Текст книги "Геологи идут на Север"
Автор книги: Иннокентий Галченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
По знакомым местам
Наш «ГАЗ-51» стремительно бежит по трассе.
– Смотрите, одни наши «медведи» да «буйволы» теперь на трассе, – так любовно называет Иван тяжеловозы Ярославского и Минского заводов, беспрерывно встречающиеся нам, – Добротные машины, – продолжает он. – Как надсаживается, родной!
Навстречу нам идет «ярославец», загруженный тяжелым бульдозером, который крепко придраен тросом к кузову машины. За ним идет, тяжело вздрагивая, вторая машина.
Я со страхом смотрю, как мимо нас, угрожающе покачиваясь, проплывает неразобранный экскаватор. Водитель осторожно и умело ведет машину.
– Вот это работа? Мастерски крутит баранку, – восхищается Иван.
Впереди красный флажок, дорога перегорожена, мы свертываем на объезд. На этом участке трасса проходит через болото, оттаивающее неглубоко, в зоне вечной мерзлоты. Дорожники делают галечную насыпь. Самосвалы ссыпают подвезенный грунт прямо на срубленный лес и кусты. Тяжелые катки укатывают дорогу.
В первые годы дорожники, прокладывав дороги, снимали мох, ил и рыли кюветы. Все это летом таяло, превращаясь в талую жижу и грязь. Не пройти и не проехать. Никакого грунта для засыпки этой грязи не хватало. Сейчас кусты и Мох на полотне будущей трассы не трогают, в особенности на заболоченных местах, а, наоборот, устилают полотно трассы мелким лесом. Сверху все засыпают грунтом с помощью машин-самосвалов, ровняют, и дорога, промерзнув, стоит, как железная, зиму и лето.
Трасса идет вдоль берега реки, прижимаясь к крутому увалу. Впереди стоит человек и машет красным флагом.
– Не успели проскочить! Опять дорожники рвут, на прижиме все трассу расширяют, – с досадой говорит Иван, затормозив машину.
Быстро образуется колонна машин.
Впереди взметнулось облако пыли: одно, второе, третье… Донеслись глухие взрывы, гулко перекатывается эхо среди гор. По привычке горняка считаю взрывы. Насчитываю восемь, и все затихает.
Осторожно едем по заваленной грунтом трассе. Дорожники торопливо отвозят взорванную породу и сваливают ее в русло реки. Проехав прижим, стараемся наверстать потерянное время. У речки, среди тополей, мелькают добротные постройки. Около гаража виднеются несколько бульдозеров, грейдеры, снегоочистители и самосвалы. Вся эта техника теперь на вооружении дорожников.
– Сейчас километр в сторону, и мы на месте, – говорит Иван, осторожно сворачивая машину с трассы.
* * *
– А, Иннокентий Иванович, сколько лет, сколько зим! Верочка, смотри, кто приехал! Давай, раздевайся, проходи! Это, как известно, моя жена Верочка, правда, раздобревшая основательно, а это местные уроженцы Павлик и Наташа! Скоро уже в школу пойдут, – смущенно суетясь, встречает меня Мика. Это не идет к его солидной высокой фигуре в лихо затянутой ремнем гимнастерке, на которой виднеется длинная колодка с орденскими лентами. Награды он получил за ряд открытий и успешную разведку во время войны.
– Знаю, ругать меня приехал, но я дело уже исправил. Вчера меня по телефону так прочесал Сергей Дмитриевич, что я моментально рабочих снял с этого злополучного ручья и послал туда старшего геолога района. Константина Васильевича, чтобы привел все в порядок и передал соседям. Виноват, не утерпел. Под носом металл, план побочной добычи мне нужно выполнять, а эти «свистуны» никак разведку закончить не могут. Ну, и согрешил я немного. Урвал металл. Завтра поедем по разведочным участкам, я тебе покажу свои работы. Кстати, выберем место для нового района. Мне Раковский по телефону говорил, что это вам поручено. Проедем по местам, где мы когда-то бродили вместе. Придется только ехать верхом, начинается распутица. Лошади у меня хорошие;– быстро говорит Мика, переходя то на «ты» – по старой привычке, то на «вы» —. по служебному положению.
* * *
Лошади, шлепая копытами по мокрому снегу, идут тяжело, часто оступаясь и проваливаясь.
– Да, весенняя дорожка, черт бы ее драл! – цедит сквозь зубы Мика. – Жаль лошадей…
Впереди показывается разведочная линия шурфов, пересекающая перпендикулярно долину. На площадках полностью стаял снег. Виднеются ряды аккуратно выложенных усеченных пирамидок земли – «проходок», как их называют разведчики. В каждую пирамидку, воткнуты две хорошо протесанные бирки, на которых карандашом указаны номера проходок, то есть, с какой глубины была вынута эта порода.
Двое шурфовщиков в измазанных глиной телогрейках с помощью воротка выгружают бадьями из шурфа взорванную породу и аккуратно укладывают ее в проходки.
Мика достает пачку «Беломорканала».
– Закуривайте, ребята, не стесняйтесь!
– Смотрите! Сам Александр Егоров, наш старый знакомый, шествует! – кричит он, указывая на шагающего к нам по просеке Александра. Широкое лицо Егорова сияет.
– Давненько я с вами, Иннокентий Иванович, не виделся, – говорит он, здороваясь. – А вроде бы ничуть не изменились…
– Ну, как у тебя дела? Как живешь?
– Целый день на ногах, – жалуется Егоров, – и ноги начинают капризничать. Ревматизм появился, сколько ведь мы тайгу померяли.
– Это дело поправимое, – ободряю я его. – Закончится зимняя шурфовка, выхлопочем тебе путевку на наш местный курорт «Талая» – и ревматизм как рукой снимет…
Осмотрев шурфовочные работы, подходим к разведочному участку. С десяток низких, таежного типа бараков, без крыш, срубленных из неошкуренной лиственницы, разбросаны среди пней на опушке густого леса.
– Смотри, Иннокентий Иванович, – Мика обводит рукой вокруг, – место подходящее для района. Лесок-то стоит какой, сам просится на постройки.
– Да, место для района хорошее, – соглашаюсь я с Микой.
* * *
Закончив все дела на разведке и выбрав место для постройки нового района, мы прощаемся с Александром.
Едем вниз по ручью. На галечных косах снег совершенно растаял, и под копытами лошадей хлюпает вода; Северная весна в полном разгаре. Воздух чист и так прозрачен, что горы с почерневшими южными склонами кажутся совсем рядом, а до них не один десяток километров. Запах тающего снега перемешивается с горьковатым запахом тальника. Словно комочки снега, белеют на деревьях куропатки. Опьяненные теплом и светом, они спокойно, не шелохнувшись, сидят на ветках, подпуская к себе совсем близко.
– Смотри, Мика, куропатки!
– А ну их! Далеко за ними лезть по снегу.
И мы проезжаем мимо.
– Что-то не узнаю в вас прежнего страстного охотника, товарищ Мика. Где ваш былой пыл?
– Стареть, видно, начинаю. Предпочитаю теперь стрелять птицу прямо с лошади, – усмехается Мика. – А не заехать ли нам в Антагачан? Это новый оленесовхоз на самой границе Улахан-Чистая, наши соседи богаты мясом, – предлагает он. – Это нам почти по дороге.
– Деловые связи с соседями, богатыми мясом, необходимо поддерживать, – смеюсь я.
По обоим увалам ручья, вдоль которого мы едем, следуя всем их изгибам, вот уже несколько километров тянется прочная высокая изгородь, сделанная из тонкого леса. Это кораль – загон для оленей. Осенью пастухи загоняют сюда оленьи стада. Здесь их подсчитывают, часть отбирают на убой, тут же лечат Молодняк, изолируют больных животных.
Въезжаем в большой поселок с добротно построенными зданиями, складами, конторой. В небольшой квартире директора мы долго и с интересом слушаем рассказ об организации совхоза.
Директор, плотный и коренастый человек, с воодушевлением рисует нам перспективы оленеводства на Улахане.
– Антагачан – молодой совхоз. Он существует только два года. Но мы уже крепко стоим на ногах. В тайге пасутся десятки тысяч наших оленей. За один год стада увеличились на две тысячи голов. Это – результат заботливого ухода пастухов за оленями. Горняки получают от нас тонны свежего мяса. Десятки оленьих упряжек везут ваши грузы к местам новых разведок. Впрочем, с геологами беда, – добродушно усмехается он. – Вы забираетесь в такие трущобы, что и на оленях к вам не проникнешь. Беспокойный народ!
В дверь стучат. Входит молодой эвен.
– Заведующий стадом Слепцов, наш лучший оленевод, – представляет его директор.
Что-то очень знакомое в лице эвена. Я вспоминаю урасу на Улаханском плоскогорье, ночную охоту на горных баранов.
– Вот так встреча! Как поживаешь, Петя?
– Да живу хорошо! – широко улыбается Петр. – Женился вот. Семья здесь, квартиру совхоз дал, только я дома редко бываю, все на пастбищах, в стаде.
– Такая уж, брат, служба, – вставляет директор.
– Да я не жалуюсь! Я свое дело люблю.
– А я ведь тебя по делу вызвал, – продолжает тот.
– А что случилось?
– Двадцать оленей потерялось. Отбились от стада, где-нибудь в тайге бродят. Придется, брат, тебя на поиски посылать. Ты же следопыт природный – быстро найдешь.
– Найдем! Куда им в тайге деться! – уверенно произносит Петр. – А я недавно Данилу видел, вашего бывшего каюра, вас вспоминал, Иннокентий Иванович, – обращается он к нам. – Данила сейчас председатель Кыгыл-Балыхтахского колхоза. Женился.
Мы сердечно прощаемся с Петром.
– У нас проблема с кормами, – продолжает свой рассказ директор. – Особенно сложно разработать маршруты для оленьих стад. Два-то стада на одно пастбище не погонишь. Вот и надо спланировать так, чтобы пути не перекрещивались и стада не шли друг за другом. Тут все, брат, приходится учитывать. Над всем этим делом голову поломаешь! Хорошо, помощники опытные есть. На Петра Ивановича я могу во всем положиться. Он Улахан-Чистай, как свою ладонь, знает.
– Наконец-то добрались до дому! – с облегчением говорит Мика, увидев постройки, мелькнувшие среди леса.
Здесь здания посолиднее и повыше, чем на участках, построены из ошкуренного леса, с крышами, покрытыми финской стружкой.
Подъезжаем к конторе и направляемся прямо в кабинет старшего геолога. Он только что вернулся со злосчастного ключа, где ликвидировал «партизанские работы» своих разведчиков.
– Константин Васильевич, – протягивает мне руку геолог.
– Получай пробы, – перебивает Мика, выкладывая из рюкзака на стол запечатанный пакет. – Надо их поскорее обработать. Это – с «Александровского».
– Вера Семеновна! – кричит Константин Васильевич, открывая дверь в соседнюю комнату. – Получите пробы. Обработайте их в первую очередь.
Он передает пакет Вере Семеновне – геологу камеральной группы.
– Здравствуй, Верочка! – нежным голосом здоровается Мика с женой. Вера Семеновна не отвечает. Она не может простить Мике этой истории с ключом.
– Ну, как вы, Константин Васильевич, съездили? – обращаюсь я к старшему геологу. – Прекратили ваши «эксплуатационные работы»?
Мика сразу делает вид, что он страшно заинтересовался лежащим на столе планом.
– Дело это мы уладим, Иннокентий Иванович. На наше счастье, выложенные проходки у непромытых шурфов сохранились. Они сумеют там подсчитать запасы. Вообще мне не надо было в это дело ввязываться.
– Ну, ваше счастье, Дмитрий Павлович, что так благополучно все кончилось, – говорю я, – еще один такой номер – и плохо вам придется…
С улицы доносится звон от ударов железа по привязанному рельсу. Это сигнал на обед.
– Ну, товарищи, пошли все ко мне на обед, – приглашает Мика, как ни в чем не бывало. – Ой, и жрать же я хочу! Как только поезжу по тайге, так во мне опять просыпается звериный аппетит.
За обедом Мика пьет и ест действительно за троих. После обеда мы с Микой ходим по складам, мастерским, осматриваем новые буровые станки, сборка которых уже закончена. Мика жалуется:
– Не хватает летнего обмундирования для рабочих: сапог и ботинок. Да и с взрыввеществами и средствами взрывания дела плохи. Не завезли в достаточном количестве.
Я молча достаю свою записную книжку, в ней записано все, что он взял у снабженцев управления: продукты, промтовары, материалы и инструмент. Мика с удивлением смотрит на меня.
– Летним обмундированием ты снабжен на Полный списочный состав. А аммонитом и средствами взрывания тебе еще придется поделиться с соседним районом. А листовое железо, часть дефицитных продуктов и спирт, которые ты забрал на свои склады, возвратишь немедленно на своей машине в управление.
– Да машина же потерпела аварию, пришлось здесь ее и разгрузить, – слабо протестует Мика.
– Знаю я эти поломки с машинами, которые везут дефицит или спирт. Все надо возвратить. И немедленно.
Лицо Мики вытянулось и стало грустным. Он пытается сменить тему разговора. От его самоуверенности не осталось и следа.
* * *
Утром я прощаюсь с Микой и Константином Васильевичем. Коренастый якут Михаил Слепцов, личный каюр Мики, подводит двух оседланных лошадей.
– Смотри, Михаил, береги лошадок! Довезешь до Куртаха и возвращайся назад. Там свежих лошадей начальнику дадут.
Я знаю, душа Мики разрывается, ему жаль лошадей, но не дать их нельзя.
– Да, чуть не забыл, – говорит он, морщась. – Будете в райисполкоме, передайте председателю, что арендованные у колхоза «Большевик» олени отправлены обратно… Ну, до свидания! – И он, отводя глаза, подает мне руку.
На полюсе холода
– Плохо дело, надо торопиться. Сегодня вечером, наверное, пойдет вода по ключам, можно застрять в тайге, – говорит тревожно мой каюр Михаил, понукая лошадь, то и дело проваливающуюся в промоины на дороге. – Лучше доедем до старика Пятилетова, пообедаем, поспим, а ночью дальше поедем.
– Давай так и сделаем, – соглашаюсь я, по опыту зная, что по раскисшим за день весенним дорогам лучше ездить ночью, когда они опять подмерзают.
Проезжаем мимо участка «Санах». Я – вспоминаю историю открытия маленького ключа, по которому участок и получил свое название.
В конце апреля сорок третьего года мне пришлось срочно выехать сюда, так как положение с разведкой было явно угрожающим. Шурфы прошли на глубину двадцати – двадцати двух метров, но ни один не удалось добить до скалы. На такой глубине шурфы плохо проветривались, рабочие угорали, отказывались от работы. А тут весна, вода сверху бежит. В общем – труба, а не разведка. Шурфовщики в один голос утверждали, что до лета ничего сделать нельзя. Их поддерживал геолог района Герих.
– Безобразие! – шумел он. – Я буду писать докладную записку геологу управления о нецелесообразности разведки таких бесперспективных ключей.
Сколько я ему ни доказывал, что, по полученным поисковым данным, ключ явно перспективный, он и слушать меня не хотел. Пришлось дать ему категорический приказ продолжать разведку и добивать под его личную ответственность все шурфы.
Через неделю от Гериха было получено письмо. Захлебываясь от радости, он сообщал: «Три добитых до скалы шурфа сели на богатейшее золото… По ручью Санах россыпь с большими запасами металла…»
На следующий день я был на ручье. Шурфовщики, окрыленные результатами, работали круглые сутки. Разведка была закончена до паводка.
Этой же зимой, в конце декабря, всем в Дальстрое было ясно, что план по добыче золота к первому января не будет выполнен. Горняки напрягали все силы, чтобы выйти из прорыва. На пятидесятиградусном морозе, обжигающем лицо и руки, оттаивали дровами мерзлые пески, промывали их на проходнушках или лотками в дымящейся на морозе воде. До выполнения плана оставалось, правда, добить какие-то сотни килограммов, но суточная добыча по тресту давно уже снизилась настолько, что, как директор ни прикидывал, получалось, что надо мыть еще половину января.
И вдруг утром тридцатого декабря начальник Индигирского горного управления по телефону сообщает, что на одной из шахт прииска «Полярный» за смену намыто сто восемьдесят килограммов золота.
– Наверное, я ослышался… Восемнадцать? – переспросил директор.
– Нет, не ошиблись, сто восемьдесят…
План по тресту был перевыполнен накануне Нового года.
…Каюр мой дремлет. Я решаю его разбудить.
– Почему вас, Михаил, называют якутами? – спрашиваю громко. – Вы же себя зовете «соха»…
– Разное говорят, – трет он глаза. – Старики так рассказывают: давно, еще когда русские с Ермаком в Сибирь пришли, его помощник Михаил Кольцо до реки Лены дошел. Там встретились казаки, с незнакомым народом. По-хорошему встретились. Казаки стали угощать водкой. Налили, подали первому старику, он выпил, всего его обожгло, тепло и хорошо на душе у старика стало. Понравилось ему угощение.
А казачий атаман спрашивает его на непонятном языке:
– Как зовут ваш народ?
Старик не понял, думает, еще угостить хотят, чашку пустую протягивает ему и просит: «Кут! Кут!» – «налей, налей», значит по-якутски.
Атаману казаков показалось, что он ему отвечает: «Якут! Якут!» Так он и отписал царскому воеводе: встретил на Лене-реке мирный большой народ, который носит платье подобно русским и называет себя якутами. С тех пор все нас и называют якутами, а сами мы себя зовем «соха». Старики, впервые встретившие в лесу бородатых, обросших рыжими волосами, страшных, не известных раньше людей, стали называть их «нюча», что значит «лесной человек, леший», – не без ехидства добавляет Михаил.
* * *
Едем автозимником, проложенным по руслу реки. Машины здесь уже не ходят. В полдень подъезжаем к двум низким таежным баракам. Около них лежат кипы сена, мешки с овсом и мукой, ящики. Снег около барака растаял и стоят лужи. Из барака в рубахе, с открытой головой, обутый в грязные стоптанные валенки, выбегает сухой, еще крепкий старик и, прикрыв рукой глаза от солнца, долго всматривается в меня. Его редкие седые волосы венчиком окружают лысину, половина левого уха у старика отсечена и гладкий шрам блестит на солнце.
– Здорово, Пятилетов! Что, не узнал? – соскакивая с лошади, здороваюсь я.
– Узнал, Иннокентий Иванович! По голосу узнал! Цыц, окаянный! – прикрикивает он на маленькую лохматую собачонку неопределенной породы, пронзительно лающую на нас. – Глаза стали отказывать, из темноты на свет выскочу, совсем ничего не вижу. Он суетливо привязывает лошадей.
– Ишь, как уморились! Пусть немного постоят, обсохнут…
За чаем старик, соскучившийся в одиночестве, беспрерывно говорит. Рассказывает о себе, о своих скитаниях по золотым приискам. Я с удовольствием слушаю наблюдательного, и умного старика.
– На прииск я попал совсем молодым, – припоминает старик. – В нашу глухую Тобольскую деревню, где я вырос, явились с Амурских приисков два моих дружка. О заработках тамошних рассказывали чудеса. Запала мне мысль тоже на Амур податься. Холостяк я тогда был. Родителям говорю: «Пойду на заработки, через год – два вернусь с деньгами. Хозяйство поправлю, женюсь». Зазноба у меня в деревне была, Маша. Плакала она, расставаясь со мною, чувствовало, видно, ее сердце, что больше меня не увидит. Уехал я на Амур со своими дружками. И началась моя приисковая старательская жизнь. С прииска на прииск, из одной тайги в другую кочую, а счастья нет. Не могу по-настоящему заработать. «Вдоль тайги попал», – смеются надо мною ребята. А если что и заработаю летом, зимой спущу или прогуляю. Кругом кабаки да соблазны по женской линии. Молодой был, смотришь, пьяного и оберут. Домой не пишу – стыдно. А года идут… В девятьсот пятом году, в революцию первую, улыбнулось было мне счастье. Захватили мы в Тимитонской тайге прииск «Лебединый», его только тогда разведали, хозяйского заказчика взашей выгнали, сами себе делянки нарезали, стали мыть. Золото хорошее пошло. Да хозяева не поскупились, казаков наняли, выгнали они нас с прииска, золото отобрали, нескольких ребят порубили. Мне тоже тогда досталось – пол-уха лишился. Совсем плохо нам стало в той тайге. Хозяева на работу не принимают. «Бунтари, – говорят, – и грабители».
Пришлось в другую тайгу податься. Явились мы бригадой наниматься к одному толстомясому хозяину прииска. Голы, голодны, в чем душа держится. Видит он, что нам некуда деваться, говорит таким елейным голосом: «Могу нанять вас, ребятушки. Разведать ключишко надо шурфиками. Вы его расшурфуйте до весны, а я вас продуктишками поддержу. А после лучшую делянку вам на старание дам. По рублику за золотник буду платить. Только вы мне паспорта отдайте в контору». Некуда деваться, согласились. Паспортов-то у нас давно нет. Один паспорт на всю артель оказался. Сдали его. Всю зиму шурфовали, а он нас «поддерживал» ржаным хлебом да соленой кетой. Наешься ее да весь день и пьешь. А после хозяин отвел такую делянку, что работали, как окаянные, день и ночь, чтобы хоть чуть намыть. Золото принесем, он нам за золотник рубль заплатит да с этого рубля еще удерживает стоимость зимних харчей. Ну, бились, бились мы, да и сбежали, оставив в конторе последний паспорт…
– Жаль, года мои ушли, семидесятый пошел, – задумчиво продолжает Пятилетов, – а то показал бы я молодежи, как не на хозяина, а на себя нужно работать. Прошел бы с поисками и разведками всю эту тайгу и тундру до самого Ледовитого океана. Но ничего, поучим еще кой-чему молодых! Фамилия-то моя с пятилетками стала модной.
Старик выпивает последний глоток чаю из кружки и большой, с утолщенными суставами пальцев и вздутыми синими венами рукой ставит пустую кружку на стол.
– Ну, я совсем заболтался! – вдруг засуетился он, вскочив из-за стола. – Наверное, наши зайчики давно уже готовы.
По зимовью распространяется вкусный запах тушеной зайчатины.
– Однако, не очень мне в этой новой Колымской тайге, Иннокентий Иванович, нравится, – оборачивается ко мне Пятилетов. – Все мы за металлом гоняемся, все его стараемся побольше достать. Хорошо это, конечно, но надо здесь за сельское хозяйство, скотоводство да рыболовство по-настоящему браться. А то все мы себя чувствуем временными жильцами, хотя второй десяток лет здесь живем. По-настоящему все богатства края брать надо и прочно его обживать. Рыба первосортная под боком, в рот лезет, а мы дрянные консервы «частик» и другие какие из Астрахани да Ростова-на-Дону везем. Картошку, капусту, огурцы надо тут выращивать. А то не по-хозяйски выходит.
И старик, угощая нас, еще долго ворчит.
* * *
Побывав еще на нескольких разведочных участках Оймяконского района, мы, наконец, выбираемся с болотистой, защитой весенней водой дороги на сухую трассу. Лошади, почувствовав твердую почву, шагают быстрее, иногда без понукания переходя на рысь. Из-под копыт вырываются облачка пыли… Стоит солнечный жаркий день. Снега уже не видно. Пахнет дымом – где-то выжигают прошлогоднюю траву. На черных, обгорелых кочках щеткой пробивается яркая зелень. Комаров, еще нет. Теплый воздух, дрожа и переливаясь, поднимается вверх от нагретой земли. Далеко, далеко на горизонте, как в мареве, белые цепи гор. Изредка, со свистом рассекая воздух, мелькают небольшие стайки чирков. Деревья стоят еще голые, буровато-зеленые. Но день – два, и они покроются ярким легким кружевом зелени.
– Слушайте! Слушайте! В небе-то жаворонки поют, ну, совсем как где-нибудь под Москвой. Ишь, как заливаются! А простор-то какой! – восхищается мой случайный спутник москвич Поляков, следя глазами за мелькающими точками в голубом прозрачном небе.
– И это на Оймяконском плоскогорье, – развожу я руками, – которое на всех географических картах мира обозначено» как «полюс холода».
Впереди виднеется ряд длинных построек. Около них пасется скот. Это молочная ферма лучшего Оймяконского колхоза «Большевик».
Пока Поляков возится, привязывая лошадей, я захожу в помещение. Меня встречает заведующая фермой. Она в белоснежном халате. В большой чистой комнате на столах поблескивают сепараторы, стоят бидоны с парным молоком и сливками. Образцовый порядок и чистота на ферме радуют глаз.
– Мария Николаевна Березкина, – заведующая пожимает руку и пристально всматривается в мое лицо. – Да это вы, Иннокентий Иванович! Не забыли еще?
– Ну, как забыть!
Однако между девушкой, угощавшей меня когда-то молоком на берегу Неры, и сегодняшней Марией такое отдаленное, сходство, что я с удивлением спрашиваю самого себя: «Да неужели это та самая Маша Березкина?» А Мария с радостным и гордым видом показывает мне молочную ферму и приглашает нас в гости. Заходим в опрятный, хороший домик. За чаем ее муж Дмитрий Березкин, со значком отличника-охотника на груди, рассказывает о том, как он недавно ездил на курорт в Ялту.
– В Москве ой как много людей! Все равно, как у нас в тайге комаров. По-якутски никто слова не скажет. Спасибо, человек со мной был, по-якутски говорил. За руку меня по улицам водил. Боялся я заблудиться. Это ведь не тайга. В тайге всегда дорогу найдешь.
– Ну, а как на курорте?
– Продуктов много, работы нет. Жирный стал. Тепло, тепло! Воды много, пить нельзя. Я тоже в море лазил. Но все равно по тайге соскучился. В тайге сейчас совсем хорошо.
* * *
К вечеру подъезжаем к переправе через реку Индигирку. Река уже очистилась ото льда, затопила прибрежные тальники и стремительно несет свои мутные весенние воды. Мурашки пробегают по спине, когда я пробую представить себя на лошади среди этого мощного потока.
– Да, пожалуй, на лошадях вброд на тот берег не переехать, – вслух думаю я, – лошади обязательно всплывут, да и вода мутная, ничего не видно.
– Ничего, переправимся. Я здесь брод знаю, – уверенно говорит Поляков. – Утра только придется подождать. За ночь вода спадет. А пока поедемте, переночуем у наших сплавщиков, – предлагает он.
Подъезжаем к сплаву. У берега, в небольшом заливчике, качается на воде более десятка утюгообразных кунгасов, законопаченных и залитых смолой, пришвартованных к берегу толстыми канатами. Несколько полуготовых кунгасов стоит на козлах. Плотники обивают их остовы досками. Десяток, низеньких временных бараков и палаток стоит, прижавшись к реке. В стороне около штабелей леса визжит и скрежещет циркульная пила. В стороне виднеется мачта с антенной рации. Все завалено стружками, сучьями, обрезками леса, плах и опилками. Сплав работает последний год. С постройкой постоянной трассы и открытием пароходства на Индигирке в сплаве грузов миновала надобность.
К нам подходит мужчина мощного телосложения, одетый в кожаный костюм. Это начальник сплава Короткое. У него своеобразный талант организовывать доставку грузов ро быстрым таежным рекам для горных предприятий и экспедиций, до которых еще не дошла трасса.
– С приездом, товарищи, – здоровается он тонким, совершенно не соответствующим его комплекции голосом. – Вам, Иннокентий Иванович, есть копия радиограммы. Просят захватить вас, когда будем сплавляться, только дней с десяток придется подождать. Кунгасы не готовы, да и река ненадежно очистилась. Заторов ледяных боюсь.
– Ждать долговато, тороплюсь, дня через два непременно плыть мне надо, – решительно говорю я Короткову.
– Что ж, устроим! Для старого дружка, как говорится, сережка из ушка. Есть у меня лодка готовая. Груз небольшой с собой захватите: махорки ящика два да чаю ящик – для полевых партий Раковский просил выслать срочно.
Рано утром мы опять у переправы. Под ногами лошадей похрустывает тонкий ледок, затянувший за ночь лужи на дороге. Утренний воздух свеж и прохладен. Вода, действительно, спала и хорошо виден широкий перекат, по которому, нам предстоит переправиться на противоположный берег. Лошади, пофыркивая, неохотно идут в воду. Я из предосторожности вынимаю ноги из стремян. Наши якутки осторожно выбирают брод. Я еду первым, стараясь держать голову лошади повыше и направлять ее чуть пробив течения, чтобы нас меньше сносило. Вода сначала лошади по брюхо, потом выше, я инстинктивно поднимаю ноги, но все же начинаю черпать в голенища воду. Мы пересекаем основную струю реки. Лошадь судорожно цепляется ногами за галечное дно, борется с напором воды. В какую-то долю минуты чувствую всем существом, что ее сейчас собьет. Напряженно слежу, чтобы не упустить этот момент и вовремя спрыгнуть с седла. Лошадь торопливо перебирает ногами, начинает крепче ступать на дно. Напор воды становится меньше, мы пересекли основное течение. На душе легче. Наконец, мокрые, мы выбираемся на берег.
Соскакиваем, снимаем сапоги, выливаем воду, переобуваемся и, вновь сев в седла, гоним лошадей рысью, чтобы согреть. Подъезжаем к поселку Оймякон, административному, центру огромного таежного района. На высоком сухом месте вдоль реки стоят ряды новых добротных домов, прямые улицы, электрические фонари. Проезжаем мимо большого здания школы, нового клуба, столовой, больницы, магазина, фактории. Попадается много строящихся зданий: растет районный центр.
– Здорово! Где райисполком? Где Неустроева нам найти? – спрашиваю я встретившегося нам старика якута.
– Дом райисполкома вот здесь будет, – показывает он на строительные леса, – а пока он помещается в бывшей церкви. Вон там! – указывает он на темное массивное здание, построенное из крупных лиственничных бревен.
Высокое помещение церкви разгорожено на отдельные комнаты. Проходим в кабинет председателя, помещающегося явно в бывшем алтаре.
– Здорово, Иннокентий Иванович. Слышал, что ты по разведкам разъезжаешь. Думаю, обязательно заедет к старому знакомому. Проходи, садись, – радушно предлагает Неустроев, молодой, среднего роста якут со свежим загоревшим лицом, одетый по-городскому в пиджак и сорочку с галстуком, обутый в легкие летние торбаза.
– Есть у меня к вам претензии, – сразу начинает Неустроев. – Падеж большой среди арендуемых вами у колхозов лошадей и оленей. Это снижает нам прирост поголовья в целом по району. За перевозки и аренду транспорта разведчики неаккуратно расплачиваются.
– Приеду в управление, наведем порядок, – уверяю я Неустроева.
По дороге домой Неустроев показывает на высокое темное здание.
– А вот наша библиотека, раньше часовня была. Старики рассказывают – ее местный купец Кривошапкин построил на деньги, украденные им у экспедиции Черского. Он содрал с него за транспорт втридорога, часть этих денег истратил на часовню и получил от царского правительства за «усердие» медаль, – смеется Неустроев.
Входим в библиотеку. Нас встречает молоденькая якутка с комсомольским значком на блузке.
На полках вдоль стен до самого потолка книги на русском и якутском языках. На столах подшивки местных, центральных газет и журналов. В библиотеке светло, чисто и уютно. Глаза жадно разбегаются по разложенным на столах газетам и журналам, и меня охватывает страстное желание сесть за стол и, не отрываясь, читать и читать.
– А вы можете организовать библиотеки-передвижки для наших разведчиков? – спрашиваю я заведующую.
– Это почти организовано, – смеется она. – Ваши разведчики – частые гости в библиотеке. Заходите вечером, договоримся подробно.
