Текст книги "Геологи идут на Север"
Автор книги: Иннокентий Галченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Да они не летают! Крылья еще не выросли! Ура! – кричит в охотничьем азарте Мика, размахивая своим «зауером» и выделывая дикие па. Перебравшись вброд, он исчезает в прибрежных тальниках. Один за другим раздаются выстрелы. Потом все затихает. Подстрелив двух притаившихся у берега гусей, я выхожу к реке. У меня уже кончились патроны. В спешке я забыл патронташ. На противоположном берегу появляется Мика, он с ожесточением, помогая себе коленом, старается закрыть «зауер». Выше по течению, наискось от Мики, в тальниках притаился гусь. Последним патроном я убиваю его и ехидно кричу:
– Мика! Кидай мне патроны. Тебе, видно, они без надобности. Я уж как-нибудь своей «ижевкой» добью остальных.
Стараясь закрыть ружье, он ожесточенно стучит прикладом о колоду. Раздается хруст.
– Так и есть, сломал личинку у замка! – яростно ругается Мика, перебираясь через реку. – Чертов Зауер! Кому нужна такая точная пригонка: попала чуть заметная пылинка, и – на тебе! – ружье ни открыть, ни закрыть. Таким ружьям только у платонических охотников на стене висеть.
Мика выпускает по адресу бедного Зауера весь известный ему запас крепких словечек и только тогда немного успокаивается.
С восемью убитыми гусями и сломанным ружьем мы возвращаемся к лодке. С этого дня целиком переходим на «гусиную» диету.
– Смотрите! Что я нашел! Бивень мамонта! – радостно кричит Мика. Он торжественно показывает обломок бивня с метр длиной. Мы забираем бивень в лодку и отмечаем место находки. Вечером в подмытой террасе мы находим хорошо сохранившийся череп с рогами ископаемого быка. Недалеко от этого места, на косе, в мелкой гальке откапываем два коренных зуба мамонта.
– Вот это зубки! – восхищается, рассматривая находку, Александр.
– Этими зубками мамонт в среднем пережевывал за сутки до четырехсот килограммов пищи, – смеюсь я.
– Мике бы такие зубки, – язвительно замечает Александр, намекая на баснословный аппетит коллектора. Мика делает вид, что не слышит.
Вечером за ужином, принимаясь за второго гуся, Мика философствует:
– Да, когда-то по этой долине в ледниковый период бродили огромные мамонты, большие стада диких быков и страшные злые шерстистые сибирские носороги. Вот где охота была! А теперь бродим мы и находим только их кости.
– Не только кости, – возражаю я, – находят и целые трупы мамонтов, прекрасно сохранившиеся в вечной мерзлоте. Например, в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году были найдены два трупа мамонтов. Пока Российская Академия наук собиралась за ними послать экспедицию, трупы по частям растащили дикие звери, а остатки сгнили. Вот тогда-то Черский и предложил Академии наук послать года на три экспедицию в бассейны рек Колымы, Индигирки и Яны во главе с геологом-палеонтологом, которая помогла бы все возможные здесь находки сделать достоянием науки. Черский предложил свои услуги Несмотря на плохое состояние здоровья, он возглавил эту трудную экспедицию. И только спустя десять лет после смерти Черского на реке Березовке, впадающей в Колыму, был найден и доставлен в Академию наук целый труп мамонта.
Наш путь продолжается в глухих местах, куда не ступала нога человека.
Течение становится все быстрее, мы приближаемся к предгорью. В пробах я обнаруживаю отдельные блестящие кусочки каменного угля и мелкую черную угольную крошку, намытую вдоль кос. Очевидно, где-то в бассейне этой реки размываются угольные пласты.
Уже пора заканчивать работы и возвращаться.
Утром, пока Мика кипятит чай, я забрасываю в реку удочку. Поплавок моментально тонет. Стремительно подсекаю и вытаскиваю средних размеров щуку. Через минуту на леске бьется серебристый красавец хариус. К улову добавляется пара окуней и еще несколько рыб.
– На обед сегодня уха будет, – удовлетворенно говорит Александр, принимаясь чистить улов. – А то гусятина уже начинает надоедать, травой отдает.
После обеда решено возвращаться в Верхне-Колымск. Там нас, наверное, давно уже ждет с лошадьми Данилов. Плывем светлой летней ночью. По дороге спугиваем выстрелами сидящего около берега огромного мишку. К утру добираемся до «крепости», выгружаем лодку, выбрасываем на берег убитых гусей..
– Летом в низовьях реки и в тундре много гуся промышляют, – рассказывает нам Афанасий Иванович, рассматривая нашу добычу. – В это время гусь линяет и не может летать. По озерам в сети загоняют, так и ловят. Вовсе беззащитная тогда бывает птица. Много, да, много добывают гуся. Собачек ездовых зимой им кормят, когда рыбы заготовят мало.
Охотничьи трофеи мы распределяем между работниками экспедиции, оставив восемь гусей в леднике у Данилова.
«Хорошо, если и с выполнением задания нам повезет так же, как повезло на, охоте», – думаю я о нашем дальнейшем пути по неисследованным местам.
* * *
Рано утром 20 июля, основательно навьючив лошадей двухмесячным пайком и снаряжением партии, мы покидаем Верхне-Колымск.
Наши лошади бодро идут по торной сухой тропе, вьющейся между озерами и старицами, среди густой поросли ольховника, тальника и редких лиственниц. Переднюю связку лошадей важно ведет, покуривая трубку, Афанасий Иванович, за ним энергично шагает Александр. Сзади идем мы с Микой и с помощью компаса проводим глазомерную съемку.
На берегу большого продолговатого озера, среди живописно разбросанных кустов ольховника и нескольких лиственниц, виднеется якутская юрта. Из ее трубы вьется чуть заметная струйка дыма. Вдоль берега, против юрты, висят на шестах сети. В юрте нас радушно встречают якуты – старик и старуха. Их дочь, девушка лет восемнадцати, розовея от смущения, протягивает каждому из нас руку.
– Дуня! – говорит она и быстро исчезает.
В юрте чисто и опрятно. Нас приглашают к столу. Дуня приносит большую деревянную миску сбитых сливок с ягодами голубицы и куски хаяка на блюде. Потом на столе появляется чай.
– Угощай, Дуня, получше Улахан киги – большого человека, – смеется Данилов, показывая на Мику. – Он очень любит сливки. Последняя это юрта на дороге, больше сливок и хаяка не увидим до осени.
Поблагодарив за угощение, мы продолжаем свой путь.
Вечером мы выходим к реке Зырянке, названной так в честь казака Дмитрия Зыряна, руководителя морских походов на Алазею и Колыму. Противоположный илистый, с линзами льда берег реки подмыт и возвышается вертикально над уровнем воды метров на двенадцать.
– Корм здесь хороший, – ночевать, однако, будем, – говорит проводник.
Мы развьючиваем лошадей. Мика рассматривает крутой подмытый берег в бинокль и неожиданно восклицает:
– Смотрите! Вон торчат кости. Наверное, мамонта!
– Тут костей разных каждый год много мы видим. «Галами» такие места мы называем, – спокойно отзывается Данилов. – Осенью по дороге на охоту мы промышляем здесь мамонтовую кость, фактория за нее хорошо платит.
– На обратном пути надо будет здесь покопаться, – говорит Мика.
На следующий день мы идем вверх по реке. Александр ведет опробование, мы продолжаем съемку.
В узком, глубоко врезавшемся в коренные породы каньоне бокового ключа Эрозионного мы останавливаемся и, как завороженные, смотрим на многометровую черную блестящую стену, возвышающуюся над нами.
– Вот это пластик! Это уголек! – делая замеры, восхищается Мика.
– Про него Попов сказал, что напрасно он здесь лежит, – говорит Афанасий Иванович.
– Ничего! Напрасно при советской власти он больше лежать не будет. Дойдет и до него очередь, – успокаиваю я проводника.
– Восемь метров шестьдесят сантиметров. Истинной мощности пласт! – восхищается Мика, закончив замер. Он начинает брать образцы.
– Ты, Мика, образцами не увлекайся, ведь за нами вслед идут партии Ушакова и Зимина, и они детально закартируют эту угленосную «свиту». А нам надо двигаться вперед.
Прошел уже месяц, как мы работаем, поднимаясь вверх по реке Зырянке, около почтовой тропы маршрута Черского. Каждый вечер пройденный за день путь мы наносим на нашу полевую карту. Постепенно река, как дерево ветками, обрастает гидросетью; горизонталями рельефа, номерами взятых шлиховых проб, образцов, замерами, точками выхода углей.
В нижних притоках мы с трудом продираемся по «бадаранам», лошади вязнут в горелых бугристых болотах, густо заросших сухим листвяком. У двух лошадей на животе и боках серьезные раны. Данилов лечит их на ходу.
– Тох-то, тох-то (стой, стой)! – истошно кричит кто-нибудь из нас, когда видит, что лошадь в связке Данилова застряла с вьюками между деревьями.
– Наказание, чистое наказание, однако, этот «бадаран», лошади все скоро покойники будут, – сокрушается Данилов, направляясь в русло ручья – лошадям по руслу идти лучше.
С каким удовлетворением, выбравшись из болотистой долины, мы шагаем по твердой звериной тропе. Правда, тут нам ежеминутно грозит опасность встретиться с самим хозяином тайги.
На одном из водоразделов щебенка имеет странную темно-бордовую окраску. Подходим поближе: под ногами шлакообразные спекшиеся куски породы ярко-красного и вишневого цвета.
– Вот это температурка была, порода как спеклась, – замечает Мика.
На сотни метров тянется по гребню водораздела эта ярко-красная полоса – место выхода на дневную поверхность пласта угля, захваченного в давние времена лесным пожаром. «Сколько зря сгорело здесь угля», – думаю я.
– Вот на устье этого маленького ключа мы всегда ночуем. Здесь хороший корм, – говорит Афанасий Иванович, останавливаясь около высоких тополей.
– Да здесь на всех тополях затесы и надписи!
– Каждый ночующий считает своей обязанностью увековечить себя на этих бедных тополях, – смеется Мика, читая надписи.
– Вот так номер! Смотрите, Иннокентий Иванович. Подлинный затес экспедиции Черского. Он здесь ночевал! Это же больше сорока лет назад!
Я внимательно рассматриваю почти заросший затес на большом тополе, сделанный синим карандашом… «Экспедиция Черского 189…» И внизу роспись начальника экспедиции.
– Да, похоже, что действительно расписался Черский.
– На обратном пути мы выпилим затес и привезем его на базу, – решает Мика.
Вечером за чаем у костра начинаются навеянные затесом Черского воспоминания.
– Старики рассказывали, – начинает Данилов, – у нас в крепости Черский с женой и сыном всю зиму прожил. Хороший был человек, душевный. Бедствовал сильно, провианта привезли с Оймякона мало. Далекий путь с Якутска. Большую плату взял за провоз провианта с них Кривошапкин, оймяконский кулак: сто рублей с вьюка – груженой лошади. А на сто рублей тогда можно было жирную лошадь купить, груженную пятью пудами масла. Вот какую цену бессовестный кулак взял, – горячился Афанасий Иванович. – Может, из-за этого человек голодал и заболел. Груз-то через Верхоянск для Черского так и не доставили… Так больного, говорят старики, его на карбас посадили. Письмо-завещание, рассказывают, он нашему священнику в крепости оставил на случай своей смерти. Чувствовал человек, что умрет, а дело свое не бросал. Святой был человек. Так и умер на карбасе. В устье Омолона жена его и похоронила. А Кривошапкин, говорили якуты, медаль от губернатора получил за постройку церкви в Оймяконе на деньги, которые у Черского награбил, – заканчивает свой рассказ Данилов.
Утром мы пробуем ключ, но» пока никаких результатов. Огорченный Александр торопливо нагребает гребком в лоток промытую гальку с косы. Его энтузиазм иссякает.
– Ты, Александр, неправильно берешь пробы, – говорю я ему.
Выбрав место под подмытым бортом на косе, заросшей травой и мелким тальником, я осторожно, вместе с корнями, широко захватываю гребком с поверхности косы породу, нагребаю ее в лоток. Помню, отец говорил мне в детстве, что трава, корни и мох на косе – это естественный трафарет для улавливания легкого косового золота.
Александр осторожно смывает поданный мною лоток.
– Ну, наконец-то я вижу первый значок золота. – с удовлетворением говорит Егоров, через лупу рассматривая дно лотка.
Видно, мы уже близко подошли к «верному золоту» Попова. Данилов говорит, что завтра в обед у ямы будем. Мы решили назвать этот ключ – Золотинка.
Теперь у нас разговоры только о пробе. Афанасий Иванович чувствует себя центром внимания и, удовлетворенно улыбаясь, уже десятый раз рассказывает, как они трудились с Поповым.
– Ты мне, Афанасий Иванович, скажи толком, много ли вы намыли?
Я замечаю, что рассказчик, желая доставить нам удовольствие, с каждым разом все увеличивает количество и величину намытых ими самородков. Александр, не замечая этого, каждый раз искренне удивляется.
– Вот это металл – «верное золото»!
– Ты, Александр, на приисках, что ли, родился? У тебя только и разговору о поисках металла, – спрашивает не без ехидства Мика.
– Какое на приисках – близ Чебоксар, в маленькой деревне родился, – простодушно отвечает Александр. – Один я у матери рос, после военной службы решил свет посмотреть, подзаработать и попал в Сибирь на старанье, вот с тех пор и хожу по тайге, все мечтаю найти богатое месторождение золота для народа.
Подкупленный бесхитростным ответом Александра и его искренностью, Мика невольно в тон ему говорит:
– Я, Александр, хотя тоже родился далеко от приисков, в Батуми, и золото видел только в ювелирных магазинах, сейчас с нетерпением жду завтрашнего дня, чтобы собственными глазами убедиться, что это «верное место».
На следующий день подходим к месту, указанному Афанасием Ивановичем. Быстро развьючиваем лошадей.
– Вот там мы работали с Поповым, – показывает он на десятиметровую террасу и начинает взбираться на нее. Обогнавший его Мика, взобравшись на террасу, с недоумением осматривается.
– Вот она, яма Попова, – тяжело дыша, говорит нам сияющий Данилов, показывая небольшую ямку, сантиметров пятнадцать глубиной. Около ямки – кучка вынутой породы, состоящей из растительных торфов. Всюду валяются головешки.
– Неужели этой ямке двадцать лет? – недоверчиво спрашивает Мика. – Даже головешки целиком лежат.
– Сухой климат, морозы и отсутствие гнилостных бактерий прекрасно сохранили их, – замечаю я.
– Здесь вот палатку ставили. А вот мой затес. Никто здесь после не бывал. Все так и лежит, – уверенно говорит Афанасий Иванович.
– Какая же это яма, здесь даже растительный торф толком не снят, – разочарованно протянул Александр, подойдя к яме с кайлом и лопатой, полный желания копать «верное золото».
– Вот здесь, Александр, углубляй пробный шурф, в метре от ямы Попова, а ее оставим как «вещественное доказательство», может, Цареградский здесь побывает, он ее и опробует, – говорю я, показывая место для шурфа.
Александр молча намечает кайлом метровый квадрат и быстро выбрасывает первые двадцать сантиметров растительного слоя, укладывая его в аккуратную кучку – проходку для опробования. На третьей проходке он недовольно бурчит, отгоняя рукой рой комаров.
– Мерзлота пошла, крепкая, как железо, надо пожогом оттаивать.
Пока Александр трудится, мы с Микой проводим геологическую съемку и опробуем устьевую часть долины реки. В обнажениях встречаются зоны пиритизированных пород. В пробах изредка вымываем ничтожные, чуть заметные на глаз значки золота.
На третий день с терраски спускается весь измазанный в глине, недовольный Александр и рапортует:
– Товарищ начальник, шурф мною добит до скалы. Коренных пород скалы удалось взять две проходки. Общая глубина шурфа восемь проходок. Необходимо срочно провести опробование.
Мы все дружно носим в мешках пробы от террасы к воде. Александр тщательно промывает породы, начиная с нижней проходки.
– Промоем сейчас спаевую проходку, если здесь будет пусто, то дело наше – табак.
Промываем эту проходку – и только один ничтожный значок золота.
– Вот так «верное золото», вот так самородки! – разочарованно говорит Егоров, рассматривая чуть заметный на глаз значок.
– Выше, в торфе, золото будет, – уверенно говорит Афанасий Иванович. – Промывай дальше, Александр.
При промывке верхних проходок в одном из лотков вдруг блеснуло на солнце несколько ярко-желтых кубиков.
– Смотрите! Смотрите! Золото! Такое же и Попов здесь вымыл! – кричит радостно Афанасий Иванович.
– Какое же это золото! Это пирит! Теперь понятно, какое вы с Поповым в торфе золото намыли. Тоже мне золотоискатели! – с презрением, обиженно говорит Егоров, смывая с лотка блестящие ярко-желтые кубики железного колчедана.
– Ничего, будем продолжать работать и искать, – подбадриваю я расстроенного Афанасия Ивановича. Делаю затес на дереве и указываю день, когда мы вернемся сюда на обратном пути.
Закончив работы по реке Бочере, мы возвращаемся к яме Попова. Там застаем в полном составе партию Цареградского.
– А мы вас второй день поджидаем, чтобы вместе выходить из тайги, – говорит, здороваясь, Цареградский. – Подвело «верное золото» Попова? – смеется он. – Придется, видимо, самим искать.
– Это вы, ребята, для смеха что ли назвали ключ «Золотинка»? – вмешивается в разговор Степан Дураков, прораб партии. – Мы с Митькой Чистых до самой вершины весь ключ облазили, везде пробы брали, и все впустую, хоть бы один значишко курам на смех вымыли. Так и решили, что вы с Сашкой сослепу за золото пирит признали. Со зла ваш затес стесали и назвали ключ «Сатана».
– Мыть пробы надо умеючи, – спокойно говорит Егоров.
– Тоже мне спец нашелся, – огрызается задетый за живое природный приискатель Чистых. – Я, паря, на Шилке с батей сызмальства косовое золото мыл. А ты где? У себя в Чебоксарах, на Волге?
– А это что? – решает положить конец спору Мика. Он достает злополучную пробу со значком и осторожно развертывает ее.
– Да, товарищ Чистых, ничего не скажешь – явный значок золота, – подтверждает Цареградский, рассматривая в лупу пробу.
Чистых мрачно соглашается, что проба действительно не пустая.
На следующий день к вечеру мы подходим к устью ключа Сатаны. Наши промывальщики, перегоняя друг друга бегут вверх по ключу.
– Посмотрим, паря, какие ты знаки в тутошнем ключишке накопаешь, – ехидничает Чистых.
– Не беспокойся, намою, – уверенно говорит Александр, торопливо набирая пробу поблизости от места, где он вымыл знак. Дмитрий тоже набрал лоток. Оба они молча моют, мы все подходим к ним. Смывают – и в обоих лотках пусто.
– Видал, Шурка, пусто! – с удовлетворением произносит Чистых. Егоров молча, но уже более тщательно набирает с поверхности породу во второй лоток, и в лотке появляются два чуть заметных на глаз ничтожных значка. Через лупу они кажутся крупными золотинками.
– Никакого сомнения нет – аурум, – несколько разочарованно подтверждает Цареградский.
– Ты, Шурка, хитроват, чуть не с полдесятины породы набрал в лоток.
Дмитрий, следуя примеру Егорова, набирает с поверхности породу в лоток и, промыв его, удовлетворенно мычит.
– Один значишко есть.
– Ну, что, Митрий, кто прав? – смеется Александр.
– Да, золотоносность ключа чисто принципиальная, – говорит Цареградский, – но для геологов это имеет большое значение. А Егоров прав, в таких ручьях с малосвязанными аллювиальными наносами пробы следует брать с поверхности. Надо будет об этом в нашей инструкции по опробованию сделать соответствующее дополнение.
Осень. Середина сентября. Снега еще нет, но под копытами лошадей потрескивает первый тонкий ледок, затянувший лужи.
Мы снова приближаемся к Верхне-Колымску, на этот раз по сухопутью.
– Ничего. Как говорится, первый блин комом. Сплошь да рядом развенчиваются золотые легенды, – говорит Цареградский.
Наши лошади, бодро помахивая хвостами, идут крупным шагом по широкой, хорошо наезженной тропе, вьющейся вдоль живописного озера.
– Теперь понятно, – продолжает Цареградский, – что работы экспедиции надо проводить поперек общего простирания пород, чтобы получить полный геологический разрез хребта Черского. На следующий год вы в этом новом направлении и будете проводить свою съемку вдоль маршрута Черского. Да, чуть не забыл, – спохватывается вдруг Цареградский. – А вы видели настоящее «черное золото» в ключе Эрозионном? Вот это пласты! Уголь коксующийся. К нему нам найти бы железную руду, да поближе. Мы уже приняли от Главсевморпути угольную разведку по Зырянке. Там теперь хозяйничает наш старик Ефимов. Попутно с разведкой мы будем добывать уголек, вывезем его к Колыме, снабдим пароходы. На следующий год начнем разработку мощного пласта, и пойдет наш уголь уже для морских пароходов, – мечтательно заканчивает начальник экспедиции.
В «крепости» мы грузимся на плот, связанный из квадратных сухих, бревен разобранной колокольни, которую сельсовет продал нашей экспедиции за ненадобностью.
На плоту к строящейся базе с нами плывет Раковский, пришедший с партией из Сеймчана, и Цареградский.
В четырех километрах от Верхне-Колымска плыть становится труднее, пробиваемся через лед, тонкой коркой затянувший от берега до берега тихую речку Ясачную. К вечеру уже причаливаем к месту базы нашей экспедиции. На косе ставим палатку и на следующий день всей партией начинаем строительство базы.
Бригада женщин, возглавляемая Наташей, работает на заготовке мха для построек.
– Хватит, товарищи, погуляли в поле, теперь включайтесь в настоящую работу, – снимая мокрые рукавицы и протягивая красную, в ссадинах руку, смеется Наташа, весело блестя голубыми глазами. Она загорела и похудела, но бодра и жизнерадостна. Подправляя под косынку выбившуюся прядь пушистых, чуть выгоревших волос, Наташа присаживается на пенек.
– Ну, рассказывайте, (как работали? Что нашли? Мы кое за что зацепились. Надо будет там оставить на зиму разведку…
Вдруг спохватившись, взглянув на рассевшуюся по пенькам свою бригаду, она вскакивает.
– Ну, хватит, девочки, болтать. Надо торопиться, а то снег на носу.
Мы заняты на тяжелых подсобных работах: валим лес, сплавляем его, вытаскиваем на себе из воды на берег, носим к постройкам. С транспортом у нас туго, арендованные лошади сданы в колхозы.
К ноябрьскому празднику большинство жилых построек закончено. Рация работает регулярно, вывешиваются сводки ТАСС. Построена баня, и мы паримся до умопомрачения, соревнуясь друг с другом. Наконец заработала электростанция. С удовольствием расстаемся со свечами и коптилками… Можно начинать работать с микроскопами. Коля, электрик, ходит именинником, налаживая проводку в бараках.
Приехавшие на праздник местные жители с удивлением осматривают новые постройки базы, удивляются электричеству. Пьют до бесчувствия чай в столовой, но категорически: отказываются помыться с дороги в бане.
Октябрьские дни празднуем в большом, только что построенном, пахнущем свежей лиственницей бараке для рабочих.
В конце своего доклада на торжественном заседании начальник экспедиции рассказывает о задачах экспедиции на следующий год.
Затем выступают баянисты, плясуны, певцы. Танцуем под баян до трех часов ночи. Наши гости – местные жители – с удивлением, но дружелюбно смотрят на наше веселье.
– Обязательно, начальник, транспорт экспедиции дадим. Только со сбруей плохо у нас. А оленей и лошадей с каюрами первой дорогой на базу представим, – уверяют, прощаясь с Цареградским, представители местных артелей.
– Приеду в экспедицию работать. На оленях поедем вместе, – обещает взволнованный Афанасий Иванович.
…Через несколько дней я сижу у Раковского, и мы вместе намечаем места разведок. Гости сдержали свое обещание, и нужный транспорт стал поступать.
