Текст книги "Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII века"

Автор книги: Игорь Фроянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Выступая против Всеволода, новгородцы тем самым выражали свое отношение к привычке киевских князей манипулировать новгородскими правителями, пренебрегая интересами Новгорода. Напомним, кстати, что переезд Всеволода в Переяславль произошел, согласно договору между Мстиславом и Ярополком, заключенному «по отню повеленью», т. е. по распоряжению Владимира Мономаха.^{31} Князья, следовательно, строили свои комбинации, не заботясь о том, как это будет принято новгородской общиной.

Возвращение Всеволода на новгородский стол в Киеве постарались использовать в своих целях, потребовав у новгородцев выдачи «печерской дани». За данью из Киева Ярополк отправил «братанича» своего Изяслава Мстиславича. По В. Н. Татищеву, новгородцы противились требованию киевского князя.^{32} Косвенно это подтверждает Лаврентьевская летопись, сообщающая о том, что после выдачи дани состоялось крестоцелование. Если бы новгородцы не сопротивлялись притязаниям Киева, то вряд ли надо было бы приводить их к присяге. Более определенно на сей счет говорится в Никоновской летописи: «И тако умиришася и крест целоваша».^{33} Значит, имело место «размирье», коль «умиришася».

Недовольство новгородцев Всеволодом росло. Особенно оно усилилось после того, как Всеволод, движимый родственными чувствами, вздумал посадить в Суздале брата своего Изяслава и втянул новгородцев в эту явную авантюру. Состоялись два похода на Суздаль, и оба закончились неудачей. Единодушия относительно войны с Суздалем у новгородцев не было. Накануне первого похода они перессорились и передрались. «Почаша мълъвити о Сужьдальстеи воине новъгородци, – повествует летописец, – и убнша мужь свои и съвъргоша и с моста в суботу Пянтикостную».^{34} «Из этих слов, – резонно заключает С. М. Соловьев, – видно, что после предложения, сделанного Всеволодом о суздальском походе, вече было самое бурное: одни хотели защищать Мстиславичей, достать им волость, другие нет; большинство оказалось на стороне первых, положено идти в поход, а несогласное меньшинство отведало Волхова».^{35} Однако, начав поход, новгородцы «воротишася на Дубне; и на томь же пути отяша посадницьство у Петрила и даша Иванку Павловицю».^{36} Разногласия, стало быть, продолжались и в походе. Противники «суздальской войны» взяли верх и заставили князя повернуть назад.^{37} Вскоре, «в то же лето, на зиму (в декабре 1134 г.), иде Всеволод на Суждаль ратью, и вься Новгородская область… и сташа денье зли: мраз, вьялиця, страшно зело. И бишася на Ждани горе, и много ся зла створи: и убиша посадника новгородьского Иванка, мужа храбра зело, месяця генъваря в 26, и Петрила Микулъциця, и много добрых муж, а суждальць боле; и створше мир, придоша опять».^{38} Провал военной затеи Всеволода, его трусость в битве при Ждане горе переполнили чашу терпения новгородцев. Весной 1136 г. они выступили против своего князя. Началась новгородская эпопея 1136–1137 гг. Историки придавали ей весьма важное значение в политическом развитии Новгорода. Н. А. Рожков, например, называя XII столетие временем возникновения соперничающих политических партий в волховской столице, именно с волнениями 1136 г. связывал завоевание новгородцами права избирать и изгонять князей.^{39} Еще более значимыми по социально-политическим результатам представлялись эти волнения Б. Д. Грекову, который полагал, что в 1136 г. Новгород пережил настоящую революцию, утвердившую новые формы политического строя – республику.^{40} Совершившийся переворот, по Б. Д. Грекову, означал полную и решительную ликвидацию княжеского землевладения на территории новгородской волости, установление выборности князя и переход к вечу верховных государственных прав. Новгород из княжества превратился в республику. Б. Д. Греков стремился наметить этапы назревавших революционных событий, обращаясь ко временам правления Владимира Мономаха и его сына Мстислава, отца горемычного князя Всеволода, на чьей судьбе сказались новгородские перемены. И тем не менее 1136 г., вторая половина 30-х годов XII в. – четкий рубеж в построениях Б. Д. Грекова, отделяющий новгородское княжество от новгородской республики.^{41}

Точка зрения Б. Д. Грекова нашла многочисленных сторонников. Ее разделял Д. А. Введенский. Он рассматривал 1136 г. «как кульминационный пункт всех событий 30-х годов XII века», знаменовавший возникновение новгородской феодальной республики.^{42}

Об антикняжеском перевороте 1136 г., окончательно ослабившем княжескую власть и положившем начало новому социальному и политическому строю в Новгородской области, писал Д. С. Лихачев.^{43}

Идеи Б. Д. Грекова принял и М. Н. Тихомиров, автор обобщающего труда по истории крестьянских и городских восстаний на Руси XI–XIII вв. Следует, впрочем, сказать, что М. Н. Тихомиров считал невозможным рассматривать восстание 1136 г. «в отрыве от более ранних народных волнений в Новгороде начала XII в.».^{44} Но при всем том «восстание 1136 г. стало своего рода гранью в истории Великого Новгорода. До этого времени в Новгороде обычно княжил старший сын киевского великого князя. После 1136 г. на новгородском столе происходит быстрая смена князей, вследствие чего усиливается значение боярского совета, посадника и тысяцкого. Многие ученые датируют начало республиканского строя в Новгороде 1136 г.».^{45} В книге, посвященной изучению древнерусских городов, М. Н. Тихомиров писал: «Новгородское восстание 1136 г. достаточно известно в исторической литературе, чтобы на нем необходимо было долго задерживать наше внимание, в особенности после работ Б. Д. Грекова. В истории Новгорода 1136 год должен считаться переломным, после которого в нем окончательно утверждается вечевой строй».^{46}

Сходные соображения высказывал и В. В. Мавродин: «Советские историки Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров и другие связывают установление вечевого строя в Новгороде с событиями, происходившими там в 1118–1136 гг. В ходе этих событий, на бурных вечевых сходах устанавливался порядок избрания посадников и епископов самими новгородцами; в ходе этих же событий купеческие и ремесленные объединения, возглавляемые сотскими и старостами, освободились из-под контроля епископа, а князь ограничен в своих правах». Вместе с другими исследователями В. В. Мавродин говорит об утверждении с 1136 г. вечевого строя в Новгороде.^{47}

В том же ключе высказывались В. Т. Пашуто и Б. А. Рыбаков. По словам В. Т. Пашуто, восстание 1136 г. заставило великих киевских князей признать республиканский строй в Новгороде,^{48} а, согласно Б. А. Рыбакову, с момента этого восстания «вольнолюбивый Новгород окончательно становится боярской феодальной республикой».^{49}

Такое истолкование новгородских волнений 1136 г. стало настолько привычным, что вошло в популярную литературу. Так, в «Краткой истории СССР», предназначенной для массового читателя, в соответствующем разделе, написанном И. И. Смирновым, сказано следующее: «Борьба Новгорода за самостоятельность приобрела особую остроту в 30-х годах XII в. и завершилась победоносным восстанием новгородцев в 1136–1137 гг. против князя Всеволода. Итогом борьбы явилась ликвидация зависимости Новгорода от Киева и образование Новгородской республики. Князь потерял свое значение главы Новгородского государства. Верховная власть перешла в руки веча, которое теперь стало избирать и органы правительства – посадника и тысяцкого, и призывать князей, заключать с ними договоры. Права и обязанности князя теперь свелись главным образом к выполнению функций военного порядка».^{50}

Таким образом, представление о 1136 г. как переломном моменте эволюции политической системы древнего Новгорода широко бытует в историографии.

Наряду с подобной трактовкой существует более осторожная и сдержанная оценка результатов движения 1136 г. И. М. Троцкий, размышляя о возникновении новгородской республики, замечал, что «процесс этот идет медленно: зародыши его даны еще в XI в., на время он приостанавливается, благодаря политике Мономаха и его сына, и наконец завершается при Всеволоде и в ближайшие десятилетия после него».^{51} Отсюда и значение восстания 1136 г. было не таким глобальным, как думалось Б. Д. Грекову: «революция» 1136 года в Новгороде – всего лишь «эпизод, но эпизод яркий и обративший на себя внимание, не столь длительное у современников, сколько у потомков».^{52} И. М. Троцкий еще и еще раз подчеркивал, что «события 1136 г. являются одним из наиболее ярких эпизодов в истории возникновения новгородской республики, но не решающим».^{53}

Весьма аргументированной критике подверг общепринятую точку зрения на события 1136 г. в Новгороде В. Л. Янин, которому принадлежит фундаментальное исследование о новгородских посадниках. Тщательно рассмотрев имеющиеся у современных ученых факты, он сделал вывод о том, что восстание 1136 г. отнюдь не порождает тех норм республиканской жизни, о которых часто пишут наши историки. Сложение республиканских институтов, по мнению В. Л. Янина, прослеживается в более раннее время: «Посадничество нового типа, этот главный ооган республиканской власти, впервые возникает еще в конце XI в. и, по-видимому, с самого начала является выборным. Что касается выборности князей, вопрос о принадлежности новгородского стола решается на вече еще в 1125 и 1132 гг. Наконец, невозможно говорить и о том, что выборность прочих новгородских властей была непосредственным порождением восстания 1136 г. Первые выборы епископа относятся к 1156 г., когда владыкой избрали Аркадия. Первым тысяцким был Миронег – деятель конца XII в.».^{54} При этом события 1136 г., хотя и не были революционным переворотом, открывшим новую эпоху в истории Новгорода, все-таки стали итоговым и главным результатом напряженной политической борьбы, наблюдавшейся на протяжении княжений Мстислава и сына его Всеволода. Следовательно, по В. Л. Янину, «начало формирования органов республиканского управления Новгорода датируется временем княжения Мстислава Владимировича, а окончательное их сложение происходит долгое время спустя после восстания 1136 г.».^{55}

В основу своего труда В. Л. Янин положил методический принцип тесного изучения истории государственного строительства в Новгородской земле с классовой борьбой. Ученый полагает, что исследование новгородской государственности есть один из аспектов анализа классовой борьбы в Новгороде.^{56}

Взгляд В. Л. Янина на события 1136 г. в Новгороде нам представляется более правильным, чем точка зрения Б. Д. Грекова и его последователей. Но нельзя забывать, что, несмотря на расхождение в данном вопросе В. Л. Янина с Б. Д. Грековым, они едины в оценке специфики новгородской государственности как своеобразной и нетипичной для остальной Руси социально-политической организации. Выделяя Новгород второй половины XII в. среди других древнерусских княжеств, Б. Д. Греков видел особенность его в республиканском устройстве.^{57} Неповторимое своеобразие замечает в новгородской средневековой государственности и В. Л. Янин.^{58} Это своеобразие заключалось прежде всего в наличии республиканского вечевого строя.^{59}

Восприняв Новгород как нечто феноменальное в древнерусской истории, В. Л. Янин вполне логично пришел к выводу о том, что политическая борьба в новгородском обществе в период, предшествующий республике, имела прежде всего устойчивую антикпяжсскую направленность.^{60}

Отмечая научную ценность концепции В. Л. Янина, мы все-таки полагаем, что она является одним из возможных вариантов прочтения новгородской истории. В исторической литературе Новгород предстает иногда и в несколько ином освещении. Еще в дореволюционной историографии существовало мнение, согласно которому вече в Новгороде мало чем отличалось от вечевых собраний других волостных центров Руси XII в.^{61} Совершенно недвусмысленно высказывался по этому поводу М. Н. Покровский. «Давно уже прошли те времена, – говорил он, – когда вечевой строп считался специфической особенностью некоторых городских общин, которые так и были прозваны „вечевыми”, – Новгорода, Пскова и Вятки. Вечевые общины стали представлять собой исключение из общего правила лишь тогда, когда само это правило уже вымирало: это были последние представительницы того уклада, который до XIII в. был общерусским».^{62} Изучение вечевых порядков на Руси XI–XII вв. убеждает в правомерности высказываний М. Н. Покровского.^{63} Но коль это так, то надо признать, что политическая эволюция Новгорода укладывалась в общие рамки исторического процесса Древней Руси. Однако возвратимся, как говаривал некогда древний летописец, «на прежнее». Что же произошло поздней весной 1136 г. в Новгороде?

Новгородцы «призваша пльсковиче и ладожаны и сдумаша, яко изгонити князя своего Всеволода, и въсадиша в епископль двор, с женою и детми и с тьщею, месяця майя в 28; и стрежаху день и нощь с оружиемь, 30 мужь на день. И седе 2 месяця, и пустиша из города июля в 15, а Володимира, сына его, прияша. А се вины его творяху: 1, не блюдеть смерд; 2, „чему хотел еси сести Переяславли”; 3-е „ехал еси с пълку переди всех, а на то много; на початый велев ны, рече, к Всеволоду приступити, а пакы отступити велить”; не пустиша его, донележа ин князь приде». Князь «ин» явился. То был Святослав Ольгович из Чернигова.^{64}

Итак, Всеволоду были предъявлены следующие обвинения: 1) «неблюдение смердов»; 2) уход из Новгорода ради Переяславля вопреки «ряду» о пожизненном княжении в Новгороде; 3) бегство первым с поля битвы на Ждане горе; 4) непоследовательность по отношению к южным князьям. Если верить Никоновской летописи, новгородцы предъявили Всеволоду и другие претензии: «Почто въсхоте ити на Суждалци и Ростовци; и почто възлюби играти и утешатися, а людей не управляти; и почто ястребов и собак собра, а людей не судяше и не управляаше… и другие многи вины събраша на нь».^{65} Взятые в совокупности, эти обвинения обличали неспособность Всеволода княжить в Новгороде.

Историки не сомневаются в том, что «вины» Всеволода были высказаны на вече. Мнения исследователей множатся, когда речь заходит о социальном составе веча и о том, во имя чьих интересов оно собиралось. Существует точка зрения, согласно которой на вече, изгнавшее Всеволода, сошлись представители феодальной верхушки новгородского общества. Д. А. Введенский, определяя это вече как расширенное и особоуполномоченное, полагал, что оно «по своему составу представляло интересы высших социальных групп населения Великого Новгорода и его крупных пригородов – внутригосударственных подвассальных центров».^{66} Более распространенным является взгляд на вече 1136 г. как на собрание рядового людства. Он выработай с помощью соответствующего толкования обвинительного пункта о «неблюдении смердов». С. М. Соловьев писал: «Можно заметить, что к стороне Всеволодовой преимущественно принадлежали бояре, между которыми искали и находили его приятелей; а к противникам его преимущественно принадлежали простые люди, что видно также из главного обвинения: не блюдет смердов».^{67} Мысль С. М. Соловьева полностью разделял Н. А. Рожков.^{68} Она присутствует и в трудах Б. Д. Грекова, который в событиях 1136 г. усматривал движение городских и сельских низов, выдвинувших программу, где «интересы смердов находили себе защиту».^{69} Б. Д. Греков замечал: «Трудно представить себе, чтобы пункт в защиту смердов был внесен без всякого участия смердов».^{70} В аналогичном плане высказывались М. Н. Тихомиров,^{71} В. В. Мавродин,^{72} Л. В. Данилова,^{73} В. Т. Пашуто.^{74} Есть, наконец, мнение, предполагающее в событиях 1136–1137 гг. действие различных социальных сил, отчего политическая борьба переплеталась с классовой. Это мнение высказал В. Л. Янин, указавший на «тесную связь политических столкновений с классовой борьбой в новгородском обществе». По наблюдениям В. Л. Янина, боярство, выступая против Всеволода, опиралось «на классовое недовольство новгородских социальных низов, о чем свидетельствует и включение в обвинительные пункты упрека в „неблюдении смердов”, и особая роль купечества в организации отпора Всеволоду в 1137 г.». Ученый обратил внимание на отсутствие единства в рядах новгородских бояр, которые занимали противоречивую и двусмысленную позицию: входя в политический конфликт с князем, они в то же время испытывали «необходимость в нем как в классовом союзнике».^{75}

По словам Л. В. Черепнина, княжение Всеволода – «наиболее бурный период новгородской общественной жизни, наполненный острыми конфликтами. С одной стороны, часть новгородской знати стремилась к освобождению от опеки киевского правительства и захвату целиком в свои руки нитей политического руководства. С другой стороны, шла классовая борьба городских и сельских низов (смердов) против феодалов, в частности, против князя и его приближенных. Только различая эти два момента в новгородском движении второй четверти XII в. и в то же время учитывая их взаимосвязь, можно найти ключ к пониманию местной истории».^{76}

Позиция В. Л. Янина и Л. В. Черепнина, стремящихся вскрыть сложную социальную механику вечевого собрания 1136 г. в Новгороде, нам представляется более перспективной, чем односложные решения других исследователей. Действительно, участников веча нельзя рассматривать как единую в социальном отношении массу, будь то феодальная верхушка или низы новгородского общества. На вече собрались свободные люди – жители Новгорода, Пскова и Ладоги. Среди них были простые и знатные новгородцы. Довольно красноречиво присутствие на вечевом сходе псковичей и ладожан, вместе с новгородцами размышлявших, «яко изгонити своего князя». Это говорит, конечно, о зашедшем достаточно далеко процессе складывания новгородской волости – города-государства.

Социальный тонус новгородского веча 1136 г. выявляется вполне определенно при рассмотрении существа претензий, предъявленных новгородцами Всеволоду. Трудно в них уловить специфически классовое звучание. В самом деле, и нарушение «ряда» о пожизненном княжении, и бегство с поля брани, и непоследовательность внешнеполитических акций не могут свидетельствовать о классовом антагонизме. Перед нами коллизии, лежащие в плоскости общественно-политических отношений социума, где еще не сложились антагонистические классы. Но поскольку новгородское общество было уже неоднородным, разделенным на знатных и простых, богатых и бедных, свободных и зависимых, есть основание говорить об элементах классовой борьбы, сопутствовавших социально-политическим конфликтам, присущим доклассовым структурам, особенно в стадии их перехода к классовой организации. Более трудным для понимания является обвинение князя в «неблюдении смердов».

Для многих исследователей, как мы уже отмечали, наличие в обвинительном вечевом приговоре пункта «не блюдет смерд» служило намеком на личное участие смердов в событиях 1136 г. Однако еще в 30-е годы Д. А. Введенский, полагавший, что вече 1136 г. в Новгороде представляло интересы высших слоев местного общества, в словах «не блюдет смерд» видел свидетельство о княжеских поборах, разорявших крестьян-смердов и подрывавших крестьянское хозяйство – основную производительную силу государства.^{77} По Д. А. Введенскому, таким образом, получилось, что не смерды, а обеспокоенные их разорением «высшие социальные группы» обвинили князя Всеволода в «неблюдении смердов», и, следовательно, не столько интересы смердов нашли себе защиту на вече, сколько интересы господствующей верхушки. Сходные идеи находим и у Л. В. Черепнина. «Политические противники Всеволода из числа новгородского боярства, – писал он, – внешне выступали защитниками смердов. В действительности же дело заключалось в том, чтобы помешать переходу смердов – данников Новгородского государства в число дворцовых княжеских крестьян».^{78} Следует напомнить, что в смердах Л. В. Черепнин усматривал зависимых крестьян (государственных и частновладельческих), а не все сельское население.^{79}

На наш взгляд, участие смердов в новгородском вече 1136 г. весьма проблематично. Пункт о смердах, попавший в «обвинительный акт», предъявленный князю Всеволоду, не может быть достаточным основанием для выводов о присутствии смердов на вече. Больше того, если смерды являлись зависимыми людьми, как думал Л. В. Черепнин и другие историки, то надо признать невозможной их причастность к вечевому приговору, поскольку на вече собирались лишь свободные, полноправные члены новгородской общины-волости. Чем же в таком случае обусловлен упрек в «неблюдении смердов»?

Составляя разряд зависимого от Новгорода сельского люда, смерды обязаны были платить дань и отправлять другие повинности в пользу новгородской общины. Доходы, приносимые смердами, вливались в общественный фонд. Вот почему небрежение князя к смердам наносило материальный ущерб Новгороду, ударяя по его финансам.^{80} Новгородцы, разумеется, не могли оставаться равнодушными в подобной ситуации. И князю пришлось отвечать за нерадивость. Следовательно, вечники, формулируя обвинение в «неблюдении смердов», заботились в первую очередь о благополучии новгородского государственного хозяйства, в чем было заинтересовано все свободное население Новгорода. Отсутствие должного попечения о смердах со стороны князя Всеволода сказывалось, несомненно, отрицательно на положении этой категории зависимых в новгородском обществе. Поэтому, обвиняя Всеволода в «неблюдении смердов», вече в конечном счете брало под защиту своих смердов, что, безусловно, отвечало интересам последних. Но главной причиной внимания к смердам на вече 1136 г. была забота о новгородской казне, о бесперебойном ее пополнении, а не о смердах как таковых. И вряд ли следует изображать дело так, будто о смердах вече заговорило под влиянием смердьих волнений, охвативших якобы Новгородскую землю.^{81} Нет источников, которые позволили бы рассуждать об участии смердов в вечевом собрании 1136 г., а тем более – об их массовых выступлениях. Смерды в событиях 1136 г. играли скорее пассивную роль, будучи объектом вечевых обсуждений и решений. Но это, конечно, не значит, что мы исключаем полностью возможность социального протеста смердов, эксплуатируемых новгородской общиной, хотя в источниках, повторяем, нет никаких его следов. При таком восприятии летописных известий о вече 1136 г. в Новгороде обвинение Всеволода в «неблюдении смердов» должно быть понято как обвинение в плохом управлении новгородской волостью.

Итак, говоря о социальной сути вечевых обвинений, обращенных к Всеволоду Мстиславичу, надо подчеркнуть, что все они вращаются вокруг качеств князя как правителя и общественного лидера, призванного обеспечить благоденствие местной общины, но в данном случае оказавшегося в этом отношении несостоятельным. Здесь мы наблюдаем политический конфликт между князем и управляемой им общиной. Имеющиеся в распоряжении исследователя сведения не дают права выводить этот конфликт из классовых противоречий, поскольку он происходил не между классами феодалов и феодально-зависимых, а среди различных групп свободного населения, неоднородных к тому же по социальному составу: бояре и простые люди, как показывает В. Л. Янин, объединялись в них.^{82} Но при этом нельзя забывать, что в новгородском обществе шел процесс образования классов, вследствие чего социально-политическая борьба, потрясавшая Новгород, включала моменты классовой борьбы, хотя выявить их по состоянию источников не представляется возможным, и мы заключаем о них, исходя лишь из общих соображений логического свойства. Необходимо учитывать и внешнеполитический аспект раздора новгородцев с Всеволодом, который тяготел к киевскому князю, поддерживая основательна подорванную, но еще не упраздненную окончательно власть Киева над Новгородом.

Общественные коллизии 1136 г. – довольно сложное историческое явление, сочетающее внутриполитическую и внешнеполитическую борьбу с элементами социальной и классовой борьбы. Все это позволяет рассматривать события в 1136 г. в Новгороде как выражение предклассовой борьбы в новгородском обществе, вставшем на путь феодализации.

Вече новгородское 1136 г., лишившее власти князя Всеволода, именовалось в свое время Б. Д. Грековым революцией. Позднее за ним закрепился термин «восстание». По нашему разумению, события 1136 г. в Новгороде следует называть «восстанием» с большими оговорками. Они развивались не столь внезапно и стремительно, как это бывает при восстании. Новгородцы, по сообщению летописца, «призваша» псковичей и ладожан к себе на вече. Для поездки послов и прибытия приглашенных в Новгород нужен был не один день. Псковичи и ладожане приехали на вече, надо думать, не одновременно. Само вече не являлось тайным и проводилось легально. Приготовление веча не могло укрыться от Всеволода, который, судя по всему, ждал исхода событий, надеясь на благоприятный их поворот. У князя были основания надеяться на лучшее, поскольку часть бояр поддерживала его, да и на вече, похоже, единства не было, о чем говорит последующее бегство к изгнанному князю ряда «мужей новгородских», а также благожелательный прием, оказанный вскоре Всеволоду псковичами, приютившими изгнанника в своем городе.^{83} Отсюда ясно, что, применяя термин «восстание» к событиям 1136 г., мы несколько преувеличиваем степень остроты произошедшего. Не лучше ли в данном случае употреблять понятия «выступление», «движение»?

Выпроводив князя Всеволода, новгородцы «прияша» малолетнего сына его Владимира. Б. Д. Греков полагал, что Владимира «приняли едва ли не в качестве заложника, пока „ин князь” не придет».^{84} Если Б. Д. Греков говорил о заложничестве младенца-князя с оттенком предположительности, то Л. В. Черепнин высказывался об этом с уверенностью. Он писал: «Через два месяца (после ареста. – И.Ф.) Всеволод Мстиславич был выпущен из города, а его сын Владимир оставлен в качестве заложника, „донеле же ин князь будеть”».^{85} С мнением Б. Д. Грекова и Л. В. Черепнииа согласиться трудно. Дело в том, что летописная фраза «донележе ин князь приде» относится не к Владимиру, а к Всеволоду: «Не пустиша его (Всеволода. – И.Ф.), донележе ин князь приде».^{86} Иначе, чем Б. Д. Греков и Л. В. Черепнин, объяснял кратковременное княжение Владимира в Новгороде В. Л. Янин. Оно, по словам ученого, свидетельствовало об «отсутствии единодушия в среде новгородского боярства, часть которого продолжает поддерживать изгнанного князя уже в лице его наследника».^{87} Это объяснение можно было бы принять, если бы не одно важное обстоятельство: на вече возобладали противники, а не сторонники князя Всеволода. Поэтому вокняжение Владимира, осуществленное по приговору тех же людей, которые выставили Всеволода из Новгорода, вряд ли означало поддержку изгнанного князя в лице его наследника. Видимо, причина эфемерного княжения Владимира кроется в другом. И тут вспоминаются языческие представления, по которым вождь-правитель обладал магическими и сверхъестественными способностями, выступая посредником между богами и управляемыми им людьми.^{88} Остаться без князя, по верованиям древних, значило подвергнуть риску благополучие общины. Поэтому новгородские летописцы старательно фиксировали случаи, когда в Новгороде наступало бескняжье.^{89} Новгородцы, приняв Владимира вместо изгнанного Всеволода, отдали дань языческим воззрениям на князя как покровителя, оберегающего людей от возможных бедствий. В обстановке неурожаев, войн и потрясений, пережитых новгородцами на протяжении предшествующего 1136 году десятилетия, языческие настроения, несомненно, усилились, что и определило вечевое решение принять на княжеский стол Владимира, чтобы не оставить волость без князя и сохранить ее от бед. Если смысл вокняжения Владимира понят нами правильно, то новгородцы, сведя Всеволода с княжеского стола, действовали не против князя вообще, а против конкретного князя, нежеланного местному обществу. Следовательно, борьба со Всеволодом была борьбой с отдельным лицом, а не институтом, и называть ее антикняжеской едва ли целесообразно.

15 июля 1136 г. Всеволода выпроводили из Новгорода, и он ушел на юг, где киевский князь Ярополк дал ему в держание Вышгород. В марте 1137 г. к нему «бежа» посадник новгородский Константин «и инех добрых мужь неколико».^{90} В том же 1137 г. «приде князь Мьстиславиць Всеволод Пльскову, хотя сести опять на столе свосмь Новегороде, позван отаи новгородьскыми и пльсковьскыми мужи, приятели его».^{91} Известие о появлении Всеволода во Пскове вызвало волнение в Новгороде. Новгородцы, очевидно, снова сошлись на вече. Приверженцы Всеволода и на сей раз оказались в меньшинстве: «Не въсхотеша людье Всеволода». Часть «приятелей» князя «побегоша» к нему во Псков. Тогда новгородцы «възяша на разграбление домы их, Къснятин, Нежатин и инех много, и еще же ищюще то, кто Всеволоду приятель бояр, тъ имаша на них не с полуторы тысяце гривен, и даша купцем крутитися на воину».^{92} Разграбление домов новгородских бояр, о котором сообщает летописец, было своеобразной конфискацией боярского имущества, осуществленного организованно в пользу новгородцев. Что касается полутора тысяч гривен, взятых в виде штрафа с бояр, приверженных к Всеволоду, то эти огромные средства пошли на общественные нужды – военную экипировку купцов. Следует заметить, что новгородцы, как замечает летописец, штрафовали и невиновных: «нъ сягоша невиноватых».^{93} Поступиться своими богатствами пришлось, следовательно, широкому кругу новгородского боярства. Грабеж имущества у одних бояр, изъятие денег у других мы рассматриваем как пример перераспределения богатств на коллективных началах. Это был способ противодействия сосредоточению богатства в частных руках, сопротивления общинных традиций индивидуальному накоплению сокровищ, что вполне укладывается в рамки общих закономерностей «переходной эпохи, когда развивающаяся частная собственность еще сосуществует и переплетается с отношениями коллективизма в распределении».^{94}

Огромная рать, собранная в Новгороде князем Святославом Ольговичем, «идоша на Пльсков прогонить Всеволода». Псковичи же «не покоришася» новгородцам и не «выгнаша князя от себе, нъ бяхуть ся устерегли, засекли осекы все». Новгородское воинство отступило. Тогда-то и «преставися князь Всеволод Мъстиславич Пльскове». Но псковичи даже после смерти Всеволода не подчинились Новгороду, посадив у себя на княжение брата покойного князя, Святополка.^{95} Поведение псковичей указывает на стремление Пскова отделиться от Новгорода, образовав самостоятельную волость – город-государство.^{96} Здесь проявился симптом процесса дробления, разложения города-государства, каким был Новгород, на новые, более мелкие государственные образования, наблюдаемого и в других землях-волостях.^{97} Вместе с тем тенденция к выделению Пскова из новгородской волости свидетельствует о завершении становления самого Новгорода как города-государства.