Текст книги "Сабинянские воины"
Автор книги: Ирина Андрианова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
– Давай помогу. Терка есть, или что-то в этом роде? …Ты прав, это лучше делать железным предметом. Ух ты, как пригорело! …Знаешь, я здесь словно заново родилась! Вроде бы я все это представляла себе заранее, но стать частью этого – совсем другое дело. Полей-ка сюда воды… Вот так. Я всю жизнь кичилась своей – как бы сказать – отличностью от других. Ну, в том смысле, что все они – офисный планктон, жалкие потребители и посетители торговых центров, а я, понимаешь ли, образец духовности. Наверное, все так считают, каждый. Но теперь я вижу, что я была просто безликим винтиком в этой многомиллиардной армии… А этот котел будем мыть?
– Да, убежденность в своей исключительности – тоже одна из черт представителей нашей культуры, – сказал я, задыхаясь от усилий по отскребанию пригара. – А также – снисходительный интерес к представителям других культур, как к смышленым детям…
– Но теперь, знаешь, у меня все по-другому. – Йоки тщетно пыталась оттереть грязные руки. – Я ощущаю искреннее желание раствориться в этом мире. Забыть себя! Я чувствую, что я на это способна. Со мной уже это происходит!
Я сидел на корточках и наблюдал, как Йоки ловко ополаскивает мисочки в свете масляной лампы.
– Думаю, у тебя получится, – вздохнул я. – Лишний раз убеждаюсь, что жрецы не ошибаются в выборе экскурсантов.
Йоки взглянула на меня с кокетливой улыбкой и продолжила свое занятие. Тем временем Марино вернулся к своему посту около чурки – видимо, решил наколоть дров на завтрак.
– Мы с Тимом подружились с несколькими замечательными людьми, – продолжала Йоки. – Одного зовут Тэнбр – ой, боюсь неправильно произнести. А еще Сэн – это девушка, то есть женщина, у нее уже двое сыновей – и Дж. Вот именно так – Дж. Его имя произнести труднее всего. Он самый старший из них, ему тридцать пять.
– А кто из них муж Сэн?
– Его здесь нет. Он на другом виде работ, в дальнем конце страны. – Йоки махнула рукой в неопределенном направлении. – Впрочем, при здешних размерах страны – сам понимаешь. О, я знаю, что ты скажешь – что у них отняли свободу быть вместе, что они проданы в рабство на разные плантации, что тут совсем как в полпотовской Кампучии…
– Не помню, чтоб я говорил именно это, – машинально вымолвил я. – Про плантации – определенно из кого-то другого. Впрочем, неважно. Ну, и? На самом деле все по-другому?
– Понимаешь, они не ощущают себя в рабстве, вот что самое главное! Они знают, что их труд – общая необходимость. Там, где сейчас работает ее муж, нужно много сильных рук. Здесь справятся и женщины, а вот там… Я точно не скажу, но, кажется, они там ловят в море рыбу. Может, они как раз с того стойбища, откуда были те люди, с которыми мы шли вместе по тропе? Я не поняла. Ну, вобщем, его отправили туда, а ее – сюда. Зато тут много свежих овощей, а это полезно для детей. Они очень любят друг друга и все время друг о друге думают. И знаешь, как они бывают счастливы, когда встречаются! Думаю, это такой взрыв чувств, как бывает в первый раз. Представляешь – каждый раз, как в первый? Много ли людей в нашем мире могут о таком мечтать?
– Да, конечно. Разлука подогревает чувства. Когда люди ограничивают выпуск эмоций, они накапливаются, и потом получается взрыв. Если жрецы это специально устроили, то идея хорошая. А у остальных мужья и жены тоже где-то далеко?
– Видимо, да, но я их подробно не расспрашивала.
С котлами и масляной лампой мы сходили к ручью, где все как следует выполоскали. Там нас разыскала одна из женских фигур в покрывале – эти библейские одеяния делали их похожими друг на друга – и оказалось, что та самая Сэн, которая вдохновила нас на беседу о любви. Лампа, которую она держала в руке, высветил очень миловидное итальянское лицо с темными глазами и веселыми черными кудряшками – они выбивались из-под покрывала. Положив руку на плечо Йоки, как старая знакомая, она произнесла что-то по-немецки или по-голландски – я не разобрал. Выходит, Йоки происходит откуда-то из зоны германо-скандинавских языков. Надо же, ни за что бы не подумал. Во всяком случае, для немки она очень живая и… чересчур симпатичная.
Обменявшись несколькими фразами с Йоки, Сэн обратилась ко мне на моем языке:
– Должно быть, вы устали. Предлагаю пойти спать. Я покажу, где вам устроиться. Не беспокойтесь, с мытьем мы сами закончим, – улыбнулась она.
За день я уже достаточно понаблюдал местных полиглотов, однако невольно снова вздрогнул. Впрочем, слушать родную речь было приятно. Взяв свою лампу, мы двинулись за Сэн к дому. В темноте он казался бесформенным соединением жердей, шкур и холстины. Подойдя вплотную, я обнаружил, что у него было очень много входов. Они располагались почти через каждые два метра и имели различную архитектуру: либо это были вполне привычные дверные рамы, обтянутые шкурами или тряпками (разве что меньше раза в два, и для попадания внутрь нужно было на полметра поднимать ногу), либо представляли из себя просто отверстия, закрытые пологом или «трубой» из ткани, стянутой шнурками наподобие колбасных хвостиков.
Сэн подвела нас к месту в холщовой стене, где я уж никак не заподозрил бы существования двери. Но она подняла полог, и за ним оказался проход в большую темную нору, освещенную где-то в глубине.
– Вам сюда, – гостеприимно сказала она. – Йоки мы положим в женскую половину. …Отхожее место – вон там, за большим вязом. Сейчас его не видно, но туда тропинка ведет.
Я поблагодарил, и девушки удалились. Расположение мужского отхожего места я уже неплохо изучил при свете дня, только ходил я туда по другой тропинке. Решив сразу сделать все необходимые приготовления перед сном, я направился прямо к вязу. Выглядело оно более чем буднично и состояло из двух «отсеков»: деревянной будочки для самых интимных отправлений и ямы продолговатой формы, около которой можно было справлять нужду коллективно. Я надеялся, что в такой час смогу рассчитывать на одиночество, но нет: не успел я застегнуть штаны, как из леса – со стороны, противоположной дому и огородам – послышался шорох веток. Я подумал было, не стоит ли мне испугаться появлению дикого зверя, однако вслед за шорохом раздались человеческие шаги, и в круг света моей лампы вошел Ержи. Учащенное дыхание и солоноватый запах табачного перегара безошибочно показывали, чем он занимался в лесу. Я укоризненно покачал головой, но, очевидно, в темноте это было не слишком заметно.
– Ты нарушаешь правила, – сказал я. – Дело, конечно, твое, но…
– Знаю, знаю, – отмахнулся Ержи, расстегивая ширинку. – Но есть правила разумные, а есть – абсурдные. Кому я мешаю? Никто из них и не догадается, что я немного покурил в лесу. Окурок я закопал, так что мусора не оставил…
– Но ведь ты согласился с условиями поездки, в том числе абсурдными. Зачем же соглашался?
– Сам знаешь, зачем – мне было любопытно сюда попасть. Но исполнять идиотские запреты ради принципа я не буду. Я пока не готов бросить курить. Я никому не мешаю, не оскорбляю ничьих чувств. Я наношу вред только себе. А кому до этого есть дело?
Я придерживался иного мнения по данному вопросу, но высказать его не удалось: Ержи застегнулся и быстро зашагал к дому, даже не дождавшись моей лампы. Я вздохнул и поплелся следом. У самой «стены» Ержи замешкался – видимо, не мог найти место входа. Я и сам не сразу определил, за какой складкой холщовой поверхности находится нужная дыра. Наконец, мы ее разыскали. В соседние отверстия тоже влезали люди, но почти не производили при этом звуков. Проникнув внутрь, моя лампа осветила небольшое пространство, размером примерно два на два метра, ограниченное висячими холщовыми перегородками до земли. Судя по слабым шорохам, доносившимся из-за них, и блуждающим кое-где световым пятнам, такие же «комнаты» окружали нас справа и слева. За перегородкой, висящей напротив входа, время от времени слышались осторожные шаги босых ног и проплывали золотистые круги от ламп. Видимо, там проходил коридор между рядами спальных отсеков. Сколько всего было этих рядов и сколько, соответственно, коридоров пролегало между ними, сложно было представить: у меня были очень туманные представления о конфигурации этого странного жилища. Самое близкое сравнение, которое приходило в голову – это отделенные занавесками «боксы» в старинных больницах. Во всяком случае, так их показывают в исторических фильмах. Там по коридорам неслышно бродили монашенки-сестры милосердия. Здесь неслышно бродили жильцы, и я лишний раз подивился сабинянской железной дисциплине. В нашем мире трудно было бы надеяться, чтобы в огромной многокомнатной палатке на пятьдесят человек все бы так трепетно уважали сон друг друга. Но люди ступали мягко, как кошки, почти не переговаривались и старались как можно скорее занять свои места. Иногда свет ламп обозначал тени в длинных покрывалах, и я опять вспомнил о старой живописи. На сей раз о Рембрандте.
Взглянув на пол, я увидел, что почти все пространство пола занимали тряпичные тюфяки, набитые, видимо, сухой травой. В углу возвышались стопка уже знакомых узорчатых покрывал, а еще лежали довольно толстые шерстяные одеяла. Выбрав несколько предметов, мы быстро соорудили себе каждый по уютному гнездышку. Я положил под голову собственную кофту. Ержи скатал подушку из покрывала. Мы расположились по обеим сторонам «бокса»: посередине оставалось пространство, которого хватило бы еще на одно лежачее место.
– Скорее всего, еще кого-нибудь подселят, – шепотом сказал Ержи. – Вряд ли они могут позволить себе такую роскошь, как комфорт.
Я задул лампу и лег на спину. В темноте блуждающие световые всполохи за занавесками стали заметнее. Они двигались беззвучно, как в немом кино.
– Как роботы, – заметил Ержи. – Делают только то, что правильно и разумно. Даже не по себе становится.
Хотя я сам давеча высказывал Хобу те же самые мысли, сейчас я счел своим долгом возразить.
– Зато у нас все делают, что хотят. В таких условиях нам бы точно спокойно поспать не дали, – шепотом сказал я. – Пришлось бы взывать о помощи к коменданту общежития или к проводнику вагона. А тут – каждый сам себе комендант. Честный и справедливый. Что в данном случае неплохо.
– В данном – пожалуй, да. Но в остальных случаях – как-то странно.
Мимо по коридору быстро, хотя и столь же тихо, пробежала угловатая тень с какими-то отростками на голове. Едва я успел подумать, кто это может быть, как тень вернулась назад, отогнула край занавески, и – я даже не догадывался, что там тоже был проход – внутрь просунулась голова Треххвостого, освещенная снизу лампой. От этого его лицо приобрело зловещий вид. Но он сразу широко улыбнулся и прошептал:
– Добрый вечер. Надеюсь, я вас не слишком потревожу, если устроюсь тут?
Мы принялись суетливо сдвигаться, хотя места и так хватало. Ержи стал было разматывать свою импровизированную подушку, чтобы отдать Треххвостому покрывало, но тот остановил его движением руки.
– Нет, не надо. Мне удобно так. – Он задул лампу, поставил ее у изголовья и безо всяких приготовлений растянулся между нами, заложив руку под голову. – Я вообще-то думал поспать у костра, но, признаться, мошкара заела. Вот я и не выдержал.
Я успел заметить, что его ноги, оголенные выше колен, были мокрыми. Видимо, он успел искупаться в ручье. Однако, несмотря на то, что было уже весьма прохладно, он и не думал укрываться.
– Истязаете плоть? В смысле, тренируете волю? – шутливо спросил Ержи.
Треххвостый повернулся к нему, задумался, а затем рассмеялся.
– Ну да, пытаюсь вырастить из себя супермена. Пока получается не очень. Вот, например, хвосты придется распустить, а то лежать неудобно. – С этими словами он принялся развязывать шнурки, которые удерживали его хвосты в гордо-приподнятом положении.
– Может, прикроетесь? – предложил Ержи. – Будет теплей. А завтра с самого утра продолжите суровые испытания.
– Нет, не могу. Пострадает моя самооценка. Сами понимаете, она для меня – все. Так что придется всю ночь терпеть.
В темноте блеснули его обнажившиеся в улыбке зубы.
– Мы никому не скажем, – не унимался Ержи. – Подтвердим, что вы всю ночь честно самоистязались.
Наш собеседник, видимо, тоже был не прочь пошутить перед сном.
– А как же мой ранг в нашем мужском микросоциуме? Я же должен ежесекундно подтверждать свое доминантное положение. Демонстрировать, так сказать, превосходство традиционного мужчины-воина перед изнеженными представителями менеджерской цивилизации… Э-э, надеюсь, мне это удается?
Мы чуть было не нарушили покой соседей громким хохотом. Но, по счастью, все втроем успели вовремя закрыть рты ладонями.
– Вы так неожиданно ушли и неожиданно вернулись, – сказал я чуть погодя. – Конечно, я не смею спрашивать, где вы были, но… с вами ушел наш Тошук. Он тоже вернулся? Он здесь?
– Нет, Тошук пока не мог вернуться. – Треххвостый сразу посерьезнел. – У него есть дела. Пришли мы с Гором. – Сначала он произнес это имя почти без гласных, но сразу повторил, сделав более удобопроизносимым для нас. – С утра поможем немного на огородах, а потом двинемся назад к морю. Там рыбакам тоже помощь нужна.
– Ого, да вы носитесь туда-сюда, как челнок, – сказал Ержи. – Интересно, сколько километров за день пробегаете?
Он не ответил, и тогда робко спросил я:
– А нам, чтобы встретиться с Тошуком, лучше пойти с вами или остаться здесь?
– Как хотите. Тошук пока занят, так что время у вас есть, можете сходить с нами. Вы же хотели посмотреть всю Сабинянию, верно? Вот и посмотрите, как организована наша традиционная примитивная рыбалка!
Ночь сгустилась, и я уже не видел его лица, но прекрасно представлял, как в этот момент оно осветилось его коронной лучезарной улыбкой. Ну надо же, подумал я, я и не заметил, как куда-то напросился! Если бы я следил за своими словами, то никогда бы не решился сделать это так запросто. Что ж, вот и славно.
Ержи хотел еще что-то сказать, но Треххвостый (правда, сейчас он уже был без хвостов) остановил его легким щелчком пальцами.
– Друзья мои, у нас отбой. Понимаю ваше воодушевление, но мои товарищи ради максимально точной реконструкции традиционного производства работают от зари до зари. Так что ночью у нас полная тишина. Завтра всю обсудим, ок?
Ержи хмыкнул, но промолчал.
Глава 7. Проступок
Я проснулся в сизых утренних сумерках. Справа от меня мирно посапывал Треххвостый. Он так и не прикрылся одеялом. Его спящее лицо казалось совсем детским; спутанные светлые пряди от дневных хвостов разметались по изголовью. За ним высился холмик из тряпья, внутри которого уютно угрелся Ержи.
Я осторожно выбрался из постели, отодвинул внешний полог «стены» и ступил босыми ногами на вытоптанную траву, мокрую от росы. На дворе было пусто и тихо, если не считать легкого ветерка и щебета первых птиц. Я сбегал к отхожему месту и вернулся, подпрыгивая на замерзших ногах. Снова забрался под уютное одеяло, но вскоре понял, что столь рано покинувший меня сон уже не вернется. Тогда я встал, обулся, натянул кофту и осторожно высунулся за занавеску во внутренний «коридор». Там было еще темно, но кое-что уже можно было разглядеть. Пол был земляным, как и в нашем «боксе»; грязноватые края занавесок лежали на нем складками. Они были разных цветов и размеров, что делало коридор похожим на длинные линии вывешенного на просушку белья. Похоже, местами на занавесках и впрямь сушились нательные обмотки и покрывала. Кое-где вдоль тряпичных стен стояли сандалии. Вдруг я заметил среди них пару кроссовок. Не успел я решить, кто из наших спит в этом боксе, как щель между холстинами просунулась холеная женская рука явно не сабинянского происхождения. Следом показалась голова Йоки. Судя по всему, «женская половина» начиналась сразу за этим коридором.
– Ой, привет! Смотрю, тебе тоже не спится – прошептала она.
– Да вот, решил пройтись, посмотреть, как тут внутри.
– А я давно не могу уснуть. Все думаю, куда мне пойти сегодня. Знаешь, тут все все время куда-то движутся. Никто не стоит на месте. Это прекрасно!
Она осторожно выбралась в коридор.
– Поскольку транспорта почти нет – лошадей и мулов тут всего несколько десятков на всю страну, потому что пастбищ мало – то все таскают на себе, – шепотом сообщила она. – И поэтому приходится все время ходить туда-сюда между стойбищами. В одном месте не хватает зерна, а в другое нужно мясо и молоко отнести. А так как холодильников нет, а многие продукты – скоропортящиеся, то приходится спешить. Наверняка наши господа экономисты сочтут эту логистику нерентабельной: большинство людей все время находится в движении, бегают туда-сюда с тележками и котомками. Ну а может, в этом движении – смысл жизни? Ты не находишь?
– Тут все так не похоже на нашу жизнь, что я уже перестал удивляться, – ответил я. – Только знаешь, остальные, наверное, хотят еще поспать, а мы мешаем. Может, выберемся отсюда?
Но это оказалось не так-то просто. Мы направились вдоль коридора сначала в одну, а затем в другую сторону, но в обоих случаях он начинал поворачивать и разветвляться, и в конце концов упирался в тупик. То есть в занавеску, за которой тоже кто-то спал. Тогда я предложил вернуться и выбраться через нашу комнату. К счастью, мы узнали его благодаря приметным сандалиям с красными деревянными бусинками на завязках, которые стояли около соседнего отсека. А около входа в комнату Йоки не было ни одной пары обуви, хотя, когда мы уходили, там были нечто вроде плетеных лаптей и еще одна пара классических местных «сапог-мешков» из кожи.
– Ну надо же, девушки уже ушли… Кен и Абий их зовут. Они говорили мне, что утром их отправляют на коровью ферму, там не хватает рук. Но я не знала, что они уйдут так рано.
Она подняла занавеску. Внутри на двух боковых матрацах лежали аккуратно сложенные одеяла и прочее постельное тряпье. Посередине валялось йокино одеяло, а в ногах его лежал ее рюкзачок.
– А ты не запомнила вчера вечером дорогу? Как тебя сюда привели?
– Думала, что запомнила… Знаешь, наверное, тут просто изменилась форма коридора. Помню, мы шли довольно долго прямо, а сейчас вижу, что посередине появилась перегородка. Зато убраны занавески по обеим сторонам, и там теперь проходы.
Похоже, внутреннее пространство дома и впрямь организовывалось по принципу, который так любят модные дизайнеры – оно все время трансформировалось в зависимости от текущих потребностей. Каркас состоял из вертикальных жердей и укрепленных между ними перекладин, к которыми были пришиты или привязаны холщовые полотнища. При необходимости они опускались, образуя закрытые ячейки для сна. При необходимости – поднимались, отодвигались или сворачивались, образуя проходы и коридоры. Я решил узнать ширину дома и заглянул за занавеску, которая служила задней «стенкой» йокиной комнаты. Как я и предполагал, там был еще один коридор, но короткий: направо он сразу упирался в очередную занавеску, а налево продолжался еще на длину трех отсеков и тоже заканчивался. Все это было похоже на динамичный лабиринт, который постоянно менял свою конфигурацию без какого-то особого плана (впрочем, может, план и был). Местные обитатели, вероятно, знали наизусть каждую занавеску и не способны были заблудиться, чего нельзя было сказать обо мне. Идти напролом через занавески было нельзя: за каждой, вполне возможно, спали люди. Я прошел вдоль стен коридора и прислушался: везде слышалось чье-то дыхание. Лишь в одном месте было тихо. Я рискнул отодвинуть полог и заглянул туда. Там было светлей, чем в коридоре: видимо, противоположная внешняя стена была уже близко. В этой ячейке не было ни людей, ни матрацев. На земляном полу были аккуратно составлены несколько печек и сложены разобранные на части трубы. Наверное, в холодное время их переносят в жилые отсеки, решил я. Посередине комнатки лежало что-то вроде сколоченного из досок поддона. Приблизившись, я понял, что это дверца в подпол. Она была закрыта на цепь, сомкнутую с помощью большого амбарного замка (причем вряд ли то и другое было местного происхождения). Приподняв крышку, насколько позволяла цепь (сантиметров на десять), я увидел черную щель. Из нее разило сырым душным холодом.
– А может, девушки ушли через этот люк? – простодушно предположила Йоки, забравшись вслед за мной. – Так им было бы быстрее, чем по коридорам плутать.
– Может быть. Интересно, где этот ход выходит на поверхность? Вблизи стойбища я что-то никаких люков не видел.
– А может, он идет прямо до соседнего стойбища? Может, они все подземными ходами соединены? – шепнула мне в ухо Йоки. – Так удобнее, особенно когда дождь или холодно.
– Ага, а по верху они ходят просто напоказ, или для отвода глаз нашим спутникам-шпионам, – сказал я, округлив глаза.
Йоки хмыкнула. Тут мы услышали легкое движение за занавеской – как будто кто-то прошел по коридору. Хотя мы ничего такого не сделали, но все равно стало немного не по себе: вроде как нас сюда не приглашали.
– Пойдем назад, – я тронул Йоки за локоть.
Мы вернулись в коридор и с удивлением обнаружили, что он стал длиннее: справа и слева от нас занавески были уже убраны. Там, откуда еще десять минут назад доносилось посапывание, теперь было пусто, и лишь свернутый в углу тощий матрасик намекал, что здесь мог кто-то спать. Как они успели сделать это так быстро, да еще и совершенно бесшумно? Я недоумевал. Теперь коридор тянулся на семь-восемь отсеков, а справа от нас еще и поворачивал. Повсюду за занавесками слышался легкий шелест ступающих ног. Еще немного, и я позабуду, откуда мы пришли, подумал я – так быстро тут меняется пространство. Куда ж теперь идти? Ага, вот эту занавеску я, кажется, помню: на ней еще было большое темное пятно. Точно: отодвинув ее, мы вновь попали в комнатку, где спала Йоки. И вдруг откуда-то сбоку просунулась рука в браслетах из стеклянных бусинок. Мы замерли. Рука отодвинула занавеску и… комнатка вдруг превратилась в торец очередного коридора! А перед нами возникла Сэн. Во второй руке она держала веник и совок.
– Доброе утро, – слегка поклонилась она, заметив меня. – Я уже заходила, но ты куда-то ушла, поэтому я пока решила пойти подметать в другом направлении.
– Уфф, у вас тут все похоже на какой-то фильм ужасов по меняющийся лабиринт, – пошутил я.
– Да, я видела что-то подобное, но уже не помню, как назывался, – улыбнулась Сэн. – Я бы с радостью поддержала для вас атмосферу таинственности, но увы – дом нужно проветрить и подмести. Так что скоро почти все занавески поднимутся, и загадочность как рукой снимет.
«Интересно, а в комнате с люком, который ведет в подземелье, занавески тоже поднимут?» – подумал я. Вслух я сказал, что надо бы разбудить Ержи, чтобы он не испугался слишком резких изменений. Однако, выглянув в наш первый коридор, я понял, что у меня нет шансов что-либо тут найти: за каких-то пятнадцать минут пространство успело измениться до неузнаваемости. Коридора больше не было, а было большое – наверное, занимающее в длину почти весь дом – помещение с висящими то там, то здесь одинокими полотнищами занавесок, которые уже ничего не перегораживали. Единственное, что вдалеке можно было заметить несколько закрытых «кабинок». Либо там прятали что-то секретное (вроде подземных ходов), либо за ними спали мои товарищи, и деликатные хозяева не стали их будить. О коридорной архитектуре теперь напоминали только ряды жердей и перекладин. Оказалось, что они не везде идут параллельно-перпендикулярно: попадались и «неправильные» повороты. Вот уж где бы я точно заплутал. Но не похоже было, что эту сложную планировку задумали специально: скорее всего, дом собирали из жердей постепенно, наращивая объем по мере увеличения числа постояльцев. Сумерки постепенно рассеивались, и я смог разглядеть потолок. Это было просто нагромождение из жердей и досок, положенных в два ската, причем везде – под разными углами. Видимо, нам повезло, что сегодня не было дождя: вряд ли это хлипкое сооружение защитило бы от воды. «Возможно, в случае дождя под ним делают какие-то навесы», – рассудил я.
Будучи оголенными, опорные жерди оказались сплошь утыканными гвоздями: видимо, на них ночлежники сушили свое нательное тряпье. Кое-где еще висели всевозможные мешочки, кошелечки на шнурках и котомки. Логично было предположить, что воровства здесь не боятся. Кроме нас, под навесом виднелись еще несколько человек: они прибирали скудный скарб и подметали. Вдруг внутрь ворвался луч света – это кто-то поднял один из наружных пологов. Затем поднялся второй, за ним третий. Вскоре почти вся внешняя стена дома исчезла, оставив на память о себе ряд жердей, которые чернели на фоне розовеющего неба и леса. Нетронутой оставалась лишь одна «кабинка» у наружной стены: я без труда догадался, что это и было мое ночное пристанище.
Как и следовало ожидать, Треххвостого внутри уже не было: его матрасик был аккуратно скручен у изголовья. Зато Ержи, похоже, не чувствовал всеобщей суеты: он сладко сопел, закрывшись одеялом с головой. Я осторожно потряс его за плечо.
– Все уже встали, – сообщил я, когда Ержи повернул ко мне заспанное лицо. – Торопись, а то, того гляди, и дом разберут.
Выйдя наружу, я убедился, что был недалек от истины: действительно, несколько мужчин как раз в этот момент разбирали торцевую часть конструкции. Среди них мелькали знакомые белокурые хвосты. Наш товарищ по комнате уже успел восстановить свою щегольскую прическу. А рядом – вот его я не видел вечером – был товарищ Треххвостого, обладатель двух кос. Должно быть, это его звали Гором.
– Дом переезжает? – спросил я по-английски у пробегавшего мимо мальчика.
Я тут же подумал, что ребенок, возможно, еще не успел овладеть иностранными языками, как его родители, и что я вряд ли получу ответ. Однако мальчик секунду подумал и ответил тоже по-английски:
– Нет, просто на другом стойбище сегодня прибавится людей, а жердей и досок там не хватает. Тут есть лишние – мы их снимем и отнесем туда.
И он побежал помогать взрослым.
– Абсурд! Они все время куда-то идут и что-то куда-то несут, – услышал я из-за спины голос Марка. У него были мокрые волосы – видимо, уже успел окунуться в ручей. – Даже для традиционного способа производства их экономика является абсолютно нерентабельной. Обратите внимание: они не делают никаких долговременных запасов. Никакого хозяйственного плана. Потребовалось зерно к завтраку в точке А – его тут же тащат из точки Б, причем ровно столько, сколько требуется на одну порцию каши. Не больше. Хотя можно было бы заранее продумать, кому, где, когда и сколько потребуется того или иного ресурса, заранее все спланировать, определить людей, которые будут таскать, наладить снабжение. Тогда бы не пришлось все время суетиться, как муравьям.
– Ну, в целом они что-то планируют, – сказал я, вспомнив свою интерактивную схему. – Но, видимо, всего предусмотреть не удается. Сказывается отсутствие связи – интернета, мобильников.
– А может, – он сощурился, глядя на восходящее солнце, – это и есть их цель?
– Какая цель?
– Не давать людям ни минуты покоя. Загружать всех беспрерывными задачами, как разумными, так и не очень. Чтобы они не успевали задуматься о том, как им тяжело живется.
– Тогда бы они не успевали и познать в совершенстве нашу литературу, философию, социальную проблематику, все на свете языки, историю американского кино, последние исследования в сфере IT и еще многое, многое другое, – усмехнулся я. – Я не представляю, как они справляются с этим даже без учета беготни. А с беготней это и вовсе похоже на чудо.
Мимо пробежала Мария, неся в руке котел. Если бы не одежда, я, пожалуй, не узнал бы ее: такое умиротворенное у нее было выражение лица. Почти как у местных женщин.
– Пожалуй, нам тоже пора присоединиться к суете, – сказал я. – Отвратительно чувствую себя, когда все вокруг работают, а я отдыхаю.
– Это нервы, – смеясь, отмахнулся Марк. – Здесь рабочих рук и без вас достаточно. Не будем отнимать у сабинян смысл жизни.
И он неторопливо направился к пригорку, намереваясь, видимо, снова развернуть свой блокнот. Я же поспешил за Марией. Оказалось, она шла за водой к ручью. Еще вчера я приметил наверху, под скалистым выступом, выдолбленную водопадом естественную ванночку. Забрав у Марии котел, я направился к ней. Борта ванночки были аккуратно выложены камушками, а сама она была полна сверкающей на солнце, кристально чистой водой. Журча, она переливалась через край и бежала к следующей ванне, расположенной ниже по склону. Та была раза в три больше и предназначалась для омовений. Как раз сейчас группа сабинян, окружившая ее, добродушно наблюдала, как Тим в страхе собирался прыгнуть в ледяную воду.
– Если кажется холодно, то можно попробовать чуть позже, когда солнце взойдет, – советовал мальчик лет двенадцати.
Ни единой нотки насмешки не слышалось в его голосе: он, очевидно, действительно сочувствовал Тиму. Зато Ченг, случившийся тут же, был куда более суров и настаивал на немедленном мужском самоутверждении бедного американца:
– Дорогие друзья, для такого молодца, как наш Тим, это не холод!
Наконец, Тим решился и прыгнул в воду с небольшого валуна, возвышавшегося над ванной. Поднялся столб брызг, скрывший его с головой. Но, когда вода улеглась, оказалось, что там совсем неглубоко: Тим стоял в ванночке по пояс, сжавшись от холода. Ченг рассмеялся. Один из молодых мужчин, с узелком волос на голове, заботливо подал голос:
– Вылезайте, а то ноги замерзнут.
Тим поскорее выбрался, дрожа и стуча зубами.
– Я думал, тут не так холодно, – поспешил он оправдаться, когда заметил меня.
Стоило ему вылезти, как его место в ручье занял парень с узелком. Он даже не снял своих обмоток. Спокойно и не торопясь он опустился на колени, скрыв голову под водой, а затем так же неторопливо поднялся и одним махом выскочил, упершись руками в края ванны. Следом за ним, повинуясь какой-то неписаной очередности, стали окунаться все остальные. Как всегда – молча, едва переговариваясь своим тихими согласными звуками.
Наполнив котел, я потащил его к кухне. С другой стороны за дужку схватилась Мария – и очень кстати, а то бы я все расплескал. Хоб уже давно, видимо, крутился у огня: два котла у него уже кипели. Марино успел занять свое место у дровокольной чурки, и старательно приканчивал вчерашние остатки неколотых бревен. Он уже немало поднаторел в этом занятии. Хоб, не здороваясь, сунул мне мешок с измельченной травой и какими-то семенами.
– Закидывай в кипяток, – сказал он деловито. – С утра людям хорошо сперва попить горяченького. А там и завтрак поспеет.
– Да-да, конечно… А я думал, что чай – вон в том котле. Там тоже какая-то трава.
– Нет, там у меня варится шампунь для волос, – невозмутимо ответил Хоб и тут же рассмеялся. – Всякие коренья, которыми хорошо мыть голову. Это для наших женщин, ну и модников из числа мужчин. – Он скосил глаза на пробегавших мимо двух парней, чьи головы были украшены сложными прическами. – Как ты знаешь, у нас тут культ безопасности для окружающей среды, – он потешно округлил глаза. – Ну так вот, если вот этим жмыхом, когда остынет, – он показал на зелено-желтую кашицу в котле, – намазать волосы, а потом подержать голову в бурном ручье, чтобы смылось, но и волосы будут чистые, и рыбы очень довольны. Они любят поедать этот жмых. Перед обедом как раз остынет, и все желающие помоются. А потом и кушать. Красота!
