Текст книги "Воздушная тревога"

Автор книги: Иннес Хеммонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Я наклонился еще ниже и сказал по-немецки:

– Жаль, что вас не будет с нами в этот день.

Никаких признаков понимания. Я встряхнул его и повторил фразу. Невидящие пустые глаза раненого по-прежнему были широко раскрыты, но мой голос, похоже, просочился в его подсознание. Он забормотал:

– Со мной все в порядке… Я буду… буду там… Я поведу один из грузовиков… – Он попытался приподняться, глаза его были все так же слепы. – Все сойдет как надо, правда? Скажите, что все сойдет как надо…

– Вы помните день? – по-немецки спросил я.

– Помню… – ответил он так тихо, что я едва расслышал.

– Вряд ли, – проговорил я. – Вряд ли вы запомнили дату.

– Помню… помню… это… это… – Он отчаянно рылся в памяти. – Это… Я заберу груз из Коулд-Харбор в…

Короткий период просветления закончился, от напряженных усилий по пепельно-серому лицу раненого заструился пот. Он снова принялся бормотать что-то неразборчивое, но я уже почти не замечал этого, мертвой хваткой вцепившись в главное. Коулд-Харбор! Элейн тоже говорила во сне о какой-то ферме Коулд-Харбор. Коулд-Харбор… – довольно редкое название.

Я разволновался и попробовал вновь навести раненого на предмет разговора. Ничего не вышло, и тогда я попытался прошибить его лобовыми вопросами. И все-таки толку я не добился, хотя тряс беднягу до тех пор, пока струившийся по его лицу пот не смыл напрочь всю кровь.

Наконец я сдался, залез в машину и поехал туда, где нашел ее. Велосипед Лэнгдона валялся на месте. Я уже собирался вскочить на него, когда меня схватил за руку подбежавший ефрейтор.

– За каким чертом тебе понадобилась эта машина?

Я начал было объяснять, но тут подскочил какой-то запыхавшийся штабной чин. Я отдал честь.

– В чем дело?! – возопил он. – Машина… Вы взяли мою машину! По какому праву?

Я объяснил, что к чему.

– Это не причина! Возмутительно! Фамилия? Подразделение? Ефрейтор, запишите!

Отдуваясь, штабист исчез в кабине. Похоже, ему не терпелось поскорее убраться отсюда.

Я покатил на позицию. Наши молча сидели в окопе и не сводили глаз с неба, вид у всех был измученный. Я почувствовал, как моя рубаха липнет к телу; воздух дрожал от жары. Я снял каску и принялся носовым платком протирать ее изнутри от пота.

– А где Мики? – спросил я.

На месте стрелка сидел Кэн.

– У него неважное настроение, – с легким сожалением ответил Лэнгдон. – Пошел в укрытие возле капонира. Вон туда.

– Неважное настроение! – вскричал капрал Худ. – Да он просто свихнулся от страха. Слабак…

– Ладно, положим, нас тоже не больно-то тянет на подвиги, – сказал Лэнгдон.

Примчался на велосипеде Мейсон. Теперь он был единственным связным между нами и постом оповещения, поскольку телефон разбило. Но я не слышал, какие распоряжения он передал Лэнгдону. Я неотрывно смотрел на свою каску. Сзади зияла продолговатая вмятина. Сзади! А между тем я прекрасно помнил, где я был и куда смотрел в тот миг, когда пуля рикошетом отлетела от каски. По спине иголочками пробежала холодная дрожь. Я же стоял лицом к летному полю, и самолеты проносились либо передо мной, либо над самым окопом. Сзади ни один из них не пролетал, и тем не менее вмятина была на затылке каски. До той минуты я не снимал ее и не мог надеть задом-наперед, это точно. Кроме того, я помнил, как мою голову толкнуло вперед. Кто-то выстрелил мне в затылок!

И тут я вспомнил, с какой изумленной миной глазел на меня Вейл, когда я проходил мимо него в ангаре…

Глава VIII
Все против одного

Никогда я еще так не боялся. Я мог пережить бомбежку, теперь я это знал. Бомбежка, да и вообще война, направлена против всех без разбору, это не прямое нападение на конкретного человека. Бомбардировщик охотился не за мной, и жизнь моя была в руках судьбы – до чего успокоительная мысль! Когда бомбят, ты зависишь от случая, и ничего тут не попишешь. Но это! Это – совсем другое дело. Выстрел в спину предназначался именно мне и не имел ничего общего с пальбой на авось, которую мог открыть какой-нибудь фанатик из пятой колонны. Метили именно в меня, и это уже не война, а убийство. Я мог грудью пойти на пулеметные очереди, которые тоже предназначались не лично мне, но это целенаправленное покушение на мою жизнь повергло меня в такой страх, что волосы встали дыбом. Я более не испытывал умиротворяющего ощущения от сознания того, что моя жизнь пребывает в руках милостивой судьбы. По приказу Вейла меня приговорили к смерти, и я был с нею один на один. Теперь-то я понял, почему изумленная гримаса на миг вытеснила с физиономии Вейла горестную мину там, в ангаре, когда он поднял глаза от тела Элейн.

Похоже, у меня был не на шутку испуганный вид, потому что Джон Лэнгдон положил руку мне на плечо.

– Молодец, что выручил меня и оттащил бомбу, – сказал он. – Я бы не смог. Моего запаса храбрости хватило только на то, чтобы привязать трос к стабилизатору.

Замечание возымело желаемое действие, мне стало легче, от доброго слова потеплело на душе. Мысль о том, что мои страхи не такие, как у всех, даже забавляла. В нашем окопе боялись только одного – предстоящего налета на аэродром, а мне было на него наплевать. Я боялся потому, что убийцы избрали своей мишенью меня, и страх остальных по сравнению с моим представлялся будничномелким. От этой мысли я внезапно испытал прилив самодовольства. Недружелюбие ребят более не трогало меня, я чувствовал, что способен дать достойный отпор всякому, кто полезет ко мне с вопросами.

Но вопросов не было. Исчезла и враждебность. Зная, что произойдет, я оставался на позиции. Это обстоятельство, равно как и история с бомбой, вновь сделало меня своим в глазах парней. А вот бедняге Уэстли, получившему-таки отпуск по семейным обстоятельствам и уехавшему ранним утром на похороны бабки, основательно перемыли косточки.

Наши самолеты возвращались поодиночке и парами, осторожно приземлялись на изрытое летное поле. Тянулся яркий знойный день, в такую жару казалось, что время еле ползет. Даже на открытом пространстве аэродрома не ощущалось ни ветерка, иссушенная жарой земля была горячей наощупь. Беспокойство, нетерпение и страх, смешавшись, беспрерывно терзали мой усталый разум. Кончится эта тревога когда-нибудь или нет? Мне не терпелось узнать, как там Марион, убедиться, что с ней все в порядке. Да и Джон Найтингейл еще не вернулся.

Вскоре после объявления тревоги «танной» передал сигнал отбоя, но нас оставили на посту. По мнению Лэнгдона, начальство здорово перетрусило.

Прикатил Огилви, привез шоколад, сигареты и пиво, извлеченные из-под развалин палатки ВТС, Он был настроен по-доброму, остался поболтать с нами, извинялся за то, что мы вынуждены торчать на позиции.

Постепенно атмосфера в окопе изменилась, тревожное ожидание опасности уступило место раздражению. Все угрюмо умолкли. Кэн едва смог выдавить улыбку, когда в ответ на вопрос Огги о налете описал его как «Мясорубка да и только, разве нет, сэр?» Единственным отрадным обстоятельством было то, что Огилви обладал неистощимым запасом всевозможных припасов от Фортнама и Мейсона. Это избавило нас от неудобств, связанных с потерей ленча. На какое-то время в окопе оживились, обсуждая Мики, который осторожным шагом возвращался из укрытия возле капонира. Пополудни Лэнгдон разрешил мне сбегать на капонир и спросить, что сталось с Найтингейлом. Но там знали не больше моего: он исчез – пропал, и все.

Наконец в 15.49 нам позволили оставить позицию. К тому времени я уже совсем извелся: мне не терпелось расспросить о Марион, и я даже забыл, что должен бояться за собственную шкуру. А тут еще Лэнгдона угораздило назначить меня первым в караул. Очередь была моя, это верно, но я чуть не плакал от нетерпения.

Я недолго оставался в окопе один. Вскипятив на примусе воды, вернулись Лэнгдон и Блах, чтобы прочистить ствол пушки и бегло осмотреть снаряжение. Первые полчаса в карауле промелькнули быстро, но потом время поползло. Уже шесть часов я безвылазно сидел в окопе. Азарт боя сменился расслаблением, я чувствовал себя разбитым и подавленным. К счастью, усталость притупила и страх, я был слишком измотан, чтобы размышлять. Потухло воображение – источник всех и всяческих страхов. Жаркое солнце по-прежнему слепило глаза.

Мне принесли кружку чаю и несколько сигарет. Есть не хотелось, но чай пришелся очень кстати. Покончив с ним, я посмотрел на развалины Торби. Я не задумывался о том, что видели мои глаза. Пожар потушили, лишь кое-где над руинами поднимались столбы дыма. С того места, где я стоял, последствий ужасного налета почти не было видно. Громады ангаров были целы и заслоняли собой картину разорения, которую я наблюдал с плаца. От городка к капонирам и обратно сновали люди, между воронками вдоль края поля петляли машины. Для заделки воронок и обезвреживания бомб замедленного действия прибыло несколько грузовиков с солдатами королевских инженерных войск.

Одна машина подъехала к самому окопу. Это был автомобиль ВВС, и я не обратил внимания на вышедшего из него человека, потому что наблюдал за «харрикейном», у которого был искорежен хвост и отказало шасси. Он медленно заходил на посадку, готовясь приземлиться на брюхе.

– Простите, могу я узнать, в какой госпиталь отправили стрелка Хэнсона?

Голос принадлежал девушке. Я обернулся, продолжая краем глаза следить за истребителем.

– Как вы сказали?

– Барри!

Я тут же забыл о самолете. Это был ее голос, но я слишком долго смотрел на солнце, и в глазах у меня плясали радужные круги, поэтому я не сразу узнал Марион. Лицо ее было в тени, но я разглядел знакомую прическу.

– Значит, вы целы и невредимы, – голос мой звучал с холодком. Я пытался скрыть свои чувства, и реплика получилась дурацкая, но Марион, похоже, ничего не заметила.

– Это вы или нет? – спросила она после секундной паузы.

– Насколько мне известно, да, – ответил я, и мы рассмеялись. Ощущение неловкости улетучилось.

– Я не узнала вас в каске, – проговорила Марион. – Видите ли, я… я не надеялась найти вас здесь. Одна девушка из лазарета сказала, будто бы на плацу нашли тяжелораненого солдата с фамилией Хэнсон на опознавательном жетоне, но она не знала, в какой госпиталь его отвезли.

– Должно быть, тут есть еще один Хэнсон.

А где были вы?

– В штабном убежище за аэродромом. Легко отделалась, но могло быть и хуже: в крыло здания угодила бомба, и оно обвалилось прямо на убежище. К счастью, никто не пострадал. А в городке дела плохи: казармы выгорели дотла, здание ЖВС, штаб базы и три убежища разрушены. Видели бараки, в которых разместили охрану и отряд инженерных войск?

Я покачал головой.

– Кровавое месиво. Обломки разнесло по всему Торби. Как после американского урагана… – Она поколебалась. – Как я понимаю, вы считаете, что это только цветочки?

Отвечать ей «нет» было бессмысленно: она все равно не поверила бы.

– Они прилетали, чтобы уничтожить личный состав, а не сам аэродром, – сказал я. – Взлетно-посадочные полосы почти не пострадали.

Я почувствовал, что она пытается осознать значение услышанного.

– Вы думаете, немцы хотят воспользоваться нашим аэродромом для высадки войск?

Воцарилось короткое молчание, потом я спросил:

– Вы на пост оповещения?

– Нет, надо возвращаться на квартиру и помогать растаскивать обломки. Разбомбило как раз то крыло, где я ночевала, и почти все мои пожитки пропали.

– Жаль, – проговорил я. – Я провожу вас до главных ворот.

Я передал дежурство своему сменщику, перелез через бруствер и подошел к Марион. Поначалу мы говорили мало, и на этот раз молчание было неловким, но внезапно Марион ни с того ни с сего спросила, видел ли я Вейла.

– Насколько я поняла, он оставался в жилом городке, – добавила она.

Я рассказал ей о гибели Элейн Стюарт и о том, как застал Вейла над ее трупом в пустом полуразрушенном ангаре. Разумеется, рассказал и о рабочем, бредившем по-немецки и упоминавшем ферму Коулд-Харбор.

И тут у меня в мозгу что-то щелкнуло.

– Она говорила во сне про свой день рождения, – сказал я. – Что именно?

– Не думаю, чтобы это имело какое-то отношение к тому, что вас интересует, – задумчиво ответила Марион. – Она лишь сказала: «Это мой день рождения». Кажется, повторила дважды, но это тонуло в общем потоке болтовни, в которой я ничего не разобрала. Да и вспомнить трудно: я же и сама дремала. По правде сказать, я не могу поручиться, что это был не сон, но, по-моему, она и вправду упоминала ферму Коулд-Харбор. Странно, что и этот работяга тоже говорил о ней.

– Я попробую выследить этого типа, – сказал я. – А пока узнайте, когда у нее должен быть день рождения. Сумеете?

– Надеюсь. Кто-нибудь да должен знать. Но неужто вы и вправду думаете..? – Она замолчала, слегка пожав плечами. – Не ахти какая зацепка, по-моему.

Это я и сам прекрасно понимал.

– Других у меня нет.

– Что вы намерены предпринять?

– Не знаю. – Я вспомнил о вмятине на затылке каски. – Выяснить, где эта ферма Коулд-Харбор. А если день рождения Элейн должен был быть в один из ближайших дней, значит, надо думать, все это как-то взаимосвязано.

– Это-то ясно. Но что вы можете сделать?

– Там видно будет, – воскликнул я.

Марион вдруг взяла меня за руку.

– Только без глупостей, Барри. Этим делом должно заниматься начальство.

– Совершенно верно, но я не могу сказать им ничего определенного. Глупо надеяться, что они начнут действовать лишь на основе сомнительных догадок и совпадений!

Мы подходили к остову офицерской столовой, когда я заметил знакомую фигуру, приближавшуюся к нам со стороны ангаров.

– Слава богу, Джон Найтингейл в порядке! – воскликнул я. – Его считали пропавшим.

– Я рада, – сказала Марион. – Мы не знакомы, но в эскадрилье он слывет славным парнем.

Он узнал меня, когда я отдал честь.

– Рад, что ты остался живым в этой мясорубке.

– Поздравляю с тем же, – ответил я. – На капонире сказали, что ты пропал, больше ничего дознаться не удалось. Что у тебя случилось?

– Да так, ерунда, если не считать, что сюда меня с позором доставили на машине.

– Я не видел тебя с тех пор, как ты спикировал на один из бомбардировщиков. Ведь это был ты, да? Крутое пике чуть ли не до самой земли?

– Да, было дело, – признал он. – Я сбил пару штук, но второй разрезал меня очередью чуть ли не пополам. Бензобак и шасси разбило, да и в кабине мало что уцелело. Даже и не знаю, как мне удалось посадить свою старуху на пузо в Митчете, – он с улыбкой покачал головой. – Славно попорхали. Немцы шли на бреющем от самого Танбридж-Уэлса. Когда заходили над холмом на Торби, задевали верхушки деревьев.

– У них, наверное, большие потери? – спросила Марион.

– Думаю, далеко за сотню, – ответил Найтингейл. – Только моя эскадрилья сбила больше тридцати штук, потеряв при этом четыре самолета. Промазать было просто невозможно. Мы встретили их почти над самым побережьем и набросились прямо на бомбардировщики. Солнце было у нас за спиной, а немцы летели такой плотной стаей, что заполонили собой все небо. Я успел подстрелить двоих, прежде чем истребители из первого яруса сели нам на хвосты. А потом уж все смешалось в кучу.

Он говорил нарочито просто, но я, тем не менее, видел эту картину будто воочию – огромное воздушное соединение, настырно летящее вперед, монолитное, оставшееся единым целым даже после того, как наши атаковали его. Безобразные черные кресты на серебристых крыльях, а чуть выше – цепи истребителей, готовых отразить любое нападение. А ведь наших было не больше двух-трех эскадрилий…

– А как же ты оказался на хвосте того самолета над аэродромом? – спросил я.

– Мы получили радиограмму. Я смог выделить только один самолет. Враг превосходил нас в несколько раз. Кстати, – продолжал Найтингейл, – вчера я был в городе и поговорил с твоим приятелем. Он сказал, что уже получил от тебя весточку.

Я рассказал, как ее изловчилась передать Марион, потом спросил:

– А что другие аэродромы? На них были сегодня налеты?

– Были, – ответил Джон и назвал два крупных аэродрома неподалеку от побережья.

– Что именно бомбили немцы, – поинтересовался я. – Ангары, взлетные полосы или казармы и зенитные точки?

– Насколько я слышал, там было практически то же, что и здесь. Больше всего досталось казармам. Это ведь едва ли не самый верный способ вывести из строя аэродром. В Митчете – та же история, у них там страшные трудности с кормежкой и расквартированием личного состава. Случись такое зимой, аэродромы бы практически вышли из строя.

– Слушай, ты можешь сделать для меня одну вещь? – спросил я. – Мне нужны карты юго-восточной Англии. И как можно быстрее. – Спросил я это без всякого перехода, я просто не мог придумать, как бы это получше обставить.

– У меня есть карты ВВС. А зачем они тебе понадобились?

Марион тронула меня за руку.

– Мне пора, – сказала она. – Попытаюсь разузнать все, что вам нужно, а утром забегу.

Она ушла прежде, чем я успел ее задержать, и быстрой деловитой поступью направилась к плацу.

– Так зачем они тебе понадобились? – повторил Джон.

И я рассказал ему все о Вейле и о плане вывести из строя базы наших истребителей. На этот раз я ничего не утаил: пожалуй, кому-нибудь кроме меня, стоило знать, что случилось.

Покончив с этим, я сказал:

– Ты, верно, сочтешь меня дураком, который все выдумывает? Любой разумный человек на твоем месте решил бы именно так, но я говорю совершенно серьезно. Знаю, что в этой версии куча проколов, да и вообще все мои подозрения трещат по швам, но я никак не могу убедить себя, что ошибаюсь. А эта попытка пристрелить меня? Казалось бы, безрассудство, да? И все же это на самом деле было. Пришлось рискнуть и выставиться перед тобой на посмешище, зато теперь ты смекнешь, что к чему, если со мной стрясется беда.

Я ожидал, что Джон начнет прощупывать прочность моих догадок вопросами, но он молчал.

– Карты ВВС по большей части физические, от них тебе проку не будет, – проговорил он наконец. – Придется доставать карты Топографического управления. Где-то на Ромнийской болотистой низине есть ферма Коулд-Харбор, и я слыхал еще об одной с таким названием. Их может оказаться несколько. Как ты узнаешь, которая тебе нужна? И что собираешься делать, когда вычислишь ее?

– Ферма-то должна находиться примерно на одинаковом расстоянии от всех наших юго-восточных аэродромов, – ответил я. – А вот что делать – это один бог знает.

– Если тебе удастся убедить командование прочесать эту местность, они могут не найти там ничего предосудительного просто потому, что приедут не тогда, когда нужно.

– Я прекрасно понимаю все сложности, – с легким раздражением сказал я. – Просто сейчас я беру барьеры по мере того, как натыкаюсь на них, вот и все.

– Хорошо, – согласился Джон, – карты я тебе достану завтра к вечеру, если ничего не случится. А пока – удачи!

Когда я вернулся на позицию, Огилви как раз собирался уезжать. Надо было ставить шатры и строить бараки, требовалась рабочая сила.

– …хорошо, тогда шестерых, сержант Лэнгдон, – услышал я голос Огилви. – Пусть в семь тридцать явятся к развалинам войскового штаба. А пока отдыхайте.

Я отступил в сторону, давая Огилви пройти. Едва за ним закрылась дверь, как Мики, притворявшийся спящим, сказал:

– Господи, дай мне крылья и унеси отсюда…

– Какого черта туда не гонят парней из ВВС? – вопросил Четвуд. – Черт побери, ведь они чуть ли не целый день били баклуши в убежищах!

– Ну, в такую жарищу я бы предпочел оставаться на поверхности, – сказал Лэнгдон. – Да и вообще, вопрос стоит иначе: каждый должен сделать все, что в его силах.

Но и после этих слов все продолжал ворчать, пока не вернулся Худ, ходивший на вторую позицию.

– Как у них дела? – спросил его Лэнгдон.

– Приписывают себе наши самолеты, – ответил Худ. – Естественно… А вообще-то им тоже несладко пришлось, окоп буквально в кольце из воронок. Раненых, правда, нет, один молодой Лейтон. Отправили в госпиталь, контузия от разрыва. Необстрелянный еще, вот и расклеился.

– Не один он такой, – заметил Четвуд.

– Оно, конечно, так, только остальных в госпиталь отправляют без всякой нужды, – произнес Худ, и в его голосе не слышалось ноток сочувствия. – Перетрусят и просятся туда от греха подальше.

– Ну, не знаю, – вставил Кэн. – «Так в трусов нас воображение превращает»[27]27
  Искаженная строка из монолога Гамлета «Быть или не быть»: «Так в трусов всех нас совесть превращает». В переводе Б. Пастернака эта строка звучит так: «Так трусами нас делает раздумье».


[Закрыть], – процитировал он, совершенно неосознанно давая нам полюбоваться своим профилем в одобренной Гилгудом манере. – В этом-то и беда Мики. Он невежда, а несет проклятие воображения.

– Это кто невежда?! – Мики сел на койке. – И какого черта ты говоришь о парне за глаза, когда он спит? Только попробуй еще раз такое ляпнуть! Чем я хуже тебя, браток? Я работал мастером, командовал людьми, понял? Думаешь, если ты богатей, значит, можешь говорить, что хочешь?

Я Хитонов не кончал, – в тоне, каким он произнес слово «Итон», была изрядная доля презрения. – Я пахал, чтобы жрать. Можешь себе лыбиться, но так оно и было, браток. И не такой уж я невежа, мой дядька строил дворец Александры[28]28
  Дворец Александры, названный так в честь Александры, супруги короля Эдуарда VII (1841–1910; годы правления – 1901–1910), построен в 1873 г.; с 1936 по 1960 год основное здание телестудий Би-би-си.


[Закрыть].

– А Бёрн Джонс был твоим отчимом – это мы знаем, – сказал Четвуд. В целях повышения своего авторитета Мики приписывал себе родство со всеми знаменитыми Джонсами.

– Не пойму, чего ты ко мне прикололся. Я ведь пытался тебя оправдать, – обиженно проговорил Мики.

Эта внезапная вспышка лишила Мики последних сил. Он снова лег и жалобно сказал:

– Поспать не дадут…

– Можешь опять зарыться в свою нору, – злобно заявил Худ.

– Слушай, будь мы в пехоте, я бы тебе показал, как надо драться. Уж тогда бы не ты, а я таскал эти нашивки, браток. А это и не драка вовсе – так, одно название.

Чтобы сменить тему разговора, Лэнгдон спросил Худа, пострадал ли барак на второй позиции. Судя по всему, он был почти в таком же состоянии, как наш. Крышу и северную стену изрядно побило шрапнелью. Стеля постель, я обнаружил, что мои одеяла усыпаны битым стеклом – уцелело всего одно или два окна. То и дело попадались сувениры в виде зазубренных осколков. Один угодил в чей-то вещмешок, другой разбил стоявшую на столе бутылку молока.

Я попал в шестерку, которую отрядили ставить палатки, и в 19.30 мы уже стояли возле гарнизонной канцелярии. Штаб базы превратился в груду обломков, дорога была перегорожена выгоревшими дотла останками армейского грузовика, позади нас на плацу валялись стекло и битый кирпич, и все это окружали разбитые и выпотрошенные здания. В дальнем углу по-прежнему торчал уцелевший флагшток. Его белая краска теперь почернела, а знамя королевских ВВС безвольно свисало с верхушки, поникшее в неподвижном вечернем воздухе.

Палатки разбивали на ближнем к жилому городку краю летного поля. Тут работали сотни людей, армейских и из ВВС. Земля была твердой, как камень, брезент, пропитанный маскировочной краской, почти не гнулся. Мы вкалывали до десяти часов, а потом, в слабеющем вечернем свете, мы вдвоем с Кэном потащились обратно к нашему бараку. Я оглянулся, и тут страх, охвативший меня днем при мысли о том, что кто-то пытался со мной разделаться, вновь овладел всем моим существом. Не знаю, почему. Разве только потому, что, когда я повернул голову, кто-то был у меня за спиной. Я заметил размытый силуэт, бродивший в сумрачном вечернем свете среди воронок. И не то чтобы я думал, будто кто-то меня выслеживает. Наверное, меня пугал сам факт чьего-то присутствия за спиной.

Мы сразу же отправились на боковую, но, казалось, едва я задремал, как сразу же был разбужен топотом бегущих ног. И точно – последовала команда «К орудию»… Не успели мы пятеро натянуть форму, как завыли сирены. Была полночь. Тревога оказалась недолгой, и к половине первого я остался в окопе один – была моя очередь нести караул.

Удовольствия мне эти полчаса не доставили. Странно, до чего же нервы человека зависят от его настроения. До той ночи охранники меня вообще не волновали, да и позиция наша была не на отшибе. Она находилась в хорошо охраняемом лагере, и когда я видел, что кто-то движется или идет, я автоматически принимал его за своего. Теперь же, из-за этой вмятины на каске я обнаружил, что напряженно прислушиваюсь к каждому звуку. Удивительно, что звуков, которых я раньше не замечал, оказалось так много. А когда кто-то шевелился у блиндажа охраны или шел по дороге, я ловил себя на том, что крепче сжимаю в руках винтовку.

Но ничего не случилось. Просто я страшно устал, и нервы у меня совсем расшатались. Когда вышел мой сменщик, сирены дали отбой.

Субботний рассвет сулил жаркий день, воздух был знойный. Около половины десятого дивизионный грузовик привез нам сухие пайки и большой бак воды. Побриться-то мы побрились, а вот на купанье воды не хватило. Вода в Англии – нечто само собой разумеющееся, и становится ужасно неприятно, если ты вдруг почему-то не можешь помыться. Из-за такой мелочи порой можно надолго пасть духом.

За утро лишь дважды объявляли тревогу. Марион не появлялась, и после ленча я сам отправился на плац в надежде встретить какую-нибудь знакомую девушку из ЖВС, чтобы узнать от нее, что случилось с Марион. После немецкого налета приказ безвылазно сидеть на позиции утратил для меня значение, и я знал, что Лэнгдон не станет особенно возражать против моей отлучки.

Но мне не повезло, знакомых девушек я не встретил. На территории жилого городка копошились рабочие, разбиравшие руины и грузившие обломки на машины. Я невольно подумал о том, что если каждая база, подвергнувшаяся нападению, вынуждена прибегать к услугам гражданских рабочих для наведения порядка, значит, на всех аэродромах должно быть полным-полно шпионов. Для меня это казалось естественным, и я чувствовал себя очень неважно, возращаясь на позицию.

И тут сердце мое ушло в пятки от страха. Может, это была случайность, не знаю: на аэродроме прежде такое бывало. Но теперь, когда это произошло со мной, когда я чуть не отправился на тот свет, случайность приобрела совсем другой смысл и значение.

Я проходил мимо ближайшего к позиции капонира, ярдах в двухстах от орудия. Там стояли «харрикейны», я заметил это потому, что обратил внимание на сильно потрепанный хвост одного из них. Достав из портсигара сигарету, я резко остановился, чтобы прикурить, и тут же раздался треск пулемета. Мимо меня пронеслась очередь трассирующих пуль, пронеслась так близко, что стоило мне протянуть руку, и ее оторвало бы напрочь.

Стрельба оборвалась так же внезапно, как и началась. Я ошалело огляделся по сторонам. Способность соображать вернулась ко мне лишь после того, как горящая спичка обожгла мне пальцы. Отшвырнув ее, я метнул взгляд в сторону капонира. Там ничего не изменилось: по-прежнему стояли два «харрикейна», почти касаясь друг дружки кончиками крыльев, по-прежнему дрожал над гудроном раскаленный воздух. Никакого движения я не заметил, а ведь эта очередь трассирующими пулями раздалась именно с капонира.

Вот когда меня прошиб холодный пот… Не остановись я так резко, чтобы зажечь сигарету, лежал бы сейчас посреди дороги, изрешеченный пулями!

Мною овладело неистовое желание бежать. Каждую секунду пулемет мог заговорить снова, а я теперь был неподвижной мишенью. Я насильно заставил себя подойти к капониру. Там никого не было, как не было никого и в обеих машинах. Это меня озадачило: обычно пулеметы не стреляют сами по себе, какая бы ни стояла жара.

У выхода в задней части капонира появился вдруг дежурный, протирая со сна глаза.

– Мне послышался какой-то шум, – сказал он.

Я рассказал ему, что произошло, и он осторожно осмотрел носки крыла ближайшей к нему машины.

– Ну вот, – сказал он и показал мне почерневшую амбразуру одного из пулеметов. – Не могу, правда, понять, почему он выстрелил. Тут сейчас никого, кроме меня, нет, все пулеметы стояли на предохранителях.

Почему он выстрелил, я так и не узнал, но я нисколько не сомневался в том, что очередь раздалась не случайно и что она должна была прикончить меня.

Когда я вернулся на позицию, меня всего трясло.

– Что это с тобой? – спросил Четвуд. – Встретил привидение?

– Н-нет. А что?

– Господи, да скажите ему, кто-нибудь! – воскликнул Мики.

– Ты бледен, как полотно, – сообщил Кэн.

Я рассказал им, что произошло.

– Надо подать рапорт, браток, – сказал Мики. – Это все из-за халатности. В мае то же самое случилось с одним парнем по фамилии Теннисон. Пули просвистели буквально рядом с ним.

– Эге, – подал голос Худ, – наш Джонс снова ожил.

Утром Мики сидел на своем посту у орудия, но все время угрюмо молчал, что было совсем на него не похоже.

– Я не потерплю выльгарности ни от тебя, ни от кого другого, – заявил Мики, который терпеть не мог, когда его называли по фамилии.

– Да, выльгарности! – вскричал его партнер Фуллер, и все захохотали.

– К орудию!

Когда мы выбежали из барака, эскадрилья «Тигр», уже по меньшей мере минут пять гонявшая двигатели на полных оборотах, потянулась от капониров к взлетной полосе.

На этот раз мы сидели у пушки почти два часа. Над Мейдстоном дрались истребители, и мы видели этот бой, но в нашу сторону ни один самолет не пошел. Эскадрилья «Ласточкин хвост» поднялась вслед за «Тиграми», и я мельком увидел Джона Найтингейла, когда тот пронесся мимо в своей маленькой зеленой спортивной машине. Я с тревогой подумал, не забыл ли он о картах. Сегодня он взлетал уже в третий раз, вряд ли у него нашлось время и силы на поиски каких-то там карт для явно спятившего артиллериста.

Но этот вопрос недолго волновал меня, потому что вскоре вернулся страх и вытравил из моей головы все остальные мысли. Предварительного оповещения о налете не было. Телефонную линию, связывающую наш окоп с капониром к северу от нас, чинили трое рабочих, и спустя какое-то время я вдруг заметил, что один из них – низкорослый человечек с резкими чертами лица, в очках в стальной оправе – то и дело прерывает работу, чтобы поглазеть на нас. Сперва я просто спросил себя, что в нас такого уж интересного, потом принялся следить за рабочим специально, карауля момент, когда очкарик поднимет глаза. По-моему, однажды наши взгляды встретились, хотя расстояние было слишком большим, чтобы утверждать это наверняка. Только после этого он больше не смотрел в нашу сторону, причем, похоже, сознательно заставлял себя не делать этого. И вот тогда-то я по-настоящему встревожился. Я попытался убедить себя, что из-за событий последних дней у меня поистрепались нервы и что надо просто хорошенько выспаться. Но толку от этого не было. Да и как я мог найти доводы, способные развеять это чувство тревоги, столь похожее на ощущение, испытанное накануне ночью в карауле, когда я подскакивал, заслышав какой-нибудь безобидный звук, которого прежде и не заметил бы? Слишком ярки были воспоминания о резком толчке в шею, когда в мою каску угодила пуля, и о трассирующей очереди, чудом миновавшей меня час тому назад.

Когда исправленный «танной» передал сигнал предварительного оповещения, трое рабочих собрали свой инструмент и быстро зашагали по гудрону мимо нашего окопа, направляясь в убежище. Я пристально посмотрел на очкарика, когда он поравнялся со мной. У него были выцветшие, слишком близко поставленные глаза и тонкий нос, весь его облик показался мне каким-то таинственным. Очкарик ни разу не взглянул в нашу сторону, не заговорил с приятелями. Я обратил внимание на его мягкую пружинистую походку.