Текст книги "Иначе — смерть!"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Следы убийцы

Тетя Маша – так позволила она себя называть – казалась ровесницей Ксении Дмитриевны, без интеллектуального шарма, но со своим собственным: на диво быстрая, немногословная и сообразительная. «Хотите алиби Ирины проверить?» – такими словами она встретила Катю. – «Хочу». – «Ну-ну». Двухкомнатная квартира Вороновых – очень светлое уютное семейное гнездо – содержалась в идеальном порядке, несомненно, благодаря ей.

Стоял день солнца, и полуденные почти летние лучи сквозь белые прозрачные занавески создавали иллюзию беззаботных школьных каникул… теннисная ракетка в комнате Глеба, разноцветный мяч, растрепанные книжки, среди них – и английские… «Можно посмотреть?» – «Пожалуйста». Диккенс, Коллинз, Теккерей, Агата Кристи… «Лекарственные растения и яды». Интересно. Вот: KCN – цианистый калий… Интересно».

Бордовый бархатный альбом из полузастекленного шкафа раскрылся на полированной ярко-желтой столешнице. Ребенок на коленях у матери. Катя жадно вглядывалась в прелестное женское лицо. «За что, Господи?» – чуть не взмолилась вслух, однако сдержалась: тетя Маша стоит над душой, сурово сжав губы.

– А это Алик? – Катя перевернула плотный фиолетовый лист. – Господи, Боже мой!

– Что с вами?

– Глаза! Посмотрите!

Мужское лицо изуродовано – словно темные бельма на глазах! Тетя Маша склонилась над альбомом, вглядываясь, выпрямилась, и они в ужасе уставились друг на друга.

– Кто-то выколол глаза, – сказала, наконец, Катя и вернулась к первому снимку. – И Глебу, смотрите! Я не обратила внимания, загляделась на Ирину Васильевну.

Все фотографии мертвых – отца и сына – были сильно обезображены: на месте глаз зияли фиолетовые дыры. Золотой день внезапно померк, как тогда в больничном саду, стало холодно – ледяное дыхание иного мира, фантастического и больного.

– Это не могли сделать ни Глеб, ни Ирина, – заявила тетя Маша.

– Может, она вне себя от горя…

– Я во вторник перебирала фотокарточки.

– Зачем?

– На могилу. Заказала ему крест и медальон.

– Глебу?

– Да. Этой мерзости не было… Ключи! – тетя Маша бросилась к выдвинутому ящику шкафа. – Вот они! Рядом с альбомом лежали, так и не тронуты. Две связки, видите? Еще одна у Ирины, и у меня. Всего четыре и было.

– Как же сюда проникли?

Они уже вдвоем проверили замок – никаких следов взлома, окна – шпингалеты, форточки, балконную дверь: квартира просто закупорена и неприступна – седьмой этаж, пожарная лестница вблизи не проходит.

– Каждое утро поливаю цветы и проветриваю – ничего подозрительного не замечала.

– И все же здесь кто-то побывал.

– Чтоб фотокарточки изувечить?

– Сумасшедший! – воскликнула Катя, вздрогнув.

– Или колдовство. Порча.

– Тетя Маша, они же мертвые! Что еще им можно испортить?

– Я в этом не разбираюсь, спросите у колдуньи. Вы ей Ирину хотите показать?

– Ирину Васильевну необходимо освободить от всякой причастности к убийствам, – Катя опять всмотрелась в прелестное лицо молодой матери (не обезображенное маньяком – может, он ее любит?). – Я возьму самый поздний снимок. – Она перелистала альбом, пересиливая себя (неприятно, тяжело!), некоторые фотокарточки приклеены к фиолетовым листам. – А как отец и сын похожи!

– Не особенно. Глеб темноволосый, в мать, глаза синие, а Алик светленький, сероглазый.

– А я вглядываюсь – и как будто узнаю улыбку, выражение лица…

– Что тут можно узнать! Я вот думаю: не пропало ли чего?

Покуда тетя Маша проводила тщательный осмотр, Катя размышляла лихорадочно: в чем смысл этой чудовищной акции? Чтоб кто-то не опознал по фотографиям лица? Да унести альбом – и делу конец! И обезображены только мертвые… маньяк! Но как он попал в квартиру?

– Вы кому-нибудь говорили, что сюда собираетесь? – тетя Маша появилась в дверях.

– Нет, никому. А что-то пропало?

– Как будто ничего… во всяком случае, ценное.

– Я никому… – Катя осеклась. – Но наши вчерашние переговоры с Виктором Аркадьевичем слышали.

– Кто?

– Все трое! – выпалила Катя. – Мои ученики.

– Дети?

– Взрослые.

– Приличные люди?

– Не знаю. Впечатления сумасшедших не производят. Уголовников – тоже. Нужна отмычка. Или слепок с ключа.

– За ключи я ручаюсь.

– Но слепок могли сделать на месте преступления! Ведь и у отца, и у сына были с собой ключи от квартиры?

– Надо думать, – кивнула тетя Маша и впрямь задумалась. – Затевать такую возню возле покойника, чтоб потом испортить фотокарточки?

И вновь в солнечной комнате повеяло духом безумия; и после долгой паузы тетя Маша сообщила угрюмо:

– Я предупреждала Ирину, чтоб она не связывалась с нечистой силой. Не тронь зло.

– Вы в это верите?

– Верь, не верь, а семья уничтожена. Они-то уже все знают.

– Кто?

– Отец с сыном. «Тайна мертвых» – Алик написал. Где-то там их души переговариваются.

Катя вздрогнула: детские тоненькие небесные голоса…

– Ладно, – заключила тетя Маша. – Адресок тот я вам дам, а также ключ от дачи. И сегодня же Витя сменит замок.

В густых маслянистых сумерках, переходящих уже в потемки (как и было задумано), Катя вышла на платформу. Если пойти вдоль строя высоких сосен налево, то за шоссе завиднеется ее лес, в котором и бывали-то они считанные разы, но другого леса у Кати не было… Мглистое утро, папа с огромной корзинкой читает лекцию о свойствах грибов, упирая на ядовитость…

Она прошла мимо маленького деревянного здания – станция, окошечко, расписание на стене, вон телефон-автомат в кустах и деревьях – пересекла маленькую площадь и углубилась в уличную тьму… Первый поворот, второй… на углу под единственным на два квартала фонарем эмалированная табличка с черными буквами: «улица Аптечная».

– Аптечная, 6, – произнесла Катя вслух, глядя на листок с Дунечкиными «координатами».

И в душе зазвенели вдруг небесные звуки «Маленькой ночной серенады».

– Аптечная, 6, – опять сказала она вслух.

Небесные звуки усилились, в их ритме всплыла строка: «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Странный клубок ассоциаций на мгновенье как будто перенес ее в другой мир… «Я никогда здесь не бывала! – прошептала Катя отчаянно. – Я первый раз на этой улице!» – и очнулась.

После жутковатого эпизода с фотографиями в бархатном альбоме она дала себе слово ничего без Вадима не предпринимать. Ей одной с убийцей не справиться – это очевидно! Позвонила – он на работе, значит, завтра – и вдруг почти против воли сорвалась на вокзал и поехала, не совладав с зудом безрассудства… «Неужели я все-таки в мать? Она живет порывами, а я до сих пор… спала!» Наверное, Вадим прав, опасно, но ее жгло и жгло: проверить версию, осмотреть «жуткое место», ощутить атмосферу – именно одной, без свидетелей, – возможно, раскрыть «запечатанную тайну мертвых», как тайну собственной жизни.

Катя огляделась. Тихо, безлюдно, в отдалении прогрохотал поезд. Может быть, уехать? Поколебавшись, она включила электрический фонарик и двинулась по узкому тротуарчику из посеревших бетонных плит к дому № 6. Было откровенно страшно, чудились шаги и шорохи, голоса и шепоты, осторожные, потаенные… Да ну, сентябрьская ночная листва шелестит. Невысокий штакетник, калитка на деревянной щеколде… А где колодец?.. Прошла вперед по улице, через три дома (темных, словно заброшенных) – островерхий замшелый сруб с железным воротом… вернулась и вошла в калитку.

Рассеянный свет фонарика издали озарил глухую дощатую стену, к которой льнул обильный пожухлый плющ, тянулся вверх на крышу спутанными космами. Место преступления притягивало и манило: кирпичная с трещинками дорожка в густой траве уводила влево, ко входу в дом. Замок автоматический, дверь бесшумно открывается внутрь.

Прежде всего надо восстановить ту самую атмосферу… В тесной кухоньке Катя поймала лучом фонарика розетку с тройником, от которого тянулся шнур, и включила настольную лампу – стеклянный плафончик вспыхнул бледно-голубым мерцанием, как в мертвецкой. «Души мертвых…» – Тут у нее сдали нервы, вышла на волю – вроде легче – и обогнула дом.

Слабый свет падал из окна на нескошенную траву и куст смородины. Да, все просматривается насквозь, и если занавески были раздвинуты, можно было увидеть, как Глеб берет с лавки ведро, чтоб идти к колодцу. Сейчас они задернуты, золотые и лазоревые попугайчики в изумрудных листьях неподвижны и безмолвны. Плетеные кресла пусты, а на круглом столике по-прежнему стоит бутылка «Наполеона» и наполовину наполненный стакан… Катя вдруг ухватилась руками за шершавый наличник окна, чувствуя, будто проваливается в какую-то черную яму… скользнула тень, послышались голоса… наверное, на какие-то секунды она потеряла сознание, потому что ощутила себя уже бегущей по улице Аптечной в диком ужасе, – и никогда потом не смогла вспомнить в подробностях, как очутилась у станции. «Мне померещилось! – твердила и твердила она про себя. – Это галлюцинации… хотя бы потому, что все взято на экспертизу. Там не может стоять бутылка и стакан. Мне померещилось. Души мертвых переговариваются только в изящной словесности и в Кащенко. Это галлюцинации…» Постепенно окружающая реальность начала проступать сквозь обрывки бреда: на лавочке возле расписания покуривал пожилой милиционер. Она так долго и бессмысленно вглядывалась в его лицо, что страж заволновался.

– А что мы здесь делаем, барышня?

«Вот эта улица, вот этот дом, вот эта барышня…» – эхом отозвался в ушах голосок Агнии.

– Вы… не скажете, который час?

– 20.45. Куда, так сказать, путь держим?

– В Москву.

– Упустили. Следующая электричка через сорок пять минут.

– Тогда мне надо позвонить.

Дрожащими руками Катя вытянула из сумочки кошелек; сумочка упала оземь, за ней кошелек. Подобрала.

– Это что ж такое с вами стряслось? – спросил страж уже строго.

– Муж бросил.

– Вернется. Куда от вас денешься. Монетка есть?

– Кажется, нету. Нету.

Дрожь затихла, зато зазвенели слезы; страж сжалился.

– Ну-ка, пошли.

Привел он ее в станционный домик, в какую-то казенную комнату с телефоном. Катя по записной книжке набрала номер Мирона, насчитала пять длинных гудков; номер Агнии – пять длинных гудков; номер Алексея – старушечий голос (должно быть, хозяйка): «На работе Алеша, на работе, сегодня не будет. Что передать?» – «Ничего».

– Гуляет, значит, – констатировал страж столь простодушно, что Катя окончательно пришла в себя и позвонила Вадиму.

– Алло! – тотчас откликнулся женский голос.

– Здравствуй, Елена, Вадима можно?

Жена Вадима даже не поздоровалась… я, очевидно, не во время!

– Катя, ты? Что случилось?

– Ты занят?

– Это неважно. Где ты?

– Я в Герасимове. Но уже уезжаю, – Катя твердо решила Вадима с места не срывать, просто услышать его голос и успокоиться.

– Кажется, ты мне обещала…

– Да все в порядке. Что там у тебя играет?

– А, проигрыватель. Узнала? Соната фа-мажор.

– Меня сегодня преследует Моцарт.

– Ты что-то скрываешь, сестренка!

– Завтра позвоню.

Катя положила трубку, пробормотала: «Спасибо вам большое» – и пошла на выход; милиционер за нею, что-то говоря. Прислушалась.

– …вот так вот гулял – и она его отравила. В один момент – цианистым калием, – чтоб не мучился.

– Кто? – воскликнула Катя.

– Жена – кто ж еще? Тут, в Герасимове. И заметьте: сумела вывернуться.

– Вы этим «делом» занимались?

– Нет, я к линейной милиции отношусь, к железнодорожной то есть. Но в курсе.

– Я вижу, вы добрый человек, – сказала Катя, страж засмеялся. – Правда. Мне надо дачу запереть. Но я боюсь: вдруг там муж… так мне показалось…

– Буйный, что ли?

– Когда напьется. Тут недалеко… Аптечная улица.

– Ладно, пойдемте. А вы про тот случай разве не слыхали?

– Слыхала. Про самоубийство.

– Так для всех проще, – заметил страж сдержанно, и она так же сдержанно возразила:

– Бывает простота хуже воровства.

И они почему-то замолчали. В молчании завернули за угол, миновали табличку под фонарем…

– Вот этот дом?

– Этот, – прошептала Катя, опять впадая в дрожь: окно не светилось!

– Не бойтесь, справлюсь, – страж нашарил щеколду. – Не привыкать.

Калитка закрыта на щеколду!

Прошли ко входу в дом: дверь заперта!

– Изнутри закрылся, что ли?

– Надо проверить, – прошептала она, доставая из кармана плаща ключ.

– Говорю: не бойтесь.

Дом был пуст. Катя включила настольную лампу и в бледно-голубом свете увидела бутылку «Наполеона» на круглом столике и стакан с темно-золотистой жидкостью – наклонилась, понюхала, с ужасом ожидая знакомый… нет, благовонным миндалем не пахнет! Потом бессильно присела на кровать, только сейчас осознав, с каким противником она имеет дело. Поражала таинственность его поступков и беспредельная наглость.

Милиционер стоял напротив и внимательно смотрел на нее. Вдруг спросил:

– А не в этом ли доме произошло отравление?

Катя кивнула.

Он круто развернулся и исчез за занавесками. Оставил ее одну! Откуда только взялись силы – через секунды (погасив свет, захлопнув дверь) она шагала почти вплотную за стражем порядка по узкому тротуарчику.

– Вам лечиться надо, – бросил он глухо.

– Я не жена, что вы!

– Вы – вдова!

Возникло сюрреалистическое ощущение: они бредут во сне по знакомой улице – Аптечная – блеснуло черным под фонарем и откликнулось божественными звуками «Маленькой ночной серенады».

А ночью зазвонил телефон. Сквозь сильные трески и по мехи прорвалось только четыре слова: «Не ездить на дачу!» – «Кто это? – закричала Катя. – Кто?» Треск усилился, но кажется, она узнала голос.

Бес левой руки

Катя прождала почти два часа в молчаливой группе людей, преимущественно женщин, на просторной террасе с разноцветными стеклами, которые омывал печальный дождь. И вдруг блеснул закатный луч, воздух вспыхнул, словно озарился радугой – и наступила ее очередь. Тяжелая стальная дверь слегка приоткрылась, курчавый, как негр, старик в черном сделал приглашающий жест – и она прошла за ним по полутемной в чаду лампад анфиладе комнат в своего рода молельню – иконы, свечи, розы, – где за столом в углу восседала седая, смуглая баба-яга с пронзительными траурными глазами. Обстановка впечатляла.

– Когда родилась? – бросила старуха.

– Второго апреля тысяча…

– Год не нужен. Светила сегодня для тебя благоприятные, нужно позолотить.

Катя выложила приготовленную купюру на стол, покрытый парчовой скатертью с кистями.

– Садись. Имя.

– Екатерина. Я пришла по поводу…

– Помолчи. Я знаю, зачем ты пришла. Дай левую руку.

Катя повиновалась, баба-яга склонилась над ее ладонью.

– Ты испорчена, – заявила глухо.

– Как это? – Катя вспыхнула.

– Порча. Сильный бес играет… – Хиромантка на миг прикрыла черные очи. – Левой рукой играет. Одно тебе скажу: бойся любви, она для тебя смерть. Правда, есть у тебя верный человек, ждет тебя, ему верь. Высокий, сильный, красивый, обеспеченный. Сейчас бедствует, но будет обеспеченный.

– Но он мне как брат.

– Не брат он тебе, между вами любовь. Но покуда беса не изгонишь, счастья не жди, потому что ты испорчена.

– А как изгнать?

– Очень трудно. Большие деньги нужны. Достанешь – приходи. Больше ничего не буду говорить.

– Я только хотела… – Катя достала из кармана плаща фотографию. – Посмотрите…

– Поздно.

– Я не про себя!

– Про себя. Поздно.

– Вы все знаете! – взмолилась Катя. – Скажите только…

– Симеон! – негромко позвала хиромантка, по ковру неслышно подкрался курчавый старик. – Выпроводи ее.

Катя поднялась и произнесла с силой:

– Если вы мне не скажете, к вам придет следователь.

– Меня никто не запугает, – старуха улыбнулась, блеснуло золото зубов. – А она слишком поздно пришла, я предупреждала.

– Когда?

– В день убийства.

– То есть двенадцатого апреля?

Старик подхватил Катю мощной рукой и поволок по комнатам, а старуха прокаркала вслед:

– Всех вон! Больше сегодня принимать не буду.

Вадим действительно ждал ее в машине, сильный, красивый, обеспеченный, но сейчас «бедствует», да. И верный – как брат. И некий бес, поигрывая левой рукой, мешает им полюбить друг друга по-другому. Катя нервно рассмеялась и проскользнула на переднее сиденье.

– Ну что? – нетерпеливо спросил он, включая зажигание. – Она была у нее?

– Была. В день убийства.

– Двенадцатого апреля… А что тебя развеселило?

– Около меня играет бес.

Машина рванула с места в карьер, Вадим проворчал:

– Ничего смешного. Я то же чувствую.

– Ты веришь в порчу?

– А ты почитай «Молот ведьм».

– Нет, серьезно.

– Я серьезно. Вот тебе прелестная средневековая история на эту тему. Фрейд объяснил бы это болезненной фиксацией чувств на одном человеке…

– Да ну его! Что за история?

– Двое молодых людей, по некоторым обстоятельствам не могли пожениться и принадлежали друг другу тайно. Любовь и полная гармония царили между ними, но вот он почти случайно дважды убедился, что не может овладеть никакой другой женщиной, и почуял неладное.

– Зачем убеждаться, если он был любим и счастлив?

– Здоровый мужской эгоизм. Свои сомнения он высказал на исповеди, и когда дело дошло до святой инквизиции, она быстро разобралась: возлюбленная, с помощью старой ведьмы, навела на юношу порчу.

– А дальше?

– Девушку сожгли. Это самый волнующий момент, когда он стоял в толпе возле высокого костра, а она кричала из пламени…

– Перестань, неприятно. Куда мы едем?

– Ты же предлагала в Герасимово? Надо забрать коньячок.

Катя кивнула, он притормозил и включил свет, сверяя маршрут по карте Подмосковья: по Каширскому шоссе, сворачивать у леса. И они покатили через всю Москву, вечернюю, по-воскресному безлюдную. И хотя был с ней человек верный и сильный, Катю не оставлял страх.

– Не знаю, как пахнет миндаль, – говорил Вадим, – но в коньяках разбираюсь. Пивали мы и «Наполеон»…

– А я знаю.

– Что?

– Запах миндаля.

– Естественно, ты ж растворила порошок…

– Вот именно. Знакомый запах.

– Не выдумывай. Как тебе может быть знаком…

– Как во сне. Какое-то тяжелое переживание, связанное со смертью.

– Но Павел Федорович…

– Нет, не с папиной, то есть… не знаю. Давай про это не будем.

– Эх, надо было то зелье прихватить с собой!

– Оно не пахло… ядом. Я хотела, а милиционер внезапно ушел. Он меня принял за вдову, представляешь? Я испугалась, я так…

– Ну, ну, сестренка, я с тобою, – на мгновенье он сжал ее руку, отпустил. – Ты сама виновата, всем «подозреваемым» доложила, что забираешь ключ от дачи. А мне, между прочим, ни слова.

– Ты бы меня не пустил.

– Правильно.

– Думаешь, меня хотели просто напугать?

– Дай Бог, чтоб так. Учти: если в коньяке обнаружится нечто… постороннее, так сказать, я его отволоку твоему следователю – пусть разбирается профессионал… черт бы его взял!

– Ну зачем ты?

– Затем, что он умыл руки, а ты ходишь по краю!

– Да, Дима, ты виделся с Агнией?

– Виделся. Вчера в столовую вместе сходили. Хотел ее на ужин соблазнить, но вечера у мадам заняты.

– Она так сказала?

– Намекнула. У нее кто-то есть – женщина вся горит и трепещет. Ты не заметила?

– Заметила. Она что-нибудь говорила про Герасимово?

– Знаешь, Катюш, может быть, я сделал глупость, но я раскрыл перед нею карты… не все, конечно. Просто сказал, что мы с тобою занимаемся этим делом и хотим проверить у всей компании алиби. Ну а как иначе я мог у нее про Герасимово спросить?

– Да, понимаю. Ну и что?

– С таинственной своей улыбочкой она заявила, что в ту пятницу была не одна, что алиби у нее точное, как в аптеке, и на суде она его предъявит… По-моему, здесь сворачивать? – Вадим опять достал карту из «бардачка».

– Не знаю, я всегда на электричке… Да, здесь! Это наш с папой лес, видишь?

– Он уже наполовину вырублен.

– Дачи для генералов, – Катя нахмурилась.

– Неужто у вас генералы без дач существуют?

– Ну, значит, для их потомков.

По проселку они доехали до станции, где оставили машину, и зашагали по узкому тротуарчику. Катя прижималась к Вадиму, вцепившись в его руку; это прикосновение давало ощущение жизни, но страх не отпускал. Миновали фонарь и табличку…

– Меня почему-то волнует это название – «Аптечная», – говорила она нервно. – Или цитата из Блока повлияла… как мальчик перед смертью говорил: «Ночь, улица, фонарь, аптека…».

– То Петербург, не волнуйся, то далеко… как во времени, так и в пространстве.

– И начинает в ушах звенеть «Маленькая ночная серенада», представляешь?

– То еще дальше. Католический колорит Моцарта… Что за черт!

Они подошли к калитке дома № 6, и Катя закричала:

– Свет!

Из окна на высокую траву и куст смородины падал свет.

– Оставайся здесь, – сказал Вадим глухо. – Я сейчас разберусь во всех этих голосах и тенях…

– Нет, с тобой!

А когда они подошли к окну, начался вчерашний сюрреализ, и Катя закрыла глаза (наверное, опять на секунду потеряла сознание – закачались попугайчики, запели небесные голоса…). В последнем усилии она взяла себя в руки, вынырнув из черной ямы, и увидела: бутылку, и стакан… и Агнию. Она сидела, откинувшись на спинку плетеного кресла, и улыбалась мертвой улыбкой.