Текст книги "Мстительница"
Автор книги: Инга Берристер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
Майлс ушел с собрания позже, чем рассчитывал. Он позволил себе ввязаться в жаркий спор, из которого вышел победителем, однако все удовольствие ему портило ощущение грядущей беды.
Что-то Симон Геррис задумал. Майлс чувствовал это, но кому скажешь?
Смерть Тима не удивила его. Он даже как будто ждал ее, хотя в представлении Майлс она должна была быть более фантастической, чем банальное падение с моста. Если, конечно, Тим упал сам… Он не мог не видеть, как Тим манипулировал людьми, и часто думал о том, когда же наконец найдется хоть один, который восстанет. Удивляло его другое. Симон Геррис был рядом с Тимом, когда тот погиб, а, насколько он понимал, Симону невыгодна его смерть. Тим был нужен ему живой… Он был инструментом для Симона Герриса…
Как любой будущий адвокат Майлс изучал не только законы, но и человеческую природу. Наблюдая за своими соседями, он видел много такого, чего ни один из них не желал ему показывать. Конечно, он знал, что Тима и Симона связывал секс, но не только и не в первую очередь секс. По исходившей от них энергии и по собственной реакции на опасность Майлс был уверен, что Симон сильнее Тима. Симона вело стремление повелевать всеми окружающими его людьми, а Тим предпочитал играть с другими, как кошка с мышкой. Теперь Тим мертв, не убит одним из его пришедших в ярость любовников, как можно было бы предположить, а умер, напичканный наркотиками, упав с моста… Так думал Майлс. И все же что-то подсказывало ему, что это был не несчастный случай. Что-то во всем этом кроется… Темное и опасное… Что-то почти злоумышленное… Но Майлс никак не мог понять.
Поднявшись на свой этаж, он достал ключ.
Кабинет, который они делили на троих, не был освещен. Майлс настолько устал, что направился прямо в свою спальню. Незнакомый запах висел в воздухе. Не наркотиков. Не секса. Однако у Майлса волосы зашевелились на голове. Страха. Запах страха, с удивлением понял он, страха и… И крови? Он включи свет и увидел разобранную постель, а в ней обнаженную девушку.
Неслышно ступая, он подошел поближе и тотчас узнал ее. Девушка Тима… С черными, отливающими красным огнем, волосами. Дурочка. Что она тут делает? Неужели связалась с Симоном? Перешла из постели Тима в его постель?
Ничто из происходящего в Оксфорде не могло изумить Майлса. Это было время такой сексуальной вседозволенности, когда удивить могло только чье-нибудь нежелание соответствовать сексуальному духу эпохи.
Майлс наклонился и потряс ее за плечо. Зачем бы она ни пришла в его постель, он хотел, чтобы она удалилась. С удивлением он обратил внимание, какое у нее прелестное тело… Такое прелестное, что ему стало не по себе. Ведь у него уже давно не было женщины… Однако Майлс не желал иметь что-либо общее именно с этой красоткой.
– Восхитительно, – проговорил он устало. – Но, боюсь, сегодня я бы хотел иметь свою постель для себя одного, если вы не возражаете…
Он понятия не имел, что она может здесь делать, если только это не очередная злая шутка Симона.
Она не пошевелилась, когда он взялся за простыню, собираясь без всяких церемоний скинуть женщину на пол, и только когда стал потихоньку перекатывать ее на другой бок, увидел кровь и букву, вырезанную на ягодице. До него мгновенно дошло, что случилось в его отсутствие. И это не имело никакого отношения к невинной шутке… По крайней мере, в отношении хрупкой девушки на его кровати.
Совсем другими глазами он осмотрел обнаженное тело, заметил ссадины и синяки от веревки на запястьях. Потом обратил внимание на стакан, понюхал остатки жидкости. Интересно, Геррис опоил ее до или после того, как надругался над ней? Зная своего соседа, Майлс почти не сомневался, что тот сделал это напоследок перед самым уходом.
Похоже, она была девственницей, Майлс коснулся порезов на ее ягодице, которые еще кровоточили, и вздохнул.
Даже если бы Майлс знал, где она живет, он все равно не смог бы разбудить ее и выволочь на улицу. К тому же он устал и должен хоть немного поспать.
Майлс скрипнул зубами, поняв, как ужасно Симон надругался над девочкой. После всего пережитого ей, наверное, не удастся прийти в себя настолько, чтобы вести нормальную половую жизнь… Она ни разу не пошевелилась, пока Майлс обмывал ее. Потом он надел на нее одну из своих рубашек, застегнул пуговицы, подвернул рукава и только после этого поднял ее и сдернул с кровати окровавленную простыню.
Несмотря на усталость, спал Майлс недолго и сразу открыл глаза, едва она проснулась перед рассветом, после чего встал с кресла, на котором провел несколько часов, и наклонился над ней.
Когда Рашель увидела нависшего над ней мужчину, она испугалась сильнее прежнего, с криком вскочила и бросилась к двери, но дверь была на запоре. Дергая защелку, она слышала приближающиеся шаги Майлса за спиной. Ее охватывала паника. Она точно знала, что скорее умрет, чем позволит мужчине прикоснуться к себе.
Майлс не стал ее удерживать. Если бы он побежал за ней, то она испугалась бы еще сильнее. Но он видел ужас в ее глазах и непроизвольно сжал кулаки. Майлс не был человеком агрессивным, однако, отмывая хрупкое женское тело, он не мог не возненавидеть того, кто над ним надругался. Трудно было обвинить Майлса в наивности. Он отлично знал, что есть мужчины и женщины, которых возбуждают насилие и боль… Конечно, это их дело, но до того момента, пока они не обращают внимания на тех, кто не разделяет их вкусы. Когда соединялся с женщиной Майлс, он хотел, чтобы она делила с ним наслаждение, и ему нравилось, когда она кричала от счастья.
Бернадетта единственная знала, что Рашель отсутствовала почти до утра, и как верная подруга никому ничего не сказала.
Два дня Рашель провела в постели, дрожа всем телом под несколькими одеялами, предоставляя хозяйке думать, будто ее совсем одолели месячные. А так как она всегда много и с охотой работала, ей даже не сделали замечания.
Два дня Рашель думала только о том, как отомстить за нанесенную обиду. Не имело смысла идти в полицию, по крайней мере, это она усвоила из своего цыганского воспитания. Как же отомстить за поруганную душу и поруганное тело бедной и необразованной девушке, у которой нет ни семьи, ни родственников, ни связей? Надо найти способ… Надо найти!.. И она найдет.
Через три дня в Оксфорд возвратился Симон. Тем, кто интересовался, он объяснял свое отсутствие шоком из-за смерти Тима и необходимостью побыть подальше от места событий. Однако Симон не забыл позаботиться о том, чтобы надежно спрятать в банковском сейфе компрометирующие документы на всех членов клуба… Впрочем, у сейфов есть ключи, а их легко потерять, украсть, подделать…
Майлс ждал его. Он знал, что рано или поздно Симон вернется, ведь ему нужно университетское образование. И не будучи человеком агрессивным, даже не подозревая этого в себе, он избил Симона так, что тот не мог даже ползком добраться до своей кровати, а лежал, скорчившись на полу, размазывая по лицу слезы и тихонько хныча себе под нос.
– Теперь ты знаешь, что чувствуют беззащитные люди, когда их бьют и унижают, – бесстрастно произнес Майлс.
Он уже договорился о переезде в другую комнату. Наверное, ему надо было разыскать девушку и удостовериться в том, что с ней все в порядке, но его так потрясло происшедшее, что он хотел поскорее обо всем забыть.
Рашель тоже хотела забыть, но не могла… Воспоминания жгли ее огнем, к тому же у нее кружилась голова и поташнивало. Через месяц все стало ясно. Она забеременела, понесла от насильника.
Если бы Рашель могла вырвать ребенка из своего тела собственными руками, она бы сделала это.
Первой догадалась Бернадетта. Без всякого шума, со свойственной ей заботливостью она пришла к Рашель и сказала:
– Здесь есть одна женщина, к которой ходят девушки, если хотят избавиться от беременности. Но ей надо заплатить.
Аборт! Бабушка Рашель тоже время от времени делала нечто подобное. Но аборт опасен, даже если девушка попадает в опытные руки. Можно использовать спорынью, однако если не знать дозы, то велика вероятность безумия и смерти. Но ребенок ей не нужен. Она не может себе позволить…
И Рашель отправилась к женщине, о которой ей рассказала Бернадетта. Она поднялась наверх в холодную, напоминавшую о больнице, спальню с узкой кроватью и раковиной.
– У тебя около шести недель, – сказала ей женщина, закончив осмотр. Рашель с трудом перенесла его, ибо он живо напомнил ей, как был зачат нежеланный ребенок. – Надо подождать до двенадцати… Это самый лучший срок. Сто фунтов… Принесешь мыло… и ведро. Меньше шансов подхватить инфекцию, да и мне спокойнее.
Внимательно посмотрев на Рашель, она сердито скривилась.
– Господи! Да ты еще и не раскусила ничего, красотка. Как же так? В наше время! Почему ты не принимала таблетки? Ладно. Что сделано, то сделано. Будь я на твоем месте, взяла бы деньги у папаши. Такая красавица, как ты… Наверняка у него водятся деньжата. А если он заупрямится, скажи, что пойдешь к его начальству. Небось, студент? Думает, ему все позволено…
– Мыло, – перебила ее Рашель.
– фунт… Мы его прокипятим в ведре, а потом… – Женщина поглядела на побледневшую Рашель. – И нечего бояться. Я не порчу ничего внутри, как некоторые… Знаю таких… Потом ты пойдешь домой, и через двенадцать часов все будет кончено. Словно твои месячные, только побольнее. И все дела.
Рашель вышла из дома, почти больная от страха. Где взять сто фунтов? У папаши… Если бы она знала…
Нет… Сто фунтов ей не достать. Остается одно… Холодея от страха, Рашель старалась вспомнить, что ей говорила бабушка о растениях, которые, если их неправильно использовать, могут вызвать гангрену и смерть.
Она знала названия трав… Но вот пропорции… Сколько и когда?
Рашель вышла за границу города и продолжала идти по дороге, словно только ходьба могла спасти ее от отчаяния.
Первой ее увидела женщина, когда машина резко повернула. Она крикнула, но было слишком поздно, и хотя мужчина, сидевший за рулем, затормозил, все равно задел Рашель бампером. Она упала на заросшую травой обочину. Мужчина и женщина со всех ног бросились к лежавшей без сознания девушке.
– Живая! Скорей в больницу.
Глава девятая
Рашель проснулась в крохотной, залитой солнцем спальне, которая была ей совершенно незнакома.
Открылась дверь, и она уставилась на возникшую в проеме женщину – невысокую, простенько и аккуратно одетую, с самыми добрыми глазами, какие ей когда-либо приходилось видеть.
– Привет! Как ты себя чувствуешь?
– Я… Почему я здесь?..
Рашель наморщилась, стараясь вспомнить лицо женщины, и вдруг испугалась оттого, что у нее ничего не получалось.
– Не волнуйся. – Теплая ладонь накрыла ее беспокойно двигавшуюся руку. – Я – Мэри Симмс. Произошел несчастный случай… Мы сбили тебя, когда ехали в машине. В больнице нам сказали, что тебе нужен покой, и мы давали тебе много таблеток. Твоя подружка в отеле сообщила нам, что у тебя нет семьи, поэтому мы привезли тебя к нам. – Женщина помолчала. – Если ты не хочешь оставаться…
Не хочешь оставаться!.. Рашель огляделась. Тепло и забота исходили от женщины, стоявшей рядом с кроватью, и Рашель в первый раз после смерти бабушки почувствовала, что она не одна на свете. Потом она вспомнила, почему шла по пустынной дороге, и ее рука инстинктивно прикрыла живот. В глазах женщины полыхнула боль, но Рашель не поняла ее.
– Нет, нет! Ребенка ты не потеряла.
Рашель отвернулась.
– Жаль! – с горечью отозвалась она, не чувствуя ничего, кроме ненависти, к зародившейся в ней жизни.
– Бернадетта сказала нам, что твой друг умер… Ты не хочешь сообщить его родным, что беременна от него?
Рашель не сразу поняла, о чем говорит Мэри Симмс, а когда поняла, то поглядела на нее несчастными глазами.
– Тим здесь ни при чем. Я была… – Она проглотила застрявший у нее в горле комок, который не дал ей выговорить страшное слово. – Это ничейный ребенок. Я ненавижу его!
Мэри Симмс с любопытством смотрела на нее.
– Ты заговоришь иначе, когда он родится.
Рашель покачала головой.
Никогда! Она не может любить дитя, зачатое ею в таком унижении и с такой болью. С ужасом Рашель почувствовала, как по щекам бегут слезы, которые она не в силах остановить.
Рассердившись на себя, миссис Симмс воскликнула:
– Ну вот, я тебя расстроила! Пойду-ка приготовлю тебе поесть, а ты пока отдыхай. Доктор сказал, тебе надо полежать несколько дней.
– Почему?.. Из-за ребенка?
Рашель инстинктивно чувствовала, что для чужой женщины ее ребенок почему-то очень важен, и не могла отнестись к этому без ревности.
– Нет… У тебя небольшое сотрясение мозга. Все-таки ты попала под машину.
Мэри Симмс ушла, оставив Рашель одну, но почти тотчас вернулась с бульоном и теплыми рогаликами, и Рашель с жадностью набросилась на еду, в первый раз за долгое время ощутив настоящий голод.
– Ты еще слишком слаба, Рашель, чтобы работать. Мой муж и я хотим, чтобы ты оставалась с нами, пока не поправишься. Ты не против?
Не против? Рашель несказанно обрадовалась, словно в ее плеч упал неподъемный груз, едва она осмыслила предложение женщины, но, не привыкшая к подобной доброте, она не могла не отнестись к нему с некоторой долей подозрительности.
– Почему вы хотите, чтобы я осталась? – спросила она напрямик. – Из-за ребенка?
Она сама не понимала, почему задала этот вопрос, но сразу же увидела, как потемнело лицо женщины.
– Не совсем. Филип и я хотели бы позаботиться о тебе… Мы считаем себя ответственными за то, что произошло. Ты одна на всем свете, а тебе всего лишь семнадцать… Мы с Филипом женаты уже пятнадцать лет, но детей у нас нет. Знаешь, несколько раз мы уже были уверены, что… Но ничего не получалось… Поэтому нам будет приятно, если ты поживешь с нами столько, сколько сама пожелаешь.
– А ребенок?
– И твой ребенок, когда он родится. – Женщина встала и взяла поднос. – А сейчас отдыхай. Попозже придет доктор и посмотрит тебя.
Доктор оказался веселым разговорчивым человеком лет шестидесяти.
Да, знаком с Симмсами давно, сказал он в ответ на расспросы Рашель, не сводя глаз с ее бледного лица и поджатых губ. Она не желала рожать, и доктор почти не сомневался, что, если предоставить ее самой себе, Рашель сделает аборт. Ему стало жалко девушку, потому что она была похожа на зверька, попавшего в ловушку и отчаянно искавшего выход.
Мэри уже сообщила ему, что Рашель отрицает отцовство Тима, тогда как подружка говорит, будто никаких других дружков у нее не было. Это же подтверждают хозяева паба, в котором она работает.
Что-то более серьезное таилось в ее нежелании оставить ребенка. Возможно, и свежие порезы на ягодице имели какое-то отношение к ее состоянию. Но пока, очевидно, у нее не было сил говорить о своих бедах. Доктор решил рассказать Рашель о приютивших ее людях.
– Филип – учитель… Тебе он понравится. Добрее его никого нет.
Да и Филипу будет интересно повозиться с умной, но совершенно невежественной девушкой, подумал доктор, уходя.
По прошествии нескольких дней Рашель убедилась в правоте доктора. Она не могла не откликнуться на доброту Симмсов.
Дни шли за днями, недели – за неделями, месяцы – за месяцами. Ребенок рос в ее животе, и сама она расцветала в атмосфере любви и доверия.
Дом Симмсов находился в нескольких милях от Оксфорда и был окружен большим садом, любимым детищем Мэри. Когда она узнала, что Рашель разбирается в травах, то пришла в такой восторг, что девушка не устояла и постепенно почти все рассказала о себе своим неофициальным попечителям.
– А что ты будешь делать, когда ребенок?.. – как-то спросил ее Филип.
Выражение ее лица поразило его, и он даже растерялся.
– Я хочу стать богатой, – ответила Рашель. – Такой богатой, чтобы…
Рашель замолчала. Деньги в этом доме не играли большой роли. Их было немного, но, в общем, хватало, и никто не жаловался на бедность.
Если бы она выросла здесь, надежно защищенная от невзгод, то ее жизнь могла бы быть совсем другой. Несправедливо, что эта семья, которая мечтает о ребенке… Что Мэри, которая все отдала бы за счастье родить малыша… У них нет даже надежды на исполнение своей мечты, тогда как другие…
– Я… Я хочу отдать ребенка вам, – неожиданно заявила Рашель.
Побагровевшая Мэри с недоверием посмотрела на нее. И она, и Филип старались не говорить о приближающихся родах. Каждый раз, когда речь заходила о ребенке, Рашель злилась. Она ничего не рассказывала, только твердила, что не хочет его, и Мэри пришла к выводу, что Рашель отдаст его приемным родителям. Однако они с Филипом ни разу не позволили себе даже подумать о том, чтобы взять ребенка себе.
Если бы раньше, да… А теперь любое агентство сочтет их слишком старыми. Они поженились, когда Мэри было двадцать пять, а потом долгие годы прошли в ожидании беременности, каждая из которых кончалась трагедией. Несколько лет она не могла даже слышать детские голоса. А теперь, когда они с Филипом с радостью взяли бы приемыша, ей – сорок, Филипу – и вовсе под пятьдесят. Слишком поздно…
По крайней мере, так она думала… И вот им предлагают ребенка. Это было как сон, и Мэри отчаянно хотела вернуться в реальность и как-то закрепить это предложение, прежде чем Рашель откажется от своих слов. Однако здравый смысл восторжествовал. Мэри вспомнила, что Рашель сама еще ребенок. К тому же ее чувства в ужасной сумятице, так что она не должна принимать поспешных решений.
Мэри накрыла ладонью сжатую в кулачок руку Рашель.
– Знаешь, моя дорогая, мне очень хочется сказать тебе «да», но, вот увидишь, ты родишь и все будет иначе.
– А если нет? – стояла на своем Рашель.
– Если нет, – вмешался Филип, – тогда ты и твой ребенок будете тут, как дома. Ты уже стала частью нашей жизни… Очень важной частью, и мы с Мэри любим тебя совсем не потому, что ты носишь ребенка. Когда я спросил тебя о твоих планах на будущее, я вовсе не думал избавиться от тебя. Просто тяжело видеть, как ты обращаешься с разумом, данным тебе Богом. Ты говоришь, что хочешь стать богатой. Но будь осторожна, не пожелай себе того, что потом может оказаться в тягость.
Рашель показалось, что он ударил ее ножом. Его добрые слова хороши для других, у кого есть родители и свой дом.
Роды начались в конце июня, в субботу вечером. Мэри утешала и поддерживала ее. Родился мальчик, но Рашель отказалась даже посмотреть на него.
– Не хочу, Мэри. Унеси!
Пока Рашель была в больнице, Мэри склонялась над его кроваткой и следила за каждым движением малыша, с радостью отмечая малейшие перемены в его поведении.
Она купила коляску и все, что нужно ребенку, и держала его на руках, когда Филип приехал за ними в больницу.
– Рашель, возьми его на руки!..
Рашель неизменно отворачивалась. Она уже три недели, как вернулась из больницы, и ни разу за все это время не дотронулась до своего сына. Ненависти она не чувствовала, но боялась, если коснется его, если возьмет на руки, если поцелует, то возникнет связь, которую она не сможет разорвать.
Мэри оказалась права. Возненавидеть своего ребенка она не сумела. Но у Рашель было время подумать. Много месяцев в ожидании родов она занималась тем, что планировала свою будущую жизнь, в которой не было места ее сыну.
Здесь, с Мэри и Филипом, он получит любовь и надежный дом, которых у него не будет, если она возьмет его с собой. Справедливость восторжествует, если он станет их ребенком. Едва эта мысль пришла ей в голову, как Рашель стала думать о будущем ребенке не иначе, как о ребенке Мэри и Филипа. Здесь он не узнает о своем запятнанном происхождении. Здесь добрые ласковые люди научат его тем вещам, которым она не сможет научить. Здесь он будет защищен от всего света, потому что когда она отомстит Симону, тот обязательно захочет причинить ей боль и вряд ли остановится перед убийством собственного сына.
С рождением ребенка желание отомстить стало еще сильнее. Рашель заметно повзрослела, пережив роды, и у нее хватило смелости, прямо посмотрев в глаза Мэри, откровенно признаться:
– Я не могу. Если я возьму его на руки, то уже не отпущу. А он не мой ребенок, Мэри. Он твой. – Она тяжело вздохнула и сказала Мэри о том, о чем еще никому не говорила. – Я… Его отец изнасиловал меня. Как мне забыть об этом? Не хочу, чтобы он рос, чувствуя на себе злую тень. Ты можешь много ему дать… Все, чего не могу дать я… любовь, надежность. Мне хочется, чтобы у него это было. Чтобы у него была ты, а у тебя был он. Неужели ты не понимаешь, Мэри? Я хочу, чтобы он стал твоим сыном.
Все было организовано так, чтобы не привлечь лишнего внимания. Ни родни, ни близких друзей у Симмсов не было. Они не любили жить нараспашку. Короче, Симмсы поменяли дом, Филип поменял работу, да еще пустили слушок, будто ничего не говорили о беременности Мэри, так как боялись сглазить ее или ребенка, все-таки возраст, выкидыши… Вот так Оливер стал их сыном.
– А ты, Рашель? – спросил Филип, когда она помогала ему перевязывать книги перед переездом. – Что ты будешь делать?
Рашель уже знала ответ.
– Буду учиться в колледже. Хочу учить языки и секретарскую работу.
Филип не смог скрыть разочарования, и Рашель поняла его. Он был убежден, что она пройдет полный университетский курс, но на это у нее не было времени… Слишком поздно для начала карьеры…
– Потом мне хочется поучиться на кулинарных курсах и курсах ведения хозяйства… Конечно, на ускоренных. По вечерам буду работать, так что смогу оплатить.
Пока Рашель жила с Мэри и Филипом, она многое узнала из разговоров с ними и из книг. Взять от жизни то, что она хотела, нельзя, имея одни способности. Ей нужны связи, которые можно получить только на самых дорогих курсах. Их посещают избранные девицы, окончившие частные колледжи Оксфорда.
– Позволь нам помочь тебе. По крайней мере, живи с нами, – попросил ее Филип.
Рашель покачала головой.
– Не могу. Хотя бы потому, что здесь… Оливер.
Он не стал с ней спорить, но когда Рашель приступила к занятиям на частных секретарских курсах, которые сама выбрала, Филип вручил ей чек на сто фунтов, которые, как он сказал, ей не нужно ему возвращать.
Рашель очень скоро опередила своих однокурсниц. По вечерам она подрабатывала в пабе… В другом, где ее никто не знал… И лелеяла мечту получить работу машинистки, как только закончит курсы. В этом случае вечера будут свободными, и она займется языками.
Первую работу ей нашел Филип. Один из его коллег искал кого-нибудь на летние месяцы, пока он будет писать книгу. Кроме перепечатки, требовалось еще заниматься библиографией и поиском нужных материалов. Рашель нервничала, когда шла на переговоры с профессором Кромптоном, но вида не показывала. Она все еще носила вещи, которые ей достались от уехавшей студентки, и на профессора Кромптона произвела впечатление аккуратной и застенчивой девушки.
Вскоре он пересмотрел свое мнение о Рашель, когда увидел, как она умеет работать, и когда случайно узнал, что после полного рабочего дня она еще посещает курсы французского и немецкого языков.
– Зачем это? – полюбопытствовал он.
Профессор не сомневался, что к двадцати одному году она выйдет замуж, и не мог понять, зачем ей напрасно терять время.
Рашель пожала плечами и ничего не ответила. Она уже знала, где будет искать работу, когда получит нужную квалификацию и приобретет необходимый лоск. Только наверху!.. Там, где сможет контактировать с богатыми и могущественными людьми… Где ей откроется дорога к ее цели.
В конце лета труд Кромптона был аккуратно отпечатан, все документы разложены по порядку, книги систематизированы, и профессор, выдав Рашель деньги, сразу же пригласил ее к себе секретаршей-ассистенткой на полный рабочий день. Рашель отказалась. Она не собиралась делать карьеру в Оксфорде.
Филип и Мэри были разочарованы.
Оливер превратился в пухлого, довольного жизнью младенца, который махал ручками и улыбался всем, кто оказывался рядом. Иногда у Рашель сжималось сердце. Ей хотелось прикоснуться к нему, но Рашель держала себя в руках. Она не могла позволить себе любить своего первенца. Он принадлежал Филипу и Мэри.
Итак, Рашель почти удалось скопить достаточно для получения того, что она называла «глянцем». Еще месяца два – и с Нового года начнется новая жизнь.
Но сначала она купила подержанную печатную машинку. Вечерами Рашель училась, днем работала для агентства, посылавшего в разные учреждения временных секретарш, что позволило ей узнать требования, предъявляемые в разных местах. Кроме того, она перепечатывала студенческие работы. Это был тяжелый и мало оплачиваемый труд, но Рашель отдавала ему все свободное время, стремясь получить знания в самых разных областях. Да и деньги, даже небольшие, ей совсем не мешали.
Когда она поступила на свои последние курсы, то решила перебраться в другую квартиру в более престижном районе.
Рашель точно знала, чего хочет… Чтобы вокруг было много девушек с правильным выговором и богатыми родителями. Последние месяцы Рашель была занята тем, что искореняла из своей речи провинциализмы, подражая тем, с кем хотела быть рядом. К Рождеству она должна справиться со своей речью.
Иногда Филип и Мэри не могли удержаться от изумления перед ее настойчивостью, даже фанатизмом в достижении неисполнимых мечтаний. Однако они все равно любили ее и не из-за подаренного им ребенка, а просто потому, что она – это она. И Рашель постепенно научилась доверять им, более того, она тоже их полюбила.
Новую квартиру Рашель нашла случайно. Уже наступил октябрь. Ветреным вечером она бежала по улице, желая успеть на свой автобус, когда столкнулась с торопившейся в другом направлении девушкой, которая выронила папку и усыпала грязный тротуар неважно отпечатанными бумагами.
– О, Боже! – с отчаянием воскликнула девушка. – Нил меня убьет. – Рашель стала помогать ей собирать листочки. – Это мой брат. Я обещала перепечатать его работу. Он уже и так задержал ее на неделю!
Рашель сразу прониклась симпатией к невысокой брюнетке с копной блестящих кудряшек и веселыми карими глазами, одетой в плащ, узкие брючки и тяжелые башмаки и переполненной счастливой щенячьей самоуверенностью.
– Я помогу, – предложила Рашель.
– Правда? Послушай, я живу тут за углом. Пойдем к нам, заодно выпьем кофе. Так будет легче объясняться с Нилом.
Она изобразила гримасу, ясно сказавшую Рашель, как мало на самом деле она боится брата.
Жили они на соседней улице в одном из чистеньких домов с симпатичными ставнями и тяжелой входной дверью.
– Ужасно, правда? – спросила брюнетка уже внутри дома. – Предки настояли. Пришлось купить! – Она округлила глаза и поморщилась. – Нил живет наверху, а я тут. Совсем недавно со мной жила подружка. Уехала в Швейцарию. Предки требуют, чтобы я нашла кого-нибудь еще. Один Бог знает, чего они боятся, когда у меня под боком Большой Брат.
Все в просторном доме говорило о том, что девушка выросла в богатой семье, в которой принято заботиться о детях.
– Кстати, я – Изабелла Кент.
– А я Пеппер… Пеппер Майденес.
Рашель уже давно придумала себе это имя, однако назвалась им в первый рази потому, затаив дыхание, ждала, что скажет ее новая знакомая. Та приняла сообщение Рашель как должное.
Для своей новой жизни Пеппер придумала и новую биографию. Родители у нее якобы умерли, опекуна нет, и жила она с друзьями своих родителей – Симмсами, – но теперь хочет попробовать немного самостоятельности. Денег у нее тоже нет. (Рашель даже выучила гримаску, с какой должна произнести эти слова.) Она давно поняла, что деньги не играют такой уж большой роли, если есть соответствующая семья и правильный выговор. Семьи у нее не было, зато выговор…
– Что ты делаешь в Оксфорде? Ты ведь не в колледже? – с сомнением спросила ее Изабелла.
Пеппер рассмеялась.
– Нет. Я… Сейчас я ничего не делаю, но с Нового года буду заниматься на Бентоновских курсах…
– О Боже, вот совпадение! Я только-только начала там учиться. – Изабелла скорчила рожицу. – Ужасное место! Правда, не такое ужасное, как то, где я училась прежде… Пыталась освоить секретарскую работу, но, кажется, я безнадежна. Мама была в ярости, когда увидела, что я все еще печатаю двумя пальцами! Папа у меня – совладелец коммерческого банка, и она хотела, чтобы я поработала у него… Не столько ради практики, сколько ради поисков приличного молодого человека. – Она опять скорчила рожицу, и они обе рассмеялись. – А где ты сейчас живешь?
– Пока нигде. Ищу что-нибудь. Но вообще-то я у друзей моих родителей.
– Вот здорово! Послушай, а ты не хотела бы переехать сюда ко мне?
У Рашель громко забилось сердце от такой удачи. Она никак не ожидала, что Изабелла сделает ей такое предложение, хотя видела в ней прекрасный объект, на котором могла бы тренировать свой новый образ. Но теперь, когда предложение сделано…
– Не знаю, – с сомнением ответила Рашель-Пеппер. – Боюсь, я не настолько обеспечена. У меня…
– Ах, это! Не беспокойся. Платит папа. За тобой только половина расходов на еду. Послушай. Ты должна меня выручить, иначе мама подселит ко мне какую-нибудь свою зануду. А тогда, сама представляешь…
Рашель улыбнулась. Совесть у нее была не совсем спокойна, но скажи она Изабелле, что она незаконнорожденная, да еще полуцыганка, заговори она с ней, как говорила в детстве, поведай о том, что служила горничной, была изнасилована и родила ребенка, – разве Изабелла приняла бы ее к себе в дом?
Сегодня начинается новая жизнь, твердо сказала она себе. Прошлое надо забыть. Отныне перед ней две цели – финансовый успех и месть четверым мужчинам, которые участвовали в ее изнасиловании.
Отныне Рашель Ли больше не существует. Есть Пеппер Майденес.
Официально изменив имя и фамилию, она поселилась с Изабеллой. Поначалу Нил, брат Изабеллы, подозрительно посматривал на подружку своей легкомысленной сестренки, но вскоре успокоился.
А на Рождество, перед началом занятий, Изабелла пригласила Пеппер к себе домой.
Пеппер отказалась. Она еще не была готова предстать в своем новом качестве перед большим количеством людей. Ей не хватало практики. Поблагодарив Изабеллу, она написала ее родителям любезное письмо, в котором сообщила, что собирается провести праздник в Оксфорде с друзьями своих родителей.
Мэри и Филип обрадовались, увидев ее. Малышу исполнилось уже полгода, и он рос счастливым и веселым.
Строго-настрого Пеппер запретила себе думать об Оливере иначе, нежели о сыне Симмсов. Она купила ему рождественский подарок, играла с ним, но старательно держалась в тени его родителей.
А Мэри не знала, пугаться ей или восхищаться силой воли Пеппер. Она не совсем понимала, как относиться к самоуверенной молодой женщине с модной стрижкой и оксфордским выговором, которая еще полтора года назад казалась ей запуганным ребенком.
И изменилась она не только внешне, но и внутренне. Филип никогда не сомневался в уме Пеппер, но даже он приходил в восторг от спокойной уверенности, с какой та вела беседу.
