Текст книги "Клуб любителей фантастики, 2004"

Автор книги: Инна Живетьева

Соавторы: Виктор Исьемини,Сергей Чекмаев,Алла Гореликова,Олег Кулагин,Андрей Щербак-Жуков,Олег Овчинников,Максим Шапиро,Лора Андронова,Александр Маслов,Андрей Матвеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Алексей оторвался, наконец, от очередной работы (это была фотографическая гладкопись Глеба Несытина, балансирующая на грани между идеалом женской красоты и откровенной порнографией) и с каким-то затаенным страхом посмотрел на Лялю. Зачем он сюда пришел? Об эту натуру обломали свои бивни даже такие мастодонты, как Фишман и Кержевич. Ему ли, Алексею Чепраку, специалисту по рекламе, тягаться с ними?

Лариса раздевалась. Она делала это привычно и беззастенчиво. Она развязала поясок, и вжикнула «молнией», и расстегнула последний крючок, и ярко-синее, в аляповатых цветочках и бабочках, платье воздушно упало к ее ногам…

На вид ей было меньше тридцати – гораздо меньше. А на самом деле? Триста? Три тысячи?.. Черные локоны. Серые внимательные глаза. Полуулыбка, обращенная внутрь. Так улыбаются взрослые, глядя на игры детей. Так улыбаются боги, взирая на игрища смертных…

На пижонском рисунке Кержевича Лера была рыжеволосой и зеленоглазой, и в зеленых глазах светилось озорное всезнание. Она расчесывала свои длинные спутанные волосы – не то золотым гребнем, не то солнечными лучами, пропущенными сквозь пальцы, – и над струящимися прядями горели маленькие радуги. Она смотрела и ждала, и ее ждущие глаза были как темные речные омуты: манили, не обманывая и не обещая ничего – ни счастья, ни отдыха, ни наслаждения…

На акварели Лунного Луиза раскорячилась вавилонской блудницей под стеной шумерского Урука, сладострастной умелой блудницей с отвислыми грудями и распахнутым лоном, которая одна оказалась способна увлечь собою звероподобного Эабани и разбудить в нем человека – страстного, сильного, воина, вождя, разрушителя…

В эскизах Алексея Лена оставалась святой и чистой. Стерильно чистая и мертвенно-святая. Творческий запой, длившийся без малого сто вечеров, оказался бесплодным. К концу декабря в планшете было ровно шестьдесят девять эскизов, и ни один из них не стал законченной работой. Наверное, стоило попробовать написать семидесятый, для круглого счета, но Алексей понял, что не сможет. Просто не было сил. Иссякли.

«А потом кончил пить, потому что устал…» Но у Алексея получилось не так, как в песне Высоцкого, а в точности наоборот: «Начал пить, потому что устал». Вышел – выдернул себя – из творческого запоя и запил по-настоящему. Несколько дней накануне католического Рождества совершенно выпали из памяти.

Кажется, он все-таки пытался сделать семидесятый эскиз – и не преуспел. Лена его не пустила. То есть не то чтобы не пустила – даже, наоборот, пригласила, но сказала, что позировать на этот раз не будет. Приходи, посидим. Просто посидим, попируем (она так и выразилась – «попируем»), попляшем, споем. Ее подруги очень искусны в плясках и песнопениях… Но Ларисины подруги Алексею были неинтересны. А вот если он придет завтра, а? Дело в том, что эскизов у него ровно шестьдесят девять, и просто необходимо, чтобы… Нет, завтра нельзя. Совсем по другой причине, но тоже нельзя. И послезавтра тоже. А двадцать пятого – Рождество, двадцать пятого Люба сама будет в гостях. Нет, не в общежитии, далеко от общежития. Очень далеко? Очень… Значит, сегодня Алексей не зайдет? Жаль. Тогда завтра утром Лида принесет в офис его планшет и всё прочее.

– Всё прочее – приноси, – хрипло проговорил Алексей.

– А рисунки оставь. Оставь себе.

– Спасибо, – серьезно сказала Ляля. – Я выберу то, что мне больше понравится, можно?

– Я же сказал: бери все!

– Нет, так нельзя. – Она провела кончиками пальцев по его трехдневной щетине, от виска до подбородка. – Я так не хочу. Я знаю, что тебе не жалко, но я не хочу…

Она взяла первый и сорок седьмой эскизы: «Набежавшую волну» и «Пробуждение». Это был странный выбор. Среди шестидесяти девяти эскизов нашлись бы и получше этих двух. Гораздо лучше… Но о вкусах не спорят.

«Всё прочее» – шестьдесят семь из шестидесяти девяти листов испорченной терпеливой бумаги в планшете, краски, карандаши, кисти, палитры, мольберт (Господи, он совсем забыл о мольберте, а она тащила его на себе через весь город!), и даже кипятильник, и даже неполная баночка «Нескафе» – было аккуратно сложено возле его стола. А самой Серой Мышки уже не было. Совсем. Вместо нее шумно суетилось над чайником нечто пышноплотное, в гремящей джинсовой броне и с гигантскими фарфоровыми клипсами… Оказалось, что Алексей пришел на работу не «назавтра»., а только через день – и этот день тоже выпал из его памяти. Была пятница, 24 декабря, и конвертик, который подал ему шеф (нехорошо при этом усмехаясь) был унизительно и заслуженно тощ.

– Зарплаты за эту неделю не жди, – заявил шеф, брезгливо отхлебывая недозаваренный чай. – Зарплату ты не заработал. И не дыши в мою сторону. А премию – на, радуйся.

– Спасибо, – сказал Алексей. – А за что премия?

– За голую жопу, – объяснил шеф. – Пакость, но срабатывает. Считай, триста квадратов с твоей подачи сделали… Ну, и за Новый год. А сейчас пошел вон. Похмелись на свои и побрейся. Фрейдист!.. – и он вышел сам, недовольно грюкнув дверью.

Предстояло объясняться с Мартой. И предстояло выяснять, куда запропастилась Серая Мышка. Первое Алексей отложил на вечер, на «после работы», а второе произошло почти само собой, но при посредстве Таисии Павловны. По ее словам выходило, что «эта шалав-ка» (не шалава, а вот именно «шалавка»!) от нас, слава Богу, свалила – далеко и, дай Бог, навсегда. Почему «дай Бог»? А потому что потаскушка, Виталика вон чуть не испортила, да и на себя посмотри, и даже Илья Сергеевич одно время… Тут Таисия Павловна конспиративно поджала губы и поспешила заявить, что Илья Сергеевич все-таки мужчина неглупый, не то что некоторые. А в какое «далеко» она свалила, это никому не интересно – не то на Алтай, не то в Италию. Замуж выскочила – и всё, и больше вы Таисии Павловне об этой щучке не напоминайте.

Ай да мышка, ай да серая!.. Ну и ладно.

Алексей взял у Георгича бритву, поскребся насухо в Жекином закутке и пошел вон – похмеляться на свои.

– А вот и человек с лошадиной фамилией! Алёшка, ты или не ты? – Алексея хлопнули по плечу, и он обернулся, чуть не расплескав пиво.

Волнистые снежные кудри и такая же борода, веселые синие глазки из-под белых кустистых бровей и крупнопористый морковного цвета нос, утонувший в белых пушистых усах. Лет двадцать назад всё белоснежное было рыжевато-русым, а теперь невысокий кряжистый дед Мазай превратился в деда Мороза, и еще добавилось обтянутое толстым серым свитером пузцо под распахнутым кожухом… Это был Щегол – Иван Арсеньевич Щеголихин, самый гениальный из непризнанных художников Усть-Ушайска и самый непризнанный из гениев российской живописи. Так он рекомендовал себя сам, и никто не спорил с этой автохарактеристикой. Когда-то Щегол преподавал в детской художественной школе, и Алексей хаживал в его любимчиках.

– Ну точно, Алёшка Овсов! – продолжал Щегол. – Ты мне вот что скажи, Алёша: тебя когда, поганца ленивого, выставлять начнут?

– Как только надерусь, Иван Арсеньевич, так сразу и выставят, – улыбнулся Алексей. – А фамилия моя – Чепрак.

– Ну-ну-ну, уже и обиделся на старика. Я же знаю, что не Овсов, а как точно – не помню, помню только, что лошадиная. Вот я и говорю: выставляться надо, мелькать, если хочешь, чтобы твою фамилию знали и помнили!

– Нечего мне выставлять, Арсеньич. И не на что. И негде.

– Нечего или не на что? Или негде?

– Нечего, – твердо сказал Алексей.

– Врешь, – убежденно сказал Щегол и покосился на пухлый планшет. – Скромничаешь. Это грешно.

– Скромничать – грешно?

– Скромность, Алёша, есть высшая степень гордыни. Покажешь? – он кивнул на планшет.

– Это эскизы. Я не люблю показывать незаконченное.

– Ничего, мне можно. Все-таки я был твоим учителем.

– Но ведь не здесь же, – Алексей беспомощно оглядел заплеванную «стекляшку» пивной.

– Правильно. Пошли в кукольный. Заодно и выпьем на халяву.

– Там что – елка для алкашей?

– Там презентация первой книги нашего губернатора, на которую пригласили весь творческий бомонд, а про тебя почему-то забыли. Но я исправлю упущение властей. Пошли, Овсов! Будем делать из тебя Чепрака.

– Интересно. Я думал, что из губернаторов только Салтыков-Щедрин писал книги.

– Правильно думал. Нынешний губернатор тоже не пишет, зато издает. «Фантастический город» – сборник молодых фантастов Усть-Ушайска с иллюстрациями усть-ушайских же художников, изданный на средства из губернаторского литературного фонда. Прежний властитель такие книги даже читать не мог, засыпал на пятой странице. Вот потому-то его и не выбрали на второй срок… – Говоря это, Щегол выволок Алексея из пивнушки и, ухватив под руку, продолжал волочь по снежно-скользкому утоптанному тротуару – кожух нараспашку, пузо вперед, белый треух на макушке и чуть набекрень. – Усть-Ушайск – это тебе не какой-нибудь дремучий Хамск или Крессбург, – говорил Щегол. – В Усть-Ушайске умников почему-то ЛЮБЯТ, а дураков – только боятся. Наш губернатор должен быть культурным человеком – или, во всяком случае, казаться таковым, вот новоизбранный и старается, работает над имиджем. А нам и на руку… Сам подумай: что за книжка без картинок? Скучная книжка. А кто сделает картинки? Я да ты, если другие не перехватят. Какие-нибудь Глебушки Несытины… Или, не приведи Господь, старательные подграбыши… Ты же график? Значит, сам Бог велел. А я гениальнейший из непризнанных живописцев. А в новом году губернатор намеревается издавать по книжке усть-ушайцев ежеквартально, и уже на всю область об этом своем желании объявил… Оторвешь заказ, потом другой, а там и выставка. А чтобы оторвать заказ, надо бывать в бомонде. А там еще и наливают… Пошли-пошли-пошли, вот сюда, налево… Я же помню, как ты рисуешь, Овсов, я знаю твою графику, ты молодец, что идешь не с пустыми руками! Только не показывай свои работы двум писателям одновременно – подерутся. Каждый захочет, чтобы ты проиллюстрировал его, а не другого!.. А рекламные щиты? Посмотри на эту мазню! Знаешь, сколько за нее дают? На такие деньжищи жить можно и даже семью кормить сосисками из мяса! Но сначала – бомонд. Сначала – имя. Чтобы не Овсов, не человек с лошадиной фамилией, а – Чепрак. Чтобы знали буратины толстосумые, к кому обратиться… Глебушка, это со мной! Что?.. Глебушка, такие вещи нельзя говорить вслух, может получиться очень неловко. Если ты не знаешь Алексея Чепрака – это факт твоей, а не его биографии. Его весь Усть-Ушайск знает, а ты просто немножко отстал от жизни. Кстати, я только что видел на проспекте твое творение. Хорошая фотография. «Полароидом» снимал, или «Зенитом»? Ах, писа-ал… Поздравляю, очень похоже получилось. Особенно, знаешь, эта полурасстегнутая пуговка на халатике медсестрички… Овсов, ты где? За мной!

На торжественную часть они, разумеется, не пошли, потому что Щеглу все торжества всегда были до лампочки. Водки им тоже не дали, потому что официально никакой водки не было и не предвиделось. Они нашли укромный, но неплохо освещенный уголок за декорациями к «Орлеанской деве», и Щегол спешно пролистал все шестьдесят семь эскизов, а потом неторопливо просмотрел их заново, раскладывая в ему одному понятном порядке. Потом, наконец, положил всё это на вязанки хвороста для костра Жанны д’Арк и спросил:

– Овсов, что ты видишь, когда смотришь на бабу?

– То есть? – растерялся Алексей.

– Вот я, когда смотрю на бабу, вижу себя. С ней. Глебушка Несытин видит титьки и попку. А Сёма Кержевич видит стихию – воду, огонь, ветер… А что видишь ты?

– Я, Арсеньич, когда смотрю на женщину, вижу женщину. По крайней мере, пытаюсь увидеть. И у меня это, как правило, получается. А вот теперь, извините, не получилось.

– И не могло получиться, Овсов!

– Почему? – спросил Алексей.

Щегол не стал отвечать. Аккуратно сложил эскизы и засопел – не то обиженно, не то раздраженно, – завязывая тесемки планшета, а потом вдруг спросил:

– Она у тебя что-нибудь взяла?.. – И, видя, что Алексей не понимает, переспросил: – Ну, хоть что-нибудь из этой кипы ты ей подарил?

– Да, – сказал Алексей. – Два эскиза.

– И она взяла? Оба?

– Она их сама выбрала. Я хотел оставить ей все, но она выбрала только два.

– Ого! А вот у меня она не взяла. Ни одного. Зато дала… А тебе?

– Что – мне?

– Тебе она дала?

– Что именно?

– Ты ее трахнул?

– Как… – опять растерялся Алексей. – Какое это имеет значение?

– Вот именно. Вот об этом я и толкую. Ты, Алёшка, не женщину видел, когда на нее смотрел. Ты видел богиню. И богиня у тебя и получилась.

– Может быть, вы и правы, – медленно сказал Алексей. – И даже наверняка правы. Но это ваша правота, Арсеньич. Не моя.

– Ну-ну-ну, опять обиделся. А я, между прочим, завидую тебе, Алексей Чепрак! Это ведь не каждому дано: смотреть на блудницу и видеть богиню! Гораздо проще – наоборот… Мы все очень разные, Алёшка. Вот возьми меня. Для меня весь мир – зеркало. И пишу я – только автопортреты, ты это знаешь? – Алексей кивнул. (Щеголи-хин считался мастером натюрморта, хотя писывал всё. И пейзажи, и портреты, и автопортреты, разумеется, тоже. Но каждую свою работу он называл: «Автопортрет № такой-то» – название не для выставок, а для себя и для тех немногих, кто знал об этом. Алексей знал.) – Я – самокопатель. Или, если угодно, нарциссист… А Сёма – аналитик. Физик-теоретик в живописи.

– Пижон ваш Сёма, – вставил Алексей.

– Ну и пижон, ну и что? Одно другому не мешает. Он художник, и очень своеобычный. Для него Вселенная – результат взаимодействия стихий и элементов, и он ее анализирует и разлагает. У него что ни пейзаж, то теорема, и чертовски убедительная… Саша Лунный – психолог, причем не просто психолог, а психоаналитик.

– Фрейдист?

– Во-во. Он всё видит через призму своего полового члена, у него даже паровозы – на сексуальной тяге.

– А Несытин? – спросил Алексей.

– При чём тут Глебушка? – возмутился Щегол. – Я о художниках говорю!

– А-а…

– Вот черт, совсем сбил с толку старого человека… Про кого я еще хотел сказать?.. Да шут с нами со всеми! Я к тебе подбирался. Ты, Алёша, сам хочешь быть зеркалом для Вселенной. Не разлагать ее на элементы и не искать в ней себя, а объективно отражать объективную реальность. Это – невозможно. Ты поставил перед собой невыполнимую задачу, в принципе невыполнимую. Ты романтик, Алексей Чепрак, ты живешь не в своем времени. И я тебе завидую… На! – он протянул Алексею планшет. – Доведи эту работу до конца, ладно? И пойдем, наконец, выпьем водки.

Водки Алексею хотелось, но не только водки. Больше всего ему хотелось понять, почему Лада (не Лена, не Лолита, не Лариса, а Лада, Ладушка – теперь он это знал абсолютно точно; у нее было множество других имен, начинающихся с самых разных букв алфавита, но русичи называли Ее именно так – Лада…), почему она выбрала именно эти два эскиза, первый и сорок седьмой. Два далеко не самых удачных. И даже самых не… Именно эти два Алексей никогда и ни за что не смог бы завершить. Потому что они были («Или – будут?» – ослепила догадка) завершены совсем в других веках: первый – в пятнадцатом, а сорок седьмой – в семнадцатом. И радужное платье у Нее в ногах Боттичелли изобразит не волной, а створкой раковины, а вместо книги, прислоненной к стене, Веласкес нарисует зеркало…

_{Рисунки Виктора ДУНЬКО}

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 11 2004

Дмитрий Лопухов
BLATELLA GERMANIOA

Асасабуро Такахаси придумал харуконпютаа. Компьютер любви. Прибор, позволяющий паре, независимо от пола, влюбиться друг в друга, нажав несколько клавиш на управляющем блоке. Генераторный модуль способствует выделению допамина, ворепинефрина и ФЭА – фенилэтиламина. До тех пор, пока влюбленные не пожелают расстаться, основной модуль будет инициировать повышенное выделение ФЭА.

Такахаси поставил любовь на научные рельсы, загрузил углем и отправил кататься от забоя к подъемнику. Гениального японца возненавидели романтики и возвели в сан божества прагматики.

Стать бы после этого Такахаси миллионером и жить на доходы от изобретения. Но нет, спокойно ему не сиделось. По простоте душевной считал Асасабуро, что ученый должен не брюхо растить, цветя на удобренной деньгами грядке, а наукой заниматься.

Быть может, стоило Такахаси изобрести, скажем, томодатиконпютаа, компьютер дружбы, но вздумал гениальный японец, вопреки здравому смыслу и экономическому спросу, сотворить…

– Blatella germanica, рыжий таракан. Искусственный разум, искусственное тело. Совершенное насекомое! – Такахаси бросил взгляд наХарухико Ямамото, президента картели кибертехнологов.

Ямамото промокнул вспотевший лоб салфеткой.

– Может, лучше опять что-нибудь с фенилзтиламинами? – осторожно поинтересовался он. – Кому нужны искусственные тараканы?

Сетеагент предсказывал Такахаси, что Ямамото обязательно задаст этот вопрос. Уважение к гению – это одно, но экономическая выгода – совсем другое.

– Всем, – убежденно ответил Такахаси. – Искусственные тараканы нужны всем. Почему их считают вредными насекомыми? Исключительно из-за того, что тараканы портят продукты, загрязняя их экскрементами, переносят на теле гнилостные бактерии. Наши насекомые будут питаться живыми особями blatella germanica, нечистотами, трупами мелких насекомых, за счет этого и будут работать. Железы, вместо отвратительно пахнущей субстанции, будут выделять антисептик. Таракан станет санитаром кухни.

Ямамото задумался. Опыт подсказывал ему, что проект вряд ли окажется профитным. Но, с другой стороны, когда Такахаси брался за харуконпютаа, эксперты и аналитики поголовно пророчили провал начинанию. А вышло так, что изобретение Асасабуро возглавило годовой потребительский топ. Но тараканы…

– Быть может, повременим? – еще раз попытался Ямамото. – Шестой отдел уже три года пытается создать искусственную инфузорию туфельку. Безуспешно. А у вас – целый таракан!

Шестой отдел действительно на протяжении нескольких лет занимался проблемой выведения искусственных простейших. Но недостаток финансирования и отсутствие должного внимания со стороны картели сводили на нет все усилия. Фактически над проектом работали только энтузиасты из Сети, старательно тестирующие пре-альфы и пре-беты алгоритмов искусственных инфузорий.

Но то – бесперспективный Шестой отдел. А здесь – проект самого Асасабуро Такахаси! Всемирно известного кибертехнолога. Отказаться – значит лишить себя потенциальной возможности получить производственный патент. Такахаси в любом случае найдет исследовательский ресурс. Не в Японии, так где-нибудь еще. В США, например. Или в России.

Ах, как же хотелось Ямамото заглянуть в будущее. Хоть одним глазком!

– Хорошо, – наконец решился президент картели. – Мистер Такахаси, можете рассчитывать на нас. Я внесу проект в список особо перспективных… Но, как понимаете, пока никакой огласки в Сети. Исключительно мощности картели.

Асасабуро согласно кивнул.

Такахаси закрылся от всего мира свежим выпуском журнала «Cyber-Tech». Из-за краешков страниц выглядывали отблески неоновых реклам, но они не мешали ученому. Электробус плавно летел по Главной токийской магистрали, Вечерний сумрак вежливо расступался перед поблескивающими металлопластиком машинами.

Прозрачные стены обычно раздражали Асасабуро, но сейчас он настолько погрузился в свой «Cyber-Tech», что не обращал ни малейшего внимания на мельтешащую кашу из постиндустриальных пейзажей.

Только-только ученый дошел до заметки о медицинских наноботах, как чья-то рука осторожно опустилась ему на плечо.

– А? Что? – Такахаси от неожиданности уронил журнал на колени. Неоновый свет брызнул в лицо ученому сквозь прозрачные стенки электробуса.

Рядом с креслом Асасабуро стояла невысокая симпатичная девушка. «Имплантанты», – отметил про себя ученый, бросив взгляд на лицо незнакомки. Разноцветные глаза переливались всеми цветами радуги.

– Чем могу?.. – начал Такахаси.

Девушка улыбнулась. На зубах, отражая мягкий свет неона, блеснули брэкеты. Асасабуро удивило это странное соседство – модные глазные имплантанты и архаичные металлические зубовыравниватели.

– Простите, странжер-сан, у вас свежий номер журнала, не так ли? – произнесла она на джакни, странной смеси японского и английского, популярной у молодежи.

– Да, свежий, – буркнул Такахаси, теряя к незнакомке всякий интерес.

– А статья о тесте Тьюринга для сетеботов в нем опубликована? – улыбнулась девушка.

Асасабуро чуть не поперхнулся.

– Есть… – удивленно ответил он.

– Это хорошо, – сообщила девушка. – Значит, поеду за гонораром. Спасибо, странжер-сан.

Незнакомка отвернулась. Такахаси бросил взгляд на мочку уха. Чистая. Даже дырочек для сережек нет.

– Подождите! – воскликнул он. – Вы…

– Да, – девушка обернулась. – Забыла представиться. Простите, странжер-сан. Аэри.

Асасабуро машинально перевернул страницу журнала. Под большой статьей «Сетеботы. Тест Тьюринга – камень преткновения?» красовалась надпись «Аэри Сато».

Аэри опять улыбнулась. Потом внезапно спросила:

– Почему у вас нет харуконпютаа?

Генераторный модуль компьютера любви, напоминающий небольшую клипсу, прикреплялся к мочке уха. На улицах Токио сейчас почти невозможно было встретить человека без харуконпютаа.

– У вас, Аэри, как вижу, тоже нету, – заметил Асасабуро. – Моя фамилия Такахаси. Я изобретатель этой игрушки.

Электробус остановился. Шум вечернего города ворвался сквозь плавно разъехавшиеся дверные панели транспорта.

– Понятно. – кивнула Аэри. – Я много о вас читала в Сети. Простите, не узнала. Фотографию как-то не довелось встречать… Почему своим детищем пренебрегаете?

Такахаси задумался. Он, человек, доказавший всему миру, что любовь – всего лишь ответная реакция организма на выделение повышенной дозы химических веществ, оптимизировавший и автоматизировавший этот процесс, ненавидел свое открытие лютой ненавистью. Не объяснять же этой странной девушке, пишущей статьи в журнал «Сайбер-тек», что он с детства верит в Искреннее Чувство? Не говорить же, что никогда у него не было подруги, что размениваться на что-то меньшее, нежели Вечная Любовь, Такахаси не намерен?..

Из-за этого и решил Асасабуро приступить к проекту «Blatella germanica». Отобрав у людей любовь, решил подарить им искусственный разум. Вряд ли равноценная замена, но тем не менее…

– Не хочется, – буркнул Асасабуро.

– А… Ну и мне тоже не хочется, – усмехнулась Аэри. – У вас с собой мобильник?

Такахаси кивнул и похлопал по чехлу на поясе. Сато достала из кармана телефон, нажала несколько кнопок.

– Сканер работает? – спросила она у Асасабуро. Ученый кивнул.

– Я у вас в базе, – улыбнулась Аэри Сато. – Можете связаться, как найдется лишняя минутка.

Такахаси рассеянно кивнул.

Электробус остановился. Аэри, взмахнув рукой, бросилась к выходу. Через секунду какофония звуков и мешанина красок вечернего Токио поглотили девушку. Асасабуро попытался опять отгородиться от мира журналом. Не получилось. Просачивающийся из-за уголков страниц неоновый свет раздражал. Буквы плыли перед глазами. В голове крутилось: «blatella germanica», «хару-конпютаа», «Аэри Сато и тест Тьюринга».

Такахаси любил погружаться в работу с головой, забывать об окружающем мире, всецело отдаваясь Идее.

Так было, когда он проектировал харуконпютаа. Сейчас Асасабуро, к собственной радости, чувствовал нечто похожее. Это могло означать лишь одно – дело пойдет.

Четвертые сутки Такахаси сидел за компьютером. Строил многослойный персептрон, сложную модель нейронной сети для своего blatella germanica. Конечно, намного легче было бы предоставить базовые наработки исследовательскому отделу картели.

Команда высококлассных специали-стов-кибернетиков под руководством Асасабуро быстро завершит подготовительные операции. Но он предпочитал лично участвовать в разработке и изготовлении всех компонентов.

Несмотря на сильную головную боль, резь в глазах и чудовищную усталость, Такахаси был доволен. Самой сложной задачей он считал именно создание функционирующей модели нейронной сети. Стандартные схемы ученого не устраивали.

Его система должна быть оптимизирована не для решения сложных прогностических задач, но для разумного поведения в особых условиях. Реализация Такахаси не волновала. Придумывать, как располагать узлы и детали, пока не требовалось. Задача – создать действующую виртуальную модель. И он был близок к успеху!

Пошатываясь, ученый вышел из-за стола. Только сейчас почувствовал, как сильно болит шея. Остеохондроз, бич людей, вынужденных сутками просиживать за компьютером, меланхолично покусывал позвонки.

Такахаси с трудом добрел до ванной комнаты. Взглянул на себя в зеркало и испуганно отшатнулся. Умыл лицо холодной водой. Вытерся полотенцем. Постоял еще чуть, помассировал ноющую шею, затем побрел обратно в компьютерный зал.

Все шесть терагерцевых компьютеров работали на полную мощность. На трехмерных мониторах мерцали объемные паутины дендритов, аксонов и соединительных синапсов. Раздражающе шелестел ионизатор воздуха.

Такахаси со злостью оглядел свой компьютерный парк. Удивился: еще каких-то десять минут назад он безумно любил эту аппаратуру, а сейчас внезапно воспылал жуткой ненавистью к ней.

Подавляя странное желание сокрушить коробки системных блоков, Асасабуро затравленно оглядел комнату. Взгляд наткнулся на глянцевую обложку уныло валяющегося в углу «Cyber-Tech». «Тест Тьюринга, Аэри Сато» – услужливо подсказала память. Такахаси взглянул на руки. Пальцы цепко держали полотенце.

– Ндааа… – протянул ученый, обращаясь к мониторам. Затем вышел в коридор, достал из кармана ветровки мобильник и в списке последних входящих сканов нашел номер Аэри.

– Почтение, Такахаси-сан, – на джакни поприветствовала Сато ученого. – Я боялась, что вы не позвоните.

– Немного занят был, – неуверенно ответил Такахаси.

– Понимаю, – улыбнулась с экрана мобильника Аэри. – Знаете, лицо у вас сейчас – как кожура арбуза. Такое же зеленое.

– Не вижу, но охотно верю, – согласился Асасабуро. Потом, набравшись смелости, предложил: – Аэри, а не сходить ли нам куда-нибудь?

– Например, в «Чипсет», – кивнула Аэри.

– Тот, что в Икебукуро? – уточнил Такахаси. – Договорились.

– У входа в шесть, – заключила Сато.

Отключив телефон, Асасабуро призадумался: во что бы ему нарядиться? Деловые костюмы вряд ли подошли бы для похода в молодежную кафешку. Порывшись в шкафу, Такахаси наткнулся на старые кожаные штаны и белый тонкий джемпер. Переоделся. Чуть поразмыслив, извлек из стола архаичный микропроцессор (тот еще раритет!), проколол ткань на груди и загнул металлические ножки. Вполне пристойный вид для посиделок в заведении, называющемся «Чипсет», не так ли?

«Тьфу, пропасть!» – хлопнул себя по лбу Асасабуро и принялся лихорадочно раздеваться. Затем бросился в ванную комнату…

Уже выходя из квартиры, Такахаси вспомнил, чем, собственно, он занимался все последние дни. Вернулся в компьютерный зал. Разноцветные нити аксонов и дендритов укоризненно взирали на ученого с 3D-мониторов.

«12 % обучающей процедуры завершено», – сообщала надпись в статусной строке контрольного терминала.

Асасабуро заархивировал исходные данные и макет мозга рыжего таракана, прикрепил объемистый файл к письму с разъяснениями и отправил всё это по локальной сети команде разработчиков картели.

– Чао, амигос! – неожиданно для самого себя и почему-то по-испански попрощался Такахаси с компьютерами и дал команду на общее выключение системы. Затем, поправив на груди доисторический процессор, вышел из квартиры.

* * *

Подходил к концу второй месяц разработки искусственного blatella germanica. Многослойный персептрон Такахаси был завершен. Работал не хуже швейцарских часов. Нанотехнологи наштамповали сумасшедшее количество микроскопических чипсетов, призванных исполнять роль мозга у рукотворных рыжих тараканов.

Основной алгоритм успешно прошел стадии пре-аль-фы и альфы. В десятипроцессорных эмуляторах террариума уже суетливо сновали виртуальные пре-беты и беты. Дело оставалось лишь за отладочным тестированием и перенесением компьютерной модели на пластиковую основу.

Американские корпорации, занимающиеся проблемой искусственной жизни, стащили безнадежные исходники инфузории туфельки из Шестого отдела. Произвели солидное денежное вливание и приступили к разработке амебы. Картель специально для отвода глаз организовала в Сети несколько показательных презентаций проекта инфузории, инвестировала дополнительные суммы в исследование. Дала понять, что все ресурсы брошены именно на это. Американцы повелись и устремились догонять и перегонять.

В исходниках инфузории было допущено несколько грубых ошибок, которые спецы из картели культивировали и довели до полного абсурда. Так что украденные алгоритмы были на девяносто процентов нежизнеспособны. У янки не было своего Такахаси.

Российские кибернетики и нанотехнологи, как всегда, темнили. Время от времени в Сеть просачивалась информация о безумных экспериментах по разработке искусственного хомо сапиенс. Право слово, серьезно эти новости никто не воспринимал. Русские в Сети – тема особая…

Харухико Ямамото, президент картели кибертехнологов, ликовал. Основные конкуренты отвалились; проект золотого мальчика японской кибернетики, Асасабуро Такахаси, действительно оказался безумно удачным. Отделы маркетинга уже начали прощупывать Сеть на предмет применения искусственных тараканов. Результаты потрясли: спрос на искусственных насекомых, даже столь несимпатичных, как blatella germanica, ожидался просто сумасшедший. Подлинные, природные тараканы плодились с титанической скоростью, привыкали ко всем токсинам, учились избегать роботов-уборщиков. Требовался специальный уничтожитель, способный «думать» также, как его жертвы. И картель была готова предоставить такого уничтожителя.

А что же сам Асасабуро Такахаси?

Он заметно охладел к проекту. Отдал все материалы команде разработчиков, оставив за собою только функции координатора. Да и их, говоря по совести, исполнял спустя рукава. Удивительные метаморфозы произошли с ученым. Любовь – страшная сила.

Их брак с Аэри Сато был не за горами. Научная деятельность, компьютеры, Сеть остались где-то в прошлой жизни. Юная специалистка по проблеме виртуальных иски-нов третьего поколения открыла перед Такахаси ворота в новый мир. Мир модных ночных клубов, вечеринок, вип-тусовок, голографических шоу. Асасабуро чувствовал, как с каждым днем его затягивает все глубже этот водоворот. Но ничего поделать с собой не мог. Да и не хотел. Статус светила кибернетики и нанотехнологии, а главное, слава изобретателя харуконпютаа открывали перед ученым все двери. То, что раньше Такахаси презирал, считая бездумный тратой времени, стало частью его жизни…

– И что с оболочкой? – устало спросил Асасабуро.

– Самодеформируется, – ответил главный конструктор. – Не понимаю почему. Как только активизируются все управляющие чипы и свежей прошивкой патчится процессор, насекомое немедленно приступает к трансформации. В первую очередь, особь отбрасывает церки, потом – грифельки, далее…