Текст книги "Фамильное привидение"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Целую. Твой, слишком долго отсутствующий, муж Петр».

www.starikov.za

«Петя, отвечаю по существу. Ем я – только вкусное и питательное, с запахом еды, а не масла.

В моей зубной пасте достаточно фтора, а в йогурте – кусочков фруктов.

Шампунь проникает до самых кончиков, а «Фэйри» моет за двоих. «Орбит» удаляет налет, а «Ариель» – катышки.

Короче, я вся в шоколаде, потому тут у нас последнее время от конфет «Русские просторы» уже просто тошнит… Впрочем, врач уверяет, что это обычный в моем состоянии токсикоз.

Твоя жена Анна.

Р. S. Целую».

В очередной раз пристыженная нежной заботой мужа, Светлова тем не менее – взглянув на часы! – выкинула в помойное ведро недоеденный йогурт со всеми его «кусочками» и заторопилась. Ей пора было на встречу с капитаном Дубовиковым.

Капитан встретил Светлову на краю огромного пустыря и сразу приказал безапелляционно не отступать от него ни на шаг.

– Здесь разгуливать нечего! – предупредил Аню Дубовиков. – Слишком опасно.

– Да?

Светлова с удивлением огляделась…

– Это место в микрорайоне собачники называют «Камчаткой», – объяснил капитан.

Над не застроенным еще домами пустырем действительно клубился пар…

– Как будто там и правда гейзеры… – изумилась Светлова.

Как объяснил капитан, связано это было с прорывами линий теплосети, проходящих в этом месте.

Горячая вода, подававшаяся в микрорайон, прорываясь из неисправных труб, размывала вокруг них грунт, образовывая пустоты, над которыми сверху оставался лишь тонкий слой почвы, поросший бурьяном. Этот тонкий слой был, по сути, в некоторых местах – лишь хлипким мостиком, под которым бурлила кипящим паром преисподняя.

Резкие перепады температуры – мороз ночью, оттепели днем – постоянно увеличивали разрывы в трубах…

Место пользовалось дурной славой – там уже погибло несколько собак. Бедные животные, выведенные на прогулку – пустырь казался для этого очень удобным местом, – заигравшись, убегали от хозяев и проваливались в наполненные кипятком и паром пустоты.

Грунт вокруг разорванных труб, размытый изнутри горячей водой, не выдерживал даже веса таксы…

Пустырь обходили стороной.

Так, собственно, и советовали обеспокоенным жителям микрорайона соответствующие инстанции, в которые они обращались с жалобами:

«А вы туда не ходите… Зачем вас туда несет – на этот пустырь?!»

Полюбовавшись на странный пустырь, капитан и Светлова сели в машину и поехали по излюбленному маршруту Дубовикова… К патологоанатомам.

– Вот поглядите, Светлова! Это было найдено там, на пустыре, в месте прорыва тепломагистрали.

– Ужас.

– Ну, что вы хотите… Там же кипяток. Конечно, в этих останках трудно узнать человека. Тем более представить, каким он был при жизни… Однако по заключению патологоанатомов скелет принадлежит очень старому человеку, высокого роста…

– Старику?

– Да. Это можно утверждать стопроцентно.

Глава 21

Светлова снова, в который уже раз, изучала пленку из той треклятой камеры, установленной когда-то в квартире депутата – на свою беду! – Ладушкиным…

В том, как приходили и уходили посетители Хованского, прослеживалась некоторая последовательность. На пленке видно было, что Хованский открывал дверь очередному визитеру в то время, как предыдущий уже попрощался и ушел.

Стало быть, любивший порядок во всем депутат каждому назначил время.

Когда время аудиенции заканчивалось, появлялся следующий визитер.

Светлова задумалась…

И только в одном случае это было нарушено: Ропп пришел раньше семейства Глинищевых.

А ушел после них.

Светлова вспомнила слово, брошенное Аленой: «Зануда». Этому вторила Лика: «Старик просто помешан на своей книге: говорит, говорит, говорит о ней – не остановишь!»

Что ж… На основании этого, пожалуй, можно реконструировать ситуацию…

Очевидно, Глинищевым – самый сложный для Хованского разговор! – было назначено последним. После чего Хованский собирался наконец покончить с делами – и далее гонять чаи и охать над своим радикулитом.

Как известно, из этих его намерений ничего не вышло.

Ропп, занудный, многословный и болтливый, как все старики, и не думал укладываться в отведенное ему время.

Таким образом, старик и столкнулся в квартире Хованского с тем, для кого его присутствие оказалось очень неприятным сюрпризом.

Более того, Ропп не ушел и после появления новых визитеров. Намерившись договорить с Хованским, о чем они, на его взгляд, не договорили, старик решил дождаться, когда Хованский закончит разговор с очередными посетителями. С тем чтобы, когда они уйдут, побеседовать с депутатом еще…

Разумеется, если бы он знал, что из этого выйдет, он бы поторопился все-таки уйти.

Увы, он слишком затянул время своего визита к Хованскому…

И в итоге закончил свои дни в «Гримпенской трясине» – нашенской, не английской, местного значения трясине… В микрорайне номер двадцать шесть «спально-отдаленного района Ботово», названного так, очевидно, в честь того обстоятельства, что большую часть жизни его счастливым обитателям приходится носить боты.

Подведя этот печальный итог и вздыхая, Светлова сделала себе фруктовый чай… «Петя был бы доволен – одни витамины!» И взялась за кипу свежих газет. Через несколько минут она так и застыла с развернутым в руках «Коммерсантом».

Если бы Светлова знала, что тот разговор по телефону был последним!

Короткое сообщение-некролог: «В Мюнхене скончалась Софья Кирилловна Витенгоф…»

Выходит, госпожа Витенгоф не зря торопилась… А еще говорят, не верьте предчувствиям.

Позже Аня узнала, что она так и умерла – сидя в уютном кресле с листочками своих воспоминаний в руках.

И это объясняло, почему так торопился с визитом к ней Хованский. Витенгоф предупредила его: «Боюсь, я скоро умру. Если хотите получить мои записочки – приезжайте поскорей».

И Федор Хованский, радеющий за интересы дворянства, бросив все свои дела, полетел в Мюнхен… Никак не предполагая, что мемуары Витенгоф, попавшие в его руки, окажутся поопаснее взрывчатки.

И зря Софья Кирилловна сомневалась… Ее воспоминания явно не показались читателям скучными. Во всяком случае, кого-то они точно очень взволновали. Слишком взволновали!

А вот насчет того, стоило ли ворошить старое, сдувать пыль с давно ушедшего и вытаскивать на свет то, что давно забыто? Даже то, что кажется на первый взгляд совсем невинным, безобидным?

«Возможно, это и правда не такой уж простой вопрос… – думала Светлова. – Недаром один историк называл мемуары «блужданием по могилам».

А прикосновение к праху известно чем заканчивается.

Разного масштаба последствиями… Когда вскрыли гробницу Тамерлана, вообще началась Вторая мировая война.

А тут… Тут тоже целая войнушка. Причем с жертвами, с трупами – все как полагается……

Возможно, писание мемуаров действительно сродни прикосновению к праху… Совсем, совсем не безобидное занятие! И точно каким-то образом влияет на сиюминутную жизнь… что-то меняет в ней. Иногда кардинально.

* * *

Все!

Больше старуха ни о чем не сможет написать в своих мемуарах!

Газетный некролог в три строчки оповещает об этом вполне убедительно.

Значит, расчет, с которого все и началось, оказался верным: главное, как можно скорее убрать этого крикуна Хованского, пока он не поднял шум! А там видно будет: старушка-то древняя… Пока она будет ждать ответа от господина депутата: что он скажет, когда прочтет рукопись? Пока она еще узнает, что господин депутат «почил в бозе»… Время работает не на нее. За это время она может и умереть. Там видно будет!

И вот все… Так и случилось. Она наконец умерла. Хватит, бабушка, навспоминалась! Теперь все… Финита ля…

Впрочем, так же казалось и тогда, когда была устранена вдова Хованского… А потом оказалось, что успокаиваться рано.

Ничего, ничего, все идет не так уж плохо…

Если бы только не эти ужасные звуки…

Щелк – хруст, щелк – хруст…

Опять, видно, мерещится… чудится… Будто он стоит вон там… в углу… Колышется белесым странным омерзительным маревом… Из которого вдруг выступает костлявая старческая рука. И манит согнутым пальцем: «Иди, иди!»

Нет, нет – это только чудится…

Надо зажать уши пальцами! Этот треск… этот хруст старческих суставов просто стоит в ушах.

Но остановить это не должно. Ведь все продумано!

Лелечка хоть и совсем крошка, а уже записана в Благородный пансион. Там, в этом частном учебном заведении, открытом недавно – восстанавливают традиции! – будет все, что полагается, чтобы у девочки была идеальная осанка, хорошая речь, манеры… Все – музыка, языки, образование.

Они уже откладывают деньги, отказывая себе буквально во всем. Питаются самой дешевой едой, совсем не покупают новую одежу и обувь… А каждая сэкономленная копейка идет на Лелечкино будущее!

Но зато, когда Леля подрастет, они будут выезжать… Они поедут в Париж. Красивая образованная девочка с голубой – от Гедиминаса! – кровью… Это оценят.

Дворянское собрание уже подтвердило их геральдику. Они будут участвовать в вечерах русской культуры, и именно там Леля найдет свою судьбу. Возможно, это будет преуспевающий потомок заграничной ветви какого-нибудь хорошего именитого рода.

Ведь тамошние, заграничные потомки родовитых русских эмигрантов тоже хоть и поработали на заводах Рено простыми рабочими и поездили досыта парижскими таксистами, а думают о том, как бы не растворить окончательно свою голубую кровь в браках с плебсом…

И невеста с хорошей родословной, красивая, юная, воспитанная, образованная, с блестящим французским… Это, как говорится, «на дороге не валяется».

Так они выберутся из дерьма, в которое загнала их жизнь и которому ни конца ни края.

Это будет их путь наверх!

Все продумано. Главное, осознать всю важность задуманного. И постоянно работать для будущего.

Со всей энергией и целеустремленностью, горой стоять за будущее рода Глинищевых, за будущее дочери.

И вот представьте… Вы холите, взращиваете свое чадо для прекрасного будущего, а какая-то тварь явится и отберет это прекрасное будущее?!

А ведь так и могло случиться с ними. Эта сволочь Хованский прямым текстом заявил, что они – не Глинищевы! И есть, мол, тому бесспорные доказательства.

Какая-то выжившая из ума старуха что-то там навспоминала в своем Мюнхене… А этот бультерьер Федор Федорович вцепился в ее мемуары мертвой хваткой!

То, что следует устранить Хованского, было так просто, логично и естественно, что… что… Да было бы просто глупостью не сделать этого!

Этот жалкий депутатишка, видно, так был не уверен в своей собственной родословной, что постоянно искал жертву для разоблачения. Видно, хотел борьбой «за чистоту крови» в рядах Дворянского союза отвести от себя подозрения… И вот решил отыграться на них, на Глинищевых!

Ну, это ему с рук не сошло!

А вдруг эта выжившая из ума старуха, написавшая в Мюнхене свои мемуары, все-таки права? Да нет… Не может быть…

Конечно же, Леля – истинная Глинищева!

Лишь на мгновение появилось сомнение. И сразу – испуганный взгляд на заспанное личико девочки.

Да нет… Чушь! Их дочь – истинная Глинищева. Родительское нутро чует в ней истинную древнюю кровь…

Это ни с чем не сравнимое обаяние аристократической повадки! Это поистине магическое действие, которое оказывает на простолюдинов аристократическое происхождение! Разве их можно с чем-нибудь спутать?

Обычная на вид девочка, а иная…

Глинищева!

Славный представитель древнего рода – и с прекрасным будущим, о котором позаботятся ее родители…

И не надо сомневаться ни секунды в своей правоте, защищая это будущее своего ребенка.

Конечно, тогда в приемной Хованского, при первой встрече с Роппом, когда они нечаянно встретились с ним взглядом, стало страшно.

Понадобилось все самообладание, чтобы удержаться, чтобы не вскрикнуть.

Показалось… Старик! Рок Глинищевых…

Заострившиеся черты мертвенно-бледного лица… Невидящий взгляд глубоко запавших глаз – будто безразличная смертная бездна, безжалостная и неподкупная, вроде той, что открывается грешнику в его последний час…

Безжалостный и неподкупный судия! Именно такой призрак являлся тем, кто носил фамилию Глинищвых, в преддверии рокового часа.

Эх… Вроде бы рациональный, практичный, холодный современный человек… А испуг при виде старого Роппа был испытан такой, как будто в закуте крестьянской избы завозился домовой.

С тех пор все силы были сосредоточены на том, чтобы отогнать от себя этот страх и все-таки выполнить поставленную перед собой задачу.

Еще больший испуг был, когда выяснилось тем страшным вечером, что Ропп тоже приглашен в квартиру Хованского.

Подобно посланнику из другого мира, где взвешивают на чашах весов добро и зло, Старик пришел остановить неизбежное?

Но остановить неизбежное невозможно.

Ибо речь – о будущем! О прекрасном будущем дочери, которое перечеркивала стопка бумажек, добытых Хованским… Да, речь шла о продолжательнице рода Глинищевых!

И за это следовало заплатить любую цену.

Следовало немного задержаться… В пальто и перчатках, зажав в руке носовой платок, вернуться в кабинет Хованского и попросить разрешения позвонить…

И лишь едва прикоснуться носовым платком к телефонной трубке.

Этого было достаточно. Яды, которые разрабатывались в весьма закрытом учреждении, куда немногие имеют доступ, до сих пор известны даже не всем специалистам.

Ну, вот и все. И уйти – с легким сердцем.

Теперь дочери никто не помешает.

Но оставался еще Ропп…

Он присутствовал в квартире Хованского в тот вечер.

По случайности он оказался единственным свидетелем убийства депутата, и его судьба должна была быть решена.

Преодолевая собственный суеверный страх перед его обликом – до холода в кончиках пальцев, Ропп напоминал «ужасного старика Глинищевых»! – надо было думать, как от него избавиться.

Такой опасный свидетель не должен бы оставаться в живых.

Но и погибнуть, как Хованский, Ропп не должен был.

Похожие обстоятельства связали бы две смерти в цепь преступлений, а этого нельзя было допустить.

Надо было устроить все так, чтобы эту новую запланированную смерть никто не смог связать со смертью депутата Хованского.

И вообще… Ропп не должен был умереть.

Он должен был исчезнуть.

И для осуществления намеченного плана следовало пригласить его в гости.

Выбрать такой повод, чтобы он клюнул. Клюнул – безусловно.

Так и случилось. Он клюнул.

Он приехал в гости. Приехал издалека – из своего центра, со своей Якиманки, потому что такие, как он, поедут хоть на край света ради того, что считают делом своей жизни.

Они пили чай, и для него бережно доставались из шкатулки и фотографии, и орден Святого Владимира… И кружевной лоскут.

– Какая работа! Помните романс «Калитка»? «Кружева на головку надень…» Вот она, божественная музыка правильного, чистого русского языка! Именно «надень», а не это плебейское малограмотное «одень», как пропели бы сейчас… Поглядите на нашу «прапрапра», владелицу Спасова. Это фото знаете какого года? О-го-го какого! Настоящая старина! Здесь у прапрапрабабушки – как раз! – на головке кружева. Может быть, как раз те самые, про которые в романсе поется? Как вы думаете? А сколько достоинства в ее позе, сколько ясности во взоре! Не правда ли?

– Да-да… – Старик Ропп был в восхищении.

Наконец он получил, что хотел – редкие материалы для своей книги, – и собрался уходить.

– Я провожу вас до метро.

Они вышли из дома. Уже темнело, и холодный студеный туман, смешанный с бензиновыми выхлопами, окутывал зажегшиеся фонари.

Ропп закашлялся и поднял воротник потертого пальто.

– Зябко! – пожаловался он. – Ну и погода! В моем возрасте и так всегда мерзнешь – кровь совсем не греет… А тут еще такая промозглая погодка! И до метро от вас путь не близкий… Ну и поселились вы! Ну просто «на куличках»…

В ответ – сочувственная улыбка:

– Пойдемте, я провожу вас… Покажу дорогу покороче.

– Правда? – обрадовался он.

– Да… Здесь можно существенно срезать.

Туман, смешиваясь с паром теплосети, клубился над пустырем «мертвых собак», почти как над Гримпенской трясиной…

– Как? Разве вы не проводите меня до самого метро? – удивился старик, когда с ним неожиданно стали прощаться.

– Увы.

– Но я тут что-то, по правде сказать, совсем не ориентируюсь…

– Увы, дальше не могу – нужно вернуться домой… Ребенок остался один!

Далее следовало быстро удалиться – ведь такой шаркун вряд ли поспеет следом, даже если не решится продолжить путь в одиночку и захочет все-таки вернуться.

– Куда же вы? – растерянно спросил жалким голосом Ропп. Это он успел проговорить уже вслед, в торопливо удаляющуюся спину…

Следовало еще оглянуться и дать ему совет, оставляя его одного:

– Идите прямо! Здесь еще минут пять… И выйдете прямо к метро.

– Неужели? – Он недоверчиво озирался. – Как-то непохоже!

– Идите, идите… Здесь уже близко! А то простудитесь… Правда – близко!

И старик ушел в этот туман.

Еще раз растерянно оглянулся, и больше его уже не было видно.

Конечно, многое зависело от случая и от удачи. Все-таки их пустырь «мертвых собак» – это вам не сама Гримпенская трясина, а только «как Гримпенская трясина». Так что пятьдесят на пятьдесят, что старик мог вполне благополучно добраться до метро.

Но, видно, повезло…

Поздно вечером – звоночек на эту Якиманку…

И его соседка ответила: «Еще не пришел!»

Очень хотелось переспросить ее: «Еще не пришел или уже не пришел?» Но пришлось удержаться от этого черного юмора.

А Ропп так и не вернулся домой.

Его больше не было!

Исчез.

Но, увы, опять оказалось, что тяжкие труды еще не закончены…

Снова стали грозить тем же самым… Опять разговор об этих пленках!

Ну что ж…

Было сущим пустяком узнать адрес Ладушкина, по которому, разумеется, легко было найти и его хитроумную супругу, слишком заинтересовавшуюся этими треклятыми пленками.

Да, оказалось, она тоже там прописана и там же проживает… Генриетта Ладушкина!

Надо же… сколько раз уже навещала их дом, а даже, хитрая, не удосужилась назвать свою фамилию. Все Генриетта да Генриетта… Имя-то чудное какое все-таки…

А про то, где живет, молчок… Ни разу, хитрая, не упомянула.

Но все предосторожности этой Генриетты оказались бесполезными – ее разыскали… Расшифровали.

И навестили…

Конечно, следовало сделать все, чтобы напугать! Женщины в таком положении особенно впечатлительны.

Правда, само покушение, увы, не удалось…

И плохо, что где-то был потерян Лелин пластмассовый утенок – игрушка, которым имитировалось «ужасное» пощелкивание…

Что ж… Теперь надо думать о том, как завершить начатое. Например, в следующий раз, когда эта светловолосая Генриетта приедет в гости, – пригласить ее на прогулку. На пустырь «мертвых собак». Но для этого следует купить живую собаку… Да, надо купить щенка. И тогда они пойдут вместе с Генриеттой – ха-ха, не возражаете? – погулять!..

А уж чем окончится эта прогулка…

Щелк – хруст, щелк – хруст… Опять мерещится… чудится в тишине квартиры этот звук…

Надо зажать уши пальцами! А то этот треск, этот хруст старческих костей просто стоит в ушах.

Но останавливать это не должно. Ведь все продумано! И столько уже сделано…

Не сможет больше грозить господин депутат. Старик Ропп как свидетель не представляет более опасности. Нет в живых вдовы Хованского, обладательницы разоблачительных пленок. Наконец-то умерла в Мюнхене Витенгоф.

Сами пленки, правда, заполучить пока не удалось… Но если пригласить на прогулку в сторону «Гримпенской трясины» эту беспокойную Генриетту, то и пленку предъявлять будет некому.

Глава 22

Светлова взяла эти данные в паспортном столе. В общем, не за дорого… По обычному, существующему у паспортисток тарифу.

Увы! Внимательное изучение списка жильцов мало что прояснило.

Надо же такое! Иногда кажется, что московские дома вообще населены одними пенсионерами… А тут: не подъезд, а почти олимпийская сборная! Сплошь и рядом все жильцы – или молодые, или среднего возраста… Несколько раз попадались, впрочем, экземпляры постарше. Но это были старушки, а не старики.

Однако Светлова не собиралась на этом успокаиваться. Слишком многое, увы, не давало ей покоя… И она начала свой обход. Надо сказать, что продолжался он недолго. И закончился, едва начавшись.

…На этом этаже Анна позвонила сразу во все четыре квартиры. И терпеливо принялась ждать.

Три квартиры ответили Светловой молчанием.

Четвертая – тоже.

Она уже собиралась уходить, когда услышала этот звук…

Из-за двери, откуда-то из глубины квартиры, ясно приближались шаги. Шаркающие, волочащие по полу спадающие тапочки, стариковские шаги…

Ее явно изучали – томительно долго! – в «глазок».

– РЭУ. Открывайте! – строго приказала Светлова.

И – о, чудо! – дверь все-таки отворилась.

На пороге квартиры стоял старик. Совершенно древний. Из тех, что «песок сыплется»…

– Имя, отчество, фамилия? – не давая одуванчику опомниться, строго спросила Светлова.

– Камкаев Иван Петрович.

– Вы что же, тут не прописаны? – еще строже поинтересовалась Аня.

– Да нет. Я это… К внучке приехал из деревни, погостить, – прошамкал виновато Иван Петрович.

– Давно?

– Да уж с полгодика.

– Плохо, – строго заметила Светлова, – это очень плохо. Закон нарушаете. А вы хоть знаете, что за это штраф полагается огромный?

– Да что вы! – испугался Петрович. – А сколько?

– Много, – задумчиво и обтекаемо ответила Светлова. – Да не хочется ведь с вами так поступать… И так ведь, наверное, не густо в кармане?

– Ой, не густо! – согласился Петрович.

– Подрабатываете, наверное?

– Подрабатываю… по мере сил.

– Поручения какие-нибудь, верно, выполняете?

– Поручения? – Иван Петрович безо всякого удивления поглядел на Аню. – Есть такое дело.

– Да?

– Да. Иногда попросят меня кое-какие поручения исполнить. Бывает.

– А вы?

– Ну, так я и исполняю. Не отказываюсь. За подарочек или за денежку. Что ж худого? Я ведь не ворую.

– А что же вы делаете?

– Ну, передать что-нибудь попросят…

– Письмо, например?

– Точно… Письмо.

– А еще?

– Ну, разыграть кого-нибудь попросят. Вот тут позвонить одному человеку попросили – узнать, как идет расследование. Повозмущаться надо было… Этак, знаете, по-пенсионерски… Мол, опять громкое дело раскрыть не можете?! Ну что ж… мне нетрудно. Я ведь в юности вообще артистом мечтал стать… Способности, знаете…

– А фамилия этого «одного человека», которому звонили, случайно не Феоктистов?

– Точно! Феоктистов, – согласился, подумав, Петрович.

– Ну, а еще какие поручения были?

– А еще говорит: Петрович, выйди на лестницу где-нибудь в час дня, погляди из окна во двор. Не приехала ли машина бутылки принимать?.. Ну, я сделаю, конечно. Выгляну – и быстренько обратно. Сериал ведь в это время идет. Так я в рекламную паузу укладываюсь, чтобы ничего не пропустить. Потом позвоню, проинформирую: мол, не приехала еще машина…

– Укладываетесь, значит, в рекламную паузу?

– А то… Шмыг-шмыг, туда и обратно, даже дверь не закрываю. Гляну в окно – и домой обратно. К телевизору.

– Шмыг-шмыг, значит? Только что были – и уже нету?

«Лестничный призрак» смущенно поправил сбившиеся набок тапочки.

– А что – нельзя?

– Нет, почему же… пожалуйста. – Светлова вздохнула. – Не возбраняется… И кто же, разрешите полюбопытствовать, вам такие поручения дает?

– Э-э, нет… – понятливо блеснул глазками старик. – Никак не могу! Вот это мне строго-настрого говорить запретили.

И Петрович хрустнул от волнения пальцами.

– Остеохондроз! Отложение солей… – пояснил он, заметив, что Светлова чуть вздрогнула.

– Понятно.

«Петрович… Худой, костлявый, согнувшийся крюком, седые волосы растрепаны… Как высохшая от времени мумия. Не старик, а сущее привидение», – думала Светлова, глядя на пенсионера Камкаева. Именно такое и примерещилось ей тогда на лестнице. На этой самой лестнице и примерещилось… Ведь квартира Глинищевых этажом ниже. А в общем-то, если отрешиться от мистики: древние старики похожи на призраков уже при жизни… И похожи друг на друга. Как этот вот Петрович… И Борис Эдуардович Ропп.

Никогда еще прежде Светловой не приходилось общаться так много со старичками и старушками… Рина Васильевна, Ропп, Витенгоф, теперь вот – «шмыг-шмыг – Петрович»…

А был еще тот… Ну, тот, что появляется, согласно преданию, в углу спальни в канун рокового часа и колышется там в белесом мареве… Строго говоря, его, конечно, не было. Только казалось, что он есть.

– А какой сериал вы смотрите, Иван Петрович? – поинтересовалась напоследок Светлова.

– Да «Тропиканку»… чтоб ей! Ну не оторвешься… такой зажигательный.

В тот раз, когда примерещился старик, подумала Светлова, она уезжала от Глинищевых во втором часу дня…

Стало быть, «Тропиканка»…

Дома Светлова заглянула в программу. Эта самая зажигательная «Тропиканка» начиналась в час.

«Мне пора укладывать ребенка спать», – помнится, сказала ей тогда Алена и выпроводила за дверь.

* * *

«Во-первых, им надо с кем-то оставлять ребенка… – рассуждала сама с собой Светлова. – Кто-то остается с дочкой… А кто-то…»

Что, если это он?

По Аниной просьбе, Дубовиков, используя «свои возможности», навел справки в учреждении, где работал Глинищев.

Там, в этом учреждении, к счастью, все оказалось чин чином – вахта, проходная…

– Алексей Глинищев? Да уж у нас все отмечено! Это кругом бардак, а у нас порядок – как был, так и остался, – объяснили капитану на вахте. – Хоть к зубному тебе, хоть к гинекологу, а покидаешь рабочее место – сделай запись, отметься.

– И?..

– А вот, пожалуйста! Пятого, восемнадцатого, опять пятого… Отпрашивался по семейным обстоятельствам.

Пятого, восемнадцатого, опять пятого…

Светлова рассыпалась в комплиментах, благодаря капитана Дубовикова за «проделанную работу».

Оставалось сопоставить эти числа.

Что ж…

Выходило, что в один из этих дней «старик» и совершил нападение на Генриетту.

Теперь многое становилось ясным… Однако отчего-то эта ясность не прибавляла Светловой и Генриетте оптимизма.

Ибо чем ясней становилась картина преступления, тем очевиднее было, в каком тупике оказался подозреваемый Ладушкин. Даже если они, Аня и рыжая, точно узнают, кто, когда и как, – это будет, увы, знание, не имеющее практического применения… Для личного пользования, так сказать, а вовсе не для свершения правосудия. Ибо все было проделано преступником настолько чисто, что доказательств, которые заставили бы милицию переключиться с Ладушкина на настоящего преступника или уж тем более – заставили виновного прийти с повинной, найти им, увы, оказалось, не по силам.

* * *

– Что это? – Аня удивленно открыла книгу, которую протянула ей Генриетта. Новенькую, явно только что из типографии.

– Что?! – довольно усмехнулась рыжая. – Это, Аня, книга Софьи Кирилловны Витенгоф, царствие ей небесное… Мемуары. Воспоминания. «Записки старой эмигрантки». А ты посмотри, какой тираж… Ты видишь, сколько тысяч экземпляров?

– Вижу! – Светлова ошеломленно заглянула в книгу.

– То-то… знай наших! Скоро вся страна будет в курсе… Во всяком случае, ее лучшая часть. Ведь слово «аристократия», как я выяснила во время просмотра телеигры «О, счастливчик!», означает «власть лучших». Вот пусть эти «лучшие» и узнают, что к чему… У кого и какая родословная…

– Генриетта, но ка-ак?! Как это удалось издать?

– Представь, удалось…

– И так быстро?!

– А я позвонила ему и сказала, что снова возьму в заложники.

– Кому, Генриетта?

– А менеджеру среднего звена Мартемьянову.

– Сумасшедшая! А он?

– А он сказал, что, конечно, любит аттракционы, но у него совершенно нет времени.

– Бедный человек…

– Хотела бы я быть такой же бедной…

– И что же дальше?

– Ну, он, естественно, спросил, чего я хочу.

– И вправду – естественный вопрос… – согласилась Светлова. – Ну а ты?

– А я сказала, что нам очень нужно издать книгу одной старушки.

– А он?

– А он сказал: «Чтоб вас всех – вместе с вашими старушками!»

– И?

– А я сказала: «Хорошо, пусть, но потом! А сейчас мне надо выручать мужа. И для этого – смотри вышесказанное: нужно издать книгу одной старушки…»

Генриетта, вдруг задумавшись, замолчала.

– А что дальше-то? – Светлова умирала от любопытства.

– Знаешь, Анечка. По-моему, он очень неплохой человек… этот менеджер среднего звена… – наконец прервав паузу, заметила рыжекудрая супруга Гоши Ладушкина. – Ведь, если честно, он мог запросто послать меня куда подальше…

– Геня, а как же Ладушкин?! – осторожно заметила Аня, смущенная ее задумчивостью.

– Да-да… конечно. Ты права… – отмахнулась от каких-то затуманивших мечтательной дымкой ее взор мыслей Генриетта.

– Ну, а дальше-то что? – не давала ей передышки Светлова.

– А дальше он сказал, что в Индонезии сейчас волна – как раз для правосторонних серферов… И находиться у меня в заложниках ему совершенно некогда. Стало быть, придется ему, как ни крути, «эту старушку издать».

– А при чем тут серферы?

– При том! Серферы, это те, Аня, кто серфингом занимается. Им, видишь ли, непременно нужна океанская волна. И они, эти серферы, бывают правосторонние и левосторонние. И волна им нужна разная…

– Как левши и правши, что ли?

– Не совсем. Но мысль немного ухватываешь…

– А при чем тут…

– Так вот, в Индонезии, куда он собрался в отпуск, сейчас волна как раз для правосторонних серферов.

– Ну…

– А он как раз правосторонний! И у него отпуск, понимаешь?!

– И что?

– А в следующий раз для правосторонних волна будет уже только в марте… И вообще получается, что ему прямая дорога в «лист лузеров».

– Я ничего не понимаю. Просто голова кругом идет. А это-то что такое? «Лист лузеров»?

– Ну, «лузеры» – это серферы, которым хронически не везет: куда бы и когда бы они не приехали, сразу нет ветра и волны. Даже если по прогнозу погоды железно обещано, что все это будет! Неудачники они, короче, понимаешь?

– Немного…

– Ну, а «лист лузеров» – это их список, список этих неудачников… Их компания в Интернете! И вот Мартемьянов боится, что туда попадет, в список этих неудачников!

– Геня, я не понимаю, какое это все имеет отношение…

– Как же не понимаешь?! – с жаром набросилась на нее Генриетта. – Все серферы – фанатики! И Мартемьянов – тоже. Если я возьму его в заложники, он будет тут сидеть у меня в подвале, а в Индонезии в этот время – волна?! Потом я его отпущу, а волны уже нет?! Человеку и так не везет: куда ни приедет со своей «доской» – всюду штиль!

– Не надо так горячиться, Геня, – осторожно попробовала успокоить ее Светлова, – все-таки не забывай, это именно ты собиралась брать его в заложники и сажать в подвал, а не я… Но в общем… Я, кажется, начинаю понимать…

– Ну, наконец-то!

– И что же? Как же вы вышли из этого сложного положения? – поинтересовалась Светлова, глубоко вздохнув. Мир был полон причуд, о которых она и не подозревала…

– Ну, он велел своему помощнику срочно заняться подготовкой рукописи к изданию, заключить договор с типографией и все такое…

– И?

– А сам в Индонезию уехал, – вздохнула Генриетта.

– Понятно! – Аня уверенно перелистала книгу – на страницах мемуаров Софьи Кирилловна она ориентировалась уже неплохо – и толстым красным фломастером, ярко заалевшим на странице, обвела то место, где Витенгоф вспоминала о смерти морского офицера и потомственного дворянина Алексея Глинищева…