Текст книги "Крепостной Пушкина (СИ)"

Автор книги: Ираклий Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 27

Погром. Первая часть

Толпа, собравшаяся у Медного всадника, не предвещала ничего хорошего. Огромное людское море заполняло площадь и окружало знаменитый памятник. Слух, что англичане убили царя, облетел город в считанные часы. Какие-то мальчишки носились по улицам, выкрикивая это во всю мочь. Народ, вооружённый чем попало, повалил из домов.

– За что?! За что, я спрашиваю? Чем им наш царь не угодил?! – надрывался разбитной парень.

– Посади свинью за стол, она и ноги на стол! Приголубили иноземцев, уже и так к ним, и этак, а им всё мало! – вторил другой, чем-то похожий на первого, чуть поодаль.

– Немцы царю изменили, прознал он о том и приказал изгнать их вон из Руси! За то, что богатства свои наживают обманом! – орал третий, ещё немного далее.

– Англичане давно хотят весь русский корень извести! – просвещал собравшихся четвёртый. – А град Петров сжечь, как Москву.

Власти не реагировали на стихийный, казалось, сход, пребывая в видимой растерянности, – на что указывало исчезновение с площади караулов и военных вообще. Будочники со своими алебардами тоже пропали. Народу становилось всё больше.

– На Невском уже громят! – ликующий выкрик слился с рёвом толпы.

– Смотрите, смотрите! Читайте, кто может! – вверх полетели сотни листов, из которых людям открылась – с помощью знающих грамоту – вся глубина подлого замысла англичан.

На каждом печатными буквами красовался заголовок «Английский план». Который далее раскрывался в пяти пунктах:

1. Погубить царя-батюшку.

2. Захватить русских в рабство.

3. Сжечь Петербург, как мы сожгли Зимний дворец.

4. Ограбить все церкви православных и погубить святые иконы.

5. Отдать Святую Русь басурманам на поругание.

***

На Невском действительно начались события. Как и на Сенатской и Дворцовой площадях, здесь собралась толпа людей, растерянность которых быстро перешла в озлобление.

«Магазин Никольса и Плинке» первым принял удар. Для начала он, магазин, был чрезвычайно богат и оброс легендами даже в среде провинциальных дворян, изредка посещавших столицу. Что провинция – многие иностранцы, впервые прибывавшие в Санкт-Петербург, знали о нём из путеводителей. Во-вторых, магазин очень подходил для грабежа. Занимая весь первый этаж, он представлял собою анфиладу из двадцати пяти комнат, каждая из которых по сути являлась отдельным магазином со своими продавцами-англичанами. В обычные дни он славился как место для гуляния праздной публики, разглядывающей товары. Здесь было всё – и не только английское. Прошедший по анфиладе посетитель мог видеть золото, бронзу, серебро и бриллианты, заготовки для орденов, всевозможные ткани, готовую одежду – от дамских шляпок любых фасонов до мужских шинелей – из первоклассного материала, любой вид шёлка, ситец, бархат, кисею, другие ткани. Винный отдел предлагал ликёры и шампанское, коньяк, ром и вина разных стран. Чемоданы, ковры, плащи, люстры, оружие, обувь, духи и консервы, малахит, книги, кружева, сумки, футляры, мелочь вроде иголок и крючков для рыбалки, посуда и столовые приборы на любой, но непременно качественный вкус – сложно и выдумать было, что же нельзя приобрести в этом месте! Всякий находил себе нужное. Здесь торговали, но не торговались. Цены, конечно, «кусались», но пристальное внимание к качеству позволяло положиться на слово каждого из продавцов без опасений.

Именно привычка этих англичан к самоуважению привела к первой крови. Удивлённые столь бурным наплывом посетителей, по-своему трактующих формулу «здесь не торгуются», под звон бьющихся окон, осыпаемые оскорблениями – кто-то из них не выдержал и вздумал защищаться с оружием в руках, взятом здесь же. Толпа труслива, когда ей больно, и совершенно безжалостна при слабом ей сопротивлении. Все англичане в магазине были убиты. Часть растерзанных тел выбросили наружу, а товары разграбили.

Осмелевший – или, вернее сказать, озверевший – от сладкого чувства крови, силы и вседозволенности людской поток уже не мог остановиться. По всему Невскому шли погромы иностранных магазинов – не важно, английских или немецких. Французам тоже досталось.

***

Надо признать, англичане быстро сориентировались. В месте их компактного проживания – а это своего рода город в городе на более чем три тысячи человек – улицы перекрывались возами, сооружались импровизированные баррикады. Раздавалось оружие, на скорую руку составлялись отряды самообороны. Английская набережная и особняки на ней пострадали слабо – там были расположены дома русской знати с многочисленной дворней, не готовой враз изменить хозяевам, и толпа, можно сказать, прошла мимо, ограничившись парой десятков камней брошеных в ворота. В сторону Васильевского острова, где находилась значительная часть торговых складов и вовсе никто не двинулся, но уже на Галерной улице, где было много вывесок на английском языке, начались грабежи.

– Нет, вы только полюбуйтесь, – сказал один из представителей рода Толстых своему другу, наблюдая за движением из окна, – икон принесли столько, что можно подумать о святом паломничестве.

– Дай Бог, чтобы эти святые паломники мимо прошли и сюда не сунулись, – мрачно ответил друг. – Мне одно непонятно: где войско? Где полиция? Заблудились в Петербурге? Взбесившаяся чернь – хуже огня. Тушить надо сразу и без сантиментов.

– Пока они не кажутся бешеными.

– О, это вопрос времени. И не особенно продолжительного, поверьте, граф.

– Что же это? Бунт?

– Дай Бог, чтобы так и не более.

Когда колонна, если можно это так назвать, приблизилась к первому заграждению, из-за него вышел высокий человек во всём чёрном. То был Джеймс Браун, кожевенник в третьем поколении, перебравшийся на берега Невы ещё в детстве с отцом и братьями. Ныне он владел мануфактурой по производству сёдел, сбываемых через семейный магазин «Браун и сыновья». Прожив в Петербурге почти четверть века, Джеймс с трудом изъяснялся по-русски – во многом благодаря глубокому презрению к грязным туземцам. В его понимании, приличные люди говорили по-английски, на худой конец, по-французски или по-немецки. Когда пришли известия, что король русских погиб – так сказал ему брат – и винят в том их, англичан, Джеймс только презрительно пожал плечами. Чего ожидать от дикарей? Испуг, читаемый на лицах соседей и знакомых, привёл его в ярость. Всерьёз опасаться этих свиней? Достаточно хорошего пинка, чтобы они разбежались. Так он и сказал. Ему возразили, приведя в ещё большее негодование.

– Вы можете трястись, сколько угодно, но мне стыдно глядеть на вас и думать, что вы англичане! – воскликнул он, глядя на поспешные приготовления к худшему.

– Ты бы меньше храбрился, Браун, – заметил приятель-трактирщик. – Если здесь начнут грабёж, пострадает не только моё заведение.

Джеймс ничего не ответил, сплюнул, но собрал своих мастеровых и братьев, сообщив, что лично он не собирается терять из-за туземцев даже фартинга.

– Кого мы боимся? Никого конкретного. Лишь того, что их может оказаться много. И только. У страха глаза велики, но британские львы не боятся овец!

– Но что же делать, Джеймс? – спросил брат.

– Что и все, как бы позорно это ни выглядело. Мы – готовый отряд. Если эти животные осмелятся подойти, встретим их подобающим образом. Оставайтесь на месте и смотрите – пусть знают, что я не один. И не будь я Джеймс Браун, если не обращу их в бегство.

Гордость этого человека не подверглась сомнениям – никто не удивился, когда он так и поступил.

– Кто вы такие и что вам надо? – Джеймс широко расставил ноги, словно заправский моряк на качающейся палубе.

В ответ он услышал столь много, что ничего не понял.

– Вы все должны идти в свои норы. Никто из нас не убивал вашего короля. Я вижу у вас много икон. Это даёт надежду, что вы не совсем законченные негодяи. Но клянусь – кто сделает ещё шаг, того я лично отправлю на встречу к дьяволу!

С этими словами англичанин выхватил пистолеты и навёл их на приближающихся людей. К сожалению, те, на кого напирают сзади, не могут резко остановиться, даже когда захотят.

Джеймс выстрелил. В ответ раздался крик боли, заглушённый яростным воплем сотен глоток. В него полетели камни, помешавшие произвести новый выстрел, а после и сбившие с ног. Подняться англичанину не довелось, он был буквально затоптан на глазах соотечественников.

Штурма укрытия не случилось – минутная заминка, вызванная зверской расправой, поколебала дух защитников, и распалённая ускорившаяся толпа ворвалась на территорию неофициальной английской колонии.

***

Генерал-губернатор, Эссен Пётр Кириллович, не сидел сложа руки. Напротив, он развил самую кипучую деятельность, на которую был способен.

Известие о ранении императора потрясло его. Воображение быстро нарисовало отставку с позором, разжалование в рядовые и отправку на Кавказ. Дитя века Екатерины, то есть записанный на службу в возрасте четырёх лет, в двадцать ставший капитаном, а в двадцать пять – генералом, он привык воспринимать монаршие милости как данность, а немилости как наихудшее из того, что может приключиться с человеком. Покушение на государя представлялось ему наказанием господним, и Эссен не мог взять в толк, чем он так прогневал Всевышнего, что тот решил разрушить его карьеру.

Бросившись в Аничков, он узнал, что император жив, но ранен и лежит без сознания. Это было и хорошо, и плохо. Сейчас следовало, он чувствовал это, поспешить и в наилучшем виде представить государю отчёт о предпринятых мерах.

В распоряжении своей деловитости Эссен видел две силы – армию и полицию, ими и воспользовался. Полиция в почти полном составе была отправлена на место покушения «искать и найти», чем и занималась с точностью, равной точности полученного приказания. Войско же понадобилось для обеспечения безопасности Аничкова дворца.

Такого количества солдат Александринская площадь ещё не видела. Двенадцать батальонов пешей гвардии и двенадцать эскадронов кавалерии заняли собою всё. Аничков мост сперва хотелось разрушить, но, поразмыслив, генерал-губернатор отказался от этой блестящей идеи. Мост был защищён ротой гвардейской артиллерии и батальоном преображенцев, а офицеры получили строжайшее указание звать подкрепление тотчас, если вдруг что.

Обезопасив таким образом государя, Эссен вспомнил о существовании церкви. Поражённый, что никто до этого ещё не додумался, он отдал распоряжение всем храмам города молиться за выздоровление императора и отслужить соответствующие службы. Отдавать приказы такого толка он не мог, но ситуация не предполагала дискуссий – и вскоре по Петербургу пронёсся колокольный звон. Воспринятый жителями, увы, совсем не как планировалось.

***

Хаос нарастал. Почти полное отсутствие представителей власти на улицах (офицеры при виде происходящего спешили к тем своим частям, что не могли уместиться вокруг Аничкова дворца, где получали приказ губернатора быть готовыми ко всему и ни в коем случае не покидать расположения без команды), слухи о гибели царя, которые никто и не думал опровергать, самые невероятные обвинения в адрес иноземцев, колокольный звон – всё привело именно к тому, к чему и приводят подобные эксперименты.

Жестокость межэтнических столкновений жителей одной местности обусловлена и тем, что очень скоро среди жертв оказываются женщины и дети, быстро выводя конфликт на уровень взаимного зверства. Нельзя требовать от женщин и детей не вмешиваться, когда перед ними убивают близких. Но вмешательство не приводит к снижению накала – происходит наоборот.

В течение нескольких часов толпа, в которую вливалось всё больше черни, разгромила десятки контор и магазинов на Невском – и среди пострадавших оказались все, кого можно было принять за иностранцев. В одном из швейных ателье убили четырёх женщин за то, что те не имели в распоряжении достаточно «угощения». Аптекарям пришлось хуже прочих. Их истребляли целыми семьями, часто живущими в тех же домах. Но и добыча в виде спирта пришлась «мстителям» по душе гораздо больше, чем разного рода вина.

На Галерной улице и в её окрестностях, где и находилась основная «колония» англичан, жестокость доходила до крайности. Жители, понимающие, что терять им нечего, пускали кровь нападавшим как могли, доводя тех до неистовства. Сколь-нибудь организованную оборону не удалось организовать из-за малочисленности, и сражение разбилось на части – штурмы домов.

Предложение сжечь англиканскую церковь было принято с восторгом. Дровяная улица звалась так не даром, и запасы её, хоть и порядком истощившиеся в течение первых месяцев зимы, послужили столь богоугодному делу.

К счастью, на какие-то минуты возобладал голос то ли разума, то ли совести – осталось неизвестным – и перед поджогом из церкви позволили выйти укрывавшимся там старикам, женщинам и детям, а также вынести всё ценное, немедленно отобранное. Одни плача, другие со смехом смотрели на горящее здание. Немногим позже погибла и часть спасённых, но уже при других обстоятельствах. Кому как повезло.

***

Сообщения о беспорядках поступали в Аничков почти непрерывно, но не проходили дальше коридора у императорской опочивальни, где лежал раненый Николай.

Эссен решительно не допускал никого к постели государя и в этом ссылался на указания врачей, рекомендующих полный покой. Уступил он только требованию наследника, резонно предположив, что жестоко в такую минуту отказывать сыну, если тот может сам стать скоро императором.

Устав от надоедливых известий о побоище, он всё же отправил коменданта Мартынова разобраться, настрого запретив применять силу против патриотически настроенных подданных и велев обходиться увещеваниями, если эти подданные где-то слегка пошалили.

– В крайнем случае, – заявил Эссен, – выпорите парочку зачинщиков, наиболее пьяных, но не усердствуйте!

Увиденное поразило коменданта. Во главе неполной сотни верховых он с трудом пробился к месту действия, где впал в ступор.

Разорению подверглись торговые лавки, предприятия, частные дома и квартиры. Тут и там полыхали пожары, чудом не слившиеся во что-то большее, – спасало безветрие.

Но не количество убитых, голые тела которых лежали повсюду, удивило генерала. Не разгромленные пивоварни, склады и мануфактуры. Даже не сожжённая церковь. Всё это он уже видел в годы военных походов. Самым неожиданным после увиденного масштаба разрушений оказался стихийный торг «добычи», которую прямо на улице грузили возами, продавали или обменивали, пока в нескольких шагах продолжалось избиение. Крепкие мужики с деловитым и добросовестным видом выкрикивали свой «товар», предлагая его по самым скромным ценам.

Явление властей было встречено недружелюбно. Никто не расступался, не жался к стенам. В первые минуты их будто вовсе не заметили.

– Смиррррна! – закричал рассерженный генерал. – Шапки долой!

– А то что, ваше превосходительство? – насмешка прилетела из толпы. Кто-то послушался и обнажил голову, но таковых было немного.

– Что?! Бунт?! – от крика коменданта шарахнулась его же лошадь. – Да как вы смеете! Разбой! Вы что натворили?! В кандалы захотели? Против кого? Против Бога? Против царя?!

– Убили царя! – раздались крики, сливаясь в гул недовольства.

– Лжа это! – изо всех сил закричал комендант. – Жив государь! Ранен только! А вы здесь что?! Бунт!?

Мартынов мог говорить ещё долго, однако пуля с одного из верхних этажей оборвала его жизнь, попав прямо в голову.

***

Побоище продолжалось, и не было видно ему конца и края. Погром – не то занятие, от которого испытываешь скорую усталость.

Глава 28

В которой фигуры расставляются.

Войска на Александринской площади провели под ружьем весь день. Только вечером, когда уже стемнело, Эссен дал согласие на постепенную ротацию частей. Лейб-медики извлекли пулю из плеча императора, и все ждали когда он очнется.

Безобразов, прибывший в этот день в Петербург, пробирался, иначе и не скажешь, к зданию занимаемым Третьим отделением, когда лицом к лицу столкнулся со своим другом.

– Александр Сергеевич!

– Пётр Романович! И вы здесь?!

– Как видите. Простите мою вульгарность, но что, черт побери, здесь происходит?

– О, вы ещё не знаете?

– Я только что из-за заставы, и могу знать лишь то, что вижу, Александр Сергеевич.

– И как вам увиденное?

– Нельзя сказать, что пребываю в восторге. Скорее, наоборот. Кругом пьяное мужичье. Не представляете каких усилий мне стоило не разбить им десяток физиономий. По улицам не проехать – видите, я пешком. Был вынужден бросить карету. Трижды подходили эти хари, окружали и спрашивали не англичанин ли я! Счастье их, что я в партикулярном. Но что это? Восстание?

– Вас, однако, не тронули.

– Пришлось использовать выражения недоступные иностранцам. Действует как пропуск. Но просветите меня скорее, что происходит? Правду ли говорят, что государь убит?

– Нет, слава Богу, жив. Ранен в плечо и без сознания. Если не будет заражения – поправится. Плохо лишь то, что он был болен и скрывал это, одно наложилось на другое. Но вы знаете как он крепок, я верю в лучшее.

– Как это произошло?

– Здесь могу поведать вам как очевидец, представьте себе.

– Даже так?

– Его Императорское Величество оказывало мне честь своего личного сопровождения на гаупвахту когда все и произошло.

– Гаупвахту? – удивился Безобразов. – Вы позволили себе не застегнуть все пуговицы мундира и это не осталось незамеченным?

– Увы! Признаться, я вовсе был без мундира, в шубе практически на голое тело.

– И показались в подобном виде на глаза государю? Вас сошлют на Кавказ, кузен.

– Понимаете, я возвращался с дуэли...

– Ещё лучше! С Кавказа вы отправитесь в Сибирь, друг мой. Но что за дуэль?

– Выход первого номера моего журнала вызвал некоторый резонанс среди публики. Говоря правду – воспользовался вашим описанием пожара в Парижском водевиле. Я оценил его как превосходное! Не все с тем согласились. Был вынужден отстаивать свое мнение со шпагой в руке, кузен.

– Боже мой! Но против кого?

– Вы его, скорее всего, не знаете. Мальчишка корнет из кавалергардов. Недавно поступил на службу и уже успел произвести фурор в среде наших романтичных дам. Боюсь, они меня возненавидят теперь. Я убил его.

– Убили!? – потрясенно воскликнул Безобразов.

– Да. Не сразу, но он отдал душу Богу.

– И государь...

– Случайно встретил меня возвращающегося с дуэли. Вы знаете строгость его Величества на этот счёт. Таким образом, я оказался арестован.

– И после этого произошло покушение? Удивительное совпадение. Но расскажите же! Я сгораю от любопытства.

– Не более удивительно, чем ваше свойство оказываться везде где происходит "движуха", как выражается Степан. – возразил Пушкин жадно слушающему другу. – Кстати, он у нас герой. Успел сбить государя с ног и пуля не поразила того насмерть. Стреляли почти в упор.

Безобразов бросил острый взгляд на Степана, словно только что заметил присутствие молча стоявшего мужика, и в его взгляде промелькнуло невольное уважение.

– Значит власть в городе сейчас в руках генералов, – сделал он логичный вывод, – а народ буйствует. Отчего же допустили беспорядки? Что вам известно, Александр Сергеевич? Вы были во дворце?

– Разумеется, был, Пётр Романович. Буквально сейчас иду из Аничкова. Успокоить Наталью и переодеться. Наш дорогой Александр Христофорович приложил неимоверные усилия, чтобы не арестовать меня ещё раз за подобный вид. Вынужден покаяться – я не сообщил ему, что уже вроде как арестован...

– Понимаю вас. Но так пойдёмте, я провожу вас. Заодно расскажете что к чему, не правда ли, кузен?

– Извольте. Рассказывать особо нечего, впрочем. Генералы делают все возможное в их понимании. Эссен окружил дворец войсками и ждёт пришествия Наполеона, судя по всему. На Невском погромы, но никто им не препятствует, солдаты стоят рядом и смотрят. Чернь безумствует в порыве верноподданических чувств. Полиция ищет злоумышленника или злоумышленников, словом – гуляют по Дворцовой набережной. Во дворце скорбь и похоронные настроения. Императрица и наследник не отходят от постели государя. Лейб-медики категорично не согласны друг с другом. Иностранные послы требуют немедленных мер по наведению порядка. Но кому сейчас до них дело? Александр Христофорович.... вы не к нему направлялись, кстати?

– Именно так, кузен.

– Он сейчас тоже во дворце. Жандармерия ведёт свое собственное следствие.

– Есть какие-то версии?

– Доподлинно известно, что карета из которой стреляли в государя, сгорела в беспорядках охвативших город, но перед этим останавливалась у входа в Английский Клуб.

– Час от часу не легче!

– Теперь вы понимаете всю глубину затруднений, не правда ли?

– М-да.

– Веди след в любое другое место, было бы куда легче.

Безобразов кивнул, соглашаясь. Действительно, более неудобного места для розыска придумать было нельзя.

– Триста пятьдесят членов, – продолжал Пушкин, – все люди отборные. Искать среди них – оскорбление всего света разом. И не искать нельзя. Но не хочется. Вот и ищут на Дворцовой набережной, словно пьяный под фонарём, где светлее.

– Что же делать?

– Александр Христофорович предложил мне постараться посетить клуб и сделать все возможное и невозможное. Это это слова дословно. Вот я и иду. А вы, Пётр Романович, не желаете составить компанию?

– С удовольствием, дорогой кузен. И Степана с собой возьмём?

– Да, я намерен выполнить поручение. Для того мне потребуется везение, как же без Степы? Но и вы, любезный кузен, вы ведь тоже своего рода оружие! Право, если ещё и с клубом что-либо произойдёт из ряда вон выходящее и при этом разрушительное, то я стану вас опасаться.

– Скажете тоже.

– Да не бурчите так, я ведь шучу, – засмеялся Пушкин, – но в каждой шутке... Впрочем, вот мы и пришли ко мне. Прошу вас продолжать сохранять бодрый вид.

Они поднялись в квартиру, где были встречены Натальей, с видимым облегчением увидевшей мужа живым.

***

Обер-полицмейстер Санкт Петербурга, Кокошкин Сергей Александрович, от волнения не находил себе места. Обстоятельства складывались так, что впору застрелиться. Пожар в Зимнем дворце нанёс по нему удар – сестра Варвара, супруга пропавшего и так и не найденного графа Клейнмихеля, стремительно теряла влияние при дворе, что грозило неприятностями и его карьере. Покушение на императора прямо ставило на ней крест. Беспорядки с многочисленными жертвами в столице империи – добивали её окончательно.

Неудобство положения определялось сейчас тем, что у Кокошкина было много начальников. Он подчинялся генерал-губернатору по территориальному принципу, подчинялся министру внутренних дел по ведомственному отношению и подчинялся третьему отделению по негласному правилу, не считая того, что подчинялся еще и прямо августейшей семье. Иначе говоря – действовать самостоятельно он не мог, не имел возможности. Бездействие помочь ничем не могло, не тот был у него чин, чтобы из уважения к оному его "забыли" наказать, напротив – как никто другой он подходил на роль козла отпущения.

Ничего он так не желал, как добиться какого-либо успеха немедленно, перебить этим свалившиеся на его голову неудачи, но как это сделать будучи связанным по рукам и ногам?

Кокошкин бросился к генерал-губернатору при первом известии о чудовищном преступлении на Дворцовой набережной, но скоро осознал, что Эссен глядит на ситуацию отлично от него. Строжайший наказ искать и найти злодея (или злодеев) немедленно, одновременно лишил его возможностей к его исполнению. Эссен сам знал как нужно все делать и согнал почти весь штат полиции на место проишествия, прямо запретив им покидать набережную пока дело не будет раскрыто. Абсурдность приказа была столь вопиюща, что Сергей Александрович осмелился почтительнейше указать на возможную необходимость увеличения района розыска, но Эссен сорвался и так страшно кричал и топал ногами....

Тогда Обер-полицмейстер отправился к министру. Здесь его приняли ласково, сочувственно, согласились с его соображениями и обещали поговорить с генерал-губернатором. Кокошкин понял, что он списан.

В расстроенных чувствах он отправился к Бенкендорфу, для чего пришлось вернуться в Аничков. Шеф жандармов сам находился в положении схожим с положением главы полиции, но Кокошкин, увлечённый собственным несчастьем этого не понимал, почему и стал лёгкой добычей для более опытного и изощренного придворного.

Бенкендорф быстро сообразил, что в складывающемся положении Обер-полицмейстер именно тот, кто ему нужен.

– Скажу вам без обиняков, Сергей Александрович, вы допустили чудовищную оплошность, и спасти вас может только чудо. Или я. Но вы пришли ко мне не сразу, а убедившись только, что терять вам нечего. Как же мне вам доверять?

Бенкендорф говорил сухо и холодно, отчего Кокошкин почувствовал слабость в ногах.

– Ваша светлость! – взмолился начальник полиции. – Я верой и правдой...

– Дело не в вере и не в правде, – перебил его шеф жандармов, – а в том, что в императора стреляли. Все мы давали присягу. Все мы верны ей. Наш долг сейчас заключается лишь в одном – найти преступника. Вы не согласны?

Кокошкин показал, что он согласен.

– Тогда, – продолжал Бенкендорф, – должно действовать решительно и без церемоний. Я верю, что вас не в чем упрекнуть, но мы оба знаем, что это ничего не стоит перед фактом совершенного преступления. Вы должны раскрыть это дело в наикратчайший срок. Даже дней у вас нет, счёт идёт на часы. Потом станет поздно. Вы это понимаете?

Кокошкин понимал. Он был готов на что угодно, лишь бы сгладить ситуацию и тем избежать катастрофы. Предложенное шефом жандармов, однако, ввело в ступор и его.

Александр Христофорович совершенно спокойно, говоря как о рутинном деле, предложил ему провести обыск и допрос в Английском клубе Санкт-Петербурга.

– Предвосхищая ваши вопросы, отвечу сразу – да. Я осознаю, что предлагаю вам. Но информация верна, карета преступника направилась прямо на Мойку и останавливалась у входа в клуб. Есть и ещё соображения, о которых вам знать не нужно. Нити ведут туда, я уверен. И вам, Сергей Александрович, предстоит разворошить это осиное гнездо. Или – вы погибнете.

– Но... Александр Христофорович...

– Согласен, вы можете погибнуть и там. Но есть шанс. Бездействие вам не предоставит его вовсе. И знаете, ведь даже лучше, что на улицах идут убийства и грабежи. Они, бесчинства, прикрывают вас.

– Не понимаю, ваше светлость.

– Критическая ситуация не только оправдывает, она требует критических мер. Вы не хуже меня знаете, что есть Английский Клуб.

Кокошкин, разумеется, знал. Попасть даже в рядовые члены клуба, или, вернее, собрания, было нетривиальной задачей. Свыше тысячи кандидатов ожидали своей очереди, иногда десятилетия. Каждый новичок рассматривался отдельно, непременно по поручительству минимум двух уже действующих членов, и принимался согласно итогу тайного голосования. Представители высшей знати империи, самые заслуженные люди, военные, дипломаты, деятели культуры – вот кто входил в это собрание. Допускалось приводить гостей, по записи, не более одного от каждого члена клуба за раз. Иностранные дипломаты и прочие представители посольств имели право посещения собрания без предварительной записи. Женщинам вход был запрещён категорически.

Что же происходило за стенами столь закрытого сообщества? Всякое. Император Павел в свое время интересовался этим вопросом и получил ответ, что члены клуба только и делают, что пьют за его, императора, здоровье. Павел поверил на слово, и верил вплоть до роковой ночи в Михайловском замке.

Впрочем, кухня собрания и впрямь была великолепна, а обеды и мастерство поваров – легендарны.

Зайти в Английский Клуб с полицейским обыском, тем самым нанести смертельное оскорбление всем этим людям.... Кокошкин не был уверен, что идея застрелиться сразу – хуже.

– Да, можно и застрелиться, – угадал его мысль Бенкендорф, – но можно и победить. Идея рискованная, можно сказать отчаянная. Но в случае удачи и успех станет неотразимо сокрушителен. Не находите?

– Что вы имеете ввиду, ваше сиятельство?

– Рассудите сами, Сергей Александрович. Покушение на государя императора есть ничто иное как покушение на существующий и богом данный порядок вещей. Так?

– Так, ваше сиятельство.

– Значит, любое действие направленное на поимку преступников, есть действие в защиту государя и богоугодно. Верно?

– Верно, ваше сиятельство.

– Подумайте, Сергей Александрович, как может все сложиться хорошо и как может сложиться все плохо. В случае успеха, вы, можно сказать, поймаете звезду удачи, которая сама упадёт вам в руки. Тяжёлые времена, пожар в императорской резиденции, покушение, бунт на улицах, куда ещё хуже? Но государь жив и ранен не слишком опасно, я верю, что все обойдётся. Господь не допустит иного, убережет помазанника. Император очнется, и, быть может, весьма скоро. Представить ему пойманного негодяя – что может быть лучше? Будь преступник простой сумасшедший – это одно, но что если здесь заговор? А у меня есть все основания считать, что именно заговор и есть. Раскрытие подобного стоит тысячи сумасшедших. И как будете выглядеть в глазах государя вы, не побоявшийся поставить все на карту во имя долга, не испугавшийся действовать там, где мало найдётся охотников. Это прямой путь в министры как самое меньшее. Ну а в случае неудачи, чего быть не может, конечно, тогда вам будет плохо. Однако, вам и так будет плохо. Доживать свои дни с захолустном городе, кляня себя за то что не попытались переиграть обстоятельства? Нет, вы не такой человек, Сергей Александрович.

Когда было нужно, Бенкендорф умел уговаривать, интуитивно подбирая нужные слова. Сумел и в этот раз. Кокошкин дал свое согласие. Шеф жандармов вдруг понял, что предчувствует удачу.

"Может и выгореть, – подумал он, – осталось найти людей. Моих будет недостаточно."

***

– Живой, живой! – радостно смеялась Наталья Пушкина, приводя в смущение как супруга, так и его гостя.

– Вы очень непосредственны, дорогая. – заметил ей Александр.

– Живой, живой! – Наталья не заметила, как стала пританцовывать. Она на самом деле была рада.

– Ну хватит, Натали. – подпустил Пушкин строгости.

– Все обошлось, я знала, что все обойдётся! Но он тебя ранил?

– Пустяки. Никита отлично справился. Но я ненадолго, Натали, служба.

– Опять? Сегодня?!

– Правду сказать, я зашёл только переодеться.

– Ах! – расстроилась Наталья. – Но обещай мне никаких дуэлей сегодня!

– Обещаю.

– И завтра тоже! И послезавтра!

– Вас послушать, дорогая, так я какой-то бретёр! – Пушкин притворно рассердился.

– Мой муж – дуэлянт, это все что я знаю.

– Я вас покину, Пётр Романович, скоро вернусь. Натали, позаботься о госте. Степан, за мной.

– Тебе принесли письмо, – вспомнила Наталья, – я приколола его к двери кабинета.

– Письмо?

– Да, какой-то очень важный лакей. К ней была записка адресованная мне, с настоятельной просьбой непременно сообщить о нем сразу, чтобы ты не отложил на потом.