Текст книги "Фамильное привидение"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Глава 5

Лика Дементьева, бывший секретарь покойного Хованского, уже работала секретарем другого депутата.

Она показалась Ане девушкой, с которой нетрудно найти общий язык, если правильно подойти к делу. Например, внести некоторое приятное разнообразие в ежедневный распорядок ее рабочего дня, в монотонные будни, когда вечно одно и то же: эта приемная, эти телефоны на столе, эти бестолковые посетители…

Хотя, конечно, неизвестно, как бы все сложилось… Но имя Егора Ладушкина послужило Светловой достаточной рекомендацией. Судя по всему, упоминание о нем произвело на Лику Дементьеву чрезвычайно благоприятное впечатление.

– О да, помню… конечно… – заворковала-закурлыкала Лика, услыхав, что Гоша передает ей теплый дружеский привет. – Помню, разумеется… Чудесный мексиканский ресторанчик… живая музыка. Я еще сфотографировалась там, в сомбреро… Знаете, мне очень идет…

Вообще, надо признать, что Гошины «наработки» приносили немало пользы. Записи, которые он аккуратно и подробно делал во время своих наблюдений, завязанные им «человеческие контакты», нужные телефоны… Как говорится, работать Светловой пришлось не на пустом месте.

Словом, в итоге Аня и Лика прогулялись от Думы до Камергерского… И в хорошенькой кофейне – уровнем цен, надо признаться, явно опережающей кофейни славного города-героя Вены и других передовых столиц мира, – отведали того и сего… «легкого и фруктового», совсем не внушающего опасений, что от этого можно поправиться.

Нет никого откровеннее клерка, на дух не переносящего своего начальства… В этом смысле Лика Дементьева не составляла исключения. Причем эту неприязнь не умаляло даже то, что Хованский был уже покойником.

– Да его мог пристукнуть кто угодно, этого Федора Федоровича! Я бы сама с удовольствием это сделала, – горячо пояснила свою мысль Анина собеседница, слизывая с губ пенку от каппучино.

– Вот как? Интересно…

– Ничего интересного! Федор Федорович – редкостный урод! Был… то есть, я хочу сказать. Его основное человеческое свойство – выводить окружающих на чистую воду. Просто удивляюсь, как это он дотянул до своих пятидесяти пяти… С такими характером долго не живут. Например, его – ну хлебом не корми! – дай поучаствовать в каком-нибудь антикоррупционном комитете! Последнее время привязался к этой «Наоко»… Компания такая нефтедобывающая. Читали, наверное, в газетах?

Аня отрицательно покачала головой. Она не заглядывала последнее время в газеты.

– Совсем сбрендил наш Федор Федорович! Нашел с кем тягаться…

«Выводить на чистую воду… – Аня задумчиво смотрела на секретаршу. – Именно так… Уж одно то, что Хованский нанял детектива, чтобы следить за женой, говорило о многом. Не всякий подозрительный и ревнивый человек, даже имея веские основания, на такое пойдет… В конце концов, не веришь своей половине – разведись! Какие проблемы… Но в поведении Хованского присутствовало не просто желание оградить себя от обмана – в нем явно преобладало стремление уличить, прищучить, выяснить, прояснить!

Да, именно так… Вывести на чистую воду».

Лика сумела назвать Светловой всех, кто был изображен на снимках, поскольку, как оказалось, всех их она и прежде видела в приемной депутата.

Информация – конек хорошего секретаря, источник финансовых поступлений… Светлова получила от Лики и телефоны и адреса этих людей.

Итак, последним из квартиры Хованского ушел некто Борис Эдуардович Ропп.

Дементьева заказала еще чашечку, а Светлова положила перед собой на столик фотографию старика и некоторое время задумчиво ее рассматривала.

Получалось, что именно он был последним человеком, который видел депутата живым…

– Лика, вы не знаете, почему Хованский пригласил этого старика к себе домой? – поинтересовалась Светлова.

– Да у Федора Федоровича был приступ радикулита. Вот он решил поработать на дому. Именно поэтому, насколько я знаю, он и попросил Роппа приехать к нему домой. Знаете, по-моему, по этой же весьма прозаической причине – радикулит – Федор Федорович пригласил в дом и всех остальных.

– А что Ропп хотел от депутата Хованского?

– Да старик, знаете, все носился со своими рукописными трудами, как курица с яйцом. Хотел, чтобы Хованский помог их издать. Ну, в общем-то, Федор Федорович делал такие вещи: издавал всякие труды, способствующие возрождению дворянского сословия. Ну, не за свой счет, конечно, издавал… За счет Дворянского союза. Ну и, как у депутата, у него были такие возможности…

– Ропп хотел издать свою книжку?

– Книжку! – иронически фыркнула Лика. – Книжки – это вон… – Лика кивнула за окно кофейни, – на лотках лежат. А у Роппа – великие исторические труды! Совсем достал Федора Федоровича…

– А кто он, этот Ропп?

– Ядовитый старик! – отозвалась о нем Лика. – Сама слышала, как он сплетничал в приемной, будто фамилию «Хованские» нынче в России носят лишь потомки крепостных, которые принадлежали когда-то князья Хованским. Ну, будто бы никакой Федор Федорович не князь. И вообще… Дедушка, как мне показалось, отнюдь не одуванчик!

– Лика, судя по всему, этот старик явно не вызывает у вас симпатии? – заметила Светлова.

– Ну, ладно… – вдруг понизив заговорщически голос, сказала девушка. – Так и быть! Не хотела я в это ввязываться… Но… ощущения ощущениями… А факты, знаете ли, надежнее. Представьте, что я недавно увидела в газете… – Лика замолчала в некоторой нерешительности.

– Что же именно?

– Идемте! – Лика решительно поднялась из-за стола.

Светлова расплатилась. И они вернулись в Думу…

Лика покопалась в кипе газет и журналов возле своего рабочего стола и развернула одну из газет перед Светловой.

– Вот!

Она ткнула в фотографию.

На фотографии было несколько мужчин… И за их спинами, достаточно разборчиво, – фигура старика Роппа.

Насколько Аня поняла из подписи к фотографии, эти люди имели прямое отношение к некой компании «Наоко»! Той самой, которую выводил на чистую воду депутат Хованский…

– Как вы думаете, мне показалось? Или этот старик – Ропп? – поставила вопрос ребром Лика. – Понимаете, возможно, и в самом деле мне всего лишь кажется! И это кто-то, всего лишь на него похожий?

Светлова хотела отрицательно покачать головой: разумеется, это был Ропп, вне всяких сомнений! Но она вовремя удержалась: ей не полагалось слишком откровенничать с этой Ликой, кто ее знает…

– Трудно сказать.

– Да чего тут трудного… Ропп это! Однозначно…

– А можно мне эту газету с собой взять? – попросила Светлова.

– Ну разумеется. Мне-то она зачем? Забирайте!

– Благодарю…

– Да не за что…

Покинув Дементьеву, Светлова постояла еще некоторое время в Георгиевском переулке – в том самом переулке, в который тыльной своей стороной выходило здание Думы. Постояла, созерцая – ностальгически! – окна сего важного учреждения.

Надо сказать, что Аня Светлова двадцать с небольшим лет назад в этом самом Георгиевском переулке родилась.

В старом четырехэтажном доме ровно супротив нынешнего здания Думы – на противоположной стороне переулка.

И так уж исторически сложилось, что окнами эти два здания смотрели и смотрят по сей день друг на друга – «глаза в глаза», как говорится.

Тогда-то, когда Светлова появилась на свет, в здании Думы находился Госплан СССР.

А надо сказать, что окошки в доме, где маленькая Светлова провела первые десть лет своей жизни, были высокими и узкими, а в Госплане, наоборот, – большими, «широкоэкранными». Долгими темными московскими зимами окна Госплана светились с девяти утра до шести вечера.

А переулок Георгиевский – один из самых узких в Москве…

Когда Светлову, вместо детского сада, оставляли дома с ангиной, она обычно забиралась, завернувшись в одеяло, на широкий – дореволюционной ширины – подоконник и смотрела на «негасимый свет» окон очень серьезного учреждения, которое направляло экономику всей огромной страны. Планировало.

А поскольку ангина была частым гостем, то так уж получилось, что Светлова провела на том самом подоконнике не так уж мало времени, практически наблюдая «святая святых» – процесс этого самого планирования…

Надо сказать, насмотрелась она всякого… Более всего ей запомнилась женщина, сотрудница Госплана, которая запирала свой кабинет изнутри на ключ, раздевалась до нижнего белья и вставала на голову…

Поэтому, когда экономика СССР благополучно, дав крен, пошла ко дну, лично Светлова совсем не удивилась. Ее детские впечатления от работы Госплана вполне логически согласовывались с таким печальным итогом.

Теперь Светлова некоторое время еще постояла в переулке, созерцая столь знакомые ей окна…

Георгиевский, конечно, изменился: дом, где прошло детство Светловой, теперь не был жилым, и окна в нем стали другими… Не те, прежние, скрипучие двойные деревянные рамы, с которых, когда их открывали по весне, облетала белыми чешуйками старая краска… А нечто сплошное – зеркальное и современное.

Но переулок все так же был набит машинами. Правда, теперь это были не советские автомобили чиновников Госплана… Да вот, собственно, и все основные изменения.

Увы, Светлова верила, что у зданий есть аура, которая, безусловно, влияет на судьбу поселившихся в нем обитателей. Поэтому, припоминая картины той ушедшей жизни и учитывая судьбу Госплана, лично Светлова ничего хорошего от нынешнего учреждения, выходящего окнами в Георгиевском переулок, не ждала.

А вообще, маленькие девочки с ангиной, сидящие на подоконнике, знают о серьезных взрослых делах гораздо больше, чем можно предположить…

Светловой не удалось поговорить с Борисом Эдуардовичем.

Его комната в большой коммунальной квартире на Якиманке, по словам его соседки, открывшей Ане дверь, была заперта и пуста.

Эта же соседка объяснила Светловой, что не видела старика уже несколько дней.

На вопрос Светловой, можно ли ей заглянуть в комнату Роппа, женщина пожала плечами:

– В общем-то, это возможно… Но с какой стати?

– Понимаете, я из отдела социальной помощи одиноким старикам и инвалидам, – соврала Аня.

– А что, есть такой отдел? – Женщина посторонилась и пустила Аню в квартиру.

– Есть! – бойко врала Светлова. – Теперь есть. Понимаете… Мы хотели поставить Бориса Эдуардовича на учет. Видите ли, когда речь идет о беспомощных стариках, общество должно…

– Да какой он беспомощный… Хоть и старый – это правда, а поздоровей меня будет! Довоенное еще здоровье. То поколение… теперь уж такого нет. Дедушка у нас здоровый, как… как…

Соседка Роппа не нашла нужного сравнения и, вздохнув, направилась в глубь длинного коридора.

Светлова обрадовано – за ней.

– Понимаете, мы в таких случаях, когда долго человек не появляется, волнуемся… Мало ли что случилось: надо обязательно осмотреть комнату!

– Вот его комната!

Женщина привычно достала с выступа над дверью ключ и открыла дверь.

– Смотрите, если хотите… Думаете, он тут помер?

– Ну, бывает же такое… сколько таких случаев…

– Никак этого не может быть, – возразила женщина, – если дверь снаружи заперта и ключ оставлен на обычном месте. Ушел он куда-то… Ушел – и до сир пор нет!

На кухне что-то зашипело, явно закипая и убегая, и соседка Роппа бросилась туда. – Спасать! А Светлова вошла в комнату.

Все ее стены от пола до потолка занимали узкие, в одну доску, неокрашенные полки, на которых тесно, одна к одной, стояли книги, книги и книги. Вместо кровати раскладушка.

Единственным украшением и предметом роскоши здесь был висевший над письменным столом портрет.

По всей видимости, это был сам Ропп, сидящий в кресле с раскрытой книгой в руках.

На письменном столе тоже – раскрытая книга.

Светлова, затаив дыхание, заглянула в нее.

«…Баронские роды можно подразделить на три категории: российские, прибалтийские и иностранные, – прочитала она. – В Российской империи титул барона преимущественно жаловался финансистам, промышленникам, в основном лицам недворянского происхождения, например банкирам де Смет, И. Ю. Фредериксу, Р. Сутерленду. Пожалование баронского титула, в частности, купцам было закреплено указом Екатерины Второй… В день своей коронации 5 апреля 1797 года Павел Первый пожаловал баронством Российской империи государственного казначея тайного советника Алексея Ивановича Васильева, санкт-петербургского коменданта Алексея Андреевича Аракчеева, в 1799-м егермейстера Ивана Павловича Кутайсова. За время его царствования все трое успели получить графский титул. Кроме них, Павел Первый в 1800 году в один день дал титул сразу троим придворным банкирам: московскому купцу Роговикову, португальцу Вельо и немцу Ралю…»

Аня взглянула на портрет Роппа.

Теперь ей показалось, что на лице старика застыло неодобрительное выражение, возможно, относившееся к императору Павлу, столь необоснованно щедро разбрасывавшемуся баронскими титулами.

Возможно, к самой Светловой, бесцеремонно вторгшейся в его жилище.

Светлова поежилась.

По всей видимости, портрет принадлежал кисти очень талантливого человека… Без преувеличения, на нем у Роппа был вид человека, который вполне может и заговорить!

Анна обвела взглядом комнату, все находившиеся предметы в которой свидетельствовали только об одном: у этого человека единственным смыслом, и делом, и увлечением его жизни была его работа.

Можно было предположить, что в этой комнате пожалование баронского титула португальцу Вельо было событием более реальным, чем все происходившее за окном – вся нынешняя Москва с ее людскими толпами, и страстями, и новостями.

И неужели такой старик мог быть связан с какой-то «Наоко»?

Дома Светлова еще раз внимательно изучила газетную заметку, попавшую к ней благодаря наблюдательности секретаря покойного депутата Лики Дементьевой, – заметку, которую иллюстрировала фотография с Роппом.

Речь в заметочке шла об аукционе, на котором распродавались какие-то, практически музейной ценности, антикварные экспонаты.

На этом аукционе, судя по словам автора газетной заметки, «гуляли» вовсю. И особенно выделялись владельцы компании «Наоко». Суммы, которые эти парни предлагали за выставленные раритеты, резко превалировали над возможностями остальных участников аукциона, хотя присутствовали там далеко не последние богачи России.

– Ничего себе бедный старик… – Светлова даже присвистнула, разглядывая престарелого Роппа, «тусующегося» в компании этих господ. – Ничего себе у него, оказывается, знакомые! Вот это старичок!..

В общем, следовало признать, что вся эта история становилась крайне опасной. Парни на снимке – это вам не взбаломашная дамочка Инара Оскаровна…

«Итак, что мы имеем? – рассуждала Светлова. – Действительно, у Хованского была слава «борца с коррупцией». И его разоблачения, которыми он все время грозил, могли дорого стоить той же «Наоко».

А по словам Лики, Роппу очень нужны были деньги на издание его книги. Исторического труда под названием «Славные представители дворянских семей». Очень-очень нужны были Роппу деньги! Он считал издание его делом всей своей жизни.

Этим и объяснялись, по словам Лики, его беспрестанные хождения в приемную Хованского.

А чего не сделает фанатик ради своей идефикс… Допустим, Роппу эти деньги предложили. В обмен за определенную работу. Старик, конечно, поначалу колебался с непривычки – ведь не профессионал. А потом… «Ну, в конце концов, одним «славным представителем дворянских семей» станет меньше… – так, возможно, рассудил старик. – Замочу-ка я этого Хованского, раз ребятам так надо. Зато увидит свет книга! Найдет, так сказать, дорогу к читателю. Ну и что ж, что вдоль этой дороги будут мертвые… В наши дни не такое случается».

К тому же очевидно, что Ропп явно недолюбливал Хованского, и вовсе не считал его «славным представителем».

Одна его презрительная фраза о родословной Хованского чего стоит… Возможно, его в самом деле не слишком расстраивало, что одним из потомков крепостных князей Хованских станет меньше?

В конце концов, прольется самая обыкновенная кровь… Совсем не голубая.

Но возможно ли, чтобы в роли киллера выступил древний старик?

И Светловой припомнилась история, случившаяся недавно с одной ее приятельницей.

Эта Анина знакомая покупала некоторое время назад квартиру. И когда настал момент передачи денег, ей вдруг пришло в голову, что риск очень велик. Выходило, что довольно значительное количество людей – сотрудники риэлторской фирмы, работники жэка, болтливые родственники и тому подобные персонажи – оказывались в курсе того, что одинокая женщина с сумкой, полной денег, отправляется на место сделки.

И Анина приятельница разработала целый план.

Из всех своих знакомых, которые могли бы ее подстраховать в такой ситуации, она выбрала, казалось бы, самого неподходящего: древнего восьмидесятилетнего старичка, дальнего родственника, к тому же профессора. Он и должен был по ее замыслу привезти к месту сделки в последний момент деньги.

Самое удивительное, что старик, когда она к нему обратилась с этой удивительной просьбой, нисколько не удивился и легко согласился на такое предложение.

Более того, как выяснилось, не ей первой пришло в голову использовать профессора в такой роли.

«Думаете, я буду волноваться? – поинтересовался старичок. – Да нисколько, моя милая. Риска никакого. Вот давеча, когда я возил деньги в курчатовский институт, я просто положил десять тысяч долларов в пакет, сел на электричку и поехал. Ну кому придет в голову, моя милая, что у такого мухомора в задрипанном пакетике десять тысяч долларов?»

Что ж… В логике профессору не откажешь.

Получается, что эпоха налички и дикого капитализма породила к жизни удивительных старичков!

В конце концов, от Роппа ведь не требовалось стрелять из пистолета, убегать, увертываться от пуль.

Федора Федоровича Хованского отравили.

А подозрений такой «мухомор», как Ропп, – надо это признать! – вызывает менее всего.

* * *

На следующий день Светлова попросила капитана Дубовикова узнать все, что можно, о «Наоко». Не то, что знают все: рекламную показную сторону деятельности компании, – а то, что обычно скрывают… Узнать капитан это мог, естественно, только «по своим каналам».

Результаты Дубовиков любезно пообещал Светловой через пару дней… Ему необходимо было кое с кем повидаться. Ну, разумеется, с «нужными людьми».

Глава 6

«Куда же все-таки провалился этот Ропп?» – размышляла Светлова, трясясь в метро. С некоторых пор она не садилась за руль, полагая, что автомобильные путешествия по безумной «пробочной» Москве – развлечение не для слабонервных и, уж конечно, не для беременных.

Сколько ни названивала она в квартиру на Якиманке, Роппа застать ей так и не удалось.

Впрочем, и с другим посетителем Хованского Светловой повезло не больше…

Так, например, некто Родион Уфимцев, бизнесмен-предприниматель и просто приятный – по отзыву Лики! – во всех отношениях молодой человек, к телефону тоже упорно не подходил.

Это был еще один человек «из оставшихся», отделенных от остальных посетителей депутата символической красной чертой – звонком Сошальского. Звонком, доказывающим, что в пять часов вечера депутат был еще жив. Эти трое ушли после пяти.

В общем, приятный во всех отношениях молодой человек Родион Уфимцев находился на сей момент непонятно где… Его квартирка в Волковом переулке пустовала. Более того, мобильник бесстрастно констатировал, что абонент временно недоступен. Это «временное» продолжалось уже не первые сутки, грозя превратиться в постоянное.

Короче, ни Бориса Эдуардовича Роппа, ни Родиона Уфимцева Светловой обнаружить не удалось.

Единственным человеком, подошедшим к телефону, оказалась молодая женщина Алена Глинищева – молодая, судя по голосу в телефонной трубке и изображению на пленке. Из трубки к тому же доносился плач маленького ребенка. Возможно, этим и объяснялось то, что именно она и оказалась на месте.

Надо сказать, что это были самые неожиданные среди «подозреваемых» посетителей Хованского люди… Именно «люди» – целое семейство: папа, мама и ноющий от скуки ребенок… Именно эта молодая женщина на пленке была с котомкой-рюкзаком на груди, из которой торчал белокурый младенческий затылочек и свешивались крошечные ножки.

С некоторым удивлением, но Алена все же согласилась встретиться со Светловой.

– Только приезжайте вы к нам, – поставила Глинищева условие. – Я, увы, не выездная… Дите малое на руках.

И Светлова поехала к ней в Тушино…

«Алена Глинищева и ее муж? – думала Светлова по дороге в это самое Тушино. – Она тоже была там в тот вечер… Правда, ушла из квартиры Хованского прежде Роппа…

Она?! Но зачем? Может быть, она была любовницей Хованского? Вот уж не подумаешь… – Светлова припомнила изображение на пленке – никакой косметики, вообще никаких намеков на женские ухищрения… Ни каблуков, ни помады… Если верно утверждение, что женщина расцветает после родов… то… То Глинищева явно не цветет. Учительская прическа…

Тогда за что они могли Хованского отравить?

Билетов на осенний бал в дворянском собрании не досталось?

Но ведь они там были у Хованского, в тот вечер…

«А может быть, все-таки что-то у нее было с Хованскими… И, скажем, эта Глинищева очень ревнива… – вяло думала Светлова. – Или этот Глинищев очень ревнив…»

Ане пора было принимать витамины.

Светловой открыл муж Алены. «Этот Глинищев»…

Глинищев был в плаще.

– Проходите… Алена на кухне, кормит ребенка… Извините, я тороплюсь. А вы проходите. – Он торопливо взглянул на часы и посторонился в узком коридорчике, пропуская Светлову в комнату.

Светлова переступила порог крошечной стандартной квартиры, напоенный типичными запахами тесного жилья, где варят, парят, стирают, сушат, нянчат, пьют, едят – и все это на восемнадцати квадратных метрах… Осторожно переступая через игрушки, тапочки, ботинки, протискиваясь между детской коляской и корзинкой с бельем, прошла в комнату… где было, впрочем, не просторнее.

Глинищев освободил для Светловой кресло, перекинув наваленные на нем детские вещи и книги на стол, и, торопливо попрощавшись, удалился.

Хлопнула, закрываясь за ним, дверь.

Когда-то Светлова знала человека, который говорил, что по голосу в трубке, по его интонациям может узнать о человека почти все – определить возраст человека, образование и так далее…

Светлова слушала женский голос, доносившийся из кухни, и пыталась определить хоть что-нибудь.

– А теперь ложечку за папу… Вот какие мы молодцы! Еще ложечку – и скоро мы увидим, что там нарисовано на дне тарелочки.

– Мишка! Мишка там нарисован! – объяснил осведомленный ребенок.

– Посмотрим-посмотрим… А вдруг не мишка?

«Вот именно, – зевнув, подумала Светлова. – Да, жизнь непредсказуема… Ребенок просто не в курсе. Что там в самом деле на дне тарелочки? Вот так гребешь усердно ложкой манную кашку, уверенный, что там мишка, добираешься до дна, а там… ужас всякий», – зевая, думала Светлова, имея в виду всю эту дурацкую и печальную историю, приключившуюся с Ладушкиным, и вообще – жизнь.

Она опять с трудом подавила зевоту, с сожалением констатируя, что ее нынешнее «состояние организма» делает ее вялой и сонливой. И в этом расслабленно-ленивом состоянии самое важное для нее – не сплоховать и ненароком не выдать Глинищевой или тем, с кем ей еще предстоит общаться, то, что ей известно об их пребывании в квартире Хованского.

Никто не должен догадаться о том, что существует пленка.

Тем более что милиция, как выяснила Светлова, увлеченная Ладушкиным, даже не расспрашивала ни консьержку, ни секьюрити о том, кто был в тот вечер у Хованского.

Анина же легенда для Глинищевой такова: она – жена Ладушкина, беременная, несчастная и все такое… «Вы, как женщина, должны меня понять». Муж под подозрением, поэтому, мол, она хочет выяснить у тех, кто знал Хованского, что-то, что могло бы реабилитировать ее мужа. «Иначе его засадят. Милиция у нас сами знаете какая… равнодушная, халатная». И все такое в том же духе. Должна Глинищева поверить… Частные расследования теперь в моде, на милицию надежды давно нет, и население уже восприняло фразу «спасение утопающих дело рук самих утопающих» как руководство к действию.

На всякий случай и представиться Светлова решила Генриеттой… Уж входить в роль – так входить.

– А про Глинищевых расскажи! – услышала Аня детский голос.

– Доешь – расскажу!

– Доем, – пообещал ребенок.

С девочкой, очевидно, много занимались. Она хорошо говорила, очень внятно, не сюсюкая и по взрослому строя фразы. Впрочем, в Москве такие дети в определенном слое населения – не редкость.

Светлова зевнула…

Прямо над ее головой на стене в застекленной рамочке висела фотография… Скорее всего копия с очень старого фотоснимка.

Аня встала и подошла поближе.

Это был просто дом. Старинный дом с колоннами и треугольным классическим фронтоном – большую его часть заслоняли деревья.

Наконец они доели эту кашку…

– Боюсь, что ничем не смогу вам помочь, – вздохнула Алена, выслушав сумбурную просьбу Светловой… Точнее, тот бурный словесный поток, который выплеснула и обрушила на нее якобы взволнованная лже-Генриетта Ладушкина.

– Ой! – огорченно всплеснула руками Светлова.

– Боюсь, что ничем… – повторила Алена. – Дело в том, что наши с Федором Федоровичем Хованским контакты были очень поверхностными. В общем, ничего особенно для вас интересного. Обычные текущие дела. Мы, видите ли, развили бурную деятельность в нашем Дворянском союзе… Я, представьте, отвечаю за детские балы. И у меня возникают некоторые идеи. Например, дети ведут себя очень скованно. Они не привыкли к бальной одежде, к такой обстановке… И я все время пыталась убедить Федора Федоровича, что необходимо… Впрочем, ну что я буду вам все это рассказывать? Вам ведь вряд ли это чем-то может помочь, не так ли?

– Что же мне делать? – пригорюнилась Светлова.

– Право, не знаю.

– А вот еще… – встрепенулась Светлова. – Федор Федорович часто виделся с господином Роппом. Так я этому Роппу все время звоню и, представьте, ну никак не могу застать… Как вы думаете, может, он что-то знает?

– Ропп? Да… Я, кажется, его видела у Хованского. Не запомнить трудно. Старикашка так трещит суставами, как будто игральные кости в стакане перемешивают… Страх какой древний! И вид, надо сказать, довольно зловещий… Конечно, на фоне этого ужасного происшествия с Федором Федоровичем теперь может померещиться все, что угодно. Хотя… Как знать, как знать! Недаром говорится: «Это сборище костей есть вместилище страстей».

– Вы что же, его подозреваете? – без обиняков, в лоб спросила Аня.

– Да нет, ну что вы! – замахала руками Алена. – С чего бы вдруг? Да и мое ли это дело… Конечно, я переживаю смерть Федора Федоровича… Но, поверьте, все же это ужасное происшествие не слишком затронуло мою жизнь. У меня своих забот хватает. – Алена кивнула на ребенка. – Носочки, колготки, порошок «Тайд»… Жизнь домохозяйки – это, как бы вам объяснить… сплошной конвейер.

– Да-да, я понимаю…

– Хотите чаю? – без особого гостеприимства в голосе поинтересовалась Алена. Было понятно, что это просто формальная вежливость и хозяйка надеется на такой же вежливый отказ.

– Не откажусь, – нагло согласилась Светлова.

– Пойдемте на кухню… – с явным трудом подавив вздох, пригласила Глинищева.

Алена заваривала чай, а Светлова в стиле лже-Генриетты Ладушкиной нервно причитала:

– Уж я и домой к нему заходила, к этому Роппу… И звоню по нескольку раз на день! Как сквозь землю провалился. Ну что за старик? В такие-то годы люди ведь больше дома должны сидеть, правда? Ума не приложу, что за шустрый такой дед!

– Шустрый? – Алена заварила чай.

– Ну, не знаю… Я ведь его не видела никогда.

– Знаете, этот Ропп… Когда я увидела его у Хованского… – Алена замолчала.

– Да?

– Знаете, на кого он более всего похож?

– На кого же?

– Вы «Штосса» Лермонтова помните?

– «Штосса»?

– Ну да. Есть у Михаила Юрьевича такая повесть…

– Ах, ну да, да, конечно! Припоминаю… Правда, если честно, какие-то очень смутные остались у меня воспоминания о классиках после школьного изучения… – призналась Аня.

– Так вот… – Алена смотрела куда-то мимо Светловой. – Если вам хочется представить этого старика… Один к одному: описание «титюлярного советника» Штосса у Михаила Юрьевича Лермонтова. Я, собственно, честно-то говоря, потому его и запомнила.

Чай у Алены был жидковат… Невкусный и дешевый. Светлова отпила лишь чуть-чуть – из вежливости.

– Может, вы кофе хотите? – Алена взглянула несколько обиженно на оставшуюся почти полной чашку. – Так извините… Я уже давно его не покупаю. Дорого. У нас, знаете, бюджет до копейки рассчитан. Живем на одну Алешину зарплату. Так сказать, дворянский род в упадке.

Она встала из-за стола.

Аленина дочка уже начинала хныкать и переворачивать чашки на столе.

– А что это, если не секрет? – полюбопытствовала Светлова, подойдя к фотографии в рамочке, когда, попив чаю, они вернулись в комнату и совершенно явно повис в воздухе вопрос: «Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?»

– Не секрет, не секрет! – замахал пухлыми ладошками ребенок. – Это наше Спасово!

– Ваше?

– Наше!

Алена кивнула, чуть улыбнувшись.

– Ну, в общем, дочка – по большому счету – права. Это дом в имении, которое когда-то принадлежало предкам моего мужа.

– Красивый!

– О да…

Алена мечтательно загляделась на снимок.

– Больше, чем красивый… Родной! Кажется, это в «Мэри Поппинс» описана волшебная возможность оказываться внутри картины? – вдруг спросила она Аню. – Вы не помните?

– Нет, не помню…

– Так вот, иногда мне кажется, что я могу легко перешагнуть эту рамочку, подняться по этим ступеням – и войти в дом!

– Да что вы?! – восхищенно ахнула Светлова.

– Приглядитесь… Дверь гостиной распахнута в сад… Вы чувствуете запах сирени и роз? Это удивительная смесь! Я так и вижу, как этот снимок оживает… Вот молодая женщина с кружевами на прелестной головке спускается по ступеням в сад. Она срезает садовыми ножницами длинные стебли роз, а маленькая девочка протягивает для них корзину… Большой дом с колоннами… всегда много гостей – родственники, друзья… Ах, эти удивительные, эти славные картины ушедшего века!.. В парке под окнами столовой варят вишневое варенье в больших медных тазах, беззаботная молодежь возвращается с тенниса… Кто-то у рояля подбирает мелодию… Все счастливы, влюблены, веселы… На ужин собираются все вместе. Ведь время обедов и ужинов строго установлено, а вот для легких завтраков и чаев каждый свободен в выборе времени… Причем большой стол в столовой накрыт для завтрака с самого раннего утра. И дворецкий знает вкусы каждого… Кому чай, кому кофе со сливками, молоко, горячий шоколад… Хлебцы сдобные, булочки, ватрушки, мед, варенье, ветчина, сосиски, колбасы, маринады…

Светлова заинтересованно, с проснувшимся вдруг аппетитом уткнулась носом в фотографию.

– А иногда мне кажется, – мечтательно продолжала Глинищева, – что я даже слышу быстрый топот детских ног вдоль длинной террасы, опоясывающей дом, – быстрый-быстрый! Маленькая девочка бежит, оглядываясь на распахнутые застекленные окна, за которыми мелькают кроны деревьев, а по их верхушкам, перепрыгивая, мчится наперегонки с девочкой рыжая белка.