Текст книги "Гусиное перо (Пьесы)"

Автор книги: Илья Нусинов

Соавторы: Семен Лунгин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

М у ж ч и н а. Виктор Гле-бо-вич!.. Назад!.. Назад!..

Ж е н щ и н а. Ах, Виктор Глебович!.. Я слов не нахожу!.. Просто компрачикос какой-то!.. Вот такие, как вы, истязали детей и показывали их в цирке.

Появились  В и к т о р  в плавках и пятилетняя  М а ш е н ь к а  в купальном костюмчике.

М у ж ч и н а. Ну, голубчик вы мой, продемонстрировали вы нервишки. Вам не в санатории отдыхать, а где-нибудь на рудниках.

В и к т о р. Увы, от такого отдыха никто не гарантирован. Зато сейчас Маруська чувствует себя человеком, покорителем стихий. Роз-Мари, ты человек?

М а ш е н ь к а. Мхм…

В и к т о р. Молодец, Марион. Отлично. Экзамен выдержала. На нее ж весь пляж смотрел. Вся наука. Одних докторов считать – пальцев не хватит. Не говоря уже о кандидатах.

Л е н а. Все это какие-то дикие глупости. Такого труда стоит вогнать в нее лишние граммы, а ты за пять минут все уничтожил. И пожалуйста, на будущее, Машенькиным здоровьем свое самолюбие не корми.

В и к т о р. Объявляется великий пост. Отныне, Мурка, ты будешь жить на положении индюшки: в тебя будут впихивать грецкие орехи и тому подобную черную икру. Дочь, ты хочешь быть индюшкой?

М а ш е н ь к а. Плевать я хотела на индюшку!..

Взрослые расхохотались.

Л е н а. Ребята, вы меня в гроб вгоните… (И невзначай, так, чтоб никто не видел, чмокнула Виктора в плечо.)

В и к т о р. Тебе недолго осталось терпеть. В понедельник самолет, во вторник ученый совет, в среду кафедра. (И запел на мотив «Вратаря».) В понедельник самолет, в среду кафедра, в среду кафедра, закаляйся, как сталь!.. Григорий Васильевич? С приездом.

По пляжу шел  А л е к с е е в  в белом полотняном костюме, в сандалиях и с полотенцем через плечо.

А л е к с е е в. Лена!.. Ба, Машенька! Вытянулась… Как на дрожжах.

Л е н а. Да ну ее, голодающий индус. Кожа да кости. Не ест ничего.

А л е к с е е в. Где здесь раздеваются?

В и к т о р (гостеприимно показал вокруг). Вуаля!.. Общество «Долой стыд». На вас трусики или невыразимые?

А л е к с е е в (поспешно). Трусики, трусики… (И, словно в доказательство, стал быстро стаскивать брюки. Потом он снял полотняный пиджак, постоял секунду, подставив мучнисто-белую спину прямым лучам, и накинул пиджак на плечи.) Надо акклиматизироваться. Очень рад, что вас застал. В институте разнесся слух, что вы отбыли в Батуми.

В и к т о р. Был план. Что в Москве?

А л е к с е е в. Слушайте, вы такой мускулистый и загорелый, что у меня бурно развивается комплекс неполноценности. Давайте сядем. (Сели на топчан, и Алексеев накрыл ноги полотенцем.) Я к вам со специальной миссией. Во вторник, как вам известно, ученый совет. Иван Осипович просит, чтобы вы непременно были.

В и к т о р. Причина пожара?

А л е к с е е в. Бабаев защищает.

Виктор свистнул.

Ну и… Остальное вам известно.

Л е н а. Какая неудача. Мы попадаем в Москву только вечером в среду.

Виктор изумленно посмотрел на Лену.

А л е к с е е в. А если ускорить?

В и к т о р. За месяц взяты билеты на пароход. Лена, ну как? Лишим Машку путешествия до Батуми?

Пауза была длинной.

Л е н а (пожала плечами, не повернув головы). Решай сам.

В и к т о р. Научите, дорогой Григорий Васильевич, когда ваша дражайшая половина говорит «решай сам» и при этом пожимает плечами, что вы делаете?

А л е к с е е в. Ой-ей-ей!.. Боюсь, что Нефедов сыграет с Бабаевым злую шутку.

В и к т о р. Не исключено. Но вы-то, вы-то, Григорий Васильевич, что ж вы-то не остались? У вас-то никаких билетов до Батуми не было.

А л е к с е е в. Друг мой, молодой, высокоталантливый друг, моя дражайшая половина, как вы изволили выразиться, сказала: «решай сам».

В и к т о р (после паузы, тихо). А может быть… все-таки… поехать?

Л е н а (испуганно). Нет, нет!.. Ни за что!..

На авансцене.

М а ш а. Какие вы счастливые люди. Никто из вас не совершал ничего худого… Ну неужели в твоей жизни не было случая, когда близкий тебе человек поступил… Ну, скажем, не совсем… А, мать?

Л е н а. Как не были?.. Были…

М а ш а. Ну и что ты тогда?..

Л е н а. Что я тогда?..

М а ш а. Ну… Не таись, ма…

Л е н а. Хорошо. Я расскажу тебе одну историю.

М а ш а. Какую?

Л е н а. Военную… Подземных переходов тогда на Белорусском не было, и на перроны проходили либо по переходному мостику, либо через здание вокзала. Народу в вокзальном помещении толпилось множество, и особенно у военного коменданта. Отчаявшись пробиться, я стала показывать телеграмму стоящим перед дверью. Все читали, кто вздыхал, кто кивал, но от двери не отходили и к двери меня не подпускали. «А вы, девушка, вот что, – сказал небритый старшина в ватнике, – товарищ подполковник каждый час, час двадцать в нужник отлучается. Вот тут-то его и берите. Проверено. Я тут третьи сутки груши околачиваю». – «А последний раз давно оправлялся?» – спросил рябой майор. «Минут через пять или десять срок подойдет», – сказал старшина. Но срок подошел раньше. Дверь распахнулась, и появился комендант – единственный среди всех он был без шинели, «Товарищ подполковник… Товарищ подполковник… Товарищ подполковник…» – замелькали бумажки. «Позвольте. Позвольте. Товарищи офицеры». Комендант привычным и решительным жестом отодвигал стоявших на пути. Офицеры отходили, а я словно в землю вросла. «Вот телеграмма», – говорила я, протягивая подполковнику листок. «Ну и что? – комендант еле взглянул на телеграмму розовыми от недосыпа глазами. – Дайте пройти, гражданка». Но я шла рядом, держа телеграмму так, что она не выходила из поля зрения коменданта. «Не растягивайся, не растягивайся, – нам преградили дорогу бегущие солдаты: команда – человек двести с подпрыгивавшими на плечах, звякающими вещмешками. Гомон зала заглушался звоном подкованных сапог. – Не растягивайся, не растягивайся…» «Эшелон 2468», – говорила я. «О военных эшелонах справок не даем». – «Товарищ подполковник», – говорила я. «Не даем». – «Товарищ подполковник…» – «Не даем». А команда все бежала и бежала: «Не растягивайся…» «Я ж никому не скажу… Я никому не скажу, – я забегала вперед, чтобы видеть глаза подполковника. – Честное слово, никому не скажу. Никому! Ну, чем хотите поклянусь. Муж там. Вот телеграмма. Может, на час. Может, на десять минут. Может, никогда больше… Товарищ подполковник!..»

М а ш а. Это папа был, да?

Л е н а. Но подполковник оттянул дверь на пружине и скрылся в мужской комнате. Я отошла на шаг, твердо решив ждать. Вдруг дверь, толкаемая изнутри, приоткрылась – и из-за нее выглянул полковник. «2468 Голицыно прошел. Если в Кунцеве не задержат, в 17.20 на Тестовской принимают». – «Ой, товарищ подполковник!» – бросилась я к нему, но – бух! – дверь захлопнулась.

М а ш а. Это был папа?

Л е н а. Когда груженная дровами полуторка, обогнув какие-то бараки, вынырнула на пустырь и из кабины стала видна платформа Тестовская, я к великому своему ужасу вдруг поняла, что эшелон ожидается санитарный. Десятка три машин с красными крестами – и автобусов, и «перевозка больных», и «скорых помощей» – сгрудились у путей. Я сунула шоферу деньги и выскочила из кабины. Моросил мелкий дождик. Поезда еще не было. Санитары попрятались по машинам, а на осклизших досках пустой платформы стояла группа женщин.

На авансцену вышли  ж е н щ и н ы.

Л е н а. Они стояли молчком и, не мигая, глядели в ту далекую точку, из которой летели к нам сверкающие, как клинки, рельсы. Я подошла к ним.

Лена подошла к женщинам. Они посмотрели на нее, но ничего не сказали. Одна из женщин тихо посвистывала.

Здесь никакой эшелон не подходил?

Лене никто не ответил. Насвистывавшая покачала головой.

С в и с т е в ш а я (взглянула на телеграмму). Этот самый. Если в Кунцеве не задержат, сейчас будет.

Ж е н щ и н а  в  ш у б к е. А мне ночью позвонил какой-то голос. Из Винницы. А у нас в Виннице никого. Сказали, что ранение ужасное и чтоб непременно встречали.

М о л о д а я  ж е н щ и н а  в  п л а т к е. Царица небесная!..

Женщина в шубе, хоронясь от ветра, свернула самокрутку и закурила.

Л е н а. А в какой госпиталь повезут, не знаете?

С в и с т е в ш а я. Да чего не знать? Знаем. Вон красная школа. Она и есть.

С т а р у ш к а  в  м у ж с к о м  п и д ж а к е. А мы недавно письмо получили: жив, здоров.

С в и с т е в ш а я. Вот тебе и жив, вот тебе и здоров.

Ж е н щ и н а  в  п л а т к е. Матерь божия, заступница, сохрани и помилуй!.. Сохрани и помилуй!..

С в и с т е в ш а я. Помилует она. Жди. Оставь сорок.

Ж е н щ и н а  в  ш у б к е. Что?.. Пожалуйста… (Оторвала заслюнявленный кончик и протянула окурок.)

Гуднул приближающийся паровоз.

Л е н а. Лязгнули двери автомобилей, и из всех машин поползли санитары. Вытаскивали носилки, распрямляли их и поднимали на платформу. И хотя делали они это неторопливо, платформа вмиг была заставлена множеством разнокалиберных носилок. А паровоз оказался маневровый. Он просвистел, не останавливаясь, и скрылся в направлении Москвы. Санитары подняли воротники шинелей и расползлись по машинам.

Ж е н щ и н а  в  п л а т к е. Носилки-то вымокнут, как людей-то класть?

С в и с т е в ш а я. А им один хрен. Что человек, что мешок с картошкой.

Л е н а. И вдруг все замолчали. К платформе очень тихо подходил состав. Со всех площадок настороженно выглядывали санитарки в шинелях.

На авансцену вышел упитанный  в о е н в р а ч.

В о е н в р а ч. А ну, пройдите, гражданки. Пройдите. Сколько раз говорить надо!

Ж е н щ и н а  в  п л а т к е. Да наши там.

В о е н в р а ч. Наши, ваши, все они наши.

На авансцену вышла толстогубая высокая  ж е н щ и н а – м а й о р, черные с проседью волосы кое-как заткнуты под ушанку. Обеими руками она прижимала к себе раздутую сверх предела толстую канцелярскую папку, набитую медицинскими картами. Военврач стоял, ожидая ее приближения.

Ж е н щ и н а – в р а ч. Разрешите доложить, товарищ майор. Санпоезд 2468. 520 раненых. Челюстно-лицевые. Четверых не довезли. Майор медицинской службы Романовская.

В о е н в р а ч. Здравствуйте, товарищ Романовская. Как доехали?

Р о м а н о в с к а я. Вот это я понимаю – вопрос. Доехали.

Выбежала молоденькая  м е д с е с т р а.

М е д с е с т р а. Марта Абрамовна, Марта Абрамовна! Это зачем же так делают! Первые два вагона легкие, а их на перрон принимают, а у нас шестой, седьмой, восьмой – трудные, а нас на насыпь. Что ж, на вытянутых руках, что ль, таскать?..

Женщина в шубке дрогнула и решительно пошла туда – к седьмому, восьмому. Романовская, сунув военврачу папку, направилась туда же, медсестра побежала за ней.

Л е н а. А выгрузка шла полным ходом…

Г о л о с. Стой!.. Заноси!.. Еще чуть!.. Еще чуть!..

Л е н а. Из-под шинелей, накинутых как одеяла, выглядывали туго забинтованные головы, и бинт у многих даже не вздымался на месте носа. У кого глаза не были закрыты повязкой, те глядели в небо, а те, у кого и глаза были забинтованы, напоминали огромные тряпичные деревенские куклы. В ногах у большинства лежали вещмешки, у кого-то чемодан, а у некоторых ничего не было. Женщины метались по платформе, разыскивая своих, одолевали вопросами взмокших санитарок, читали фамилии на вещмешках…

На авансцене появилась  ж е н щ и н а – та, что свистела. Вместе с медсестрой они внесли носилки. Поставили, и сестра тут же убежала. А свистевшая опустилась на колени и прижалась к одеялу.

С в и с т е в ш а я. Вот и приехал, вот и приехал, вот и приехал…

По авансцене пробежала  с т а р у ш к а, нелепо тыркаясь в разные стороны и причитая.

С т а р у ш к а. Вот ведь страсти какие… Вот ведь страсти какие…

Л е н а. Я шла от носилок к носилкам, читала подряд фамилии на вещевых мешках.

Г о л о с. Лена!

Л е н а. Он бежал от последнего вагона. Через руку – плащ-палатка, на одном плече – вещмешок. Я бросилась к нему навстречу.

Г о л о с. Елка!..

Из тьмы арьерсцены появился  ч е л о в е к  в шинели и с вещмешком. Лена бросилась к нему. На арьерсцене темно, и лица человека в шинели мы не видим.

Г о л о с. Елка! Елочка ты моя!..

Мимо них проносили раненых.

С а н и т а р. Позволь, позволь!..

Человек в шинели шарахнулся в сторону и увлек за собой Лену.

О н. Двое суток не мог выехать, хоть умри. А тут на счастье санпоезд из Москвы. Еле упросил. Я им за это всю дорогу вслух газеты читал.

Санитары пронесли носилки. Ч е л о в е к  н а  н о с и л к а х  был забинтован целиком. За носилками, обхватив, как ребенка, вещмешок, семенила  ж е н щ и н а  в  ш у б к е. Лена замерла, не в силах оторвать глаз от раненого.

Л е н а. Ты надолго?

О н. В Москву на сутки. К тебе.

Л е н а. А потом?

О н. Вот. Предписание. Явиться в распоряжение начальника военчасти полевая почта 1449.

Откуда-то издалека доносилась музыка. Духовой оркестр играл «Утро красит нежным светом…».

Л е н а. А где эта полевая почта?

О н. В Куйбышеве.

Л е н а. Почему же полевая?

О н. Так называется. Это институт Ивана Осиповича. Он теперь такими делами заворачивает!

Л е н а. Так это Иван Осипович тебя вызвал?

О н. Представь себе, нашел и вызвал. В этом… Во всем… Разыскал и затребовал к себе. Я ничего не знал, вдруг в штаб дивизии. Немедленно, сейчас же, в двадцать четыре часа… Я так обрадовался. И что тебя увижу, и что вообще… А сейчас – душа вот так вот. Нервы ни к черту.

Он держал Лену за руку, и они шли, лавируя между носилками.

Это же аспирантура, Ленка! Аспирантура! То, о чем я и мечтать не смел. А тут они сами требуют, сами разыскали. Это какой-то удивительный случай… Я не знаю случая, чтоб кого-нибудь так вызвали… Я в штабе узнавал.

Насвистывавшая вместе с санитаром подняли и понесли носилки. Лена бросилась к ней и схватила за рукоятку.

С в и с т е в ш а я (хрипло). Уйди. Уйди.

Он сделал несколько шагов к Лене, вышел из темноты, и мы узнали его. Это был  А л е к с е е в.

А л е к с е е в. Но это же очень важное дело… Государственно важное… Вторжение физики в биологию… Ты пойми… Сейчас, когда сельское хозяйство разрушено, когда животноводство…

Лена упорно шла, держась за рукоятку носилок.

С в и с т е в ш а я (резко). Уйди!

Лена остановилась.

А л е к с е е в. Они же меня сами нашли… Разыскали и нашли… Как иголку в сене…

На авансцене.

М а ш а. Это был папа?

Л е н а. Нет.

М а ш а (с облегчением вздохнула, но тут же приняла свой обычный иронический тон). Ой, мать, а ты, оказывается, с прошленьким?

Л е н а (усмехнулась). Вот это моя основная характеристика.

М а ш а. А кто это был, ма?

Л е н а. Ты его не знаешь.

М а ш а. А может, знаю?

Л е н а (зло). Не знаешь.

М а ш а. Я не знаю, ты не знаешь, он не знает, мы не знаем, вы не знаете, они не знают… А они знают. Алексеев.

Л е н а. Ты стерва. Твой муж будет несчастен.

М а ш а. Алексеев недавно сказал папе про одну свою аспирантку: «Она меня не интересует как профессора, она меня интересует как кобла». Ты его тоже интересовала как кобла?

Л е н а. Ты сейчас получишь по физиономии.

М а ш а. Хватит. Меня сегодня уже били. Впрочем, валяй, мать, лупи! За битого двух небитых дают.

Л е н а. Ох уж эти мне бахметьевские хохмы.

М а ш а. Мать, а я давно заметила, что у тебя с Алексеевым что-то не все в порядке.

Л е н а. Как давно?

М а ш а. С детства. Помнишь, он приезжал к нам в Гудауты.

Л е н а. Ну что ты можешь помнить? Тебе тогда было пять лет.

М а ш а. Я прекрасно все помню. Я там плавать научилась. Меня отец учил… Слушай, ма, а отцом ты всегда была довольна?

Л е н а. Папой – всегда.

М а ш а. Вот тебе повезло…

Л е н а. А ты знаешь, когда Мишка Бабаев защищал диссертацию… Когда его завалили… Как раз в тот год, когда ты плавать научилась. Это по тем временам была взрывная работа. Все от него отшатнулись. Алексеев сбежал из Москвы, чтоб не присутствовать на совете. А папа прервал отпуск, поехал и выступил на защите… Ну, Бабаеву он, конечно, не помог – дело было предрешенное, ученый совет дружно проголосовал против, но папа сделал то, на что в то время мало кто был способен: он высказал им все, что думал. И этим, разумеется, свою жизнь загубил напрочь.

М а ш а. Ну уж и загубил!.. Чего ему еще надо: доктор, профессор, завкафедрой…

Л е н а. Глупенькая! Это сейчас… А тогда пришлось ему все начать с начала. С нуля. Второй раз карабкаться наверх. Его же отовсюду прогнали. А тут умер твой дед. А за ним бабушка, через месяц. И все повалилось. Работы нет, квартиру отняли…

М а ш а. Как отняли?

Л е н а. Ну, не отняли. Уплотнили. Вселили Алферовых.

М а ш а. Представляешь, ма, я только недавно узнала, что Алферовы нам не родственники. Я всегда считала, что они нам родня. Какие-нибудь троюродные бабки или тетки.

Л е н а. Они нам ближе родных. Без них мы бы просто пропали… Мне кажется, в те годы я тебе не купила ни одной одежки. Все подарки – то от тети Ани, то от тети Веры… Ты и понять не можешь, что это тогда значило… (И вдруг взорвалась.) Нет, это черт знает что такое!.. О чем ты берешься судить? Что ты можешь об этом знать?.. «Пусть сам выкарабкается из трудной минуты!..» Ишь ты какая шустрая! А если это не минуты, а годы?.. А если человек не может сам выкарабкаться?..

М а ш а. Тогда это не человек. Это жалкое существо.

Л е н а. А если ситуация безысходная?

М а ш а. Безысходных ситуаций не бывает.

Л е н а. Ой как бывает!

Когда  Л е н а  вошла в пустынный в этот утренний час выставочный зал, А л е к с е е в  уже был там. Он внимательно разглядывал мраморный бюст, возвышавшийся на деревянном постаменте.

Л е н а. Григорий Васильевич? Здравствуйте.

А л е к с е е в. Что же так торжественно? Здравствуй, Ленок… Прошу прощения, что не смог принять тебя ни дома, ни на службе. Третий месяц уже развернута выставка, и до сих пор не удавалось выбраться. А ты, наверное, уже была здесь?

Л е н а. Мне сейчас только по выставкам ходить.

А л е к с е е в. Вот, значит, и совместим приятное с полезным. Как Виктор? Что у него слышно?

Л е н а. Все то же.

А л е к с е е в. Работает?

Л е н а (покачала головой). Ходит из института в институт. Нужен. Анкета. Мест нет… Вот случилось несчастье, вот несчастье…

А л е к с е е в. Так. А на что ж вы живете?

Л е н а. Я косынки раскрашиваю.

А л е к с е е в. Вот эти?

Л е н а. Да.

А л е к с е е в. Очень, очень изысканно. С большим вкусом. Сколько он уж не работает?

Л е н а. Девять месяцев.

А л е к с е е в. Ой-ей-ей!.. Как Машенька?

Л е н а. Растет. Тоже миллион проблем.

А л е к с е е в. Да, человек, посвятивший себя науке, не может себе позволить такую роскошь – иметь детей… Но Виктор хоть как-то использует это время? Занимается, сидит в библиотеке?.. Вот это уже совсем непростительно. Полгода свободного времени. Можно только мечтать!..

Л е н а. Да что ты! Минуты свободной нет. Сначала он все в министерство ходил. Целыми днями. Потом по всяким учреждениям – устраиваться. Потом… Потом у него такое состояние, что невозможно ни за что взяться… Потом опять все сначала… А на днях решил на вокзал наняться, что-то грузить. Еле отговорила.

А л е к с е е в. А что друзья?

Лена махнула рукой.

Ох эти друзья!.. А Бабаев?

Л е н а. Ты что, не знаешь? Он же в Сибири.

А л е к с е е в. Вот те раз!

Л е н а. Нет, нет!.. Он на свободе. Просто после той защиты, будь она проклята, он бросил все и уехал в Сибирь.

А л е к с е е в (со значением). Пункт Эн?

Л е н а. Да никакой не пункт Эн. Город Ирбей. Учительствует там в каком-то железнодорожном интернате.

А л е к с е е в. Ах, Виктор, Виктор!.. Нужно было ему выступать на бабаевской защите, ворошить эту муравьиную кучу!.. Честолюбец он, Леночка, вот что я тебе скажу. Честолюбец и гордец!.. Захотелось прослыть этаким гладиатором!.. Вот гордец! Вот честолюбец!.. А ведь, в сущности, его позиция… вернее – оппозиция… была только на руку Нефедову. Теперь-то уж он мог доложить кому следует, что Бабаев это не частный случай, не выродок, так сказать, а одна из фигур в целой цепи физиков… Как ни прискорбно, Лена, но объективно выступление Виктора было отнюдь не благородным актом, а скорее доносом на всех нас. По сути дела он во всеуслышание заявил, что физики, видите ли, поддерживают всех этих менделистов-морганистов. И своим выступлением Виктор дал Нефедову такого туза, который тому и не снился… Ах, глупец!.. Прекраснодушный глупец!.. Ну да ладно, чего после драки кулаками махать. (Остановился возле большого портрета Пушкина.) Художники знают этот секрет, как-то так расположить глаза на портрете, чтобы казалось, что он смотрит прямо на вас. Неприятное ощущение, не правда ли? Все время чувствуешь себя виноватым в чем-то. Никак нет-с, Александр Сергеевич, ни в чем мы не виноваты.

Л е н а. Ты уж, пожалуйста, не выдавай меня. Я ж без его ведома. Он мне запретил к тебе обращаться.

А л е к с е е в. Совершенно напрасно.

Л е н а. Вот и я ему говорю. Если ты не поможешь, то на кого же надеяться.

А л е к с е е в. Ты меня авансируешь незаслуженно. Мне даже неловко. Видишь ли, у нас сейчас такой отдел кадров пришел – лучше и вопроса не поднимать. Впрочем, стой, стой, стой!.. Есть решение Совмина о создании при Иване Осиповиче специальной лаборатории. И… (Многозначительно поднял палец.) Высочайше гарантирован карт-бланш. Если хочешь, я подскажу.

Л е н а. Мы были бы тебе так благодарны…

А л е к с е е в. Непременно, непременно…

Л е н а. Большое спасибо…

А л е к с е е в. Ну что ты, что ты…

Л е н а. Если бы ты знал, что это для нас сейчас значит. Он же совсем извелся. На человека не похож.

А л е к с е е в. Крепись, старуха, крепись. Помнишь легенду о колеснице фараона: та часть колеса, что сейчас в пыли, будет сиять на солнце, а та, что на солнце… Правда, тут есть одно «но». Как бы мое вторжение не напортило. Ты же знаешь наши взаимоотношения с Иваном Осиповичем. Пожалуй, дипломатичней, если Виктор к нему сам обратится. И важно, чтоб на меня не ссылался. Ни-ни. Ни в коем случае… А я уж как-нибудь обходным маневром постараюсь…

На авансцене.

М а ш а. Ты сама себе противоречишь. Раз папа вышел из этой ситуации, значит, был выход, значит, ситуация не безвыходная.

Л е н а. Выйти мало. Надо выйти достойно.

М а ш а. А отец вышел достойно?

Л е н а. Все-таки черт знает что у тебя в голове! Ну как ты можешь задавать такие вопросы?!

Квартира Бахметьевых. Столовая перегорожена фанерной стенкой, угол завален книгами – плотно, почти до потолка. Вошел  В и к т о р  с большим свертком в руке.

В и к т о р (открыл балконную дверь). Мой старый друг, ты послужил исправно. Теперь лети!.. (И швырнул сверток вниз. Потом подошел к перегородке и постучал.) Ку-ку!..

Г о л о с а. Ку-ку!.. Ку-ку!..

В и к т о р. Анна Ивановна! Вера Ивановна!.. Анночка и Верочка Ивановны!.. Все сюда!.. И тащите с собой рюмки! Будем обмывать покупку.

В дверях появились  д в е  с т а р у ш к и  с о с е д к и, каждая держала в руках рюмку.

Какой красавец! А?.. Гусар!.. Вы онемели?.. А? Нет слов? А?..

А н н а  И в а н о в н а. Веруша, что он говорит?

В е р а  И в а н о в н а. По-моему, на нем новые штучные брюки.

В и к т о р. Берите выше! Костюм! Черный бостоновый костюм!

А н н а  И в а н о в н а. Так нам нужны пенсне, а не рюмки. Верочка, принеси пенсне.

Вера Ивановна вышла.

В и к т о р. Пиджак, жилетка, брюки.

А н н а  И в а н о в н а. Всегда надо брать две пары брюк. Брюки снашиваются гораздо быстрее пиджака, не говоря уже о жилете. После нашего покойного брата – Олега Ивановича – остался целый сундук жилетов. Мы не знали, что с ними делать. И наконец Веруша догадалась: мы передали их в дар Театру юного зрителя.

В е р а  И в а н о в н а  принесла пенсне.

Ну теперь я вижу. Вы очень импозантны.

В е р а  И в а н о в н а. Скажите, а стек к нему полагается?

В и к т о р. Что, что?

В е р а  И в а н о в н а. Стек. Пиджак короткий, как у жокея.

А н н а  И в а н о в н а. Да, да. Когда наш брат Олег Иванович увлекался верховой ездой, ему сшили клетчатый пиджак точно такой же длины. А-ля Тулуз-Лотрек.

Старушки рассмеялись. Вошла  Л е н а  с подносом. На подносе – бутылка водки и закуска.

Л е н а. Одобрили?

В е р а  И в а н о в н а. Бесподобно.

А н н а  И в а н о в н а. Виктор Глебович хоть и худ, но исключительно импозантен.

В е р а  И в а н о в н а. Но почему вы остановились на черном цвете?

В и к т о р.. А чем вам не нравится черный?

В е р а  И в а н о в н а. Чересчур по-профессорски.

В и к т о р. Так я на вырост.

Л е н а. Важный ты какой-то стал.

В и к т о р. А как ты думаешь! Автор незаурядного научного труда. Правый карман набит деньгами, в левом – пахнущие типографской краской оттиски, а голова трещит от замыслов. Я несу эту голову, как сосуд с драгоценной влагой, боясь расплескать. Сосуд с живой водой. С живой водой науки. Науки будущего. И стоит мне окропить этой волшебной водой анемичные идеи моего благодетеля, как они сразу наливаются весенней силой, обретают плоть и кровь, становятся мускулистыми, как…

Л е н а. Ну ладно, хватит болтать.

В и к т о р. Как Буцефал.

Л е н а. Тебе обязательно надо закончить?

В и к т о р. Это мой принцип. Таким образом, я провозгласил первый тост: за принципы!.. За принципы, дорогая Анна Ивановна, дорогая Вера Ивановна и моя дорогая жена!..

Л е н а. Послушай, а где старый костюм?

Виктор свистнул и кивнул на балконную дверь.

Ты с ума сошел!

В и к т о р. Не горюй, Элен. Человечество расстается со своим прошлым смеясь… (Старушкам.) Это целая история. Когда я примерил этот костюм, мне стало ясно, что я рожден, чтобы носить черные тройки. Я попробовал его снять, но безуспешно: он прирос ко мне. Я велел завернуть мои руины, мою трижды перелицованную гибель Помпеи. Получился очень изящный сверток, от которого, представьте себе, я не мог избавиться. Сперва я его оставил на прилавке. Мне сказали: «Гражданин, вы забыли ваш сверток». – «Спасибо», – сказал я. Потом я пытался засунуть его в ящик с пожарной кишкой. Но меня догнала разгневанная пожарница, я еле отбился от штрафа. Потом я пытался оставить его в троллейбусе. Очень удачно спустил сверток под сиденье. Но стоило мне встать: «Товарищ, вы забыли…» О честность!.. Как ты осложняешь жизнь! Таким образом, я сформулировал второй тост: за честность!

В е р а  И в а н о в н а. Третий тост мы выпьем за память. Я только что вспомнила, что вас кто-то требовал.

В и к т о р. Что значит – требовал?

В е р а  И в а н о в н а. Ну, спрашивал. К вам приходил кто-то.

А н н а  И в а н о в н а. Какой-то мужчина.

В и к т о р. Какой мужчина?

А н н а  И в а н о в н а. Незнакомый. И с абсолютно официальным лицом. В пальто и сапогах.

Л е н а. Этого еще не хватало.

В и к т о р. А как он меня назвал?

А н н а  И в а н о в н а. Кажется, по фамилии.

В и к т о р. А как он спросил: товарища Бахметьева или гражданина Бахметьева?

А н н а  И в а н о в н а. Я не помню. Веруша, ты не помнишь?

В е р а  И в а н о в н а. Гражданина… А может быть, товарища… А может быть, гражданина…

В и к т о р. И что вы сказали?

В е р а  И в а н о в н а. Я сказала: скоро будет.

В и к т о р. А что значит – официальное лицо?

А н н а  И в а н о в н а. Ну, такое простое и совершенно незнакомое лицо.

В и к т о р. В пальто и сапогах? Тьфу ты… Японский бог!.. Ошибка была – печатать статью. Не надо высовываться… Вера Ивановна, сколько я вам должен?

В е р а  И в а н о в н а. Что за фантазия? Успеется.

В и к т о р. Ничего не успеется. Я получил деньги. И давайте все приведем в порядок.

Звонок.

(Замер на мгновение.) Лена, возьми деньги. Здесь все.

Л е н а. Анна Ивановна, Вера Ивановна, возьмите вы. Пусть будут у вас.

Виктор решительно направился в переднюю и через секунду вернулся с  ч е л о в е к о м  в шапке-ушанке, пальто и сапогах.

В и к т о р (тихо, старушкам). Он?

Старушки кивнули.

Ты что ж, гад, пугать сюда приехал?!.

Бросился на человека в пальто, и они покатились по полу.

Л е н а. Господи, так это ж Мишка Бабаев!.. Мужики, вы с ума сошли?

А н н а  И в а н о в н а, Он же в новом костюме!..

Виктор и Бабаев катались по полу, задели стол, зазвенела посуда, повалились рюмки и бутылки.

Л е н а. Вы же все переколете!

В е р а  И в а н о в н а. Хрусталь!

В и к т о р (уже тяжело дыша). Сдаюсь, сдаюсь…

Но Бабаев не отпускал.

Вот все говорят: в провинции то, в провинции се, в провинции жрать нечего, а гляди, какого бугая раскормили.

В е р а  И в а н о в н а. Водка!.. Водка льется!..

Б а б а е в. Амба! Это уж смертный грех!..

И оба вскочили на ноги, бросились к столу и подхватили бутылку.

Такое добро травите!.. Ну, со свиданьицем!.. (И с хлюпаньем, губами собрал водку, разлитую по клеенке.)

В и к т о р. Умелец!.. Левша!.. Гений!.. Эх, не оскудела еще земля самородками!.. (И вслед за Бабаевым бросился допивать водку.)

Так стояли они друг перед другом и, загнув края клеенки, чтобы не стекали капли, лакали из водочной лужицы.

Ух, хорошо, лампочка зажглась!..

Б а б а е в. За здоровье прекрасных дам!

В и к т о р. А вы что стоите? Лакайте, тут на всех хватит!

Л е н а. Прекратите немедленно это свинство!.. Чавкают! Хлев устроили!

Б а б а е в. Все. (И утерся рукавом пальто.) Под сукнецо.

В и к т о р (развел руками). Не могу. Новый костюм.

Бабаев снял пальто.

Вера Ивановна, Анна Ивановна, разрешите вам представить лучшего человека на земле.

Л е н а. Ой! Который час?.. Самый лучший человек на земле уже давно стоит с завязанным шарфиком и ждет, когда я за ним приду.

Б а б а е в. Оказывается, и кроме меня есть лучшие люди?

В и к т о р. Есть. Называются они – Машка. И учатся они в первом классе.

Б а б а е в. В первом классе?.. С ума можно сойти, как время летит!

А н н а  И в а н о в н а. Леночка, занимайтесь, пожалуйста, вашим гостем, а мы с Верой Ивановной пойдем и приведем Машеньку.

В е р а  И в а н о в н а. Нет, мы погуляем с ней немного, а потом приведем.

А н н а  И в а н о в н а. Мы зайдем в зоомагазин.

Старушки ушли.

В и к т о р. Ну, рассказывай.

Б а б а е в. Что рассказывать? Я даже не знаю, с какого бока начинать?.. Все то же. Город Ирбей. Железнодорожный интернат. Биология и физика. Седьмые классы. Вот так. Физик седьмого класса. А? Звучит? С правом бесплатного проезда по всем железным дорогам.

В и к т о р. Класс высокий. Что и говорить.

Б а б а е в. Ну, а ты?

В и к т о р. До вчерашнего дня успешно эксплуатировал свои знания английского. Писал карточки.

Б а б а е в. Какие карточки?

В и к т о р. Ну, такие маленькие рефератики. Аннотации на статьи в научных журналах. Английских, американских, всяких. Соседки устроили. Они у меня знаменитые библиотекарши. Старинные. Просветители. С Крупской работали.

Л е н а. Грех тебе прибедняться. А это? (Она указала на лежащую на столе стопку оттисков.)

В и к т о р. Так я ж говорю – до вчерашнего дня. Теперь я не только библиограф, но и автор научного труда, Подарить авторский экземпляр?

Б а б а е в. Гляди-ка!.. (Взял оттиск.) «Нефедов, Бахметьев». Это какой Нефедов? Тот самый?

В и к т о р. Тсс! Лицо секретное, фигуры не имеет.

Б а б а е в. А он принимал какое-нибудь участие в этом труде?