Текст книги "Иначе — смерть!"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Мертвые переговариваются

Когда они уселись за обеденный стол друг напротив друга, и Катя раскрыла «Грозовой перевал» (история, рассказанная женщиной, о событиях странных, иностранных и таких давних, но берущих за сердце), Дунечка сказала просительно:

– Екатерина Павловна, давайте просто поговорим, а?

– Из вас никто не желает заниматься! – отчеканила Катя, досадуя скорее на себя: «я сама не желаю, я сама захвачена историей отнюдь не иностранной» – Ладно. Ты ведь о Глебе хочешь говорить, да?

На лице Дуни промелькнул страх.

– Нет!

Катя смягчилась.

– Ну и не надо, все пройдет. Время пройдет – забудешь.

– Нет!.. Екатерина Павловна, он действительно псих? Или у меня чердак поехал?

– Ты же не хочешь об этом…

– Не хочу. Вы мне только скажите: кто он?

– Хотела бы я это знать, – Катя вздохнула. – Что ты подумала, когда он тебя на дачу позвал?

– Ничего… весело было… ну, влекло.

– К Глебу?

– В нем была тайна. И осталась. Вот этот высказывался тут… – Дуня кивнула на диван, подразумевая, видимо, Алексея. – Ликер. Ну, пусть ликер. Я обожаю свободу… ото всего. Но мне с самого начала было с ним интересно, до всякого ликера.

– С Глебом?

– Ну. Он еще во дворе подошел, говорит: «Ты к англичанке идешь?»

– Откуда же он мог знать?

– А он раз видел, как я из вашей квартиры выходила.

– Как это? У вас разные дни.

Глеб и Алексей приходили заниматься по понедельникам и четвергам; по вторникам и пятницам – Агния, Мирон и Дуня.

– Ну, не знаю. Он внизу на площадке стоял и смотрел.

– Куда?

– Вверх. В общем, он посмотрел на меня и к окну отвернулся. Там и этот был, – Дуня опять кивнула на диван.

– Алексей Кириллович? – удивилась Катя. – На площадке?

– Нет, он по двору шел… уходил. Когда я во двор вышла, обернулся. Я их обоих потом в пятницу вспомнила.

– А Мирон тебя во дворе в машине ждал?

– Ага.

– Когда это было, Дунечка, не помнишь?

– Сейчас… на позапрошлой неделе.

Катя порылась на письменном столе, нашла маленький разноцветный календарь с евангельской символикой: Преображение Господне, праведники в белых одеждах устремлены ввысь, в нездешний свет, грешники падают в геенну огненную, обращаясь в прах.

– На позапрошлой неделе ты была у меня третьего, во вторник, и шестого, в пятницу.

– Третьего… точно! Я как раз подстриглась. – Дуня встряхнула безволосой головкой.

– Ничего, отрастут, – пробормотала Катя. – Как раз третьего Глеб пришел ко мне по объявлению. И Алексей Кириллович… но после Глеба. Странно. Ну ладно. Зачем все-таки он тебя на дачу пригласил?

– Просто так. Выпил, повеселел… нет, не то чтобы… в общем, как-то переменился, голова, наверное, прошла после анальгина. Мы танцевали…

– Присутствующие могли слышать про Герасимово?

– Не знаю. Мы не шептались. Он все про вас расспрашивал.

– Про меня? Что именно?

– Ну, замужем ли вы, есть ли у вас кто-нибудь…

– Господи, зачем ему это?

Дунечка улыбнулась снисходительно.

– А то вы не знаете, Екатерина Павловна.

– Про что?

– Про то, что вы плотно окружены.

Катя вдруг испугалась и спросила шепотом:

– Кем?

– Мужиками – кем.

– Какими мужиками?

– Всякими, наверное. Знаете, что Мирон сказал: «В этой женщине столько соблазна, что я даже подступиться боюсь».

– Да, Мирон твой великий знаток женщин, – Катя усмехнулась; страх слегка отпустил. – И такую ерунду ты про меня Глебу наговорила?

– Ничего я не наговаривала, он сам говорил: очень опасная женщина. И говорит: «Я должен себя пересилить, доказать, что я мужчина». Я говорю: «Катерине, что ль, доказать?» – «Нет, себе, у меня сегодня подъем… или упадок?., словом, восторг. Давай оторвемся в одно жуткое место».

– В какое?

– Так он выразился. И более жуткого места нет нигде. – Лицо Дуни застыло. – Там разговаривают.

– Кто? – спросила Катя опять почему-то шепотом, и Дунечка так же прошептала:

– Мертвые общаются… ну, души.

– На даче? Голубчик, успокойся!

– Я сама слышала!

– Кто тебе внушил такую идею?

– Ведь известно, что души не умирают.

– Это ты по телевизору слыхала?

– Ну и пусть по телевизору. Вы верите, что не умирают?

– Я… надеюсь.

– Ну вот. А мне никто не верит. Этот дундук решил, что я психопатка. Представляете?

– Кто?

– Следователь этот.

– Да что же случилось?

– Я постучалась в окно…

– Погоди. Я должна представить. Опиши мне дачу.

Дуня отвлеклась от мистики и неожиданно толково и подробно, проявляя наблюдательность (ну да, она ведь провела там ночь со следственной группой), описала место происшествия.

Дача – дощатая постройка всего в одну комнату, не больше пятнадцати метров – расположена напротив калитки глухой длинной стеной. Единственное окно – в стене справа, если стоять лицом к дому, а дверь – слева. Нет ни крыльца, ни ступенек, ни веранды. В комнате круглый плетеный садовый стол и два таких же кресла, две кровати у стен друг против друга и вешалка с одеждой. Присборенные занавески в пестрых попугайчиках в листве, уточнила Дуня, отделяют что-то вроде кухоньки, метра четыре, где находятся стол с электроплитой, полки с посудой, умывальник, табурет и лавка с ведрами. На окне прозрачная тюлевая занавеска. В правом углу участка – шесть соток – с молодыми деревцами и кустами, сарай и уборная.

– В общем, все просматривается насквозь, спрятаться негде, – заключила Дуня.

– Под кроватями?

– Нет, я посмотрела, когда упали ящики.

– Какие ящики?

– Это было уже потом.

– Чердак есть?

– Установлено, что там никто не бывал, наверное, со дня основания. И ничьих посторонних следов и отпечатков… кроме моих, конечно.

Дунечка замолчала надолго, словно всматриваясь куда-то… в жуткое место, где «общаются мертвые».

– Я вошла в раскрытую калитку и пошла на свет… он падал сбоку на куст. Смотрю – Глеб сидит прямо напротив и улыбается. Я постучалась, он не шелохнулся. Ну, думаю, допился. И вот тут я заметила первую странность, – Дуня замолчала.

– Что? Ну что?

– Его тень шевельнулась.

– Этого не может быть!

– Не может? А помните: «Какая-то тень скользит в каком-то ином измерении»? Нет, вы представьте: он сидит совершенно неподвижно, а за спиной на занавеске вздрогнула тень. Я закричала, как идиотка, от неожиданности: «На помощь! Сюда! Скорее!»

– Там кто-то был! – воскликнула Катя. – И убежал, пока ты нашла дверь.

– Это невозможно. В ту же секунду я выглянула за угол: просматривалась кирпичная дорожка от калитки к двери – и я пошла туда. Я подумала: вдруг он жив?

– Дунечка, в то же время кто-то мог обогнуть дом сзади и ускользнуть, когда ты была уже в комнате.

– Я бы так и подумала… потом, конечно, – подтвердила Дуня каким-то взрослым, новым голосом. – Но слушайте дальше. Дверь, как и калитка, была распахнута. В кухоньке этой – никого. Я бросилась к Глебу и поняла, что он мертвый, и опять закричала: «На помощь!» А все-таки сомнение: вдруг ему просто плохо, ведь он был совсем теплый, не застывший… Схватила стакан с водой, плеснула ему в лицо… схватила с коньяком, хотела в рот ему влить… ну, оживить чтобы!.. но поставила назад.

– Ты ощутила запах миндаля?

– Нет, я в этом не разбираюсь.

«А я разбираюсь!» – отметила про себя Катя.

– Почему же поставила стакан назад?

– Я подумала: а вдруг от этого коньяка он и омертвел.

– Понятно. Дальше!

Дуня замолчала, побледнев, подойдя, видимо, к самому «жуткому месту» своего повествования.

– В полной тишине я услышала голоса. Нездешние, не наши. Вы мне верите?

– Господи, помилуй! – взмолилась Катя. – Слуховая галлюцинация от нервного потрясения.

– Вот и дундук то же сказал! – Дунечка в упор глядела на нее. – Я была в полном сознании и слышала – вот как сейчас вас слышу. Екатерина Павловна, ну хоть вы мне поверьте!

И Катя сдалась.

– Поверю. Только опиши все четко, ясно, без истерик и сдвигов.

– Детские или женские голоса лепетали что-то в своеобразном как бы ритме под какой-то небесный звон.

– Почему «небесный»?

– Ну… я такого никогда не слышала, а с шести лет в музыкалке мучаюсь. Ну, серебряный, стеклянный, колокольный… ну все вместе.

– То есть голоса пели под музыку?

– Не пели. Как бы переговаривались. И не под музыку.

– Эолова арфа в горних сферах, – пробормотала Катя. – Это Моцарт.

– Ну уж нет. Но вы очень красиво сказали. Они повторялись и повторялись, а я стояла и слушала.

– Ты хоть одно слово поняла?

– Вы думаете, в загробье по-русски или по-английски общаются?

– Дуня, без сдвигов!

– Никаких сдвигов. Это было, и я никогда не забуду.

– Кто-то включил магнитофон или транзистор?

– Исключено! В этом я как раз разбираюсь.

– Но если звуки отдаленные, с улицы или даже с соседней…

– Я не сказала главного: они раздавались в той комнате. Очень тихие, да, но их источник был там. Я это просто знаю. Ну, словно попугайчики на занавесках заговорили.

– Птицы в саду?

– Нет, в комнате. Человечьи голоса, только очень странные.

– Где ты стояла?

– Напротив Глеба, возле кровати. И чувствовала… как это называется?.. запредельное. Вот мертвец улыбается, голоса заговорили. А потом, когда я узнала, что там его отец отравился, я поняла: их души переговаривались.

– Понятно, почему следователь принял тебя…

– Но вы-то!

– Я знаю тебя лучше, уже восемь месяцев, – Катя улыбнулась. – Ты – девочка с характером, разумная. Повзрослеешь…

– Я – взрослая!

– Повзрослеешь, Бог даст, перестанешь бредить Америкой и слушать магов-шарлатанов по московской программе…

– Да черт с ними, с магами, я за это не стою! – легко согласилась Дуня. – Я только вам так подробно рассказала. Объясните, что со мною было.

– Ты эти голоса до утра слушала?

– Недолго… а может, долго, не знаю. Я их спугнула. Нечаянно шевельнулась и задела ящики на кровати. Там постели не было, а на железной сетке нагромождены ящики, для рассады, по-моему, земля просыпалась. Этот жуткий грохот их спугнул.

– И наверное, дал возможность кому-то сбежать, – пробормотала Катя.

– Кому? Там никого не было.

– Ты ощущала чье-нибудь присутствие в комнате?

– Отца и сына.

– Дуня, не дури!

– Как же я не ощущала, когда тень вздрогнула и голоса заговорили. Глеб сказал: «В ином измерении», – слезы зазвенели в ее голосе. – У мертвых.

– Дуня!

– Или у него и у меня крыши потекли?

– У обоих – так не бывает. Я тебе верю, значит, там кто-то прятался.

– Негде!

– Вот скажи: дверь дачи открывается вовнутрь или наружу?

– Кажется… вовнутрь. Да!

– Вспомни: звучали голоса… Занавески были раздвинуты?

– Да. То есть не до конца, но выход в сад весь виден. Я вбежала, раздвинула.

– Когда упали ящики, что ты сделала?

– Бросилась подбирать… поставила на место.

– А потом?

– Захлопнула дверь, замок автоматический, и села на кровать. На другую, которая была застелена верблюжьим одеялом.

– Почему?

– Мне было страшно.

Катя почти физически ощущала, как тихая ее, такая родная обитель, с зеленоватым воздухом от липы за окном, отравлена страхом «не от мира сего». От которого не спрятаться, как в детстве, под одеяло и не выплакаться всласть. Почувствовав головокружение, встала и подошла к форточке вдохнуть гремучую городскую гарь. На той стороне, возле дома с красной крышей, где аптека, стоял Алексей. Они посмотрели друг на друга, вдруг заколотилось сердце, он пересек улицу.

Тайный соглядатай

Лестничная клетка тонула во мраке, снизу, из мутного подъездного окна, – у которого стоял когда-то Глеб, – поднимался рассеянный свет, и послышались восходящие шаги… выше… выше… Соседская дверь медленно открылась, выплыла Ксения Дмитриевна в длинном своем халате из лилового бархата; в руках – перевязанный веревочкой пакетик для мусорного бака во дворе.

– Ох, Катя! Ты меня напугала. Что вы тут на сквозняке?..

Катя обернулась: Дуня стоит на пороге.

– Ждем гостя, слышите?

Неторопливые тяжелые шаги приближались, за изгибом лестницы показался Алексей. Сдержанно поклонившись женщинам, он обратился к Кате, так же сдержанно:

– Можно к вам в неурочный час?

– Пожалуйста.

Ксения Дмитриевна тотчас же двинулась на выход, за нею – поспешно Дунечка.

– Так до пятницы, Дуня?

– Ага, Екатерина Павловна, я перевод подготовлю!

Прошли в кабинет, сели: он на диван, она за стол.

– Что-то случилось, Алексей Кириллович?

– Что-то? – повторил он с вопросительной иронией.

– Ну, вы не в свой день.

– Как и девочка, да? – помолчав, он заговорил серьезно. – Что-то случилось, Екатерина Павловна, и я в вашем распоряжении.

– Но… что вы имеете в виду?

– Смертью пахнет.

Катя вздрогнула.

– Это фигуральный оборот или…

– Что «или»?

– Вы знаете запах миндаля?

– Цветущего дерева – да. Думаю, в коньяке я б его различил.

– В каком коньяке?

– Екатерина Павловна, что с вами?

– Я уже говорила вам: дело закрыто.

– Но вы же так не считаете, правда? И лезете, извините, в самое пекло.

– Что вы знаете? – спросила Катя тихо.

– Меньше вас. Я хотел бы знать.

– Зачем?

Алексей улыбнулся, блеснули белые крупные зубы.

– Надо же выручать прекрасных дам из беды.

– Я не вхожу в эту категорию, – отозвалась Катя холодно. – Надеюсь, Агния дала вам свой телефон? Или я могу посодействовать.

– Дала, не суетитесь.

– Вот и выручайте!

– А возможно, и придется, – он помолчал. – Вам известно, куда она поехала в ту пятницу после того, как мы расстались?

– Домой, она говорила.

– Врет. В 20.35 Агния села на каширскую электричку, которая останавливается, между прочим, в Герасимове.

– А, вы за ней следили?

– Заниматься слежкой, если вы помните, любил Глеб… еще есть любители, – Алексей поморщился. – Я к ним не отношусь.

– Откуда же вы знали, куда она поехала?

– Возле платформы я покупал пирожки с мясом на завтрак. А расстались мы с ней в метро у автоматов. Она бросила монету и двинулась к эскалатору. И вдруг спустя три минуты промчалась мимо меня, не заметив, и успела заскочить в последний вагон. Кстати, перед этим тридцать минут электричек не было, так что, возможно, она ехала вместе с Глебом.

– А вы уже знали про расписание, про электричку…

– Нет, машинально запомнил время на перронных часах, а проверил потом, после рассказа Дуни.

– Зачем?

– Меня интересует, – отчеканил Алексей, – кого обвинил юноша тут за столом и был ли кто-то третий на даче.

Опять закружилась голова, как от вина с терпким тонким букетом. Катя подошла к окну. Он пристально наблюдал. «Я его боюсь – давно, с первой встречи… но не могу выгнать… какое-то безволие, гипноз – оттого еще более боюсь».

– Он нас разыграл, – ответила она вяло.

– А после розыгрыша взял да отравился, так?.. Нет, Екатерина Павловна, он не играл… то есть играл, конечно, но всерьез. В ком, в ком, а в юношах я разбираюсь.

«Правда голубой»! – пронеслась смятенная мысль. – И не скрывает!»

– И в экстремальных ситуациях, – продолжал «голубой» хладнокровно. – Я знаю этот миг – между жизнью и смертью.

– По собственному опыту?

– Да. И по чужому.

– Да уж, вас голыми руками не возьмешь.

– Никому не советую. Одинаково владею и левой, и правой. Так вот, Екатерина Павловна, – тон его опять переменился: от жесткости, даже жестокости – к усмешке. – Я «заложил» вам женщину, которая мне чрезвычайно нравится. В ответ вы должны заплатить.

– Чем?

– Откровенностью – на большее не претендую. Что вам рассказала Дуня?

– Ничего такого, она просто испугалась, – Катя с раздражением отметила свой умоляющий тон. – Имейте в виду, если с ней что-то случится, я…

– Вы меня боитесь? – спросил он прямо и помрачнел.

В наступившей паузе металлически пискнули часы на его руке, он взглянул, перевел взгляд на настенные.

– Ваши отстают на полминуты, уже пять. Наконец зашипело, загудело, ударило. Стало как-то свободнее.

– Алексей Кириллович, вы разбираетесь в юношах… у вас сын?

– Нет. У меня нет детей.

«К сорока-то годам! Да, дело нечисто…»

– Просто приходилось иметь с ними дело.

– В «детской комнате» милиции?

– В другом плане. Это неважно.

– Послушайте! – осенило Катю. – Вы военный?

– В отставке.

– Офицер?

– Вышел полковником.

– Ого! И вы уверены, что Глеба убили?

– Нет, конечно, не уверен. Скажем: пятьдесят на пятьдесят. Он был в шоке, и очень сильном.

– После смерти отца – это очевидно.

– Екатерина Павловна, молодости отпущено столько энергии и радости жизни, что… через полгода сходить с ума даже от смерти отца… Как я понимаю, вы одиноки, наверное, тоже хоронили близких.

– Но мой папа умер своей смертью, в результате долгой болезни. И то я два года не находила себе места. Да и сейчас…

– Вы никому не угрожаете, не мстите, никого не выслеживаете. Ваши реакции обычны, у Глеба – нет.

– Он ненормальный.

– Ничего подобного! Я за ним наблюдал: он вел себя нормально – для человека его лет… в ситуации катастрофической. Он был уверен, что выследил убийцу своего отца.

– Среди нас?

– Среди нас.

– Тогда почему он его не назвал?

– Это загадка.

– Вот видите! Ни в чем он не был уверен…

– А вы представьте, например, – перебил Алексей как-то вкрадчиво, – что человек этот был ему очень дорог.

– Убийца?

– Да.

– Вы на что намекаете? – Катя усмехнулась презрительно. – До третьего сентября я не подозревала о существовании этого мальчика, вообще о его семье.

– А он о вас, может быть, подозревал. Записку, во всякою случае, он оставил вам.

– И цианистый калий! – вырвалось у Кати против воли.

– Что? – Алексей весь подобрался, словно готовясь к прыжку. – Яд? Отдайте его мне!

– Ну нет! Пока я не разберусь…

– Пока вы станете разбираться, яд может быть использован.

– Если вы подразумеваете самоубийство, то я…

– Что вы?

Она исподлобья поглядела на него.

– Я верю… я хочу верить в Бога.

– Что же вам мешает?

– Бес, должно быть, – она усмехнулась.

– Некий бес здорово наловчился проворачивать самоубийства, – пробормотал Алексей. – Но может быть, и яд, и записка предназначены не для вас.

– А для кого?

– Для кого-то из нашей компании, а вы – всего лишь посредник. Смените учеников.

– Вы говорите, как Вадим. Но пока я не разберусь…

– Кто такой?

– Мой единственный друг.

– Он прав. Знаете, о ком мы весь вечер говорили с вашей подругой?

– Она мне не подруга.

– Это да. Только о вас. Причем не по моей инициативе.

Кате вдруг стало холодно. Она захлопнула форточку и села за стол. Лицо Алексея в светлых сумерках показалось очень молодым и очень опасным.

– Если уж речь зашла об учениках, Алексей Кириллович, то зачем вам нужен английский?

– Для особого спецзадания, – он опять улыбнулся, опять ярко блеснули зубы. Вот откуда ощущение опасности: он чувственный, наверное, даже порочный человек.

– По спецзаданию вы пришли сюда еще третьего сентября?

– По объявлению.

– Вы приходили дважды.

Он вновь весь напружинился, как перед прыжком.

– Кто вам донес?

– Не скажу. («Только бы не выдать Дуню!»)

– Я знаю, – сказал он медленно. – И мне это не нравится.

– Что именно?

– Екатерина Павловна, я нюхом чую: вы в опасности.

– Не переводите разговор. Когда вы явились в первый раз, то видели Глеба?

После некоторого колебания он уступил.

– Ну, хорошо. Я подошел к вашей двери, раздумывая, стоит ли игра свеч.

– Не стоит, – вставила Катя холодно. – Вы неважно занимаетесь.

– Ежели у человека нет способностей, его надо пожалеть!

– Да вы ничего не делаете!

– Ну, кое-что я все-таки… Хорошо. Я вдруг услышал, что кто-то поднимается по лестнице, тихонько, крадучись…

– Он за вами следил! – воскликнула Катя.

– Не советую, Екатерина Павловна, идти по ложному следу, – возразил Алексей, но лицо его приобрело выражение озадаченное. – В общем, я решил еще подумать…

– Сбежать и подумать?

– Пожалуй. Я ушел, он остался стоять на нижней площадке.

– Вам не кажется его поведение странным?

– Ничуть, – отрезал Алексей угрюмо, даже мрачно. – Оно естественно для влюбленного. Тем более для мальчика.

– Не смейте говорить мне…

– А почему вы думаете, что я имею в виду вас? Вы считаете, все у ваших ног?

Слова эти прозвучали так издевательски, что Катя промолчала, не удостоив ответом.

– Есть обольстительная девица, есть загадочная Агния, которые готовы ночью хоть на край света… У покойного был выбор.

– Как вы ненавидите женщин! – не выдержала Катя.

– Да ну их к Богу в рай! – отмахнулся он. – В дамских тонкостях не разбираюсь.

– Скорее, в мальчиках, да?

– Да вы язва! – Однако он отвел глаза, кажется, покраснел. – Напрасно обижаетесь, вы для меня не женщина, а сыщик. Потому и волнуете, с моим азартом…

– Алексей Кириллович, я сегодня так устала, извините. Еще после Кащенко я… – она запнулась.

– Кащенко? Это же психбольница?

«Определенно в его присутствии я теряю голову! – ужаснулась Катя. – Так действует зло, порок неприкрытый…»

– Я не обязана вам отчетом!

– Зачем вы ездили в Кащенко?

Какой жестокий, страшный голос. Неожиданно для себя Катя заплакала. Алексей взирал изумленно. Наконец выговорил:

– Катя, уезжайте отсюда!

Так он выразил ее потаенное, подспудное желание: бежать из «жуткого места», где запах миндаля смешивается с трупным духом! Смутное воспоминание, которое она никак не могла уловить.

– Почему я должна из своего собственного дома…

– Ну, хоть на время. Здесь нехорошо. У вас есть деньги?

Не отвечая, она бросилась в ванную умыться. Он жаждет удалить меня – не выйдет! И как позорно, как постыдно я разревелась!

Алексей стоял в прихожей и смотрел на шкафчик с красным крестом. Ничего, черный сосуд с цианистым калием припрятан – в кабинете за книгами.

– Завтра приходить на урок?

– Пожалуйста. Но именно на урок, без отступлений.

Однако в «свой» четверг Алексей не явился.