Текст книги "Романовы. От Михаила до Николая"

Автор книги: Илья Василевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Отдельные черточки быта, дошедшие до нас, рисуют повседневную жизнь царя и его семьи красками несколько неожиданными. Об этих людях никто не писал просто и беспристрастно, никто не подходил к ним по-человечески, без предвзятости. Все источники разделяются на две диаметрально противоположные группы. Или перед нами твердокаменные монархисты, восхищающиеся любыми мелочами царского быта («Образ жизни царской семьи был так скромен, что цесаревич Алексей донашивал старые ночные рубашки свои сестер», – умиляется, например, Т. Мельник-Боткина). Или же перед нами столь же пылкие царененавистники, уверяющие, что царь и его семья только и делали, что пили народную кровь.

Хочется отбросить всю эту шелуху и просто всмотреться в будничный быт и психику этих людей, поставленных в положение всемогущих властителей России.

Входили ли они в соприкосновение с живыми людьми? Были ли моменты, когда они чувствовали себя не властителями, а обывателями?

Отдельные штрихи такого рода кажутся, на первый взгляд, недостаточно показательными. Вот во время пребывания в Крыму осенью 1909 года ее величество с неизменной Вырубовой отправляется «инкогнито» за покупками по магазинам Ялты.

Льет проливной дождь, но это не уменьшает удовольствия. Очень уж весело как простым смертным ходить из магазина в магазин, рассматривать ткани, расспрашивать о ценах, торговаться с приказчиками. Но вот Александра Федоровна поставила в углу магазина свой намокший зонтик и целая лужа с него натекла на пол. Приказчик недоволен.

– Так, сударыня, нельзя, – говорит он. – Некому тут за вами убирать. Не видите, вон для зонтиков специальная подставка имеется.

Кончилось инкогнито. Гордо выпрямилась императрица всероссийская.

– Прикажете подать ваш экипаж? – склоняется в почтительном поклоне фрейлина Вырубова.

Они проследовали к двери. В ужасе мечется омертвелый приказчик. Попытки жить «как все» прекратились на долгие годы.

В том же 1909 году делает подобную попытку и самодержец. Его величество пожелал надеть форму простого солдата. Злые языки уверяли, что этот маскарад был затеян «по пьяной лавочке». Впоследствии из этого переодевания царя сделали целое событие. Было объявлено, что в непрестанных заботах о благе верноподданных государю императору благоугодно было лично изучить тяготы солдата русской армии. Из шалости сделали событие. О «подвиге» Николая читались особые сообщения во всех воинских частях империи. 16-й стрелковый полк, форму которого надел Николай, был прославлен. Царь заполнил даже книжку рядового этого полка и взял себе номер 1-й, записал себя в первую роту и первый взвод, а в графе «на каких правах служит» начертал: «Никаких прав, служит до гробовой доски».

Но событие из этого сделали впоследствии. Поначалу же это было желание хоть на часок вырваться из клетки, погулять, как гуляют обыкновенные люди. Ничего веселого из этой попытки не вышло…

– Одевай меня, а то я не знаю, что надевать сначала, – сказал царь солдату, принесшему из цейхгауза солдатское снаряжение.

Стрелок, у которого душа ушла в пятки, выполнил дрожащими руками выпавшее на его долю высокое поручение. Все окружающие и приближенные пришли в ужас: царь пожелал пойти на прогулку сам и строго запретил следовать за собой.

Сколько смятения вызвал этот небывалый поступок!

Царь вышел из дворца, прошел по Ливадийскому парку, вышел в Ориадну, погулял как «простой человек» и, веселый и взвинченный, выйдя на шоссе, обратился к дворцовому городовому с вопросом, как пройти в Ливадию.

– Куда прешь? По шее захотел? В участке давно не был?

Хмурый городовой не узнал в сером солдате помазанника Божия. Помазанник вернулся с прогулки хмурый и больше попыток такого рода не предпринимал.

Но во имя справедливости надо сказать, что потребность хотя бы отчасти выйти из-под опеки окружающих, как-то сблизиться с жизнью у Николая проявлялась довольно настойчиво.

Мы видели в предыдущих главах, как подавляюще убог был состав сановников и министров, окружавших царя. Это были малограмотные люди, твердо убежденные в том, что их власть над Россией совершенно законна, что это навсегда. Они, конечно, ничего не могли сообщить царю о живой жизни, да и не хотели этого. Недаром же для него издавали особую газету на великолепной бумаге – эта газета, составляющаяся цензурным комитетом по печатным материалам «Нового времени», «Московских ведомостей», «Русского знамени» и по агентурным донесениям, только и делала, что уверяла царя в опасности, которой грозит потачка крамольным элементам, убеждала в безграничной любви к монарху всего населения, говорила о беспредельной мудрости царских мыслей и действий. Недаром же так громко кричат «ура!» народные толпы во всех местах, где показывается Николай.

Кроме министров в непосредственном распоряжении Николая были еще и губернаторы. Всеподданнейшие отчеты их должны были давать царю картину народной жизни.

Но губернаторами назначались только лица особо благонамеренные, каждый из которых считал себя чем-то вроде царя в полученной им вотчине. Качественный состав губернаторов был еще ниже, чем состав кабинета. В «Записках» князя Урусова нарисована очень поучительная картина съезда губернаторов, собранного по инициативе Плеве для обсуждения коренных вопросов управления. Съехалось 40 губернаторов, но ни один из них не сказал ничего толкового. Все мялись, трусили, переглядывались, угодливо улыбались на просьбы высказаться по существу, трусливо отмалчивались и мычали что-то невразумительное. Даже старый бюрократ Стешинский, хорошо знавший, из какого теста готовятся администраторы, пришел в ужас и возгласил, уходя из зала:

– Экое убожество!

Любопытно проследить, какие попытки предпринимает Николай, чтобы найти хоть какую-то лазейку в глухой стене бюрократии, замкнувшей его жизнь. Кроме спиритов, странников, юродивых, которых мы видели и которых было очень много при дворе, царь изыскивает еще и других «представителей народа». Так, в свое время получил аудиенцию сотрудник «Нового Времени» Лев Львович Толстой (наиболее бездарный сын Льва Николаевича Толстого). Лев Львович начал очень мужественно с указания на желательность конституции, но был прерван Николаем, который указал ему на присягу поддерживать самодержавие, данную им во время коронации в Успенском соборе, и на зарок, положенный Александром III. Лев Львович сконфузился, сдал и остальную часть беседы, которая длилась два часа, призывал царя упростить жизнь, призывал его не курить, не пить вина, не убивать животных и вообще перейти в вегетарианство.

У очень больших людей бывают иногда очень маленькие дети!

Добился в свое время непосредственного обращения к царю и С. Шарапов. Дворовый человек, умница, он решил сыграть в оригинальность и начать говорить царю кое-какую правду. Но даже она столь резко отличалась от обычной лжи, которой заливали трон все окружающие, что С. Ю. Витте всполошился и сразу же добился для Шарапова субсидии в 10 тысяч рублей на какие-то плуги. Шарапов оказался «обезвреженным» и записался в черносотенные публицисты, где оказался рядом со старым ренегатом Л. Тихомировым. Такая же история произошла и с Н. А. Демчинским, с той лишь разницей, что субсидию выдали не на плуги, а на «метеорологические изыскания».

Но, пожалуй, наиболее яркий пример такого «единения с народом» являет история с титулярным советником Клоповым. Этот Клопов обнаружил какие-то злоупотребления в мукомольном деле и поставил целью своей жизни во что бы то ни стало добраться до царя и «раскрыть ему глаза». Нашлись какие-то связи, заинтересованные люди нашли протекцию у великих князей. И вот титулярный советник Клопов получает частную, весьма таинственно обставленную аудиенцию.

Царь был взволнован. Он весьма внимательно выслушал мукомольные разоблачения Клопова, долго и беспомощно рассматривал составленные им статистические таблицы о мукомольном деле в неурожайных губерниях.

– Я хочу знать всю правду, расскажите мне все, ничего не боясь и ничего не скрывая, – говорит Клопову царь.

Но титулярный советник и сам ничего не знает, кроме нескольких случаев казнокрадства в мукомольном деле.

Царь все же захотел разобраться и неожиданно дал Клопову большие полномочия по расследованию дел по всей России. Для начала был избран вояж в голодающие губернии. Клопову по высочайшему повелению был выдан особый «открытый лист», и титулярный советник в качестве «ока государева» поехал отыскивать правду. Впечатление от путешествия неведомого дотоле Клопова было огромное. Его стали осаждать земские деятели, ходоки от крестьян, уволенные чиновники, какие-то прожектеры и проходимцы, обиженные старушки, хлопочущие о пенсии. Сенсация была колоссальная: шутка ли, посланник самого царя!

Верхи всполошились. Клопову сразу же обеспечили повышение по службе, выдали ему на всякий случай основательную сумму. После этого он, и без того чувствовавший, что попал в глупое положение, ибо сказать царю ему было нечего, поспешил «выйти из игры». В тайных донесениях, которые Клопов обязан был представлять царю, зазвучали новые нотки: все, дескать, на Руси хорошо, а если и есть где-то маленькие недостатки, то это просто неполадки механизма. Клопов был «обезврежен» и вскоре выдохся окончательно.

Как ни убог был период правдоискательства у Николая II, но и он проявился только в первые годы царствования, потом бесследно прошел и заменился резко определенной ориентацией на штык и нагайку, на охранку и военно-полевые суды, на «Союз русского народа», на погромы. Даже в первые годы царствования уже намечался этот путь: амнистия, объявленная по случаю коронации Николая, была ограничена очень узкими рамками. Она коснулась только чиновников, виновных в превышении власти.

«Надеюсь, что союз, установленный между мной и корпусом жандармов, будет крепнуть с каждым годом», – заявил царь 6 декабря 1901 года, принимая во дворце представителей корпуса жандармов. Эти надежды не обманули его: связь была крепкой.

Когда в 1902 году в Полтавской и Харьковской губерниях началась полоса крестьянских беспорядков, на место сразу же была отправлена карательная экспедиция с неограниченными полномочиями. После расстрелов, когда крестьяне были приведены к смирению, начались порки. Пороли не только мужчин, но и женщин, и стариков со старухами, детей и девушек. Перепороли поголовно все население. Секли беспощадно – так, что из носа и рта жертв лилась кровь. У многих от порки отваливалось от костей мясо, а некоторых засекали до смерти.

Князь Оболенский пошел и дальше. Кроме расстрелов и массовых порок на деревню были наложены огромные штрафы до 800 тысяч рублей, были размещены на постой казацкие и солдатские части, которые вели себя, как в завоеванной стране. Жаловаться на грабежи и изнасилование не полагалось: зачем бунтовали?!

Как блестящий усмиритель князь Оболенский был пожалован целым рядом высочайших милостей.

Политика Николая II внутри страны проявлялась все ярче и определеннее. Полоса погромов, начатая в Кишиневе и продолженная в Гомеле, Белостоке и ряде других городов, выявила отношение к ним Николая. Царь и не пытается скрыть свое попустительство погромам. Наоборот, организаторы погромов не только не освобождены от суда, но даже получают повышение по службе. Рядовые погромщики получают высочайшее помилование. «Союз русского народа» получает от царя приветственные телеграммы и щедрые субсидии.

Так что легенда о том, что царь ничего не знал, что от него все скрывали, не имеет под собой никакой почвы. Он знал, он все знал и сознательно не хотел ничего менять. Примеров тому много.

Князь Вяземский в личной аудиенции возмущенно рассказывает царю об избиении студентов на Казанской площади, свидетелем которого он был (организатором избиения был Клейгельс). Результаты состоявшейся аудиенции вполне определенные: Вяземский в опале, а Клейгельс получает повышение по службе.

Князь Волконский рассказывает об ужасах, творящихся под тюремными сводами «Крестов». Царь отворачивается и резко прерывает беседу.

Князь Львов указывает царю на беззакония, совершаемые министром фон Плеве. Князя Львова отстраняют, фон Плеве дают новый орден.

Министр Вановский перед уходом в отставку, взволнованный и расстроенный, пытается передать царю свое «политическое завещание», где убеждает его в необходимости «довериться общественности», в неизбежности политики «сердечного попечения». Николай II хмуро смотрит на часы.

– У меня нет времени, – говорит он, – я обещал посмотреть сегодня двух жеребцов.

Старик Вановский разрыдался, как ребенок, выйдя из царского кабинета после этого разговора.

Примеров такого рода хватило бы на целую книгу. Бедный молодой человек окончательно и непоправимо запутался в заветах «незабвенного родителя». Он уверен в том, что царь – помазанник Божий – не может ошибаться, ибо его мысли и слова подсказаны самим Богом. Когда его любимец генерал Клейгельс крупно проворовался, Николай назначает его своим генерал-адъютантом. Но когда царю указали, что такое назначение вызовет всеобщее негодование, он отвечает:

– Мне совершенно все равно, кто и что говорит. Я знаю, что делаю.

Если народ ропщет, значит, виноваты в этом революционеры. Следовательно, надо усилить меры охраны. До чего были доведены эти меры в те дни, можно узнать из официальных источников. В официальных печатных объявлениях по поводу приезда их величества в Москву читаем следующие строки:

«Домовладельцам и управляющим домами вменяется в обязанность:

а) ворота домов держать запертыми на замок с утра до приезда их величества;

б) ключ от ворот передавать старшему дворнику, занимающему место у ворот со стороны улицы;

в) в ворота пропускать исключительно живущих в домах, согласно списков живущих, каковой надлежит представить заранее в двух экземплярах, оплаченных гербовым сбором;

г) запереть на ключ в нижних этажах двери, выходящие на улицу, и окна. В верхних этажах открытие окон разрешается только под личную ответственность владельца помещения;

д) преградить доступ на чердаки и крыши, для чего чердак должен быть особой комиссией осмотрен, заперт и опечатан».

Еще более энергичные меры находим в приказах генерал-лейтенанта Уитебарга, изданных им по поводу «высочайшего следования» в Саратовскую пустынь:

«1. Все строения, жилые и холодные, как на самом пути, так и на 10 метров в обе стороны от дороги, за двое суток до приезда тщательно рассматриваются комиссией, состоящей из полицейского и жандармского офицеров, местного сельского старосты и двух понятых. Те строения, в которых нет надобности, опечатываются комиссией.

2. За сутки до приезда в каждый дом, находящийся на пути следования, помещаются два охранника.

3. Все выходящие на улицу окна или отверстия на чердаке заколачиваются.

4. При расстановке жителей на местах во время проезда все котомки относятся на несколько десятков саженей и разбираются лишь после высочайшего проезда.

5. Расходиться жители могут лишь с разрешения старшего полицейского офицера, когда последний экипаж скроется из вида. С раннего утра в день высочайшего проезда все собаки должны быть заперты и весь скот загнан».

Так вот и жили. И когда выяснилось, что царь скоро ожидается в Москве, студенты толпой пришли к профессорам с просьбой поторопить сдачу зачетов: «На днях будут высылать и в тюрьмы сажать – царь едет».

Глава X

Как жили во дворце? Как совмещалась обывательская, повседневная жизнь с нормами царского быта?

Балы при дворе описываются всеми современниками одинаково: наряду с совершенно исключительной роскошью, необычайным богатством и блеском, отличавшими русский двор, отмечаются своеобразные нравы в придворной среде.

По старой традиции гости не только конкурировали в деле «осады» царского буфета, проявляли невероятный аппетит и жадность к еде, но еще и старались унести с собой как можно больше с царского стола. Был обычно такой момент в течение вечера, к которому царские буфетчики готовились заблаговременно: когда царь уходил к себе во внутренние апартаменты, гости дружно кидались на штурм буфета и царского стола. Унести с собой побольше конфет, печенья, фруктов считалось особым шиком, доказательством верноподданнических чувств.

Залы дворца после таких штурмов становились неузнаваемы: на месте изящной сервировки оставались лужи и обломки, как после Мамаева нашествия. После парадного выхода их величеств начинались танцы. Но вот описание бала прерывается неожиданно человеческой и потому трогательной ноткой. Бал в разгаре, но императрица куда-то скрылась. «Она, – рассказывает преподаватель наследника, долго живший при дворе П. Жильяр, – бежит по коридору к опасно больному маленькому сыну. Лицо ее измучено, искривлено судорогой отчаяния. Проходит несколько минут… Лакеи разносят прохладительные напитки, гремит музыка, несутся по залу танцующие пары. Императрица явилась, снова надев маску учтивости. Я заметил, что государь, продолжая разговаривать, занял место там, откуда мог наблюдать за Александрой Федоровной. Я схватил на лету отчаянный взгляд, который императрица бросила ему с порога».

Простые человеческие чувства не могут не пробиваться даже сквозь уродливую маску жизни венценосцев. Маленький наследник с раннего детства был болен тяжелой формой наследственной гемофилии, редкой и неизлечимой болезни, проявлявшейся в постоянных переломах костей и кровотечениях. Для Александры Федоровны эта болезнь не была новостью: ее дядя, ее брат и два племянника умерли от гемофилии. С детства ей говорили об этой болезни, как о чем-то ужасном и таинственном. Воистину, за грехи отцов расплачивался маленький Алексей, в чьих жилах кровь Романовых, отягощенная и без того тяжелой наследственностью, оказалась поражена еще и этим проклятьем, привезенным из Германии, от Гогенцоллернов.

Неизлечимая болезнь в течение всей короткой жизни Алексея заполняла все дни Николая и Александры. Едва только мальчик успевал оправляться от смертельной опасности, как приступы возобновлялись. Неудачного прикосновения было достаточно, чтобы вновь вызвать кровотечение. Легчайший ушиб во время игр приводил к перелому.

У постели больного перебывали все выдающиеся врачи, но все они оказались бессильны. Единственный человек, в чью помощь верила Александра Федоровна, был Григорий Распутин… В этом заключалась одна из главных причин исключительно сильного влияния Гришки, тем более что веру в целебную силу Распутина разделял и Николай. Во время одной из операций хирург под простыней наследника в тщательно продезинфицированной операционной обнаружил вдруг грязный жилет.

– Это еще что? – спросил он.

– Ничего, ничего, – успокоил Николай. – От этого вреда не будет. Это его (Распутина) жилетка.

Но и Распутин был бессилен. За несколько часов до того, как Николай подписал отречение от престола, он вызвал к себе в вагон профессора Федорова.

– Сергей Петрович, ответьте мне откровенно: болезнь Алексея неизлечима?

– Бывают случаи, – ответил Федоров, – когда такие больные живут долго. Но, государь, наука говорит, что болезнь эта неизлечима.

По другой версии (мемуары Мориса Палеолога), профессор Федоров на вопрос царя категорически заявил, что дольше шестнадцати лет наследник не проживет.

Многое было обычным в быту этой семьи. Маленькому Алексею купили дрессированного ослика из цирка Чинизелли. Мальчик заставляет ослика жевать резиновый мячик. Вот он с сестрами устраивает снеговые горы, а после того, как его с трудом зазвали в комнаты, торопит с началом репетиции детского спектакля. Недавно он видел пьесу «Вова приспособился», ему она очень понравилась. Вот девочки, сестры наследника, совместными усилиями пишут письма подругам. «ОТМА» – подписаны эти коллективные письма. Это сокращение начальных букв их имен: Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия.

Из деталей жизни маленького наследника заслуживают внимания лишь немногие. Уже двухлетним ребенком он, в качестве «шефа» 4-й батареи лейб-гвардии конной артиллерии, «принимает» депутацию от «своих артиллеристов», подносящих ему заказанный по его росту мундир, шашку и особый рапорт.

Двухлетний «шеф» немедленно смял рапорт и потащил его в рот.

– Мы на этом рисовать не будем, – сказал в утешение офицерам Николай, отбирая у мальчика рапорт и расправляя его.

А вот в Ливадии семилетним мальчуганом он встречает старого подпрапорщика 51-го Литовского полка.

– Здорово, молодчина, – говорит мальчуган.

– Здравия желаю, ваше императорское высочество! – громовым басом отвечает подпрапорщик.

– Молодец, хорошо отвечаешь! Жалую тебе сто рублей!

– Как ты смеешь распоряжаться? – обиделся самолюбивый отец.

Сто рублей подпрапорщику выдали, но Алексей был оставлен без сладкого.

Через год после этого случая Алексей принимает депутацию от дворянского съезда в Петрограде.

– Вы на коньках умеете кататься? – спрашивает он седого старика, представителя депутации.

– Нет, ваше императорское высочество, я уже очень стар, года не позволяют.

– Да, вы очень старые все. Ну, господа, я пойду. Вы ведь все люди свободные, а я очень занят. У меня ружье испортилось, починить надо.

Маленькому наследнику было сказано, что в присутствии официальных лиц на приемах он должен называть отца «ваше величество». И так причудливо переплелись в жизни этого ребенка очарование детства и уродливость царского быта, что не удивляешься, когда он, например, вбегал в зал к отцу в слезах и, застав там посторонних лиц, громко плача, заявляет:

– Ваше императорское величество, их высочества великие княжны меня побили!

С течением времени специфические черты царского быта все более осиливают нормальные проявления детского возраста. В 1914 году, когда мальчику было 10 лет, он во время путешествия всей царской семьи соскакивает на одной из станций на перрон и, схватив лежавший на платформе шланг, из которого била струя воды, направляет его на фрейлину императрицы.

На дверях царского кабинета во время пребывания в Ставке он вывесил объявление «Кошелек или жизнь», чем привел в немалое удивление и смущение членов иностранных миссий.

Уродливость быта царского двора видишь яснее, изучив личность императрицы Александры Федоровны. Во время всероссийской переписи 1897 года его величеству «благоугодно» было принять в ней участие. Николай получил анкетный листок и собственноручно заполнил его. В листке этом на вопрос о звании Николай ответил: «Первый дворянин». В графе «род занятий» он написал: «Хозяин земли Русской».

Рядом с этими горделивыми записями он имел все основания указать – «муж своей жены». Эта женщина все 22 года их совместной жизни имела на него подавляющее влияние. Роль Николая II, особенно в последние годы, была минимальной: Распутин правил Александрой Федоровной, Александра Федоровна – царем и Россией.

Недавно вышедшие в свет «Письма императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II» дают нам возможность проследить самую сущность их отношений.

Первое, что поражает внимательного читателя «Писем», – это бесспорная, ярко выраженная в каждом письме любовь этой женщины к мужу. «Спи хорошо, мое солнышко! Ники, драгоценный мой! Моя постель так пуста без тебя!», «Вот уже 20 лет как я принадлежу тебе, и какое это всегда блаженство!», «Спи хорошо, муженек. Твоя жена всегда возле тебя. Нежно целую твою милую шейку и дорогие любимые ручки. Нежно целую каждое дорогое местечко…»

Эта пылкая любовь представляет собой первую психологическую загадку в длинном списке вопросов, которые ставят перед собой исследователи опубликованных писем.

Мы знаем, что брак Николая и принцессы Алисы – типично дипломатический брак, заключенный Вильгельмом и Александром III. Здесь не было соображений сердечного влечения молодых людей. Более того: Александра Федоровна не только до свадьбы, но и некоторое время после нее ненавидела и презирала насильно навязанного ей мужа.

В мемуарах баронессы Дзанковой, близкой приближенной принцессы, приехавшей вместе с ней в Россию, находим целый ряд ярких указаний на это. «Я ненавижу его, я ненавижу его!» – заливаясь слезами, повторяет она, когда ей на глаза попадается официальное сообщение в дармштадской газете о состоявшейся помолвке между ею и наследником русского престола.

«Я, знавшая тайну сердца будущей императрицы и видевшая, какое чувство отвращения питает она к своему будущему мужу, – пишет баронесса Дзанкова, – не могла прогнать от себя мысли о жизни, которую придется ей вести в далекой чужой стране, о том, сколько горя и слез ей придется пролить».

На таких началах был построен этот династический брак, «брак по ведомству иностранных дел».

Но вот перед нами подлинные письма Александры Федоровны 1915-го и 1916 годов.

«Благословляю тебя, люблю тебя, тоскую по тебе…»

«Без конца целую твою подушку…»

«Сколько счастья и любви дал ты мне. Жажду тебя ужасно, жажду чувствовать твои объятия, тоскую по твоим ласкам, мне их всегда недостаточно…»

«Осыпаю поцелуями каждую частицу твоего тела…»

Как случилось, что подлинная любовь, чудесная нежность, страсть, все увеличивавшаяся к двадцать второму году после свадьбы, заменили собой прежнюю ненависть и отвращение?

«Стерпится – слюбится». Этого объяснения в данном случае явно недостаточно.

Кстати, в области религии – точно такой же резкий поворот. Как горячо, пылко ненавидела православие принцесса Гессенская, как категорически отказывалась она переходить в лоно православной церкви! А императрица Александра Федоровна? Она вдруг стала ревностной поборницей христианства. Один из ее приближенных назвал ее «язычницей от христианства». Все Гермогены и Серафимы кажутся перед нею просто безбожниками!

Вероятно, перед нами характерные симптомы истерии, когда «да» и «нет» сменяют друг друга почти без пауз.

Как институтка, обожает она своего супруга. «Я целовала это место», «здесь большой поцелуй» – эти указания мы находим почти в каждом письме, а отдельные места даже обведены кружками. Но рядом с нежностью находим и «государственную мудрость». «Птичка моя, необходимо разогнать думу». «Мое солнышко, выгони ты этих министров».

Область сердца – дело одно, сфера разума – дело другое. Но так уж получается, что в одном человеке смешаны все эти чувства: и глубокая любовь, и политика, и тупость царицы, и тонкие душевные переживания женщины.

Перед нами не просто переписка мужа и жены. Это письма императрицы императору – пройти мимо этих документов просто непозволительно. Что же мы в письмах находим?

Никаких полутонов Александра Федоровна не признает. Ее стиль – определенность.

«Сазонов – дурак».

«Воейков – трус и дурак».

«Посол Демидов – настоящий дурак».

«Самарин – настоящий дурак».

«Все министры – сплошь дураки».

Даже Шопенгауэр не смотрел на мир так мрачно, как смотрела на него императрица.

«В душе все дураки».

«В Ставке все сплошь идиоты».

«В синоде одни только животные».

«Министры – мерзавцы».

«Дипломатов наших надо повесить».

Женщина эта, судя по стилю, обладает плохим, тяжелым характером. Если бы в старые времена ее письма попали к мировому судье, сколько бы трехрублевых штрафов пришлось бы выплатить за всех этих бесчисленных «дураков» и «мерзавцев»!

Особенно ненавидит она почему-то Гучкова. «Надо бы отделаться от Гучкова, только как? Вот в чем вопрос, – пишет Александра Федоровна мужу 30 августа 1915 года. – Теперь военное время, нельзя ли было бы придраться к чему-нибудь, чтобы запереть его?»

«Ах, неужели нельзя без Гучкова», – читаем мы снова в письме от 2 сентября того же года.

«Как бы хорошо, если бы случилось крушение с поездом Гучкова!» – мечтает она в следующем письме.

«Правда ли, что намереваются послать Гучкова к тебе с депутацией? – спрашивает она, возвращаясь к теме 11 сентября. – Серьезное крушение, в котором бы один пострадал, было бы хорошим Божьим наказанием. И заслуженным!»

«Как отвратительно, – жалуется она в том же письме от 11 сентября, – что Гучков, Рябушинский, Вайнштейн (настоящий жид, наверное), Лаптев, Жуковский избраны этими мерзавцами в Государственный Совет».

«Гучков очень болен, – ликует она 4 января 1916 года. – Хотела бы я, чтобы он переселился на тот свет».

«Гучкову лучше!» – этот вопль читаем в письме от 5 января, а два дня спустя она вздыхает: «Гучков поправляется… По совести должна сказать – к несчастью!»

Настойчивая она была женщина. Этакая если уж привяжется, то не отстанет.

Но не всегда она ограничивается мечтами такого рода. Она и хитрее может. «Конечно, Родзянко не симпатичен, – пишет она мужу. – Но, увы, теперь такие времена, когда бываешь из расчета вынужден сделать многое. Родзянко должен теперь получить орден. Это бы ему польстило. Вместе с тем он упадет в глазах левых партий, если примет награду. Наш друг (Распутин) так же говорит, что было бы хорошо это сделать».

Это письмо заканчивается словами: «Осыпаю поцелуями каждую частицу твоего тела. Твоя любимая женка». Удивляться ли, что просьба «любящей женки» была исполнена. Родзянко был дан орден Св. Анны I степени.

Исключительная роль в письмах принадлежит, конечно же, Гришке Распутину, «нашему другу».

«Надо всегда делать то, что он говорит. Его слово всегда имеет глубокое значение». «Мы должны обращать особое внимание на то, что он говорит… Я знаю, что будет фатально и для нас, и для страны, если его желания не будут выполнены». «Этот человек послан нам Богом». «Не слушайся других, только нашего друга».

Это что-то воистину удивительное. Стоит сравнить сроки высочайших указов с пожеланиями Распутина, высказанными в письмах Александры Федоровны, чтобы убедиться, до чего быстро исполнялись все желания конокрада. Созыв Государственной думы и ее роспуск, назначение и увольнение министров, внутренняя и внешняя политика, война и мир – всем этим распоряжается Распутин, всем командует Гришка. Николай II – только исполнитель.

«Григорий кашляет и волнуется насчет Греции», – пишет императрица мужу 6 ноября 1915 года. Этот кашляющий друг не ограничивается, впрочем, одной Грецией и пересылает Николаю указания для отношений с другими иностранными державами. «Наш друг просит тебя послать телеграмму сербскому королю, так как он очень тревожится; прилагаю его бумажку, которую ты можешь использовать для своей телеграммы – изложи своими словами».

Еще решительнее оказывается «державная воля» Гришки в делах внутренних. Все великие князья, весь совет министров был против, чтобы Николай II объявил себя главнокомандующим. Но вот Григорий Распутин сказал «Пущай!» и сразу же вылетел в Ставку великий князь Николай Николаевич, а государь объявил себя главнокомандующим. Ликующая жена пишет ему: «Наш друг за тебя, ты спас свою страну. Спи хорошо, мое солнышко, спаситель России!»