Текст книги "Иначе — смерть!"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Убийца в саду

– Вы хотели забыть – и забыли, – констатировал психиатр и закурил. – Но это ложное забвение. Вы просто вытеснили, загнали оскорбительный для вас момент в подвал подсознания, образно выражаясь, где он продолжал разрушительную для вашей личности работу. Нет, справедливо сказано: пусть все тайное станет явным. Вам же легче?

– Что вы, наоборот! Вдруг оказалось, что я виновна в его смерти.

– Не виновны, а причастны – это большая разница. Зато тревога, которую вы ощущали в присутствии Глеба, получила реальное, а не болезненное объяснение. Он не только напоминал вам отца, но его отрицательная враждебная энергия была направлена против вас.

– Значит, существует порча, дурной глаз?

– Боюсь, что да. Но эти волны, частицы – нет определения – словом, некое влияние Тьмы трудно поддается изучению.

– На то она и Тьма.

– Вот именно. Если бы вы вспомнили все, тайна убийства была бы раскрыта.

– Вы думаете, дело во мне?

– Разумеется, в вас же причина первого преступления. И тут особенно знаменателен тот факт, что Александр был убит после того, как отказался от вас.

– Я этого не понимаю.

– Как раз очень понятно и свидетельствует о патологически сексуальной окраске мотива: Александр – единственный мужчина, которому вы принадлежали, – по логике маньяка, должен был погибнуть. Если бы вы дали себе волю вспомнить, кто из окружающих вас мужчин относится к вам, скажем, неординарно! Но вы боитесь вспоминать. Почему? Вывод один: подсознательно он вам дорог.

– Сумасшедший?

– Не сумасшедший, а психически сдвинутый по одному пункту – на обладании вами.

– Но почему он не мог нормально добиваться взаимности? Я же свободна.

– Вы не были свободны: у вас был Александр. Поэтому обратите особое внимание на мужчин, с которыми вы познакомились недавно, в этом году.

– Одновременно с Сашей – ни с кем. С Мироном – в феврале, с Алексеем – в сентябре.

– Алексей отпадает: убийство уже произошло полгода назад. Присмотритесь к Мирону.

– Он за мной не ухаживал, он влюбился в Дунечку.

– Это увлечение может быть всего лишь компенсацией за неудачу с вами.

– Какая неудача! Он и не пытался.

– А почему, собственно? Вы – очень красивая, очень соблазнительная женщина.

– Так он говорил про меня Дуне.

– Вот видите! Теперь очень важный вопрос: какие чувства вызывает в вас этот Мирон?

– Отвратительные.

– Прекрасно! Был ли какой-нибудь эпизод – постарайтесь вспомнить, – когда он мог ощутить ваше физическое отвращение?

– Не знаю, не помню.

– Я же говорил: вы боитесь вспоминать. А подсознательно он возбуждает в вас чувства сложные, двойственные.

– Но я не чувствую…

– Поймите: глубинные, неподвластные рассудку.

– Такие чувства, – сказала Катя медленно, – во мне возбуждает скорее Алексей.

– Рассмотрим эту фигуру. Мог он вас заметить, увлечься до первого убийства?

– Он поселился напротив меня в феврале.

– Что значит «напротив»?

– Ну, через улицу, окно в окно.

– Потрясающе! – воскликнул психиатр и повторил ритуал с новой сигаретой. – Он же отставной офицер? У него может быть бинокль.

– И вы думаете, он подглядывал… – Катю передернуло от отвращения.

– Почему бы и нет? Обратите внимание: оба подозреваемых в сорок лет не женаты. Это может свидетельствовать – не обязательно, но может – о некоторых нарушениях в половой сфере. Какие у вас в комнате шторы?

– В кабинете нейлоновый тюль, прозрачные.

– Вот так-то. А теперь вспомните, как произошло ваше сближение с Александром.

– Я не хочу!

– Придется.

– Да, в кабинете.

– И еще любопытный момент: он поселился в доме с аптекой, что могло ассоциативно натолкнуть его на мысль о цианистом калии.

– И он ограбил аптеку?

– Об этом пусть голова у следователя болит, пусть наконец установит, как убийца раздобыл отраву… Моя же задача – вскрыть психологические корни преступления и не допустить нервного срыва.

– У Ирины Васильевны?

– Она, к сожалению, эту грань уже перешла, но дела меняются к лучшему.

– Вы хотите сказать: теперь моя очередь?

– Вы меня очень заинтересовали, Екатерина Павловна.

– Боже сохрани!

– Нет, нет, вы здоровый нормальный человек, но, простите, не случайно явились героиней столь ужасающих событий.

– Да, это страшный грех.

– Наследственный, Екатерина Павловна. Истоки всего ищите в детстве. Сколько вам было лет, когда вас бросила мать?

– Семь.

– С тех пор вас сопровождает ощущение заброшенности, ощущение жертвы – вы как бы провоцируете – невольно, конечно, – своих партнеров на уход. Как они объясняли причины разрыва?

– Никак. Просто начинали вдруг меня избегать, ни с того, ни с сего как будто. А я объяснений не требовала.

– Ни с того, ни с сего – чувствуете подтекст? В этом плане слова гадалки о том, что вы «испорчены», проявляют глубокий, онтологический для вашей личности смысл. Испорчены – не наговором, не сглазом – комплексом неполноценности, который и есть, образно говоря, ваш бес, играющий левой рукой.

– Гадалка предсказала Ирине Васильевне, что этот бес убьет ее мужа.

– Не хватало вам еще комплекса вины! Всегда помните: у вас алиби, вас никто не смеет подозревать. У больной свой бес, у вас свой, это профессиональный жаргон гадалок.

– Но почему именно «левая рука»?

– Из Библии. Там все дурное слева: и черт, и грешник, и разбойник… Вы же образованный человек, Екатерина Павловна, освобождайтесь от комплексов – и радуйтесь жизни.

– Сначала надо изгнать беса, – Катя усмехнулась.

– Она долго отходила от допроса. Настоящие солдафоны, честное слово! Не хотелось бы все снова колыхать.

– Ни в коем случае! Я пришла не к больной, а к вам.

– Уж не боитесь ли вы ее?.. Екатерина Павловна, вы не могли знать, что она жена вашего любовника.

– Все равно мне… тяжело. Стыдно.

– Такие чувства делают вам честь, но не вините себя чрезмерно, не углубляйтесь – это опасно.

– Да черт со мною в конце-то концов, не о себе я пришла говорить! И слушала только потому, что вы сказали: во мне причина преступления.

– Так получается по логике вещей.

– Ладно. По словам следователя, Ирину Васильевну навещала бывшая одноклассница Глеба.

– Одноклассники с учительницей. Двое юношей и девочка. Предварительно я с ними побеседовал.

– Доктор, Ирине Васильевне с вами повезло.

– У больной самый строгий режим, понимаете? Вы в первый раз проникли по недоразумению.

– Может, еще кто по недоразумению проник?

– Я ничего не исключаю. А они были в четверг. И уверен, ключей не крали.

– Но Ирина Васильевна, когда разговаривала с девочкой, якобы чувствовала кого-то в кустах.

– Вот именно: якобы. Вы же знаете, что она зафиксирована на убийце в саду.

– Почему она упомянула девочку, а не всех одноклассников?

– Потому что та пришла еще раз одна. В пятницу. Но меня уже не застала.

– Мне все же хотелось бы поговорить с ней, если можно.

Доктор задумался.

– 157-я школа, Клавдия Петровна – вот отправные точки, – и принялся за телефон.

После некоторых перипетий удалось добраться до Марины – «девочки в саду».

– Меня уже следователь допрашивал.

– А мы не могли бы с вами встретиться?

– Пожалуйста.

– Вам удобно через полчаса на Добрынинской, у выхода на кольцевой?

– Удобно.

– А как я вас узнаю?

– У меня коса.

Да, коса редкостная, роскошная, особенно в сопоставлении с безволосой головкой Дунечки, но в остальном ее ученица гораздо эффектней, несравнимо. Ах, не все ли теперь равно!.. Не для развлечения позвал ее Глеб на дачу, а, наверное, как свидетельницу.

– Вы хорошо знали Ирину Васильевну?

– Так себе… не очень.

– А Глеба?

– Хорошо.

– Вы дружили?

Лицо девочки, строгое – должно быть, из-за больших очков, – сразу замкнулось.

– Вы понимаете, я спрашиваю не из праздного любопытства.

– Вы сыщик?

– В некотором роде. Я ищу убийцу Глеба.

– Неужели он все-таки убит?

– Убит.

– Нет, правда?

– Правда.

Лицо девочки оживилось, зарумянилось от волнения.

– Он тоже хотел стать сыщиком, с первого класса. У нас была такая игра: мы за кем-нибудь следили.

– Зачем вы играете в такие игры! – вырвалось у Кати.

– А что, он из-за этого умер?

– Из-за этого.

– Да, мы дружили. До двенадцатого апреля.

– Вы помните тот день?

– Конечно. Это был наш последний день. Глеб пришел в школу после гриппа, мы, как обычно, вместе домой возвращались.

– Он же заходил на работу к матери.

– На минутку за заказом. Его мама после работы куда-то отправлялась… не домой. И предупредила, чтоб он за продуктами зашел.

«Она отправлялась к бабе-яге!» – сообразила Катя.

– Он очень быстро вернулся и сказал, что планы меняются. Мы вечером собирались в кино.

– Куда же он собрался?

– К отцу на работу.

– Зачем?

– Не сказал. Засмеялся злорадно, он вышел какой-то злой.

– Значит, он действительно следил за отцом, а не за убийцей.

– И поэтому очутился на даче?

– Да. Марина, он что-нибудь вам потом рассказывал?.. Ну хоть что-нибудь!

– Ничего. – Лицо ее опять замкнулось. – Я ему позвонила, как только узнала про его папу. Он сказал: «Идите вы все к черту!». И на этом стоял до конца, ни с кем в классе не общался, не разговаривал.

– И вы к нему не подошли?

– Я за ним следила.

– Когда?

– Каждый день после школы провожала, но тайком.

– Зачем вы это делали?

– Он словно омертвел. Все было странно и страшно. Чаще он шел не домой, а на кладбище. И там он меня в последний раз застукал, подошел быстро и сказал: «Не ходи за мной, это наша тайна». Я спросила: «Чья – наша?» – «Мертвых», – он ответил. Больше я его не видела, школа кончилась.

– А как вы узнали про его смерть?

– Клавдия Петровна позвонила, предложила навестить Ирину Васильевну. Вот мы и собрались.

– Вы ведь и на другой день приезжали?

– Я привозила фотографию.

– Какую фотографию?

– С выпускного. Глеба на ней не было, он вообще на вечер не приходил. Но Ирине Васильевне захотелось иметь… ну, как память, наверное.

– Вы с ней сидели в саду?

– Мы заранее договорились, поэтому меня пропустили без формальностей. Она меня уже в саду ждала.

– А во время вашего свидания вы не заметили там ничего подозрительного?

– Нет, я уже следователю говорила.

– Понимаете, ей показалось, будто кто-то в кустах крадется что ли, прячется. Она больная, понимаете.

– Я ничего такого не заметила. Да мы с ней виделись всего одну минуту, я в институт опаздывала.

– Вы учитесь на вечернем?

– На дневном в педагогическом, – Марина задумалась, вспоминая. – Там густые кусты за скамейкой, но мы сидели к ним почти спиной… Может, кто и прятался, я не видела.

– А Ирина Васильевна сказала что-нибудь по этому поводу?

– Да. Она сказала, что чувствует убийцу. Но как-то неконкретно, она глядела на фотографию.

Искушение

– Вы меня извините, – сказал изумленный Мирошников, – но более бестолковой, – вдруг прищурился, – или изощренной женщины я еще не встречал. Или это фантазии, или… ладно, проведем проверку в аптеке. Но вы! Как вы могли не знать, что у вас хранится один из самых сильных ядов?

– Я не разбирала аптечку после смерти папы. Да если б и разбирала… мне была неизвестна формула цианистого калия. Просто выбросила бы.

– И это был бы для всех нас наилучший выход. Я пока не утверждаю, что вы… – он махнул рукой, – но ваш дом – это какой-то клуб самоубийц. Или убийц. На ваше счастье, нам удалось установить некую связь между Студницкой и Александром Вороновым.

– Правда? Какую связь?

– В ее записной книжке есть телефон Вороновых.

– А вы помните, что листок оттуда валялся под столом на даче… со следами порошка?

– Мы-то все помним. Да, почерк у преступника один, будем надеяться – ее почерк.

– А телефон она сама записала?

– Собственноручно. «Александр Александрович» – и номер. В отличие от вас она даже знала его отчество.

– Господи, как все запутано в этой жизни!

– Сами запутываете, а нам вот приходится… Но просвет наметился. Серьезный просвет. Да, насчет Туркина: учились на одном курсе, но в разных группах. Могли друг друга знать, могли не знать.

– А запись в книжке как-то зашифрована?

– С чего вы взяли?

– Ну, просто… Вы сразу не нашли.

– Наш сотрудник изучал книжку по порядку, от «А» до «Я». Запись сделана на букву «Э».

– «Э»?

– Уж не знаю, для какой конспирации это понадобилось, но факт.

– Воронов, Александр, Алик, Саша… почему на «Э»?

– А, может, писала второпях… На какой страничке открыла – это не суть важно. Важно, что связь была, причем тайная. Мы проверили ее окружение. Последний год она была якобы одинока. Чувствуется стиль вашего любовника, подпольный, так сказать. В НИИ о его похождениях как будто никто не догадывался.

– Вадиму показалось, что у нее кто-то появился. Мне, пожалуй, тоже.

– Эту линию мы изучаем. Проверили, кстати, вашего друга: с десятого по пятнадцатое он действительно был на конференции в Питере. Студницкая познакомилась с Алексеем Палицыным на той вечеринке?

– Вроде бы да.

– Вот вам и повод для самоубийства: он говорит ей, что видел, как она поехала вслед за Глебом.

– Значит, вы остановились на той первоначальной версии.

– В принципе – да. Но пока остаются неясности: ваша роль в этой истории, кружение Палицына по поселку в момент смерти, ключи и цианистый калий. Ну, слепок она имела возможность сделать, а яд – позаимствовать у вас, как теперь выяснилось.

– Я думала, но не представляю… о нем никто не знал.

– Не уверен. Вы могли проболтаться.

– Я сама не подозревала!

– В этом я тем более не уверен.

Катя вдруг осознала его взгляд – пристальный прищур темно-серых глаз, в которых, образно говоря, блистала сталь. Эта сталь закалялась десятилетиями – и могла обнажиться. Обрушиться на нее, против нее. На миг обнажился, обрушился тот ирреальный ночной мир. «Вы – вдова!» – шепнул назойливый, с тою же родственной стальной нотой голос; зазвучал небесный Моцарт, в данном контексте сочетающийся с Сальери (где таинственный исторический маньяк хранил отраву?); блоковская аптека с Клеопатрой напомнила о символических «Розе и Кресте», об алых розах на могиле у подножия – «Никоим образом не пуста», – под которым тайна мертвых. Но у него нет доказательств моей вины… Я сама найду доказательства!

– И молите Бога, – многозначительно предупредил следователь на прощание, – чтоб я окончательно остановился на той первоначальной версии.

– И в третий раз закроете дело?

– Преступления мертвых не в моей компетенции.

– В этом деле действует кто-то «живее всех живых».

– Если так – тем хуже для вас.

Вернувшись домой – под впечатлением того мгновенного неясного промелька – она дважды перечитала Пушкина, но так и не обнаружила, где – вечно наготове – знаменитый отравитель носил с собою яд.

Она лежала на диване, бесцельно глядя в окно, – в этом ракурсе в сиреневых сумерках видна была крыша дома напротив – и старалась понять, откуда идет ощущение опасности, где скрыт ее источник. «Во мне самой? Нет, не «нервы»… а нечто вполне реальное, потаенное… Вчера я вышла на площадку – что я не смогла вспомнить, что?.. Успокойся, яда в доме уже нет.

Допустим, с большой натяжкой, что Агния нашла в аптечке и отсыпала порошок, но как она могла украсть ключи? Сказано же тебе: вероятно, слепок… там, в «жутком месте» возле трупа она возилась с ключами… Господи, не верится! Но проникнуть в больницу… самый строгий режим, и девочку пропустили без формальностей только потому, что свидание было обговорено за сутки… Что-то задело меня в нашем разговоре с нею, какая-то фраза. Их последнее столкновение на кладбище – тайна мертвых… нет, это уже не новость, над этой «тайной» я бьюсь уже почти две недели. Глеб следил за отцом… фотография выпускников… больная ждала в саду… нет, не то. Она учится в педагогическом… стоп! Горячо!»

В эту горячую минутку зазвонил телефон. Она вздрогнула, поспешила зажечь свет, взять трубку, чтоб рассказать другу о подозрениях следователя, облегчить душу… Одновременно вспыхнул свет в окне над аптечной вывеской. Алексей, без бинокля, весь на виду. Они в упор глядели друг на друга, страх словно вырвался наружу и обжег. Свет напротив погас, и через короткое время увидела она, как он в наброшенной на могучие плечи «афганке» переходит улицу.

– Попозже вечером? – рассеянно переспросила Катя. – Буду ждать, – положила трубку, бросилась на кухню; двор был пуст. Значит, он уже поднимается, один пролет, второй… Она распахнула входную дверь, синхронно повторилась недавняя сцена: Ксения Дмитриевна с аккуратным мусорным пакетом; мельком улыбнулась, деликатно посторонилась на лестнице, по которой медленно всходил он. «А хорошо, что она нас видела! – подумалось с мимолетной благодарностью. – Они меня охраняют».

Алексей поклонился как-то «по-гвардейски», на секунду уронив голову на грудь.

– К вам можно?

– Пожалуйста.

И уже в прихожей бросил небрежно:

– Терпеть не могу этих тайных соглядатаев!

– Вот как? – уточнила Катя так же небрежно. С этим человеком она впадала в неестественный тон, словно вступала в поединок. – У вас есть что скрывать?

– У каждого есть.

– Ксению Дмитриевну вы напрасно подозреваете в шпионаже, она…

– Да Бог с ней! Не о ней я пришел говорить.

– А о чем?

– О вас.

Он сел в свой угол дивана, взял вишневый томик, раскрыл на сцене отравления, вгляделся.

– Сальери действительно отравил Моцарта?

– Я верю Пушкину, – Катя помолчала, потом спросила просто, отбросив вымученный задор: – Алексей Кириллович, вы меня знали до третьего сентября?

– Знал, – ответил он не глядя.

– И давно?

– С весны.

– Откуда, вы меня знали?

– Просто видел.

– В окне? – Катя почувствовала, что краснеет.

– И в окне.

– У вас есть бинокль?

– Бинокль? – Он вдруг рассмеялся, ярко блеснули белые зубы («Плотоядно!»). – Да у меня стопроцентное зрение.

– Вы воевали?

– Приходилось.

– А почему вы живете один?

– Я один и есть. Жена ушла давно, в молодости. К другому. Обо мне неинтересно, Екатерина Павловна. Вот вы…

– Нет, интересно. Почему она ушла?

– Ну, я ушел. Неважно. Было предательство – не мое, – констатировал он спокойно, но в глазах отразился некий мрачный огонек. – Ищете сексуального маньяка? Не там ищете. Все обыкновенно, даже банально.

– Но вы с тех пор одиноки, не так уж и банально.

– Я увидел вас первого марта.

– Где?

– В аптеке.

– Что вы там делали?

– Пластырь покупал, на работе руку поранил, – он поднял руку: едва заметный шрам на ладони левой руки! – А вы – аспирин. Когда поднялся к себе, подошел к окну. Ну, как-то задумался. Вдруг напротив вспыхнул свет, вижу: та женщина из аптеки, в рыжей шубке. Вы разделись…

– Как разделась? – изумилась Катя невольно, а он усмехнулся.

– Сбросили шубку, подошли к окну и долго стояли.

– С тех пор вы стали наблюдать за мной?

– Иногда.

– А вы видели Александра Воронова?

– Нет! – ответил он угрюмо.

«Наверное, врет. Ведь соврал же он, что нашел меня по объявлению у метро. Установить адрес и телефон труда не составляло: «Екатерина Павловна Неволина» – листок на двери. Звучал Моцарт, раздался звонок, Саша взял трубку. Они разговаривали, и будущий убийца из окна над аптекой смотрел на него. Что-то вроде шантажа. Сильный, уверенный в себе человек – и безвольный, запутавшийся… Он идет за Сашей, и где-нибудь мельком, не отдавая себе отчета (под фонарем на Аптечной – блеснула картинка), его видит Глеб – и узнает через полгода за праздничным столом». Схема составилась столь стремительно, что не осталось сомнений: предчувствие этого жило в ней. Предчувствие страсти – тяжелой и потаенной.

– Вы пришли ко мне третьего сентября одновременно с Глебом.

– Эти старые сплетницы…

– Не по адресу! Ксения Дмитриевна – мне самый близкий человек и…

– Кажется, самый близкий для вас – ее сын.

– Оба. Эти люди живут совсем другими интересами.

– Интеллектуальная элита, стало быть?

– Стало быть.

– Кто же все-таки вам сказал, что я приходил одновременно с Глебом? В прошлый раз вы так и не ответили.

– Я сама вас видела («Только бы не выдать Дуню!»). Из окна кухни, случайно… как вы уходили со двора. А потом явились опять – уже после него.

– Ну и что?

– Так объясните свое поведение!

Как будто огонь пронесся по его лицу, скрытая страстность прорвалась на мгновение.

– Что еще объяснять? Я и так вывернул душу наизнанку! Что вам непонятно?

Она молча глядела на него. Это было объяснение в любви, а ответить нечем: все отравлено, кажется, сам воздух отравлен вокруг – в этой комнате, в этом доме, в этом мире. «Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль?» – «Снится».

– Все время снится, что я в «жутком месте», – сказала ока неожиданно вслух. – Коньяк на столе и стакан. Сейчас я выпью, а кто-то невидимый наблюдает за мной из сада.

Он перебил с волнением:

– Вот я и хотел предупредить, чтоб вы не ездили.

Зазвенел входной звонок, она быстро прошла в прихожую, отворила дверь – Вадим.

– Кафедру отменили, – заговорил он оживленно, – и потянуло меня на Петровскую… – Вдруг умолк, войдя первым в кабинет.

– Познакомьтесь. Вадим Петрович – Алексей Кириллович.

Алексей приподнялся, мужчины сдержанно кивнули друг другу. Оба высокие, но на удивление разные: с коротким светлым «ежиком», мощный, как боксер, здоровяк-отставник – и лингвист, стройный, поджарый, подвижный, волосы довольно длинные и черные… подходит старинное сравнение с крылом ворона. «Здоровяк-отставник». Катя нахмурилась, что-то в этом определении смущало ее.

Вадим, присевши в противоположный угол дивана, заговорил с тем же оживлением:

– Вы не чувствуете в действиях убийцы некую систему? Он по очереди умерщвляет сидевших вот за этим столом.

– Отец Глеба с нами не сидел, – возразил Алексей, – а погиб первый. Слабак.

«Он был прекрасный человек, прекрасный», – вспомнился Кате лепет больной, и она осведомилась с сарказмом:

– Вы его хорошо знали?

Энергичным жестом Алексей отвел вопрос как вздорный.

– Да как он мог поддаться и написать эту записку? Не объяснился с вами прямо.

– С кем? – перебил Вадим. – В записной книжке Агнии имя-отчество и телефон Воронова.

– Я не знал, но это не меняет сути.

– По-вашему, слабак достоин такой участи?

– Из-за его трусости погибли еще двое. Не представляю себе эту ситуацию!

– А я представляю!

– Так просветите.

– Попробую. Рассмотрим, так сказать, Катин вариант, – начал Вадим задумчиво. – Некто видел, как Александр пришел сюда. Но звонил он не ему: трубку бы взяла, конечно, хозяйка.

– То есть он хотел помешать их свиданию?

– А, разве тут логика действует… Человек вне себя от ревности, от ярости. Вдруг – мужской голос. И он мгновенно перестроился. Вот почему я говорю – гений! Ну, например, выдает себя за друга: «Кате грозит опасность… женщина нервная… не подавайте вида… необходимо немедленно встретиться…».

– И тот поддался?

– Так у него самого рыльце в пушку, он обманщик, чувствует себя неуверенно, наверное, не знает, как из этой истории выпутаться. Тут возникает уникальная возможность: встреча в глухом, темном поселке, в пустом доме.

– Дальше.

– Ну, мужской, так сказать, разговор, всё на нервах, гений взывает к состраданию: она не перенесет обмана, решайтесь – туда или сюда. И убеждается: «туда». Тогда я все улажу, пишите записку.

– Он не мужчина, – бросил Алексей и посмотрел на Катю.

Она подтвердила холодно:

– Конечно, не мужчина. Он труп.

– Да дайте же волю воображению, господа! – воскликнул Вадим. – Какая сцена: абсолютная страсть подавляет страстишки… переспать, изменить. Один готов на все, другой… знаете, что такое «готов на все»?

Алексей кивнул.

– Можно перед этим устоять?

– Можно.

– Вы устоите – так не вас и отравили, милостивый государь.

– Почему записка без обращения по имени?

– Мне кажется… связь тайная, мало ли кому она в руки попадет. И чисто психологически… думаю, ему было совестно. В обращении «моя дорогая» уже некоторая отстраненность, нечто абстрактное. Разумеется, гений не мог рассчитывать на такой подарок, ему просто повезло. В ином случае он бы записку уничтожил, чтоб не наводить на след Кати (или Агнии – заметим в скобках, мне больше по душе этот вариант).

– Зачем убивать, если он уже отказался?

Мужчины почему-то уставились на Катю, и она почувствовала, что краснеет.

– Психиатр из Кащенко считает, – начала она нерешительно, что мотив здесь патологический.

– Патологический? – удивился Вадим.

– Ну… сексуальный.

– То есть? – Ну, что он знал, что Александр… – она наконец решилась («Сыщик я или стыдливая дама?»), – что Александр был моим единственным мужчиной.

Мужчины призадумались, переваривая столь пикантную информацию. Алексей спросил резковато:

– Откуда убийца это знал? Неужели от Александра?

– Очень интересный поворот, – заметил Вадим. – Какой-то фразой любовник выдает этот факт – и обречен. На редкость нервная ситуация – и непьющий Александр соглашается отметить свободу.

– Да, но как подсыпан яд? На глазах у жертвы?

– Этот момент нетрудно прояснить, – сказала Катя. – На садовом столике были обнаружены следы пролитого коньяка, записка намокла. Например, отравитель якобы нечаянно пролил коньяк из стакана и попросил хозяина принести тряпку. Тот заходит за занавески и… Свой стакан и тряпку убийца уносит с собой, чтоб создать иллюзию суицида.

– Гений, – повторил Вадим. – Какая полная непроницаемая иллюзия – и вдруг лицо в окне! Вы представляете, что он должен был пережить за полгода?

– Да ведь следствие сразу установило самоубийство, – возразил Алексей.

– А если он об этом не знал? А если его ищут?

– Тогда поиски вскоре привели бы сюда, на Петровскую.

– Так юноша молчит! Почему? Дверь была сначала заперта, потом открыта, а свидетель об этом молчит? Почему?

– Он подозревал мать, – вставила Катя.

– Откуда гению знать об этом? Вы представляете? Еженощно, ежедневно его преследует то лицо в ночном окне – и вдруг он видит его здесь.

– Или она, – сказал Алексей после паузы.

«Дамское деяние» – вспомнились Кате слова Мирона, и зазвонил телефон.

– Екатерина Павловна!

Однако легок на помине!

– Здравствуйте, Мирон Ильич.

– Кажется, я кое-что позволил себе в прошлый раз…

– Что именно?

– В общем, я извиняюсь, нервы. И насчет Кирилыча извиняюсь, зря я на него катил. Теперь ведь все ясно.

– Что ясно?

– Убийца отвечает в мире мертвых, а мы…

– Вы так уверены?

– А «ключики-замочки, шелковы платочки»?

– Ключи Агнии могли подбросить.

– А телефончик? И все равно: я предлагаю помянуть рабу Божью Агнию – что значит, как ни странно, «непорочная».

– Чувствую, вы уже поминаете.

– С вами продолжу: завтра девять дней.

– Вы христианин, Мирон Ильич?

– Не состоял и не привлекался. Но красивых обычаев придерживаюсь. И подвожу материальную базу.

– Мне надо посоветоваться.

– С кем?

– С собутыльниками, – и уже обращаясь к присутствующим: – Мирон Ильич предлагает устроить поминки Агнии.

Алексей поинтересовался:

– С «Наполеоном»?

А Вадим бросил:

– Я – против.

Но Алексей вдруг предложил с ледяным спокойствием:

– А если провести следственный эксперимент – «реконструкция» – так называется?

– Ну, что там? – взывал Мирон нетерпеливо.

– Мнения разделились, – она помедлила. – Ладно, я присоединяюсь. Большинство – за.

– Вот и отличненько! На вас, Катюш, Дуня.

– То есть?

– Вы должны как-то изъять ее из дома.

– А что, она от вас прячется?

– Ничего не знаю и не понимаю.

– Хорошо, попробую, – Катя положила трубку.

Вадим заговорил, пристально глядя на Алексея:

– Зачем вы ее втягиваете в эти игры?

– У нее, насколько мне известно, есть рыцарь, – ответил Алексей многозначительно.

– Вы, что ли?

– Нет, вы.

– Катя, это идея! Я приду и присмотрю. Во сколько?

– Тринадцатого сентября мы собирались к пяти.

Алексей, положив на диван раскрытый на знаменитой сцене томик, поднялся и сказал на прощание Вадиму:

– Присмотритесь и сыграете, кстати, роль Глеба.

– Ну, по мере сил… Вообще-то меня поразило, как собутыльники стремятся к этому столу.

Проводив Алексея, она вернулась, Вадим читал Пушкина.

– По новейшим исследованиям, – сообщил он, не поднимая головы, – Сальери отравил Моцарта за то, что тот раскрыл кое-какие масонские секреты в «Волшебной флейте».

– Да разве они были масонами?

– И Моцарт, и Сальери, и даже Пушкин.

– А как ты думаешь, где Сальери держал яд?

– Ну, то тайна мертвых. Катюш, успокой мое сердце. Мне показалось, что-то такое между вами…

– Ты меня сватаешь?

– Я, конечно, не смею, но вот познакомился и… какая-то симпатия возникла: по-моему, он человек надежный и верный.

– Дима, у меня все чувства атрофированы. На, возьми мою тетрадь – тут записи о том проклятом вечере.