Текст книги "Фамильное привидение"

Автор книги: Ирина Арбенина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Крайне озабоченный внезапными приготовлениями к отъезду мадам Хованской, Гоша решил созвониться с Федором Федоровичем.

Интересно, что сама Инара Оскаровна, по-видимому, даже не считала необходимым предупреждать супруга о своем путешествии и вообще ставить в известность о своих планах.

Ладушкин решил взять эту миссию на себя.

Кроме того, ему надо было поставить депутата в известность о своих собственных планах в связи с наметившейся перспективой.

– Москва ничего не дает, – сухо констатировал Егор в телефонном разговоре с Федором Федоровичем. – Я надеюсь, что-то прояснит заграница. Я должен лететь следом за вашей женой.

Депутат Хованский был краток:

– Ну что ж… Я согласен на эти расходы. Это ваш последний шанс, молодой человек.

Любопытно, что планы жены, о которых поставил его в известность Гоша, Федора Федоровича особенно не удивили.

* * *

«Не доверяй легкой удаче, детектив…»

Ладушкину стало так фартить, что он совершенно позабыл об этой своей профессиональной заповеди.

Судьба словно вознаграждала Гошу за недавние прежние разочарования…

По прибытии в город Кельн Инара Оскаровна времени своего даром терять не стала и, стало быть, и Гошиного времени, к счастью, понапрасну не тратила.

Ладушкин, поселившийся с ней в одном отеле – номера почти рядом, – был вполне вознагражден за прежние разочарования скоростью развивающихся событий.

Оставив чемоданы, Инара почти сразу – успела, наверно, лишь принять душ и переодеться – покинула номер.

Чуть пройдясь, словно для проформы, по магазинам и ничего не купив, она уселась за столиком кафе напротив собора.

Понятно было одно: красота Кельнского собора ее не интересовала совершенно.

Хованская, явно скучая и равнодушно оглядывая фланирующую мимо толпу, выпила чаю со льдом. Точнее, чуть отпила…

Расплатилась и встала из-за стола.

Ненадолго Ладушкин, который все это время неотступно шел следом, встревожился, поскольку после кафе Инара вдруг неожиданно нырнула в здание вокзала. Это было опасно. В проходном насквозь многолюдном здании Кельнского вокзала от слежки было уйти легче легкого…

Но ничего такого не случилось. Инара прошла его насквозь и вдруг, словно передумав и переменив планы, вышла на улицу. Постояла на тротуаре, чуть задумавшись, и взяла такси.

Ладушкин, понятно, сделал то же самое.

В машине Гоша снова немного занервничал. Его таксист, пожилой турок, страдающий насморком, все время отвлекался, доставая бумажные носовые платки, и Ладушкин боялся, что такси с Хованской, следующее впереди, оторвется.

Однако ничего такого опять не случилось – они не потеряли Инару из виду.

Путешествие длилось минут пятнадцать, не больше.

И труды Гоши, его тревоги были вознаграждены.

Более чем…

Гоша просто не верил своим глазам!

Ибо такси Хованской вдруг остановилось возле знаменитого на всю Европу здания… Ведь достопримечательностью славного города Кельна, как известно, был не только его знаменитый собор.

Не менее знаменитый кельнский бордель, возле которого притормозило такси Инары Оскаровны, по праву считался самым большим и современным по качеству услуг заведением подобного рода! Если не во всем мире, то уж в Европе точно… Да, самым большим. Девять тысяч квадратных метров. Не просто бордель. А супербордель.

Мадам, как Ладушкин уже понял, очевидно, любила размах во всем.

И все же Гоша просто не верил своим глазам…

Может быть, это все-таки лишь осмотр достопримечательностей? Полюбуется и уедет?

Но Хованская расплатилась, отпустила такси и…

И вошла в здание борделя.

Легко и непринужденно, кстати сказать… Как к себе домой или, простите, как к себе на работу.

«Вот это да!» Все-таки ко всему привыкший Ладушкин был в некотором роде потрясен.

И вошел следом.

А что делать? Гоша просто вынужден был не отставать.

* * *

– Всех ведь не упомнишь… – чуть зевнув, заметила доставшаяся Ладушкину русская – именно это он заказал! – девушка Даша.

Мучительно морща не привыкший к умственному напряжению лобик, Дашенька всерьез задумалась над вопросом Ладушкина.

Девушек, конечно, в суперкомплексе было много… Всех и правда не упомнишь. Все-таки девять тысяч квадратных метров – не шутка… Крупнейшее на континенте заведение подобного рода!

Но русские русских все же примечали.

И Дашенька вспомнила!

Тем более что Инару Оскаровну трудно было забыть или не заметить. Мало того что она относилась к числу женщин, безусловно, останавливающих на себе внимание, Инара Оскаровна, конечно же, отличалась от безыскусных шлюшек «комплекса», как райская птица от обитательниц курятника.

Разумеется, здесь, «на работе», мадам называла себя не Инарой Оскаровной Хованской.

Но Хованская – она и в борделе Хованская.

Породу никуда не спрячешь, не скроешь.

Голубая кровь – это вам не хухры-мухры! Все-таки когда через Наримонта и Патрикия напрямую к великому князю Гедимину родословная восходит – это вам не кот начхал.

И похожая на падшего ангелочка Даша мадам Хованскую припомнила.

– Да-да… – закивала Дашенька. – Она тут у нас, кажется, время от времени работает. Прямо княгиня, а не женщина.

– Ты точно знаешь? – недоверчиво переспросил Ладушкин.

«Хотя чему удивляться… – подумал он. – В отделении для «вип»-обслуживания, среди позолоченных ампирных стульчиков здесь, как говорят, были такие дамы – любой княгине фору дадут!»

Это была очередная удача Ладушкина: трудолюбивая девушка Даша из суперборделя не отказалась поделиться информацией, интересовавшей ее соотечественника.

Как выяснилось из разговора с Дашенькой, хоть Инара и обедала иногда вместе с другими девушками в столовой для сотрудников комплекса, обмануть своей демократичностью кого-либо мадам Хованской было трудно.

– Да у нее на лбу написано, что деньги ей не нужны, – вздохнула завистливо Дашенька. – В общем, для нее это не работа.

– А что же?

– Ну, как вам сказать…

– Хобби это у нее, что ли, такое? – уточнил Ладушкин.

– Ну, не знаю… – задумался падший ангелочек. – Может, и хобби. В общем, для души.

«Значит, вот оно как! – подвел итоги Ладушкин, покидая бордель. – Дневная красавица! Вот какое хобби оказывается у нашей скучающей красавицы. Вот оно как… Для души, стало быть!»

* * *

Стулья в этой уютной кельнской кондитерской были обиты полосатым штофом. На стене, прямо над столом, за которым устроился Ладушкин, висел диплом в рамочке. «Кажется, что-то про образцовое обслуживание…» – с трудом перевел с немецкого Гоша. Это был диплом, из которого явствовало, что с тысяча восемьсот шестьдесят пятого года точно так же были расставлены в этой кондитерской эти стулья, обитые штофом; так же вился парок над кофейниками, позвякивали мелодично серебряные подносики… И то же было за соседним столом шуршанье разворачиваемой господином хорошим утренней газеты; и приглушенное воркование дам; и запах кофе, и эти тающие во рту булочки.

Все так оно и было тут последние, простите-извините, сто пятьдесят лет… Ну, может, с некоторым небольшим перерывом на пару недель весной сорок пятого.

Может, даже та же птичка в клетке, или уж точно ее бабушка, так же успокоительно чирикала, как и сейчас, наблюдая, как Гоша наклоняет серебряный кофейничек…

Вот в чем секрет приятной жизни – не надо делать долгих перерывов в нормальном человеческом существовании, чтобы не успеть от него напрочь отвыкнуть.

Гоша ел. Пил. Млел… Короче, заслуженно отдыхал.

Дело в том, что Инара Хованская уже улетела домой, в Москву.

А Ладушкин остался еще на денек.

Он отпустил «объект» со спокойной совестью. Ему все было ясно. И он имел право на заслуженный отдых.

Мадам Хованская «отдохнула» – пусть теперь летит себе…

А он еще погуляет по Кельну.

А уж завтра вернется в Москву. Там его теперь ждет только приятное – расплата за сделанную работу. Гонорар.

И, откушавши в уютной кондитерской кофею, Ладушкин позвонил в Москву депутату Федору Хованскому, чтобы сразу договориться о встрече.

– Есть очень интересная информация, – предупредил он.

Он не сомневался, что теперь депутат будет ждать его с нетерпением.

Ладушкин еще не встречал заказчика, который откладывал бы встречу с ним, услышав такую фразу.

– Завтра, как прилетишь, сразу позвони… Прямо из аэропорта, – после короткой паузы, явно сдерживая волнение, заметил Хованский. – Договоримся.

* * *

«Жизнь – как сообщающиеся сосуды: одному полегчало – пошла светлая полоса; зато у другого – тут же дерьма прибавилось!» С таким вот умозаключением в Москве, в своей новехонькой квартире на улице Молодцова, депутат Федор Федорович Хованский отложил телефонную трубку и, охая, взялся за поясницу.

Это было невыносимо… С утра депутата Хованского прихватил жуткий, просто жуткий радикулит. А теперь вот еще этот сыщик таким радостным голосом позвонил! Ясно, что готовится вылить на него ушат помоев – что-то раскопал гадкое, судя по всему… Связанное с Инаркой… Как сердце чуяло у Федора Федоровича!.. Вот дура-то, дура… И ведь плюет в колодец, из которого ей пить. Режет без ножа… Да он же для нее, для Инарки, – курица, которая золотые яйца несет! Что – золотые… Бриллиантовые! А она, паршивка, что себе позволяет?! Права была бабушка Елизавета Григорьевна – не зря приснилась…

А работы между тем невпроворот, и ничто не терпит отлагательства.

Хованский заглянул в ежедневник, сверяя память с записями. Вычеркнул все, что еще можно было помариновать, оставил самое безотлагательное.

Из-за своего ужасного мучительного радикулита самые безотлагательные, назначенные на этот день встречи Федор Федорович решил провести дома.

Во-первых, нефтяная компания «Наоко». Это откладывать никак нельзя…

Во-вторых, кое-что связанное с новыми финансовыми поступлениями… В-третьих, еще старик… Старика надо перенести на другой день… Но не получится! И вообще, хорошо бы от него поскорее отвязаться. Ладно… Что еще? Пожалуй, еще вот это… Дело тоже крайне неприятное; не столь, правда, существенное, как «Наоко», но тем более стоит решить его безотлагательно и кардинально. Причем действовать он, Федор Федорович, будет хирургически, очень решительно. Нечего тянуть и миндальничать!

Ну, пожалуй, еще один-два пунктика из списка намеченных встреч можно и не вычеркивать – авось выдюжит… И хватит, достаточно…

А потом, после приема посетителей, он позволит себе хорошенько отдохнуть, отоспаться… Потому что завтра, как вернется этот сыщик Ладушкин со скандальной информацией, которую, судя по всему, ему удалось-таки накопать, Федору Федоровичу понадобится много нервов. Ведь его жена – еще та штучка… Уж кому это и знать, как не ему! Сладить с ней будет непросто.

Но он всех выведет на чистую воду…

Всех!

* * *

Мобильный Хованского не отвечал. В Думе его тоже не было.

Это несколько притормозило Ладушкина, настроенного на итоговый разговор с заказчиком.

И, умеряя пыл, вызванный близким получением гонорара, Ладушкин все-таки поехал из аэропорта домой, а не к Федору Федоровичу, как рассчитывал.

Его рыжекудрой жены Генриетты и столь же рыжекудрой дочки Брони, по которым, надо сказать, он уже изрядно соскучился, дома не было.

Гоша включил телевизор погромче и пошел в ванную. Там, на пороге ванной комнаты, его и настигли двухчасовые новости на НТВ. Коротко сообщалось об очередном заказном убийстве. «Вчера вечером депутат Хованский был обнаружен мертвым у себя в квартире. Версия правоохранительных органов: отравление. По словам супруги депутата…»

Ошарашенно прослушав сие сообщение, Гоша почти автоматически – ибо находился практически в состоянии ступора – выключил телевизор. Никогда еще прежде Ладушкин не бывал так удивлен. Никогда.

Похороны состоялись через три дня.

«Курица», которая уже ни для кого не сможет нести золотые яйца, лежала в тысячедолларовом гробу.

Очевидно, имиджмейкеры депутата не оставили своими заботами и покойника. Окладистая черная борода прилежно расчесана. Подбородок, как и при жизни, заносчиво вздернут. Казалось, Федор Федорович Хованский вот-вот приподнимется на своем смертном ложе и въедливо, как при жизни, поинтересуется у Ладушкина: «Ну тек-с, господин детектив, и каковы наши успехи?»

«Каковы наши успехи? – уныло думал Ладушкин. – Да коту под хвост! Многонедельная сложная неприятная работа – мало сказать неприятная, до омерзения противная! – и все коту под хвост». Теперь у Ладушкина будет «ноль калорий»! Зубы на полку… Нужно платить за дорогущий частный лицей, в который записали дочку… А где взять?! И вообще… Как жить без денег, еще никто не придумал. А гонорар, на который Ладушкин так рассчитывал, увы, с кого его теперь получишь?!

Увы, увы… Ладушкин еще не знал, что скоро, буквально через полчаса, эти «ужасные неприятности» покажутся ему мизерными и просто не заслуживающими внимания.

В веренице «прощающихся» Гоша прошел мимо гроба.

Здесь – это он отметил для себя просто по автоматической привычке все отмечать – среди «прощающихся» явно обозначались две группы. Коллеги-депутаты и «голубая кровь», соратники Хованского по Дворянскому союзу, потомки славных родов.

Отличить их можно было довольно легко. Одежда, облик… У потомков, что называется, все «бедненько, но чистенько». Не то что у слуг народа. У этих-то на ручках часики – равные по цене бюджетам малых городов России.

Да и держались «дворяне» подчеркнуто особняком.

Сильно ли скорбела вдова, понять было трудно. Шляпка у Инары Оскаровны была умопомрачительной красоты, но с вуалью, просто замечательно затеняющей лицо…

Наконец Ладушкин с облегчением вышел из «зала для прощаний».

Неподалеку стояла милицейская машина, на которую Гоша обратил внимание исключительно только по своей привычке на все обращать внимание. Просто отметил для себя: «стоит милицейская машина».

Поэтому, когда люди в милицейской форме подошли к нему и, осведомившись: «Ладушкин?» – пригласили его: «Пройдемте», он поначалу ничего не понял.

Все же, уходя с милиционерами, Ладушкин успел оглянуться и заметить, как выходящая из «зала для прощаний» публика провожала его недоуменными взорами.

И вдруг Гоша поймал в толпе «прощающихся» чей-то пронзительный взгляд.

Их тех, что невозможно не почувствовать – и самым толстокожим кожу прожигает.

Кто так смотрел ему вслед?

Этого понять Гоша не успел.

Просто почувствовал взгляд – и, несмотря на все свое хладнокровие, вздрогнул от него, как от самых дурных предчувствий.

* * *

Все оказалось очень просто. И очень скверно.

Вдова Хованского, оказывается, подала заявление в милицию. И по месту жительства депутата Хованского в районном отделении милиции было уже возбуждено уголовное дело.

Это Гоше объяснили в машине, по дороге в отделение. И даже успели ознакомить с заявлением вдовы.

ВОТ ОНО, ЭТО ЗАЯВЛЕНИЕ:

«Выдающий себя за частного детектива гражданин Ладушкин Е.А. незаконным образом устанавливал в нашей квартире специальную записывающую аппаратуру. В частности, видеокамеры. Соответствующие пленки, сделанные этими видеокамерами, насколько мне известно, были изъяты милицией после смерти моего мужа, Ф. Ф. Хованского, из его сейфа. На одной из этих пленок – изображение гражданина Ладушкина при посещении им нашей квартиры. Что является бесспорным доказательством следующего моего утверждения:

Гражданин Ладушкин имел свободный доступ в нашу квартиру и, соответственно, имел возможность нанести на трубку телефонного аппарата, которым пользовался мой муж, неизвестное отравляющее вещество сильного мгновенного действия, что согласно экспертизе повлекло за собой смерть моего мужа.

Мотив, которым руководствовался при этом гражданин Ладушкин, на мой взгляд, – корысть. Из квартиры пропала большая сумма денег. Так как мой муж, безусловно, догадался бы, кто похитил эти деньги, гражданин Ладушкин поспешил его убить. Обворовав нас, он нанес на трубку телефонного аппарата яд.

Прошу обратить внимание на особую общественную значимость данного уголовного дела и отнестись к нему с особым вниманием.

С уважением

ИНАРА ХОВАНСКАЯ».

Ладушкин чуть не взвыл от ярости… От злости и досады на самого себя. Он представил свою глупую самодовольную физиономию в кадре… Две недели назад, установив в квартире Хованских камеру, он позировал, гримасничал перед ней, чтобы проверить качество записи.

Все пленки потом Гоша отдавал покойному депутату Хованскому. В том числе и эту. И теперь эти пленки извлечены на свет из глубины сейфа «покойного депутата»!

– Экспертиза действительно установила, что смерть Хованского наступила в результате контакта с отравляющим веществом, нанесенным на телефонную трубку, – объяснили Ладушкину в машине. – По свидетельству вдовы покойного Хованской Инары Оскаровны, вы имели доступ в их квартиру, нарушали неприкосновенность жилища.

– Но я частный детектив! – возмутился Ладушкин. – Я устанавливал в квартире покойного депутата Хованского специальную записывающую аппаратуру, в частности видеокамеры, как она утверждает, с его разрешения!

– Он может это подтвердить? – усмехнулся Гошин собеседник.

Гоша растерянно промолчал.

Ибо это была ловушка! Ловушка, созданию которой немало поспособствовал сам Ладушкин.

Во-первых, работа на Хованского – это была «левая» работа, «левый» заказ. Дело в том, что Гоша решил срубить наконец приличные деньги и очень не хотел делиться с агентством, под лицензией которого всегда работал. И, по сути, он взял этот «левый» заказ от Хованского, никого не поставив в своем агентстве в известность.

Не преодолел искушения… Бес попутал.

Все как-то сошлось разом… Дочке Броне надо было идти в школу, и они с Генриеттой выбрали частную, дорогую… А это страсть, ужас какие деньги, и к тому же вечный дамоклов меч… Каково это, когда ребенок привыкает к определенному образу жизни и обстановке, и его надо забирать из частного школьного «рая» и отдавать в муниципальный «ад»? И все потому, что папе нечем больше платить за обучение?

А ведь предупреждали их с Генриеттой умные люди: учтите, школа это надолго – лет на десять, и то если на второй год, конечно, не будет оставаться… Сейчас деньги есть, а потом неизвестно как сложится. И уж лучше ребенку совсем не знать, что такое хорошее, чем попробовать и лишиться.

В общем, Ладушкину позарез нужны были большие деньги, и он очень не хотел делиться с агентством.

Это удачно согласовывалось и с желанием самого заказчика, депутата Хованского, который как раз не хотел, во избежание огласки, иметь дело с агентством, а желал оговаривать свои делишки тет-а-тет, один на один, с Гошей.

Искушение была велико.

И вот теперь агентство, конечно, не станет прикрывать Ладушкина, выступать в его защиту и давать необходимые для его оправдания показания.

Получается, что Егор выступал в роли некоего странного частного лица… Поди докажи теперь, какие цели это лицо преследовало…

Получается, он действовал незаконно.

Более того, все его договоренности с Хованским были устными и строго конфиденциальными.

И то, что доступ в квартиру и установка камер были разрешены ему самим Хованским, подтвердить никто теперь не сможет.

Тот, кто мог бы подтвердить это, теперь в гробу, а с того света свидетельских показаний не получишь.

Ловушка захлопнулась.

Гоша молчал и обреченно смотрел из окошка милицейской машины на проплывающие мимо московские улицы…

Попасть в ловушку досадно, но попасть в собственную ловушку, расставленную тобой для другого… Засветиться на собственной камере! Да если об этом узнает кто-то из коллег или клиентов агентства, его сочтут профнепригодным! И поделом! Вот уж поистине остается только скрежетать зубами.

Ах Инара, ах ловкая бестия… Отомстила Гоше. Да как!

Избавилась от мужа, который собрался ее изобличить; унаследует теперь все его имущество, да еще и Ладушкина наказала!

Соответствующие пленки, сделанные установленными им же самим в квартире камерами, действительно уже изъяты из сейфа покойного депутата Хованского…

И ничего тут уже не изменишь.

В чем Ладушкин не сомневался ни секунды, так это в том, что Хованского отправила на тот свет сама проштрафившаяся супруга.

Именно Инара Оскаровна, конечно же, и отравила мужа этим самым неизвестным веществом… Ха-ха! Держите меня шестеро… неизвестно оно ей! Как же!

Теперь понятны ее спокойствие, ее самодовольство, ее – без всякого преувеличения – наглость…

Ладушкин вспомнил ее за столиком кафе рядом с Кельнским собором… На белом фарфоровом кофейнике – солнечные блики; солнечные блики – на ослепительно белой скатерти, на черной лаковой сумочке, на темном лаке ее маникюра… И тот ее странный блуждающий по сторонам взгляд исподлобья… Она не видела Ладушкина, но, конечно, тогда уже была уверена, что за ней следят… И этот взгляд был адресован ему, Ладушкину. Расшифровать его можно было без особых затруднений. «И не надейся, что я испугаюсь твоих улик и доказательств, наивный дурачок… Ты еще и не представляешь, глупый сыщик, какие сюрпризы тебя ожидают. Еще не вечер. И увидим, на чьей улице будет праздник!»

А Ладушкин, упоенный сделанным в Кельне открытием и близким окончанием слежки, не придал значения этому вызову… означающему, по сути, начало поединка не на жизнь, а на смерть.

Он не догадался, самонадеянный дурак, что она его расшифровала.

Он был так доволен, что поставил точку в слежке за «неверной супругой», и так уверен в бесспорности добытых улик, что не придал значения этому угрожающему взгляду.

И вот он… сюрприз!

Значит, и когда его уводили с похорон Хованского милиционеры… Тот торжествующий взгляд вослед… Тоже был взглядом Хованской?

Торжествовала победу?

Что ж, у нее были для этого все основания.

* * *

«Доставленный» Ладушкин, понурившись, сидел в коридоре отделения милиции… Вокруг царила обычная суета: кого-то привели, кого-то увели, что-то стали выяснять. Его сопровождающие о чем-то оживленно спорили с дежурным.

Ладушкин сидел на обшарпанном стуле, опустив голову, глядя оцепенело на шнурки своих очень хороших итальянских ботинок.

Через минуту у него отберут эти шнурки, думал он… А также ремень. Отведут в камеру… И он уже, по всей видимости, никогда оттуда не выйдет. Потому что никогда ничего не сумеет доказать.

С этими мыслями Ладушкин вдруг медленно и спокойно встал со стула. И не торопясь, сохраняя полное спокойствие, направился к выходу.

И вышел из отделения милиции на улицу.

Все произошло просто, как все гениальное. Он не делал резких движения, не вырывался. Он не бежал. Он просто встал и вышел.

Он сделал это неожиданно даже для самого себя, почти спонтанно, особенно не обдумывая… Но психологически это было рассчитано предельно верно.

Он не привлекал к себе внимания.

И никто не обратил на него внимания.

Каких-то несколько мгновений.

Он встал и вышел.

Потому что это были те последние пять минут в его жизни, в которые он мог еще что-то изменить.

Несколько минут, подаренных ему судьбой, зазор во времени.

Когда-то Аня Светлова рассказывала Ладушкину о тибетских магах, которые умеют превращаться в невидимок. Суть этого умения вовсе не волшебная и не в том, чтобы стать в действительности невидимым. Просто маги обладают умением, приближаясь, не возбуждать в живых существах никаких эмоций. Достигается это умение с помощью долгих занятий. Ведь человек беспрестанно видит множество предметов, но замечает очень немногие. Остальные не производят на него никакого впечатления. Все зависит от того, запоминается ли ему зрительный контакт или нет. Если нет – то получается, что предмет оказался для человека как бы невидимым. Что не противоречит обычному житейскому наблюдению: если вы не привлекаете к себе внимания, то вас почти и не замечают.

Возможно, что-то в этом духе и произошло с Ладушкиным.

Он ушел незамеченным. И растворился в толпе на людной шумной улице.

Все. Теперь он был изгой. Егор Ладушкин – человек вне закона.

Звучало это ужасно. Но что-то подсказывало Гоше, что он был прав, поступив таким образом. Человек, скрывающийся от правоохранительных органов… Что ж… Лучше так. Ведь в тюремной камере он был бы обречен. Там ему точно не доказать своей невиновности.

А на свободе у него оставался шанс. Слабый, но все-таки шанс.

Однако до чего же слабый это был шанс!

Все было против Ладушкина. Паспорта в Москве теперь проверяли на каждом шагу, даже у похожих на домохозяек пожилых женщин… Что уж тогда говорить о молодом накачанном мужчине?! С особым взглядом хорошо натасканного добермана.

Что было делать Ладушкину? Снять однокомнатную берлогу где-нибудь в Митине или Бутове?

И что дальше?! Ладушкин представил, как он будет сидеть взаперти в снятой им однокомнатной квартире в спальном районе, что вполне приближалось, по его представлениям, к заключению в одиночной камере.

Но и это небезопасно: случится в столице еще один какой-нибудь теракт – и участковые снова пойдут по квартирам, переписывая жильцов, выявляя незарегистрированных граждан. И вообще… Населению теперь внушалось, что сообщать куда следует о незнакомом человеке, выходящем из подъезда, есть долг гражданина.

Вынужденная бездеятельность, жизнь отдельно от семьи – сколько так можно продержаться? Год? Два? Ладушкин точно знал, что он не выдержит и месяца такой жизни.

Если бы не дочь и жена – Гоша ясно представил утопающую в слезах Генриетту! – он бы решил свою проблему разом. Просто взял бы эту Инару Оскаровну за ее блестящие одежонки и вытряс из нее истину.

А потом будь что будет!

Но ради семьи ему следовало поискать иной выход из ситуации…

Шереметьево было ему, увы, заказано. Мало шансов, что его не задержат на паспортном контроле, – ведь его, по всей видимости, уже ищут. Но даже если он успеет улететь, данные о том, что он за рубежом, найдут в компьютере – и его будут продолжать искать – теперь уже там, за границей.

Надо было срочно что-то придумывать…

Гоша откопал нужный телефон.

Ему нужна была срочная консультация с молодым человеком, по прозвищу Юрист, про которого было известно, что по крайней мере половину своего времени он проводит в Европе. При этом нимало не смущается, если ему отказывают в визе. Граница, конечно, была на замке, но не для таких людей, как Юрист.

Юрист в консультации не отказал. И за двадцать пять минут Гоша получил исчерпывающую информацию. Правда, к юриспруденции она никакого отношения не имела.

Теперь Ладушкину предстояло приобрести ваучер в Польшу и билет на поезд до Берлина. И вперед…

А впереди был Одер.

* * *

На последней перед границей станции Ладушкин упаковал вещи, переоделся в спортивную экипировку «Адидас» – конкретно в трусы и майку! – и, простившись со своими милыми попутчицами – «С богом!» – вышел из теплого уютного купе поезда Москва – Берлин. Перед уходом он, разумеется, дал девушкам-попутчицам последние наказы и наставления. Что называется, тщательно проинструктировал.

Итак, джоггинг… Бег трусцой!

Человек в адидасовских трусах, занимающийся бегом, – что может менее всего привлечь к себе внимание? Разве только летящая по небу птичка.

Ладушкин проводил взглядом ушедший поезд и, как и полагается заботящемуся о здоровье и внешности цивилизованному человеку, затрусил… в направлении Одера.

Над рекой стелился туман. И из-за этого она поначалу показалась Ладушкину угрожающе широкой… Ну, просто не река, а море.

К счастью, туман быстро таял. И когда он растворился окончательно, обнаружилось, что Одер не так велик, как могло показаться поначалу.

Юрист точно объяснил ему, где находится брод.

Когда-то Гошин дед переходил через Одер. Теперь его перешел Ладушкин.

Попутчицы не подвели Гошу. Он встретился с ними в назначенном месте, забрал вещи, переоделся.

Теперь его путь лежал в Париж.

Город, который, на взгляд Ладушкина, обладал необъяснимым свойством быть «своим» – родным, понятным и легким не только для парижанина, но и для чужестранца.