Текст книги "Воздушная тревога"

Автор книги: Иннес Хеммонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Слушаюсь, сэр! – Голос лейтенанта приглушала маска противогаза.

Стальная дверца броневика с лязгом захлопнулась, огромная тяжелая машина взревела и умчалась по гудрону на север, растаяв в дымном облаке, которое уже начинало рассеиваться. Уинтон повернулся ко мне.

– Отличная работа, Хэнсон, я этого не забуду, – сказал он. – Вы поедете со мной. Сержант Лэнгдон, соберите ваше подразделение и как можно быстрее укомплектуйте расчет орудия. Штаб будет держать вас в курсе.

– Слушаюсь, сэр!

Когда Лэнгдон скрылся из виду, Уинтон кивнул мне, и я двинулся за ним к машине. Занеся ногу на подножку, он остановился.

– Мистер Огилви, объедьте, пожалуйста, огневые позиции. Посмотрите, все ли в порядке. Самое главное, чтобы расчеты знали свои зоны обстрела приземляющихся самолетов. Огонь вести строго по этим зонам. Не хватало еще устраивать дуэли через летное поле. Коминс вас подвезет. Вы же собирались объехать позиции наземной обороны, не так ли, майор? Вот и прекрасно! Желаю успеха!

Он забрался на водительское сиденье.

– Прыгайте сюда, Хэнсон!

Я уселся рядом с ним, и большая машина пулей помчалась вперед, резко накренившись на развороте. От дымовой завесы осталось лишь несколько жиденьких клочков, впереди в сером свете зари смутно маячили знакомые очертания базы. Описав полукруг по летному полю, мы покатили к затянутым колючей проволокой воротам оперативного штаба. Уинтон ехал быстро и не переставая засыпал меня вопросами, но когда мы подъехали к штабному бункеру, он неожиданно умолк.

На Уинтона легла огромная ответственность, и в последующие несколько минут этот человек вызвал мое невольное восхищение. Сознавая тяжкое бремя этой ответственности, он нес его спокойно, без ненужной суеты. Думается, Уинтон был из тех людей, чьи лучшие качества проявляются в бою. Сейчас он доказал, что обладает хладнокровием и даром воображения. Войдя в штаб, Уинтон первым делом распорядился, чтобы два «харрикейна» оснастили дымовыми баллонами, а на метеостанцию отправили конного связного за двумя зондами.

– «Танной», – крикнул он, – дайте отбой газовой тревоги!

Сидевший в углу человек негромко заговорил в микрофон. Откуда-то из-за стен этого огромного подземного зала донеслось едва слышное эхо его голоса:

– Внимание! Отбой газовой тревоги. Можете опять выставлять физиономии напоказ, ребята, отбой газовой тревоги.

На первый взгляд казалось, что в зале царит бестолковщина: у телефонов сидело множество девушек, еще больше их стояло вокруг вперемежку с офицерами. Создавалось впечатление, что они бездельничают. В центре всеобщего внимания был громадный стол, крышка которого представляла собой карту юго-восточной Англии и Английского канала[33]33
  Английский канал – принятое в Англии название пролива Ла-Манш.


[Закрыть].

Вдруг рядом со мной оказалась Марион. Она сжала мою руку, я глянул и увидел ее горящие возбужденные глаза.

– _Это все благодаря вам, – сказала она. – Ваш спектакль. Надеюсь, он сойдет хорошо.

– Где Найтингейл? – спросил я.

– Поехал к капонирам. Через пару минут поведет свою эскадрилью на взлет.

– А Трент?

– О, я оставила его у дверей. Он пытается получить допуск сюда. – Она снова сжала мою руку и пошла в другой конец зала, к свободному столу с телефоном и блокнотом.

Я остался стоять в одиночестве и растерянности. Мне казалось, что моя грязная, заляпанная маслом форменка здесь совсем не к месту: вокруг мелькали лишь синие мундиры ВВС. Больше всего мне хотелось сейчас взлететь вместе с какой-нибудь эскадрильей, чтобы драться там, в воздухе. Или вернуться к орудию. Хотелось действовать. Делать дело. Какое угодно, лишь бы не мучиться тревожным праздным ожиданием.

Уинтон протянул мне записку. На листке было нацарапано: «Митчет сообщает о захвате четырех грузовиков с дымовыми баллонами». Вскоре все базы истребителей на юго-востоке одна за другой доложили, что машины с баллонами либо захвачены, либо выведены из строя.

Растерянность разом улетучилась. Я больше не чувствовал себя лишним в этом незнакомом зале под землей. Ощущение было такое, словно я мгновенно снова превратился в журналиста. Прямо на моих глазах разворачивалось какое-то действо, впечатления откладывались в мозгу, и я знал, что когда-нибудь пущу этот материал в дело. Боже мой, да кое-кто из парней с Флит-стрит отдал бы последние штаны, лишь бы оказаться здесь, в гуще событий. Я почувствовал трепетную гордость человека, совершившего подвиг.

К Уинтону подбежала девушка из ЖВС.

– Докладывает мистер Росс, сэр, – проговорила она. – Грузовик захвачен в целости и сохранности, взято семеро пленных.

– Отлично. Пусть немедленно доставят сюда и пленных, и машину.

Вот и все. На этом закончились попытки Вейла обеспечить немецким войскам высадку в Торби. Я вспомнил, с каким видом он провожал эти грузовики в путь. Сколько спокойствия и уверенности в себе! Что ж, в тот миг он имел на это полное право: план был хитроумный. Просто Вейлу изменила удача. Интересно, что он станет делать теперь? Арест и расстрел за шпионаж – столь бесславный конец как-то не вязался с его обликом. Но так, наверное, и будет. Разумеется, Уинтону придется присутствовать на заседаниях военно-полевого суда…

Зажужжали телефоны, и девушки за столами принялись лихорадочно что-то записывать. Другие относили листки на большой стол. Комната внезапно ожила, все смешалось, но в сумятице этой прослеживался четкий порядок: люди делали свое дело.

На участке стола с картой Канала появились маленькие деревянные фишки со стрелками, направленными в сторону юго-восточного побережья. На всех фишках была нарисована свастика и стояли цифры. В считанные секунды на некоторых из них уже появилась цифра 30, а на двух-трех – 40 и 50. Каждая метка обозначала соединение вражеских самолетов, я насчитал 340 машин, уже нанесенных на карту.

– Поднять в воздух обе эскадрильи! – скомандовал Уинтон, и мгновение спустя донесся едва различимый голос из громкоговорителя:

– Обеим эскадрильям – взлет! Эскадрилья «Тигр» – немедленный взлет! Эскадрилья «Ласточкин хвост» – немедленный взлет! Взлет! Всё!

– С юго-востока приближаются несколько крупных авиационных соединений противника! – услышал я голос сидевшей неподалеку от меня телефонистки. – Судя по всему, это транспортные самолеты с войсками в сопровождении истребителей. Высота от пятнадцати до двадцати тысяч футов. Зениткам огня не открывать!

По мере поступления докладов от наблюдателей метки на карте безостановочно продвигались все дальше вперед, начинала вырисовываться общая картина неприятельского налета. Появились и новые значки. На них были нарисованы красные, белые и синие кружки – эмблема королевских ВВС. Эти значки размещались по большей части над сушей.

Вошел молоденький лейтенант артиллерии Росс. Он направился прямиком к Уинтону. Они вполголоса о чем-то посовещались, и командир части вдруг воскликнул.

– Шары? С фонарями? Прекрасно! В начале полосы зеленый, в конце – красный, так?

– Нет, сэр, наоборот. И не зеленый, а белый. Красный и белый.

– Вы уверены, что этот тип не водит нас за нос?

– Не думаю, сэр. Он изрядно струхнул и тяжело ранен.

– На какую высоту их запустить?

– Не знаю, сэр, я его не спросил.

Уинтон обернулся ко мне.

– Вы знаете, на какой высоте должны висеть шары?

– Вейл говорил, пятьдесят футов, сэр.

– Отлично. Значит, футах в тридцати над слоем дыма. Надуйте шары и прицепите к ним фонари. Красный огонь повесить над ангарами, а белый над главными воротами. Высота – восемьдесят футов. Пяти минут вам хватит?

– Да, сэр.

– Очень хорошо. Я немедленно отдаю приказ поставить дымовую завесу на высоте тридцать – пятьдесят футов. Шары должны взлететь одновременно с завесой, не позднее.

– Есть, сэр! – Росс опрометью выбежал из зала.

Уинтон подошел к коммутатору.

– Дайте-ка второй капонир, – велел он девушке-телефонистке. – Алло, Марстон? Как там эти два «харрикейна» с дымовыми баллонами? Готовы? Пусть взлетают немедленно. Поставить дымовую завесу вдоль восточного края аэродрома, от дороги на Торби до северного конца летного поля. Дым выпускать на высоте не менее тридцати и не более пятидесяти футов и только в пределах указанных границ. Пусть летают, пока не кончится дым, либо пока я не прикажу кончать. Совершенно верно. Пусть взлетают.

Теперь вокруг Уинтона сгрудились несколько офицеров наземной службы. Он спокойно и четко отдавал им приказания, я лишь иногда улавливал отдельные слова. С поверхности земли донесся рев набирающих обороты моторов. На столе значки со свастикой пересекли береговую линию, налет обретал очертания. Соединения, состоящие из пятидесяти бомбардировщиков и сотни истребителей каждое, приближались к аэродромам; две таких армады направлялись в нашу сторону.

К стоявшему рядом со мной телефону подошел офицер.

– Артиллеристы? Предупредите все расчеты, что два «харрикейна», только что ушедшие на взлет, будут ставитm дымовую завесу на высоте около пятидесяти футов. Огонь вести только по тем неприятельским самолетам, которые будут приземляться на поле. По разбившимся машинам не стрелять. Оставшимися в живых займется наземная оборона.

Не успел он кончить разговор, как заговорил «танной»:

– Внимание! Два наших самолета ставят над аэродромом дымовую завесу. Ожидается, что транспорты с войсками совершат посадку. Вероятно, часть их разобьется. Наземной обороне предписывается лишить неприятеля возможности вести боевые действия после аварий самолетов. Старайтесь не попадать в зону обстрела артиллерии: орудиям приказано открывать огонь по самолетам противника, совершившим удачную посадку. Все!

– Хэнсон! – окликнул меня Уинтон. – Пожалуй, вам теперь лучше вернуться на огневую позицию.

– Хорошо, сэр.

– Мы ничего не упустили из виду?

– Да вроде нет, сэр.

– Прекрасно. Спасибо за помощь, желаю удачи.

– Вам – тоже, сэр. – Я козырнул и поспешно вышел из оперативного штаба.

На улице околачивался Билл Трент.

– Береги себя, Барри, – сказал он. – Ты мне должен статью написать, когда кончится драка.

– Считай себя счастливчиком, если ее пропустят в печать, – ответил я, вскочил на первый попавшийся велосипед и покатил вверх по откосу к асфальту. Наш окоп едва виднелся на противоположном краю аэродрома на фоне тускло освещенного горизонта. Луна села, летное поле казалось белым, гладким и холодным. Над брустверами окопов наземной обороны торчали каски – голубые и цвета хаки. Возле дотов стояли солдаты с готовыми к бою винтовками. Везде царила гнетущая атмосфера ожидания.

Когда я проезжал по асфальтированной площадке перед ангарами, один из «харрикейнов» сделал первый заход над восточным краем поля. В полумраке он выглядел как размытая тень и летел так низко, что, казалось, вдребезги разобьется о первый же капонир. За самолетом тянулась тонкая полоска, как будто по тусклому серому небосводу провели карандашом. Она росла, расползаясь в черное зловещее облако. На северном краю аэродрома полоска обрывалась. Когда самолет накренился на повороте, я едва различил его очертания.

У ближайшего к штабу базы ангара суетились солдаты. Они возились с воздушным шаром, похожим на небольшой аэростат воздушного заграждения. Под ним был прикреплен красный фонарь. Когда я проезжал мимо ангара, шар медленно поднялся в воздух.

Вскоре я выкатился на дорогу, шедшую вдоль восточного края поля. Тьма сгущалась, над головой висела огромная волнистая туча дыма, она медленно плыла на юго-запад через территорию базы. Казалось, стоит поднять руку, и я дотянусь до нее. Тут и там земли касались оторвавшиеся от тучи клочья дыма. Они медленно клубились, а когда попадались мне на пути, в ноздри била едкая вонь. Я поравнялся с капониром к югу от нашей позиции. Над головой загудел второй «харрикейн». Он шел так низко, что я невольно втянул голову в плечи. Но видеть его я не мог. Когда дымный шлейф от самолета смешался с завесой, тьма сгустилась настолько, что я едва не проскочил мимо своей огневой позиции.

Спустившись в окоп, я пристально оглядел едва различимые лица: Лэнгдон, Четвуд, Худ, Фуллер. Мики и Кэна не было.

– Что с Мики? – спросил я Лэнгдона. – Он…– Я в нерешительности умолк.

– Нет, – ответил Лэнгдон. – Одна пуля попала в плечо, вторая раздробила запястье. Легко отделался, если учесть, как он рисковал. Оттащили его в лазарет.

– Ну, а Кэн где?

– Погиб, – сказал Лэнгдон. Простота, с которой он произнес это слово, поразила меня. – Выскочил следом за Мики и схлопотал пулю в живот.

В подробности он не вдавался, да я и не спрашивал. Я вполне мог представить себе, как он умер. Наверное, чувство драматизма увлекло его в самую гущу схватки. Он вскочил на ноги, как какой-нибудь молодой Рэли, Сорвиголова, д’Артаньян, а воображение окутало его в щегольские одежды рыцарства. А затем – страшный удар в живот, от которого он споткнулся и упал, как он часто спотыкался b падал перед зрителями. И омерзительная реальность – кровь на жесткой, неподатливой земле, муки и, наконец, смерть. Бедный Кэн…

Молчание, воцарившееся в окопе после слов Лэнгдона, разорвал рев «харрикейна». Самолет пронесся над нашими головами, волоча за собой шлейф дымовой завесы. Крылья со свистом рассекали воздух. Он летел так близко, что мы поежились, хотя не видели его. Над нами был только черный дым. Время от времени какой-нибудь клок вкатывался в окоп, и мы начинали кашлять.

– За каким чертом нужен этот дым? – спросил капрал Худ.

Я начал было объяснять, но тут затрубил «танной»:

– Воздушная тревога! Массированный налет! Воздушная тревога! Массированный налет! С юго-востока под прикрытием истребителей к аэродрому приближаются два крупных соединения транспортных самолетов с войсками.

Зазвонил телефон, Лэнгдон взял трубку. Чуть погодя он положил ее на место и сказал:

– В основном «юнкерсы-52». Летят на высоте восьми тысяч и снижаются. Предполагается, что пятьдесят машин попытаются приземлиться на нашем аэродроме.

– Пятьдесят! – повторил Четвуд. – Господи боже!

Все ошеломленно умолкли.

– Черт возьми! – вдруг воскликнул Худ. – На что они надеются? Как мы можем стрелять, если из-за этой проклятой завесы тут такая тьма, что и барака почти не видно?

– А стрелять и не надо, – ответил я. – По идее, немцы должны разбиться об ангары.

Я рассказал о нашем замысле ввести джерри в заблуждение воздушными шарами.

– А если им все-таки удастся сесть? – не унимался Худ.

Зазвонил телефон. Я пожал плечами, не зная, что ответить Худу. И меня это тревожило. Я не ожидал, что после дымовой завесы аэродром погрузится в кромешную тьму.

Лэнгдон положил трубку.

– Вот тебе и ответ, – сказал он Худу. – Как только немцы зайдут на посадку, на штабе базы включат прожектор.

– А он не сорвет игру? – спросил Четвуд.

Лэнгдон засмеялся.

– Да нет, вряд ли. Ну, а если бы эта завеса была поставлена немцами, и они садились вслепую? Они б естественно ожидали, что мы попытаемся пробить дым всеми прожекторами, какие у нас только есть.

– Тихо! – крикнул Фуллер.

Какую-то секунду я слышал только настырное гудение двух «харрикейнов». Оно превратилось в рев, когда один из них пронесся над нами. Шум его моторов постепенно стих, и на его фоне я услыхал ровный рокот. Над окопом промелькнул второй «харрикеин», его рев сменился отдаленным гудением, и я понял, что слух не обманул меня. С юга доносился едва слышный низкий рык, зычный и настырный. Я весь будто обмяк. Решающий час настал…

Этот звук усиливался. Он уже сотрясал воздух, заглушая шум моторов наших «харрикейнов». Их было слышно, только когда они подлетали совсем близко. Раздались две пулеметные очереди – будто где-то рвали миткаль. Рев немецких самолетов наполнил собой весь небосвод. Я почувствовал острый приступ клаустрофобии, неистовое желание сорвать и отшвырнуть прочь этот дымный занавес, чтобы посмотреть, что нам предстоит. И снова – пулеметная стрельба. Потом к востоку от нас послышался визгливый вой пикирующего самолета. Он достиг крещендо, став похожим на звон дисковой пилы. И в этот миг, когда я подумал, что более высокой тональности, наверное, и не существует, раздался страшный взрыв.

– Внимание! Внимание! Транспорты с войсками делают круги, заходя на посадку. Направление при посадке – с севера на юг. Примите их потеплее, братцы. Всё!

Рокот двигателей прокатился над аэродромом, но, вместо того чтобы постепенно затихнуть, он как бы разложился надвое. Весь аэродром окутало этим зычным пульсирующим ревом. Надо признаться, что мне стало страшно. Испугались, наверное, все: ведь мы не видели, а только слышали, что нам грозит. И звук этот был везде, со всех сторон.

Ствол орудия направили на летное поле. На сиденьях наводчиков сидели Четвуд и Ред. Два мешка с песком на бруствере отмечали границы нашей зоны обстрела. В ящиках возле орудия лежали наготове снаряды с взрывателями, срабатывавшими через полторы секунды.

Из наполнявшего воздух рева выделился шум одного мотора. Он приближался с севера.

– Отлично! Взрыватель ноль пять. Заряжай! – голос Лэнгдона был чист и спокоен, и я вновь узнал в нем ту мальчишескую нотку, которая прежде так удивляла меня.

Прожектор на штабе базы мигнул и вспыхнул, оживая. Мощный луч производил странное впечатление: он рассеивался в дыму, и посадочная площадка была освещена белым сиянием, словно луной, скрытой тонким облаком. Гряда дымных клубов над полем казалась черной, как гуашь.

Рев самолета приближался, вибрация чуть ослабла. Казалось, я прямо слышу, как винты вспарывают воздух. Рокот становился все более вялым, источник его уже пронесся над аэродромом впереди нас. Самолет как бы нащупывал дорогу в дыму.

И вдруг из облака вынырнули колеса шасси и размытые очертания белых распростертых крыльев. Самолет мелькнул в свете прожектора лишь на мгновение, но оно показалось мне вечностью. «Юнкерс» плавно снижался, выискивая колесами шасси посадочную дорожку. Теперь я видел его целиком – он был похож на громадного серебристого мотылька, летящего туманной ночью на свет уличного фонаря. В этой огромной крылатой твари, такой-то нескладной, такой сказочной, было что-то призрачное, радужное.

Вынырнув из дыма, самолет устремился прямо к ангару Б. Уготованную ему западню пилот обнаружил слишком поздно. Бедняга, он старался сесть наощупь в густом дыму, а когда облако внезапно осталось позади, прямо перед кабиной в ослепительном свете возникла черная тень ангара!

Резкое натужное усилие моторов потянуло было самолет вверх, он чуть приподнялся, и я даже успел подумать, что «юнкерс» не зацепится за ангар. Но шасси задело край крыши, и огромный самолет медленно перевернулся через нос днищем кверху. Послышался деревянный треск, крыша ангара обвалилась, и «юнкерс» исчез из виду.

А на посадку уже заходил второй. Пулеметные очереди над нашими головами становились все настырнее, где-то там, в холодном свете зари, дрались истребители. Следующий «юнкерс», так же как и первый, ощупью летел над посадочной полосой, отыскивая ее. Я оглядел окоп, чтобы запомнить лица ребят в это мгновение. Зачарованные взгляды всех наших были прикованы к белому сиянию прожектора. Они караулили момент, когда плавно снижающийся самолет вынырнет из дыма и станет виден. Наверное, все, кто был на летном поле, неотрывно смотрели сейчас на озаренный огнем дым над ангарами.

Неожиданно врубился «танной»:

– Солдатам наземной обороны, находящимся к югу от ангара Б, взять на прицел выходы из ангара. Взять на прицел выходы из ангара Б! Всё!

Я едва расслышал команду. Зрелище идущего на посадку самолета парализовало все мои ощущения. Ни один человек в нашем окопе не шевельнулся и не проронил ни слова.

Мгновение – и на месте белесого от лучей прожектора дымного облака возник самолет, такой же чудовищно огромный и серебристый, как и его предшественник. Я скорее почувствовал, чем увидел, как все тихонько ахнули, завидев его. Второй самолет снижался быстрее первого, и его пилот, похоже, даже не увидел ангара. Громадная машина просто врезалась в стену, крылья покорежились, и мы услышали треск, когда обломки посыпались на землю. Из-под них, шатаясь, выкарабкалось несколько человек. Вид у них был ошеломленный. Раздалась пулеметная очередь, потом еще одна, и скрюченные фигурки попадали на землю.

Внезапно я заметил, что становится светлее. Дымка над головой редела, «харрикейны» уже кончили ставить завесу. На посадку заходил еще один «юнкерс-52», пулеметы над нами трещали почти беспрерывно, на фоне рыка кружащих транспортов слышался высокий зуд пикирующих, набирающих высоту и бросающихся в штопор истребителей. В окоп просачивался бледный свет, мгновение спустя я увидел, что небо на востоке зарделось от лучей солнца, которое пока не встало над горизонтом. Край завесы, закрученный темно-бурыми валами, откатился от окопа будто ширма, открыв холодное голубовато-зеленое небо. На востоке кружило не меньше десятка «юнкерсов». Почти приткнувшись носами к хвостам летящих впереди, они водили хоровод, защищая друг дружку. Света еще не хватало, но я заметил, что один из истребителей, дравшихся в вышине, спикировал на цепочку «юнкерсов», дал резкий залп из своих пушек и с жужжанием ушел в сторону.

– Смотри! – Лэнгдон ткнул меня в руку, и я резко обернулся к летному полю. Бриз посвежел, и дымная гряда быстро откатывалась, хотя все еще покрывала две трети аэродрома. Теперь, при свете дня, прожектор поблек и, казалось, отдалился. Под слоем дыма появился еще один транспорт, он преодолел завесу быстрее других, и у пилота было время, чтобы заметить опасность. Мотор взревел на полных оборотах, и мне почудилось, что окоп затрясся. Скорость самолета возросла, но высоты он почти не набрал. Накренившись, «юнкерс» врезался крылом в ангар. Картина производила впечатление чего-то нереального, словно я смотрел спектакль. Дым как бы ограничивал нас, стоявших в свете дня, от самолета и ангаров, окутанных рукотворной мглой и озаренных искусственным светом. Ощущение было такое же, как от огней рампы в театре.

Самолет развалился подобно предыдущим, но вдруг раздался взрыв и в слой дыма впился огромный сполох огня. Пламя мгновенно охватило ангар, нижний пласт дыма побагровел. Искореженные пылающие обломки и языки пламени, лижущие стену ангара, создавали какую-то фантастическую картину. Мне почудилось, что я слышу крики. Вероятно, это была просто игра воображения, но я знал, что там, в аду, страшной мучительной смертью умирают люди. От этой мысли я почувствовал дурноту. Я еще не настолько свыкся с суровой реальностью войны, чтобы испытывать радость от подобных зрелищ, хотя и знал, что люди эти гибнут именно потому, что прилетели сюда убивать нас. Тут было так: либо мы, либо они, и я знал это, но даже зная, не мог не чувствовать себя прямым виновником гибели этих людей.

Пилот очередного садившегося самолета испугался багрового зарева. Двигатели взревели, звук приближался к нам. Внезапно самолет вырвался из дыма и заложил крутой вираж, крылья его накренились самым немыслимым образом. Он летел прямо на нас.

– Самолет! – заорал Лэнгдон.

– Есть! Есть! – откликнулись наводчики. Ствол пушки двинулся за целью; «юнкерс» вышел из виража и удалялся от нас. Лэнгдон подождал, пока самолет не станет к нам бортом, и скомандовал:

– Огонь!

Зенитка рявкнула, и снаряд разорвался прежде, чем заглохли извергающиеся из ствола языки пламени. Грохот разрыва получился такой же громкий, как и сам выстрел. Промахнуться с такого расстояния было невозможно. Лэнгдон верно рассчитал, какой требуется взрыватель. Снаряд разорвался прямо перед носом самолета. Крылья его обвисли, фюзеляж разломился пополам, и вся машина рассыпалась на куски. Я видел, как из нее падают люди. Обломки рухнули среди деревьев в долине.

Дым откатился, открыв весь аэродром. Лишь на юго-западном краю поля он еще лежал низкой тучей. По-настоящему светлело, высокие облака над нами стали нежно-розовыми, на их теплом фоне мельтешили черные, похожие на мух точки.

Над аэродромом, куда ни глянь, непрестанно кружили большие нескладные «юнкерсы-52», словно стервятники, караулящие свою падаль. В их гуще подобно рассерженным шершням гудели истребители. К северо-востоку, над Митчетом, самолетов было еще больше.

Как они поступят теперь? Хорошо еще, что они были набиты людьми, а не бомбами! Я думал, что теперь, когда план провалился, самолеты уберутся восвояси, но «юнкерсы» продолжали описывать в небе круги. Я не смог сказать наверняка, в чем тут дело: то ли они растерялись, не зная, как быть, то ли чего-то ждали.

Впрочем, скоро наши сомнения рассеялись. Около двух десятков немецких истребителей, все еще летавших стаей высоко над местом воздушного боя, ринулись в пике. Лэнгдон, который наблюдал за небом в бинокль, первым указал на них. Истребители пикировали с севера и выравнивались, оказавшись на высоте около двух тысяч футов. Здесь они строились и принимались кружить, по очереди пикируя прямо на аэродром. Теперь ни я, ни Лэнгдон не сомневались в их намерениях.

– В укрытие! – заорал сержант, и мы кучей повалились под бруствер с той стороны, откуда приближались самолеты. Лэнгдон тоже пригнулся, но приподнял голову над мешками, чтобы наблюдать за происходящим. Раздалась трескучая пулеметная очередь, мгновение спустя над нами пулей пронесся «мессершмитт-109». Окоп к северу от нас, тот самый, в котором стоял «бофорс», принял на себя всю мощь первого удара. С противоположного края аэродрома донесся шум такой же атаки. Послышалось высокое гудение еще одного немецкого истребителя, отрывистый треск пулеметов. Заплясали кусочки шлака на дне окопа, в мешках против того места, где мы залегли, появились крохотные дырочки. Один из мешков свалился на мою каску, и меня засыпало песком. Самолет с жужжанием промелькнул над головой. По всему аэродрому «льюисы» и «брены» открыли пальбу, внося свою лепту в сумятицу.

– Наводчики, по местам! – завопил Лэнгдон, перекрикивая грохот. – Фуллер – на снаряды, Честер – шестым номером. Остальным сидеть в укрытии.

Я выглянул из-за бруствера, когда они занимали свои посты. На посадку заходил еще один транспорт.

– Взрыватель номер один. Заряжай! Огонь!

Гул второго подлетавшего «мессершмитта» слышался даже на фоне пушечной пальбы. Мы начали стрелять почти одновременно со второй трехдюймовкой. Перед самолетом разорвались два снаряда, по нему полоснула струя трассирующих пуль от «бофорса». Увидев как истребитель резко нырнул вниз, я пригнулся: окоп вновь обдало градом пуль.

Божьей милостью на этот раз никто из нас не пострадал, лишь Лэнгдону оцарапало щеку пролетавшим куском шлака.

Это повторялось трижды, и три раза мы сбили по самолету. Во время четвертого захода я оказался на месте наводчика: Реда убило наповал, пуля попала в голову. Это случилось, еще когда мы сбивали второй «юнкерс». На третий раз досталось Блаху – ему прострелило руку – и Фуллеру, получившему пулю в ступню.

С севера появились три двухмоторных самолета. Сначала мы подумали, что это «мессершмитты-110», но потом Лэнгдон крикнул:

– «Бленхеймы»!

Да, это были «бленхеймы». Их бросили в бой как истребителей, чтобы создать перевес в критическую минуту. Они появились над аэродромом на высоте двух тысяч футов, а еще выше мы увидели эскадрилью «спитфайров» Они ринулись в пике на донимавшие нас «мессершмитты»

А потом и «юнкерсы», и «мессершмитты» разом повернули назад.

Истребители окружили транспорты прикрывая их отход. Через несколько секунд все кончилось. Небо, только что кишевшее немецкими самолетами и наполненное громом битвы, в следующее мгновение опустело. Рокот и гул самолетов замерли вдали, и над базой воцарилась необъятная тишь, в которой слышалось только потрескивание пламени у ангара Б. Я привалился спиной к орудию. Наступил долгожданный покой. Сражение кончилось.

По-моему, в этот миг я отключился. Нет, в обморок я не упал, просто расслабился и какое-то время ничего не соображал, лишившись и слуха, и зрения. Когда я очнулся, Лэнгдон определял раненых в лазарет, а «танной» объявлял:

– Отбой! Отбой! Наземной обороне и орудийным рас четам оставаться в боевой готовности. Отбой! Отбой!