Текст книги "Лиходеи с Мертвых болот"

Автор книги: Илья Рясной

Соавторы: Александр Зеленский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 11
ЛИТВА. ГОСПИТАЛЬЕР КОНВЕНТА

«… – Кто же не знает в наших местах хитрого госпитальера Штейнгаузенского конвента. Литвины прозвали его толстый пьянчужка Пауль, – так сказал сотник, выслушав мой рассказ об участии в недавних событиях некоего святоши необъятных размеров. – Мы сможем отыскать его в ближайшей от монастырского замка корчме. Он проводит там все свободное от церковных бдений время.

– Нам необходимо повидаться с ним как можно скорее. Надеюсь выведать у него что-нибудь о пропавшей библиотеке, – сказал я.

– Что ж, ради восстановления попранной справедливости и мы готовы содействовать тебе. Мы всегда рады указать крейцхерам их истинное место. К тому же у меня к ним свои счеты! Но близко к замку так просто не подойдешь. Туда допускают только истинных католиков. Хотя подожди, вот что я придумал. В наших седельных сумках имеется надлежащий наряд – рясы и подрясники, в которых странствуют капуцины. Они нам пригодятся.

Из нового поместья Бельских мы вышли тем же путем, что и пришли – через подземный ход. Лучники терпеливо ждали нас у замаскированного входа, держа лошадей нерасседланными.

– В путь! – коротко бросил сотник, и его воины без слов вскочили в седла.

Стены и башни Штейнгаузена, возведенные на равнине, представляли собой мрачное зрелище. Этот замок являлся форпостом воинственного Тевтонского ордена и одним из важных опорных пунктов в их захватнических устремлениях все дальше на юг и восток.

Подобные замки-монастыри торчали, как кость в горле у всех мирных жителей. Отсюда чинились разбой и насилие. Осеняя себя крестным знамением, братья-рыцари творили что хотели, считая всех литвинов – северными сарацинами, язычниками. А раз так, то все они должны были или войти в лоно истиной католической церкви, или быть истреблены без пощады. Только так и никак иначе. Третьего не дано.

Местные жители, всячески притесняемые «святым братством», старались селиться подальше от беспокойных соседей. Зато поближе к монастырским стенам жались постройки прибывших из некоторых европейских государств торговцев, миссионеров и просто авантюристов разных мастей. Весь этот сброд надеялся нагреть руки на чужой земле. Они скупали у крейцхеров награбленные ценности и увозили их в свои страны.

Именно таким искателем приключений и был Поль Лекок – подданный короля Франции. Вместе со своим господином, графом де ла Мотом, он участвовал в Крестовых походах, был тяжело ранен и брошен без средств к существованию. В госпитале Штейнгаузенского конвента его подлечили и, вручив небольшую сумму денег, выпроводили за ворота. Что оставалось делать приверженцу христовой церкви вдали от родных мест? Он решил открыть свою корчму и назвать ее «У врат Господних». Это название впоследствии привлекло сюда всех истинно верующих. К Лекоку повалил разношерстый люд, желающий обмыть успехи в своих темных делишках или, наоборот, залить хмельным неудачу.

Одним из завсегдатаев, как уже говорилось, был и госпитальер – брат Пауль. Когда-то он помог израненному в боях с нечестивцами Лекоку и теперь пользовался неограниченным кредитом у хозяина корчмы.

Обо всем этом поведал мне сотник в пути, пока мы, нахлестывая коней, мчались к берегам Дубиссы, которая отделяла своим руслом Жмудское княжество от остальной земли Литовской, где уже хозяйничали крестоносцы. Не забыл рассказать сотник и о том, что сам он находится в отдаленных родственных связях с хозяйкой корчмы. Он знавал ее довольно близко, когда пани Моника была еще юной деревенской простушкой, а не госпожой Лекок. Всех своих многочисленных друзей Моника представляла мужу-ревнивцу близкими и дальними родственниками.

Мне оставалось только улыбнуться тому, как легко водят за нос нашего брата эти красотки. Даже тех, кто сами себя считают выдающимися хитрецами.

Как и ожидалось, брата Пауля мы застали наедине с кувшинчиком доброго рейнского вина. Памятуя, что ему предстоит еще сотворить вечернюю молитву, Пауль не слишком усердствовал в возлияниях. И потому вполне осмысленно выслушал наши вопросы, обращенные к нему.

– Где книги из библиотеки? – спросил сотник, что называется, в лоб, поигрывая здоровенным кинжалом перед носом святоши.

Мне показалось, что от этого вопроса госпитальер сразу протрезвел.

– Наша библиотека лучшая из всех. Только в Мариенбурге, пожалуй, наберется томов побольше. Но мы надеемся переплюнуть личную библиотеку самого Великого магистра, когда завладеем всеми рукописями из хранилищ Бельского…

– Вот про книги Бельского я и спрашиваю, – уточнил сотник.

– Это большой секрет, – важно молвил монах и стал теребить янтарные четки на поясе.

Пришлось вступить в разговор мне.

– Господин госпитальер, наверное, знает обо всех книгах, хранившихся у Бельских?

– Естественно. У меня даже имеется список…

– Но о самых драгоценных манускриптах господин госпитальер вряд ли осведомлен…

– Это каких же?! – воскликнул он, колыхнувшись всем жирным телом.

– Ну, скажем, есть ли в вашем списке «Синайский кодекс» четвертого века от Рождества Христова?

– Э?

– А библейские книги, переписанные самими первосвященниками? А «Апостол» в серебряном окладе?..

– Постой-ка, постой! Не так быстро… Похоже, нам есть о чем поговорить… Неужели и эти книги хранятся у Бельских?

– Так вы их не нашли?..

– Кое-что мы обнаружили. Большинство в наших руках! Но вот «Синайский кодекс»…

– И вы, конечно, желали бы иметь и эти…

– Еще бы! Сын мой, подобные книги являются святыми и должны находиться только в лоне церкви. Я живот свой положу на плаху, если мне только предложат такие ценности, свято слово!

– У меня имеется полный список книг, – сказал я.

– Не может быть! – вскричал толстяк.

– И я готов уступить его за хорошую цену.

– Мне надо подумать… – Четки в руках толстого святоши словно ожили в его быстрых пальцах. – Скорее всего мы сговоримся. Подождите меня здесь. Я скоро приду, – с этими словами госпитальер шустро вскочил на ноги, но тут же, потеряв равновесие, брякнулся на пол.

Слишком он был тучен, чтобы делать такие резкие телодвижения. Сидя на полу, брат Пауль надолго задумался, а потом произнес:

– Вы поможете мне сесть в повозку, а я вам скажу, что… все книги уже перевезены в Штейнгаузенский замок. Ну же! Все вместе! Взяли!

Мы помогли подняться толстяку и усадили его обратно за стол.

– Я же просил донести меня до…

– Чуть позже, господин госпитальер. Вы еще не допили свое вино. Да и мы промочим горло. Эй, хозяйка, открой нам бочку старого вина! Только самого старого! – сказал сотник. – А теперь поглядим, кто из нас больше выпьет.

– Ну, в этом вам за мной сроду не угнаться, даже не пытайтесь, – усмехнулся брат Пауль, одним духом осушая здоровенную чащу с вином.

Вскоре он уже ничего не соображал. А когда мы усадили его в возок, то толстяк со слезами на глазах разоткровенничался: «Вы очень хорошие люди! Не буду вам врать. Как перед Богом! Мы не смогли найти этих драгоценных книг в замке Бельских. Нет, не смогли! Но мы их обязательно найдем! С нами Бог!» – сказав это, толстяк перекрестился и тут же повалился на дно возка.

Его битюги, хорошо знавшие дорогу в крепость, сами, без понуканий, поплелись к монастырским воротам».

(Из записок лейб-медика польского королевского двора пана Романа Глинского.)

Глава 12
РУСЬ. ЛОВУШКА «НА ЛЮБОВЬ»

Ладони у Агафона были, как обычно, – сухие и теплые. Он держал за руки Варвару и Гришку, им передавались его умиротворенность и покой, они будто прикоснулись немного к могучей, невидимой силе. Глаза всех троих при этом не отрывались от наполненного водой серебряного блюда, и каждый видел в нем одному ему предназначенные картины.

Пред Гришкой из тумана вставали странные, прекрасные земли, бескрайние леса, города с гигантскими, невероятно красивыми сооружениями. К нему пробивалось откуда-то незнакомое слово – Беловодье. Нечто далекое и вместе с тем близкое, трагичное и светлое было у Гришки связано с этим словом. Но что – он не мог понять.

Колдун сдвинул брови, на его лицо наползла тень. Это не укрылось от Варвары, которая обеспокоенно спросила:

– Что ты там видишь?

Ответ колдуна звучал тихо, голос пробирал до пят, становилось жутковато:

– Ухабы да кочки перед глазами моими, кустарник колючий. Вскоре предстоит вам медвежьи ямы обойти да о колючки не оцарапаться, от стаи волков отбиться.

– Как это? – с замиранием сердца спросил Гришка.

– Чувствую, опасность вас подстерегает, и то будет первое, грозное испытание. Такова уж судьба ваша, что не одно еще испытание предстоит, а вот найдете ли вы покой и счастье, если их преодолеете – это еще вилами на воде писано. Но иного пути Богом не начертано. Только так людьми станете, а не лютыми хищниками и не их добычей. Дрогнете, отступите – брести вам оставшуюся жизнь по заросшим бурьяном окольным дорогам и себя не найти.

– Что за опасности, испытания такие? – спросила Варя, обычно человек беззаботный и легкомысленный.

Сейчас ее охватил страх, и она начинала понимать, что в ее, хоть и тяжелой, но, казалось, определенной раз и навсегда жизни, скоро произойдут какие-то важные перемены.

– Это одному Богу известно. И я ничего для вас сделать не могу, ибо есть ноша, которую человек сам, в одиночку, донести должен, – сказал Агафон.

Как не хотелось Гришке и Варе, чтобы в словах отшельника была правда! Им было так хорошо вместе, и счастья этого ничто не могло поколебать. Может, ошибается колдун? С кем ни бывает… Но оба знали, что это не так. Дед Агафон, когда говорит такие вещи, не ошибается никогда. И сейчас, в этот момент, он приоткрывает не только занавес над грядущими событиями, но и над самой тайной замысла Божьего.

Тьмой и вечностью повеяло на влюбленных, но день был светлый, ласковое солнце пробивалось через изумрудную зелень листьев, пели в ветвях птицы, как обычно в жаркие дни, воздух кишел стрекозами с переливающимися крыльями, и двум людям было хорошо друг с другом.

Они шли, держась за руки, шептали друг другу ласковые слова, и с каждой минутой на душе становилось легче, и тьма отступала, и черные думы вскоре оставили их. Радость от жизни взяла вверх. В этот миг казалось невероятным, что может быть как-то иначе. Им не хотелось думать о словах Агафона, который теперь молился в своей избушке за них и клал поклоны перед образами.

Варя болтала в воде ногами, сидя на берегу затерянного в лесах озерца. Разговор, поначалу пустой, беззаботный, постепенно зашел о прошедших временах, где у каждого была оставлена своя боль.

– Голод небось помнишь, – спросила Варя. – Как Годунов царем стал, так вскоре голод и начался.

– Рассказывали, – кивнул Гришка. – Небо тьмой обратилось, десять недель лили дожди, будто вновь потоп Всемирный начался, и не скосить урожай, не сжать. А в конце лета мороз вдарил. Не взошли всходы, и начался невиданный доселе голод. А чего ждать, коль комета хвостатая в небе висела?

– Мой дед с отцом тогда в Москву подались, – сказала Варя.

– И мой отец тоже. Да там и сгинул, – признался Гришка.

– В наших краях совсем плохо стало, только умереть – и все. Но и в Москве не легче. На рынке четверть ржи в цене до трех рублей поднялась. А купцы бесстыжие да бояре бессовестные хлеб скупали, чтобы потом втридорога продавать, попридержав перед этим хорошенько, дабы цена его поднялась. Царь Борис и закрома открыл, и деньги народу мешками раздавал – все бесполезно. Отец говорил потом, что люди до крайности дошли – стали траву и сено есть, а уж о кобылах и кошках и говорить нечего – не осталось их вовсе. На постоялых дворах людей убивать стали, а мясо их в пирожках на рынках продавать. Отец рассказывал, как самолично с толпой в клочья рвал тех, кто зерно утаил, а еще видал, как продавца пирожков тех, из человечины, на кол сажали.

Домой отец один вернулся. Дед так в Москве и сгинул. Тут я на свет появилась, но мать недолго потом прожила. Хоть и протянули мы голодные времена на оставшихся запасах, пока родня в Первопрестольной была. Но болеть она начала, вот чахотка в могилу и свела. А отец в лихолетье где-то сгинул – то ли за поляков, то ли против них воевал – так и не знаю. Одно знаю, что и на меня, и на братишек моих старших ему начихать было. Вот и повели меня, малую, братья по миру. Так и выросла в скитаниях.

– Как две капли воды, судьбы наши схожи. Страшно. По всем прошлось время то поганое, – сказал Гришка.

– Страшно, коль снова оно придет. Эх, кабы все хорошо, мир да счастье на Земле были – но такого быть не может, – вздохнула Варвара.

– Не может, – кивнул Гришка. Ему вспомнились недавние слова колдуна, и в сердце вновь проснулась тревога…

Вернулась в починок Варвара к вечеру, с пустой корзиной, на дне которой лежало несколько ягод. Около терема толпились стрельцы, фыркали лошади, с кухни во дворе валил густой дым. Похоже, губной староста со своим отрядом прибыл.

Тут к Варе подошла Марьяна и осуждающе произнесла:

– Где тебя носит? Староста нагрянул, отдыхать собрался. И тебя спрашивал. Приведи себя в порядок.

Варвара прошла в свою избу, умылась, причесалась деревянным гребешком, спрятала волосы под косынку и побежала к терему. На пороге, привычно опираясь на деревянную колонну, в любимой своей позе стоял, скучая и позевывая, рыжий Бориска. Сегодня он приоделся в зеленую рубаху и нравился сам себе. Увидев Варюху, осведомился без всякого интереса:

– Все гуляешь?

– Гуляю, – грубо отозвалась она.

– Ну, гуляй, гуляй, – выражение на Борискиной физиономии было, как всегда, наглое и сальное, он, по привычке, хлопнул Варвару по мягкому месту. Та покраснела больше от злости, чем от смущения, и со всей силы ударила рыжего кулачком.

От неожиданно сильного удара Бориска отлетел и чуть не перекинулся через перила. Выругавшись, он прошептал под нос, провожая Варвару злым взором:

– Ничего, скоро сполна сразу за все получишь.

Она услышала эти слова, что-то в тоне Рыжего ей не понравилось, но всерьез принимать их – много чести будет!

За дверьми стоял управляющий. Он погрозил Варваре пальцем.

– Куда запропастилась? Тебя сам Егорий Иванович видеть желает. Говорит, хочу, чтоб Варвара мне блюда подавала да чарку подносила, а боле видеть никого не желаю. Говорит, шибко хочет тебя за зад ущипнуть… Говорит, такого мягкого зада еще ни у кого не видал, ха!

– А тебе б, Ефим, только бесстыдные слова говорить. Хуже Бориски, право слово.

– Поговори у меня… Живо на кухню – гуся в яблоках подавать будешь, и чтоб на твоих устах улыбка сияла. Ясно? И не боись. Скоро их всех брагой развезет, не до нас им станет.

Варя пошла на кухню, взяла там большой медный поднос с аппетитно пахнущим гусем, обложенным яблоками и местами для красоты утыканный гусиными перьями. Идти и смотреть на пьяного Егория ей не хотелось, а не идти было нельзя. Варвара вздохнула, подняла тяжелый поднос и направилась в терем.

Уже прилично набравшийся губной староста стучал по столу медной кружкой, которую держал за ручку в правой руке. Левой рукой он обнимал Фрола – заплечных дел мастера. Тот хоть и находился неизмеримо ниже губного старосты по своему положению, но был правой рукой Егория. А верностью своей и хорошей работой заслужил право сидеть за одним столом с хозяином и выпивать с ним на равных.

Фрол был невысок ростом, узкоплеч, с длинными руками и узловатыми, необычайно сильными пальцами. Один глаз его косил, а потому казалось, что смотрит он не только на собеседника, но и куда-то в сторону и видит там что-то шибко важное. Своей работой он был доволен вполне и не видел в ней ничего зазорного, как, впрочем, и окружающие. Профессия палача считалась уважаемой и вовсе не позорной. При хорошем жалованье, на казенных харчах, да еще с губным старостой и воеводой чуть ли не запанибрата. И помимо жалованья, как и все другие палачи, он неплохо наживался, продавая заключенным в тюрьме водку.

– Во, Варвара! – крикнул губной староста, поднимая на девушку осоловелые глаза. – Вот кого мне ущипнуть хочется. Наши-то барыни-боярыни все белятся да румянятся, а это сильно умаляет их красоту. А вот Варваре белила да румяна ни к чему. И так хороша!

Он потянулся к ней, чуть не упав при этом на пол, но успел ухватиться за руку молодухи и рывком посадил ее на лавку рядом с собой.

– Садись, Варвара, давай покалякаем.

Она пожала плечами, потупилась. Все мысли ее были заняты тем, как бы выбраться отсюда.

– Я тож-же с ба-бами люблю говорить, – немного заикаясь, произнес заплечных дел мастер. – У них кожа тонкая и нежная, с ними щипчиками хорошо работать. И огонь неплохо действует. Вообще с бабами легче…

– Тихо мне, изверг! – хлопнул ладонью по столу губной староста так, что кружка подскочила. Он оторвал ножку от гуся, с невероятной скоростью обглодал, а кость с размаху бросил в угол. – Ты, Фрол, с бабами без щипчиков и говорить не можешь?

– Не могу, хозяин, – махнул рукой Фрол и приложился к своей кружке. – А как с ними по-другому? Ежели батоги взять, то их тоже для бабы меньше, чем для мужика, требуется, но все ж-таки батоги хуже, чем щипчики… Еще бабу лаской можно взять, но то исключительно для удовольствия, да и антирес невеликий.

– «Антирес невеликий»… – передразнил палача Егорий. – Что ты, пустая башка, понимаешь! – Он легонько ущипнул Варю за щеку. – Щечки, как спелые яблоки, кожа, что молочный поросенок, а ты – антереса нет. Дуб ты, Фрол, развесистый, хоть и важный в своем деле знаток. А ты, Варвара, что скажешь? Есть для мужика в бабе антирес иль нет?

– Ох, и не знаю, что сказать-то, – она попыталась было встать, но губной староста, вцепившись в руку, удержал ее.

– Погодь.

– Там кулебяка подошла, нести надо, – сказала Варвара.

– На что мне, красавица, кулебяка? Не уходи, с тобой тут светлее становится. Правда, Фрол?

– Истинная, правда. Вон, в том углу светится, ей-богу, – перекрестился Фрол.

– Дурак, это солнышко закатное в оконце светит. Вон какой закат сегодня красивый. Прям как кровь, красный. Любишь, Варвара, говорят, по лесу гулять, красотами любоваться?

– Люблю.

– Любишь… Уж пора бы на парней почаще заглядываться, а тебе все грибочки да ягодки.

– Неохота мне на парней заглядываться. Где наши годы, – этот разговор начинал раздражать Варвару, но куда денешься?

После того как выпитого становилось чересчур много, староста запросто мог выйти из себя из-за одного неосторожно брошенного слова или непочтительного жеста. Мог даже велеть выпороть, как было однажды. Боль же Варвара не переносила, боялась ее, а еще пуще – боялась крови. От одного вида порезанного пальца ей становилось дурно.

– Годы, как птицы. Не успеешь ухватить, глядь, а уже улетели. Хорошо, коль до старости, лет этак до полста, дотянешь, а то лихорадка свалит – и быстренько в ящик сыграешь. Или люд разбойный в лесу выследит, по шее топориком – и нет тебе еще и двадцати, а душа уже в чистилище отлетает.

Губной староста с насмешкой смотрел на Варвару, и от острого взора ей становилось как-то не по себе. Так же как и от слов его – внешне радушных, но от которых тянуло могильным холодом.

– Я еще поживу. Долго поживу, – натянуто улыбнулась Варя.

– Эх, птичка, легка ты слишком разумом, доверчива, как тебе прожить-то долго?

Разговор с каждой минутой становился напряженнее, хоть на первый взгляд не скажешь – голос у губного старосты был мягок, почти ласков, слова учтивы. Но такая уж у него манера – мягко стелет, да жестко спать.

– Ну, куда, спрашивается, девице все время одной по лесу шататься? И чего ты там находишь, в лесу этом глухом? Ладно бы, польза была. А то вон Марьяна говорит, что не умеешь ты грибы собирать.

«Вот болтушка глупая, – зло подумала Варвара, и тут ей стало холодно и страшно. – А вдруг староста что-то заподозрил… Ну и пусть. Все равно наверняка ему ничего не ведомо, иначе разговор другой был бы. Ну, а я не дурочка, чтобы самой в чем-то сознаться».

– Лучше бы сидела дома, – губной староста обгладывал вторую гусиную ножку и говорил с набитым ртом. – Пряжу пряла, ткань вышивала – польза бы хоть какая была. Ну да ладно, как хочешь, твое дело, – отмахнулся он вдруг миролюбиво и слегка ущипнул испачканными в жиру пальцами Варвару за руку. – Ох, хороша девка! Правда, Фрол?

– Правда. Кожа тонкая, чувствительная…

Варвара вздохнула с облегчением, обрадованная, что губной староста сменил тему. Похоже, просто языком треплет, чтобы что-то сказать. И не подозревает ее вовсе. А она уж разволновалась, запаниковала.

– Ну, я за кулебякой.

– Погоди, красавица, посиди еще со стариками, порадуй уж нас. Слушай, Варвара, тревожусь я за тебя все-таки. В лесу же медведи, разбойники – страсти-то какие.

– Вот уж не видала…

– Не видала? Ну-ка, посмотри на меня своими прекрасными глазками.

Она с замиранием сердца подняла глаза и тут, к удивлению своему, увидела, что Егорий почти трезв и просто валяет дурака, прикидываясь пьяным.

Старостина рука схватила Варвару за косу.

– Эх, с разбойником слюбилась! Мало тебе добрых парней деревенских, с которыми могла по стогам сколько хочешь миловаться. Так тебе разбойника подавай, чтобы в темном углу хозяина твоего придушил.

– О чем разговор-то? – кривясь от боли, застонала Варвара. – Какой разбойник?

– Бориска!

Тут же в горницу влетел Рыжий, который, видать, терпеливо ждал за дверями, когда его кликнут.

– Рассказывай, Бориска.

– Ну, ходил в лесу. Ну… – начал тот.

– Что «ну»?

– Ну, видел их. Любилась с разбойничком. Из тех, которые с грабежом на починок наш приходили.

– Правда это? – губной староста притянул к себе за косу Варвару и теперь смотрел ей прямо в глаза.

– Какая правда? Поклеп возводит! Злится, что я с ним ходить не хочу! – заверещала Варвара.

Внутри у нее стало пусто. Выследил-таки, черт рыжий!..

– Нет, моя правда, – махнул рукой Рыжий. – Чего уж там, Варвара, говори, как было.

– Неправда!

– А о чем они разговор вели? – спросил староста.

– Ну, – замялся Рыжий, – ну, чтоб починок наш разорить и всех тут поубивать. А на добро, которое награбят, потом пить да гулять, да жить весело.

– Врешь! – Варвара вырвалась из рук губного старосты и набросилась на Бориску, пытаясь вцепиться ему в лицо ногтями. – Не говорили мы об этом!

Рыжий отшатнулся, выставил вперед руки, пытаясь задержать девушку, но ногти ее все равно прошлись по его щекам, оставляя на них красные полосы. Подбежавший управляющий обхватил Варвару вокруг пышного бюста и не без труда оттащил в сторону. Сладить с ней было нелегко, как с разъяренной кошкой.

– Ну вот, сама во всем призналась, – засмеялся староста, довольный, что сработанная им ловушка подействовала. – Значит, чтобы деревню спалить – разговора не было. А об чем был?

– Не знаю я ничего, – Варвара заплакала, понимая, что проговорилась, как последняя дурочка, и дела ее теперь совсем плохи.

– Хороша девка, даже жалко, – вздохнул губной староста. – Но ничего не поделаешь. Требует долг мой тебя колесовать.

– Как?! – раненой птахой пискнула Варвара.

– За пособничество в разбое. Впрочем, могу тебе помочь, потому как добр по сути своей и снисходителен.

– Помоги, Егорий Иванович, – всхлипнула Варвара. – Ведь ничего худого я не замышляла. И ничем разбойникам не помогала.

– Не помогала, – заворчал староста. – А кто подтвердить может, что ты им не помогала? Как тебе на слово верить?

– Так кто же подтвердит?

В голове у Варвары все путалось. Она плохо соображала. Мысль о том, что железные прутья будут ломать ее кости, раздирать кожу, коверкать и рвать мясо, просто парализовала ее.

– Кто, говоришь, подтвердит? Да тот разбойник может подтвердить. Надо только, чтобы он из чащи глухой вылез и предо мной предстал.

– Так зачем ему вылезать?

– Незачем, конечно. Вот ты его и выманишь оттуда. Придется, красавица, постараться.

Наконец Варвара поняла, чего от нее хотят, и с негодованием воскликнула:

– Ни за что!

– Ты до завтра взаперти подумай, Варвара-краса – длинная коса. Утро вечера мудренее.

Управляющий вытащил из сундука заранее припасенную веревку и начал вязать девушку. Ему помогал Рыжий, которому хотелось отыграться на Варваре за обиды. Но он сдерживался, лишь потуже затягивал узлы и шептал себе под нос: «За все тебе, болотная кикимора, достанется».

Варвара же и не пыталась сопротивляться. Она оцепенела и застывшим взором смотрела куда-то вдаль. По щекам ее текли слезы.

Заперли её в тесной баньке, дверь которой закрыли на засов, а оконце было настолько крошечным, что нечего и мечтать пытаться протиснуться в него. Да и смысл?

Около баньки кружил, негромко козлиным голосом напевая заунывные песни, кривоногий стрелец, которому было скучно и обидно стоять на часах. Ведь его сослуживцы пили сейчас и ели за двоих – когда губной староста гулял, то не жадничал и своих людей не обижал. Часовому хотелось спать, но глаз он не смыкал, поскольку Егорий обещал всю кожу кнутом содрать, коли задремлет или отвлечется от несения службы. Угроза была нешуточная.

Еще полночи шумели подгулявшие стрельцы, ухала за околицей ночная птица, иногда слышалась ругань или женский визг – служивые развлекались вовсю.

Варвара сидела, обхватив руками колени. Ночь была нехолодная, но Варвару била дрожь, заснуть она, конечно же, не могла. В голову лезли всякое – о своей судьбе несчастной, о Гришке, об их любви странной и яркой, осветившей для нее все вокруг, как солнечный свет, пробившийся через тучи хмурой осенью. Но больше всего ее терзали мысли о том, что с ней будет завтра. Об изверге Фроле – нравится супостату ее кожа, с которой «хорошо работать»… О, Боже, помилуй рабу твою! Нужно искать выход. Но какой? Выдать Гришку, помочь заманить его? Нет, это невозможно. Ведь тогда они будут жечь ее любимого человека. Она не выдаст его никогда… Да, но ведь боль, которая ожидает ее – такую боль не то чтобы перенести, а и представить-то себе просто невозможно!

– Ну чего, ведьмюга лесная? – послышался издевательский голос.

Она подняла глаза и увидела в лунном свете бледное, будто упыря, лицо Рыжего, показавшееся в окошке.

– Боишься? Эх, не хотела со мной ходить… Что я, хуже разбойника твоего, что ли? Чем хуже? Чего, спрашивается, у меня не так или не того размера?..

– Уйди! Не виновата я ни в чем. Уйди! – крикнула Варвара.

– А хошь открою? Стрелец вон заснул. Прям, как медведь в берлоге сладко спит, – гадливо хихикая, предложил Бориска.

– Открой, Бориска. Пожалуйста, открой, – купилась на обещание простодушная Варвара.

– Ха, попроси у разбойника своего, который тебя… А тебя, голубушка, щипчиками завтра будут гладить. По щечкам твоим румяным, по ножкам, ха!

– За что ты ко мне так?

– С лешим лесным вместо меня… – как-то плаксиво и горько произнес Рыжий, сплюнул и пошел прочь, ругаясь на чем свет стоит.

Варвара так и не заснула. Всю ночь просидела, съежившись, прикрыв глаза. Рано утром дверь со скрипом отворилась, ее потрясли за плечо:

– Поднимайся, хозяин кличет.

– У, рыжая морда!

Варвара обрушила замок связанных рук Рыжему на голову. Хотела ударить еще, но управляющий перехватил ее руки. Тогда она пхнула Бориске ногой в живот, и тот, опешив от такого напора, хрюкнул и согнулся. Очухавшись, он кинулся с кулаками на девушку, заорав:

– Убью, ведьма!

Но управляющий Ефим обхватил его и оттащил в сторону.

Несмотря на ранний час уже было довольно жарко, и, судя по всему, к полудню солнце должно было припечь от души.

Губной староста сидел за столом и уплетал на завтрак пироги с рыбой, которые так хорошо готовила Марьяна. Увидев Варвару, Егорий заулыбался и потер руки. В нем чувствовалось какое-то возбуждение, не предвещавшее девушке ничего хорошего.

– Ну что, красавица, надумала, как полюбовника своего из леса выманить?

– Не знаю я, – всхлипнула Варвара. – Он говорил, что в деревню больше не придет. И вообще больше со мной встречаться не хотел, почуял опасность.

Врать она не умела, истинные мысли были написаны на ее лице, а уж что-что, а читать по лицам Егорий умел. Он улыбнулся своей обычной унылой улыбкой и обернулся к палачу, стоявшему в углу и глазеющему на улицу.

– Ну что, Фрол, готов?

– А как же?

– Ну, тогда давай, приступай.

– Ох, кожа какая! – запел старую песню палач. – Чувствительность хорошая, – это была его любимое профессиональное словцо, которым он козырял направо и налево.

Он снял со стоящего на краю стола подноса полотенце. Открылись большие щипцы, покрытые ржавыми пятнами. Там же лежали иглы, ножи разного размера, деревянные приспособления, нужные для того, чтобы дробить фаланги пальцев. Заметно было, что инструмент служил не просто для демонстрации, а использовался довольно часто.

Палач взял щипцы, щелкнул ими выразительно, и при этом на его лице появилась довольная улыбка, как у музыканта, берущего в руки хороший инструмент. Он подошел к девушке, взял ее крепко за руку. Варвара вскрикнула и потеряла сознание.

Очнулась она от того, что лицо ее крепко терли тряпкой. Она открыла глаза и увидела склонившегося над ней губного старосту.

– Очнулась, красавица. Жива, – он ласково похлопал ее по щекам. – Ох, какая же ты неженка. Ну, нельзя же так, Варвара. Давай, давай, приходи в себя. И не переживай ты так… Ну что, пришла в чувство?

Варвара с трудом приподнялась.

– Ну, вот и ладненько. Жива, здорова, в чувство пришла. Готовь, Фрол, щипчики. И водичку рядом поставь, ежели опять дурно сударыне станет. Водичкой ее, а потом снова щипчиками или угольками…

– Нет! – забилась в руках Егория Варвара.

– Конечно, нет. Не надо щипчиками и угольками… Такая кожа белая, зачем ее угольками? Совсем не надо угольками. Вот приведешь к нам разбойника – и никаких угольков не будет. Так ведь, красавица?

– Не знаю! Не хочу…

– Сведешь нас с ним – и никаких щипчиков. И Фрола к тебе не допущу. Зачем тебе этот Фрол нужен с его струментом поганым? Ты же приведешь разбойничка? Приведешь.

– Приведу, – чуть слышно произнесла Варвара.

– Что-то не слыхать тебя совсем.

– Приведу! – крикнула она.

– Ох, красавица моя, как же я рад за тебя, – глумливо осклабился губной староста.

На лице Фрола промелькнуло разочарование, но Егорий хлопнул его по плечу и чуть слышно шепнул:

– Ничего, будет для тебя еще работа.

Варвара будто и не сама говорила, а делал за нее это кто-то другой, а она, как казалось ей, со стороны наблюдала за всем этим. Она теряла ощущение реальности. Но как бы то ни было, а она как на духу рассказала извергам все – где встретилась с Гришкой, как он ее от беды уберег, где они сегодня встретиться договорились и в какое время.

– Ну что ж, – на лице губного старосты вновь появилось скучающее выражение. – Пошли к месту тому, поглядим, что и как.

Встреча должна была состояться через пару часов, и Егорий хотел до этого времени осмотреться на месте, продумать, как разбойника живым и невредимым взять. За буреломом овраг, за оврагом – озерцо, а за ним недалеко – поляна. Это и было условное место. Добрались туда быстро.