимают меня в воздух. Он опустился на скамейку, и я оказалась у него на коленях, в уютном кольце его рук. Это было приятно, но начинало слегка меня беспокоить. Наши отношения как‑то чересчур быстро переходили на излишне интимный уровень. Это меньше всего входило в мои планы.

Видимо уловив перемену моего настроения, Даунфолл внимательно посмотрел мне в глаза. Я тоже, быстро трезвея, уставилась на него. Его лицо неуловимо изменилось и стало таким же, каким оно было в самолёте – лицом охотника, привыкшего рассчитывать свои шаги и не допускать ненужных ошибок.