Текст книги "Крыса в чужом подвале. Часть вторая."

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

− Так второй, что приходили с карнахом Рютом в Денежку, освободил из заточения рейнха Маггона, удерживаемого фонарщиками в плену. Днями раньше молодой рейнх выехал в столицу к родственникам глориозу Бекри, но был пленен.

Дентри вернул документы. Времени маловато над чужими заботами голову ломать.

− Скажи когда придет равдух Стотл?

− Не могу знать, − соврал писарь и покраснел что невинная девица от первого поцелуя.

Конечно Дентри мог наорать, ткнуть в нос тавлион и потребовать доставить ему нерадивого коллегу хоть из под земли хоть с не-бес. Однако, традиции следует соблюдать. Равдух извлек мелкую монету.

− А где он в данный момент? – попробовал уточнить Дентри. Перечисленных катепаном мест не так уж и много.

− Не могу зна..., − писарь еще не договорил когда увидел (и близорукость не помешала!) в руках равдуха двойной фолл. Язык у бедняги заговорил сам по себе. – Обычно в это время он в Шиле....

Сунув деньги писарю, Дентри вышел. Идти без провожатого закоулками тюрьмы Ирля сущая мука. Освещение плохое, грязь, насе-комые, вонь человеческих экскрементов. Ладно, узники не отличались чистоплотностью. Сами карнахи устраивали отхожие места в темных углах.

Дентри с удовольствием вдохнул уличный воздух. Осталось дел – уведомить коллегу о море в замке Морт и можно отправляться в столицу. Воспоминание о замке подпортило настроение. Но что поделать. Торжествовать истине предстояло не в этот раз.

Фускарию ,,Шило" он нашел быстро. Даже расспрашивать никого не пришлось. Реденькая вереница карнахов тянулась от казарм и обратно, пунктиром обозначив направление.

На вопрос был ли здесь уважаемый равдух Стотл, фускарий ответил вдохновенно витиевато.

− Полчасика погодите. Они еще не все кружева на фундоши шены Нуреты обнюхали. Как управится, так придет.

Дентри заказал пива и курицу, сел в уголок. Здесь он не мешал никому и ему тоже не мешали.

Курица оказалась жесткой. Птица жила до последних дней своего века. Кончину от старости опередил милостивый удар топора. Мясо застревало в зубах и приходилось доставать жилки, ковыряя ногтем между зубов. Пиво отдавало кислым. Хозяин явно добавил в него выдохшихся опитков. Хлеб крошился. Так что с полной уверенностью можно констатировать, завтрак не удался. В силу привычки Дентри обратил внимание на карнаха вертевшего головой и нервно реагирующего на каждый звук: хлопанье двери, громкий смех, приветствия, появление новых клиентов. Был он достаточно молод, чтобы определить, службу тянет не более полгода. А проходящий синяк под глазом подсказывал, он в натянутых отношениях с декархом (вряд ли с ним возится портарий). Командир не постеснялся прибегнуть к кулачным воспитательным мерам, чего не позволил бы себе со ,,стариками" и ветеранами.

Вскоре к карнаху подсел торговец. Такой же вертлявый и беспокойный.

− Звал? Чего тебе? – буркнул торговец недовольно. – Опять какую-то дрянь принес.

− Вовсе нет! Стоящая вещь! – прошептал карнах озираясь. Он напоминал серую мышь, стянувшую сыр из мышеловки. Не отберет ли кто?

"У своих что-то спер", − неприязненно подумал Дентри. И без того дрянное пиво показалось совсем никудышным.

− Ты же знаешь, я не торгую железом.

− Ты глянь, глянь! − уговаривал его карнах, протягивая завернутое в тряпку. – Настоящее, благородное.

− Говорю, не торгую такой дрянью.

− Дрянь?!! Мне лучше знать, дрянь или не дрянь. Я-то в оружие разбираюсь.

Торговец скорчил пренебрежительную мину. Тоже мне, оружейник!

− Нечета тем, что нам выдали или какими фонарщики пользуются. Децимийская штучка.

− Так уж и децимийская? – оживился торговец. Оружие из соседнего государства в империи ценилось за отменное качество и стои-ло дорого.

− Верно говорю. И носил её какой-нибудь фрайх или тан. Может даже Маггон.

Дентри насторожился. Это имя он уже трижды слышал за сегодняшнее утро.

− Там по лезвию гравировка. Лисица. А сам кинжал баллоком прозывается.

Спина равдуха разом покрылась потом. Баллок! Лисица! Тан Мистар! Керстен!

Дентри не раздумывая, рванулся к столу.

− Покажи!

− Чего показать? – отпрянул от него карнах.

Торговец оказался более смышленым и сразу попытался улизнуть. Равдух схватил его за шиворот и усадил на место.

− Показывай оружие, − приказал Дентри.

− Кккккакое оооружиеее? – сжался от страха карнах. Будь места побольше, сполз бы под стол.

− Сгною в Баглоне, − прорычал Дентри. – То, что продавать собирался!

Карнах протянул трясущимися руками сверток. Дентри размотал тряпку и оглядел клинок. Баллок принадлежал покойному тану Мистару.

− Где взял?

− Я это...

− Не врать! Не врать! – Дентри встряхнул карнаха так, зубы клацнули!

Бедняга от страха совсем сомлел. Глазенки округлились и беспрестанно моргали. Он и дышать перестал от испуга.

− Эй! Ты чего к парню пристал! – вступились за своего из-за соседнего стола. Трое карнахов решили проявить солидарность. Да и деньги кончились, глядишь, угостит сослуживец за помощь. Уважит товарищей.

− Молчать! – гаркнул Дентри и шлепнул на стол тавлион. – Все задержаны до выяснения обстоятельств дела!

В зале замерло малейшее движение. Карнахи за столами, хозяин "Шила" за прилавком.

− Где взял? – тряс карнаха Дентри. Он был готов его удавить. – Где взял? Говори! В раму* захотел!? В раму? Я тебе устрою! Я уст-рою!

− В оружейной, − сознался карнах.

− Откуда он там? Кто принес? Не молчи!

− В Жужелах изъяли, − простучал зубами карнах. – После драки в Малой Денежке.

− В Жужелах? – потребовал уточнения Дентри.

− Да-да! Оружие вместе с телами фонарщиков привезли, − всхлипнул карнах. – И Рютом.

Дентри ткнул пальцев в ближайшего карнаха.

− Ты! Если через минуту здесь не будет равдуха Стотла...

Карнах все понял с полуслова и вылетел за дверь. Хорошо хоть искать не надо. В соседнем квартале у шлюхи своей тянется.

Через пять часов Дентри усталый, но довольный, довольный до такой степени, что только не хихикал, сидел в кабинете своего кол-леги и отбивал веселую дробь по столешнице. Сам равдух Стотл, толстоватый неповоротливый мужчина, почтительно замер у дверей, готовый самолично исполнить любое приказания Дентри. Сейчас он со вниманием выслушивал рассуждения столичного сыскаря.

− Что свидетельствуют факты? – произнес с нажимом Дентри. – А факты свидетельствуют следующее. Пять дней назад катепан Дуфус организовал облаву в районе Коромысл, где, как ему донесли, фонарщики собирались вскрыть склады торговцев. Облава провалилась, в стычках с фонарщиками имелись потери, потому катепан приказал хватать всех без разбора, а судья не скупился на наказания задержанным. Среди арестантов был и некто назвавшийся Шайотом. Его как соучастника приговорили к каторге. Судя по описанию и по показаниям других, этот Шайот прибыл в Ирль в сопровождении человека лишенного пальцев на руке. Вне сомнений, здесь речь о некоем знакомом мне Фице...

− А почему вы так решили? – позволил себе вставить словечко Стотл. Молчать все время и тяжело и не вежливо, и опасно. Равдух может подумать, он не заинтересован в установлении истины. Или не компетентен. А последнее выльется в отставку со службы. Без всяких поощрительных выплат и ежегодного, пусть и крохотного, докатива.

Дентри вспомнил убитых в трактире Дардариура. Хозяина, его жену и дочь. Из всех хонсариев, которых он знал лично или о кото-рых слыхивал, Фиц или Куцепалый подпадал под описание безоговорочно. И привычкой забавляться с убиенными девками и памят-ным увечьем.

− Думаю, как только вернем Шайота из Баглона, он даст подтверждающие объяснения почему, − там-там-там! отплясали пальцы и равдух продолжил. − И так Шайот посажен за решетку, а Рют приставлен его охранять. Уверен, клефт сумел уговорить карнаха сходить в Жужелы, посулив кругленькую сумму. Как мною установлено, ваш Рют задолжал саккулярию Пассу десять солидов, а с учетом процентов восемнадцать с небольшим. Совсем не прост этот Шайот, если быстро подобрал ключик к своему стражу. Вопрос о дисциплине я оставляю за катепаном. К подробностям, зачем ходил карнах в Малую Денежку мы еще вернемся. У меня есть некоторые соображения по этому поводу. Но идем дальше. После смены, Рют сговаривается со своим приятелем Лёком, встретится в Красном Сапоге. Очевидно, карнаху требовался помощник в таком опасном деле. Встреча не состоялась, и Рют нанимает некоего птоха, обладающего крайне запоминающейся внешностью. Крайне запоминающейся! Я знаю одного такого. Капитан Руджери называл его Борозом. Рют и Бороз отправляются в Жужелы, там происходит конфликт в результате которого карнах погибает, а второй, Бороз, уходит целехоньким, чему я нисколько не удивлен. Его умение в совершенстве владеть и! и метать оружие просто поразительно. К тому же Бороз спасает Этана ди Маггона. Не смотря на очевидную возможность хорошо заработать на удачно сложившихся обстоятельствах, наш парень отказывается от ЗО-ЛО-ТО-ГО Браслета. А почему?

− Почему? – эхом вторит Стотл. В его хилом умишке билась ехидненькая мысль. Столичный равдух еще не в курсе, последняя пар-тия арестантов, отправленная в Баглон сбежала. И столь ожидаемый равдухом Шайот скорее всего сделал ноги. И теперь ищи ветра в поле!

− Потому что получение Золотого браслета требует оформление соответствующих документов в присутствие пяти свидетелей!

− Четырех, − поправил Стотл.

− Пускай четырех. Вместо этого, он спокойно уходит. Начхав на награду, феод и титул фрайха!

Дентри встал из-за стола. Если бы не присутствие Стотла, он бы даже подпрыгнул от радости.

− Он мне нужен! И чем скорее, тем лучше!

− Кто? Шайот? – угодливо уточнил Стотл.

Дентри ожег его взглядом. Я для кого тут распинался, орясина?

− Бороз! Бороз мне нужен!

Произнеся имя, Дентри вдруг сообразил, дело ведь не только в убийце тана. Все гораздо сложнее и гораздо хуже, чем он себе пред-ставлял. Убит тан Мистар, убит рейнх Венсон. Это все люди Бриньяра! Почему погибла фрайха Бортэ еще вопрос. Затем Бороз спасает Этана ди Маггона родственника Бекри. Что если за этими событиями политика? Политика и ничего больше! Только политика допускает лить кровь, не считаясь ни с законом, ни с положением жертв, ни с чем-либо этой политике супротивным.

В двери постучали. Стотл немедленно открыл. На пороге карнах в полной выкладке.

− Все готово, кир, − доложили равдуху через порог.

− Отлично, − кивнул Дентри, собираясь уходить. − Вы послали в Баглон за Шайоном?

− Да, час назад.

Дентри на секунду задержался, глядя на невинную рожу ирльского коллеги.

− А вы, Стотл, отправляйтесь следом за катепаном. И если Шайот сбежал, лично приложите все усилия и старания к его розыскам, поимке и доставке в столицу. Лично. Он должен быть там! Мне крайне интересно о чем он так беспокоился отсылая карнаха в Жужелы. Не о том ли предмете, что видели слуги рейнха Маггона у Бороза. Тогда мне нужны и Бороз и предмет завернутый в илитон! И еще, − Дентри застыл на пороге. – Случайно ли предмет оказался у убийцы тана Мистара.

Дентри вышел, оставив Стотла клясть всех и вся, наславших на его голову этого чокнутого равдуха. Сумевшего за пять часов по-ставить все с ног на голову и распутать важное дело.

Тридцатью минутами позже конный отряд в шесть декархий выехал через Южные ворота Ирля. На развилке отряд разделился. По-размыслив, Дентри отправил по наезженной дороге портария Цама с четким приказом заглядывать в каждую щель, пройти каждой тропкой, объехать все колдобины и обнюхать все пеньки, расспросить всякого включая немых и слепых. Не встречали ли, не видели ли, не слышали ли о человеке приметной наружност? Приметы Дентри собственноручно записал на листах и роздал портарию и его декархам. Если встречали, видели, слышали, то где? когда? и при каких обстоятельствах?

Сам равдух не раздумывая, направился по второй, разбитой и малонаезженной дороге. Дентри не сомневался, Бороз выберет именно её. Спроси кто, откуда такая уверенность, равдух простодушно бы ответил. Жопой чувствую!

9.

Костас присел на обочину, выбрав место повыше и посуше. Его донимал озноб. Нестерпимый зуд кожи переходил в жжение и красные точки на теле расплывались в огромные багровые лепешки. Режущая боль в пальцах рук и ног вызывала судороги. От нава-лившейся слабости он не мог ни идти, ни держать самую легкую поклажу, а чувство голода казалось не утолить ничем.

Он с тоскою посмотрел на лес. Шагов двести. Не дойдет. Сейчас не дойдет. И не доползет. Костас сунул руки между ляжек, скрю-чился, уткнулся лбом в колени. А что еще оставалось? Ждать, может приступ отпустит.

Вдалеке показалась повозка. Возница кимарил на козлах, коняга предоставленная сама себе, понуро плелась, еле таща поклажу. Поклажа не велика: два мешка с репой, кочанов капустных штук десять, да клеть с квохчущими курами. Все что не удалось распродать на базаре. Барыша с торговли – семисс не наберется.

Костас дождался пока повозка сровняется с ним.

− Эй! − окликнул он возницу. Тот ошалело завертел головой. Что такое? – Курицу продай.

Возница опасливо оглядел сидевшего на обочине. Кто его знает, что за человек. Побирушка? Так вона оружия всякого при нем. На голодного не больно похож. Не исхудал. Болен вроде.

− Тут до деревни не далеко. Там фускария есть.

− Не по пути мне, − отказался Костас.

Какой не по пути?! Дорога-то одна! Возница еще больше насторожился.

− Лихоманка что ли? – возница отодвинулся на козлах, наблюдая как дрожь пригибает странного покупателя.

− Нет, − ответил Костас. – Продай, триенс дам, – пообещал он, видя что возница собирается попросту удрать. Уже и кнут половчее в руку взял.

− Шутишь? – не поверил тот. В шесть раз против цены! Он за весь день не больше девяносто фоллов выручил!

− Правду говорю, − Костас оторвал кошель с пояса и протянул вознице. – Сам возьми.

Тот было потянулся, но рука застыла на полпути. А ну как схватит да стащит?

− Чего ты? Бери сколько надо..., − позволил Костас торговцу.

− Неее, кидай! – поостерегся возница. Вдруг уловка какая? А если не уловка, так от хворого дальше держись, здоровей потом бу-дешь.

Костас превозмогая боль, швырнул кошель. Швырнул неловко, но возница исхитрился поймать.

− Тебе петушка или курочку, − спросил возница оглядывая округу. Желание смыться со всем богатством, в кошеле солидов три-дцать, крепло в нем с каждым мигом. Ведь не догонит, хворый. Но усовестился. Не по-людски будет. И так денег отвалил.

− Все равно, − простонал Костас.

Возница взял триенс за куру, прибавил семисс за честность и десяток фоллов за риск и вернул кошель. Пошарил в клети и вытащил первую попавшуюся пеструшку. Стянул ей бичевой лапы и крылья.

− Держи, − протянул возница покупку.

Костас потянулся за курицей.

Возница ошалело уставился на пальцы. Ногтей-то нет! Там где они должны быть, кровянила и вздулась кожа.

− Давай до деревни довезу. Там знахарка есть, − сердобольно предложил возница. – Тут недалече.

− Так не издохну, − выдавил Костас.

Возница кинул спутанную курицу ему в руки, шустро хлестнул лошаденку и торопко поехал дальше. Вжарил бы коняге еще, да быстрее все одно не помчит, древняя.

Костас прижимая трепыхающуюся птицу, вцепился зубами в шею. Курица жалобно заквохтала, забилась. Перекусил, отгрыз голо-ву, захлебываясь пил горячую кровь. Дурея от боли и голода, разорвал дергающуюся тушку. Сглатывал куски нежеваными, с костями и перьями.

Возница, отъехав подальше, засомневался. Может прихватить человека с собой? Вдруг помрет от хвори. Создатель грех засчитает. Не помог ближнему и немощному. Бросил в лихой беде. Придержав лошадку, оглянулся. И похолодел, обомлел со страха. Человек рвал птицу и жрал её как хищный зверь. Оборотник?!!!

Как не стара лошадушка, но и она почувствовала неладное. Иначе за что бы её так охаживали кнутом? Били нещадно, нежалеючи, рубцевали − со шкуры шерсть летела! Ох, насмерть забьет кормилец! Лошадка тряско припустила во всю древнюю прыть.

Слабость отступила. Боль притупилась, голод утих. Опираясь на яри, Костас поднялся. Желание сбросить мешок и идти налегке показалось естественным и правильным. Не сбросил, упрямо понес с собой. Потихоньку, враскачку и расхаживаясь, устремился к лесу. Он не осознавал, почему туда? Почему не к людям, за помощью, пережить, переждать пока пройдет напасть?

− А не пройдет? – спросил он себя.

Чаща дружески заслонила, закрыла от сторонних глаз. Костас постоял минуту другую, жадно вдыхая сумрачный легкий воздух. Потом пошел прочь, в сторону от дороги.

Хрустят под ногами сушины, хлопают ветки, липнет и рвется нечаянно зацепленная паутина. Чем дальше и дольше идет, тем легче его шаг, безшумней движения, осторожнее действия, тем яснее он видит лес. Костас не ощущал себя здесь чужим, не чувствовал не-прошенным гостем. Он свой. Горло судорожно издает хрип. Свой!

Приостановился. Вслушался в шелест, втянул запахи леса. Нос поймал псиную вонь лисы, уловил кислую прель муравейника, в порыве холодного ветра, на излете пришла волчья нотка. И что-то еще? Он задышал глубоко и часто. Резко вдыхая воздух. Подхватив, выставил яри. Острие клинка медленно двигается справа налево. Обратил внимание на запекшуюся кровь на своих руках. Сердце опа-лило дикая необузданная ярость. Краски леса притухли, звуки и запахи обострились. Он почувствовал жертву. Добычу. Костас при-гнулся к подлеску и крадучись, короткими перебежками проскользнул вперед, к краю низины. Замер за поваленной осиной.

Лось склонился к зацветшей воде, втягивая её толстыми губами. Чуткие уши ловили малейшие шорохи определить опасность. Поет славка, трещит без умолка сорока, звенит мошка. Ветер цепляет сухой веткой о кору и гонит рябь по воде. С бережка прыгнула лягуш-ка, кругов стало больше. Камышина дрогнула от волн. С пушистого соцветия взвились стрекоза. Вдохновенно свистит синица. Нет, лучше нее в лесу песенника. Простая песенка, а чудная...

Костас оценил расстояние. Добросит яри? Добросит. Кто другой нет. А он добросит. Но разве этого ему нужно? Этого? Костас срубил сучок с валежены. Резкий треск перекрыл спокойную гармонию лесных звуков. Лось вздрогнул, стремительно рванулся перепрыгнуть лужу, поскользнулся, присел, тут же выправился и помчался вглубь леса.

Вот что ему нужно! Костас перемахнул укрытие, начиная охоту. Он не в силах сдержаться. Полурык-полукрик заставляет лес при-молкнуть в тревоге. В небо, расширяя круги, поднимается коршун. Увидеть... увидеть... увидеть...

Лось, стремительно преодолев сотню шагов, замедлил бег. Человек ему не ровня. Слаб и быстро выдыхается. Так ли? Прислушал-ся. Двуногий и не думал отставать. Лось припустил вперед, прибавляя на каждом шаге. Он бежал, рачительно сберегая дыхание, выби-рая легкий подъем и не крутой спуск, когда выбора не представлялось, как тараном проламывал кусты, сшибал папоротники и молодые елочки. Рано или поздно человек отстанет. Рано или поздно. Но человек не отставал. Человек словно игрался, то сокращая расстояния преследуя сзади, то забегая с боку и мчась параллельно. Так ведет себя хищник, желая натешиться прежде, чем прольет кровь.

Продравшись сквозь молодой ельник, лось спуститься к реке. Река глубока и вода в ней холодна в любое время года. Не спасает даже его толстая шкура и привычка к любой непогоде. Что уж говорить о человеке.

Беглец безоглядно сжег силы в стремительном отрыве. Потом отдохнет. На том берегу. Пока преследователь будет барахтаться в стылой воде, и бороться с течением.

Холод перехватил горячее дыхание. Из-за плеска не расслышать погоню.

Костас не раздумывая, заскочил на склонившуюся над водой березу, пробежал с пяток шагов, швырнул яри и панарий на противо-положный берег и на раскачке, высоко подлетев вверх, прыгнул в поток. От холода его кровь закипела неудержимой энергией, приба-вила сил. Нырнув в глубину, долго скользил у самого дна и всплыл у берега. Подхватив яри, заскакал по зарослям лопуха, продолжая гон.

Вымотавшийся лесной красавец остановился, широко расставив ноги и свесив рогатую голову. Легкие забиты хрипом, усталость сковала мышцы. Он не ушел от преследования. Он проиграл. Жаль не осталось сил для схватки, достойно встретить врага. Вот в чем его ошибка. Не сможет даже сопротивляться.

Костас подошел к загнанному животному. За четыре шага попал острием яри в набухшую вену шеи. Лось пошатнулся, наблюдая как человек подставляет ладони под хлещущую горячую кровь и пьет...пьет...пьет...

Два дня Костас не отходил от туши. Ободрал часть шкуры, вырезал куски мяса и ел сырым. Ел много, до отрыжки, до барабанной раздутости живота. Спал тут же, положив голову на добычу. Объев ногу, выворотил мосол, с жадностью обглодал хрящи. Затем разбил кость камнем и высосал мозговую кашицу. Решив, именно этого ему не хватает, обрезал мясо с крупных костей, сгрызал хрящи и высасывал костный мозг.

На запах крови, дразнивший всю округу, пришел волк. Матерый хищник решил, человеку слишком много его добычи и он слишком слаб, сохранить её для себя.

Бой был честный. Клыки и когти против зубов и рук. Никакого оружия. Ярость на ярость, дикость на дикость, сила на силу. Рык, вой и визг распугали птиц. Осторожная лиса, прятавшаяся поблизости и дважды подкрадывавшаяся к месту пиршества человека, ушла подальше в чащобу. Зверьки поменьше устремились прочь, от пугающих звуков.

Тело волка Костас сбросил в воду. В знак уважения к противнику.

Потом все стало плохо. Настолько плохо, что память отказывалась сохранить происходящее с ним.

Преодолевая болезненную ломку, он крутился в подлеске и зарывался во влажный мох. Скинув одежду, ползал в береговой грязи. Его, то палил жар и Костас истекал потом, то он замерзал и трясся не в силах согреться. Глотал воду от жажды, не обращая внимания на муть, пиявок и жучков. Блевал, опившись сверх всякой меры. Потом снова черпал воду в пригоршни и выцеживал головастиков и мальков. Лежал с переполненным брюхом, глядя в пустое небо. Не замечал, как впадал в полузабытье, в полубред. Очнувшись, равно-душно жевал подпахшее мясо лося и замирал, уставившись в одну точку. Иногда он чувствовал боль. Она уходила и возвращалась. Иной раз он терпел, иной раз выл подобно волку, иной раз залазил в реку и сидел в холоднющей воде. Иной раз срывался в бег и но-сился по лесу, не разбирая дороги.

Исцеление пришло внезапно, так же как свалила хворь. Он очнулся от невероятного покоя внутри и покоя вовне его. Но если тело выздоровело, то разум продолжал жить инстинктами зверя.

Костас обследовал окрестности. Он лазил по деревьям разорять гнезда, выжил из норы лисицу, обнаружив медвежий след, долго шел по нему. Мишка, трехлеток, оказался трусоват. Не приняв вызова, удрал. Укараулив в овраге барсука, потешившись сердитым фырканьем зверька, задавил. Содрал шкуру, с удовольствием съел мясо. Долго смаковал жирные куски. Жир мягко и щекотно стекал в горле. Он приловчился добывать рыбу. Боевая перчатка заменила ему острогу. Мелочь ел тут же, счастливо ощущая, как трепыхаю-щаяся живность проваливается в желудок. Крупную, отделив голову и выпотрошив, ел до приятной тяжести. Два раза цеплял тайменя. Здоровенная рыба легко не давалась. Одна разнообразила ему стол, вторую выкинул. Таймень вонял и был покрыт буграми паразитов. Костас часто купался, доплывая вверх до бобровых хаток, и следил за трудягами. Говорят хвост бобра деликатес. Не понравилось. Может потому что ел его сырым. Огня не разводил. Ему даже мысль такая не пришла. Он обходился без него и чувствовал себя превосходно.

Однажды на поляне, облюбованной им поваляться, Костас обнаружил гадюку. Змея грелась на гнилине в вечернем солнце. Тварь благоразумно попробовала уползти, чего не скажешь о его благоразумии. Он не позволил ей скрыться. Побеспокоил, растревожил, раздразнил, устроив опасную игру. Подсовывал руку. Змея кидалась, широко раскрывая пасть и выставляя ядовитые зубы. Его реакция превосходила стремительность бросков. Желая еще больше раззадорить, тихонько стукал гадюку по плоской голове. Змея шипела, приподнималась, вилась кольцами и атаковала с удвоенной силой. Ни шанса на успех. Забава ему нравилась. Разгоряченная адреналином кровь бухала, надрывая вены. Припав к земле, как это делают хищники, он, то совался вперед под её бросок, то уклонялся вправо-влево, то подавался назад. Разум змеи кипел безумием. Был ли его разум в ином состоянии? В еще худшем. Наверное. В какой-то момент Костас ощутил холодное дуновение в лицо... Хаййе... На мгновение увидел мир глазами своей жертвы, наполнился её яростью как своею, осознал бесполезность последнего броска. Именно последнего... Удар кулака сбил змею и вмял её голову в землю. Не отпускал руки, ожидая окончания агонии. Скрученные кольца распались и только кончик хвоста едва заметно дрожал, не в силах расстаться с последней искрой жизни.

Он долго сидел, разглядывая неподвижное тело с блеклым серым рисунком. Необычное чувство не свойственное человеку, а тем более хищнику тревожило его. Ему не стоило так поступать. Смерть змеи напрасна, как напрасна всякая необязательная смерть. Энер-гия в его венах угасла, ушло опьянение силы, мысли замерли. Навалилась опустошенность, сродни вселенской, и в этой вселенной мелкой пылинкой плавала его сущность.

Костас добрел до реки. Нет, жажда не мучила его. А что его мучило? Он показался себе грязным. Только ли?

В черном зеркале потока, он увидел свое отражение, ярко светящиеся глаза, похожие на глаза гиен, из той памятной ему ночи. Уда-рил, разбрызгав видение. Вода утекла и то, что исчезло, явилось вновь. Темный абрис лица со светящимися глазами.

Он просидел на берегу до рассвета. Утренний дождь вошел в лес шорохом и шлепаньем. Теплые капли выбивали круги на речной воде, барабанили по листья, ласково стекали по коже. Крохотные ручейки словно нежными пальцами пробежали по плечам, по спине, прошлись по бокам, сошлись на животе, прокрались к лобку, к паху... Исподволь пришло желание женщины. Сперва вкрадчивое, ти-хое, потом лавинообразное, неотвязно одуряющее. Тело откликнулась на желание возбуждением и эрекцией. Попытку мастурбировать организм не принял. Требовался тактильный, визуальный, вербальный контакт.

Костас бухнулся в холодную реку. Долго барахтался и плескался. К удивлению (только теперь!) обнаружил − на голове растет шевелюра, пах и подмышки покрылись порослью, на пальцах рук и ног отросли ногти. Он настороженно вгляделся в новое-старое отражение. Трудно признал себя в самом. Отвык. Задержав дыхание, нырнул под воду. Терпел долго. Показалось, он сможет обойтись и без воздуха. Столько сколько необходимо. Даже целую вечность. Вынырнул. Желание женщины никуда не делось, затаилось, отступило на край сознания.

Он тщательно выстирал одежду. Сырой надел на голое тело. Скоро собрал пожитки и ушел от реки, предоставив дождю замывать пролитую им кровь, поднимать вытоптанную его ногами траву, зализывать оставшиеся после него следы. Предмет, завернутый в или-тон, остался надгробием над телом раздавленной змеи.

Ночь неотступно подглядывала за ним мириадами звезд и провожала шорохами. Клочья тумана, что вешки указывали путь. Сю-да...сюда...сюда... И тут же пропадали, прячась у комлей деревьев и под листьями папоротников. Обратно? Неееет!

В предрассветной серости лес поредел и посветлел. Ель и сосна уступали места осинам и березняку. Листочки молодых деревцев трепетно шелестели по ветру. Костас походя подбирал красные бусинки костяники. В утренней тишине услышал стук топора. Преры-вистый и слабый. Словно неумеха дровосек приступил к работе. Костас приостановился, определить направление.

Стук. Тихо. Стук-стук. Опять тихо.

Женщина неловко взмахнула топором. Лезвие неглубоко вонзился в дерево. Она с трудом вытащить его. Повторила попытку. Уда-рила неловко, топор соскользнул по коре и сорвался, едва не поранив ногу.

− Помочь? − спросил Костас.

Женщина вздрогнула и оглянулась. Костас воткнул яри в землю, сбросил мешок, шагнул навстречу. Она черноглаза, темноброва, голова плотно закутана в платок. Вязки кофты растянуты. Жарко.

− Сама управлюсь, − испугалась черноглазая и отступила назад. Удивительно, но не озиралась в поисках защиты. Наверное, и не рассчитывала её найти.

Костас протянул руку. Женщина нервничая, поправила узелок платка, поддернула концы вязок на кофте. Она не сможет восполь-зоваться топором как оружием, и отдала его.

Инстинкты не знают чувств и не знают жалости. Они побуждают к действию. Немедленному, безотлагательному, стремительному. Они не обременены моралью, ритуалами, обычаями, запретами, не подчиняются людским и небесным законам. Они подчинены себе.

Он ухватил её за кисть, и рванул к себе. Женщина вскрикнула, хотела что-то сказать, но не смогла, заглянув в зрачки обезумевшего зверя. С нарастающим ужасом она наблюдала сузившиеся в щелки его глаза, резче обозначившуюся складку вокруг носа и рта. Подрагивающую и поднимающуюся вверх губу, преобразившую рот в хищный оскал...

Ветер гнал легкие облака, а сорвавшийся с рябины лист пытался за ними угнаться. Пушистые зонтики беззаботно водили хоровод, взбираясь ввысь. Сердито крокнула ворона. Ей ответил обиженный голос подросшего птенца.

Костас усмехнулся. Женщина вороненка и напоминала. Беззащитного, глупенького, с большими черными глазками. Ему захоте-лось узнать, о чем она хотела сказать. О чем? В лицо дунул холод... Хаййе...

,,Только не убивай", − прорвалось сквозь вихри его едва сдерживаемого желания.

Перед Костасом, внезапно, вспышками, промелькнуло её прошлое. Он увидел, как в одночасье война отняла у нее родных, лишила крова, а саму погнала с обжитого места, из края в край, не давая приюта. Время словно запуталось в бесконечности дорог. Пыльных летних, непролазных осенних, вьюжных зимних, слякотных весенних. И не разобраться уже, какие пройдены, а какие предстоит еще пройти. И стоит ли идти ими? Ведь в началах тех дорог обыденные житейские радости, а в конце... Что в конце их?

Мало что осталось ей от прежней поры. Вышитый матерью плат и юбка наряжаться на праздники. Самый ценный конечно плат, куда выплачешь обиды, укутавшись, согреешься памятью, дашь отчаявшемуся сердцу последнюю надежду, последнюю зацепку дер-жатся за эту злую горькую жизнь. Может и не хватила бы материного тепла оберечь её в отчаянии, от последнего шага за черту бытия и сгинула бы она беспамятно, но сжалилась лихая судьба. Или проглядела. Или устала измываться. Позапрошлой осенью, почти под первые метели апеллеоса*, сердобольная бабка, доживавшая век в одиночестве, приютила её, позволила остаться. Зиму прожили вме-сте, бедно и голодно. Но прожили.

Не обогреться у чужого очага, трудно найти помощи у чужих людей. От безысходности хотела допустить к себе деревенского ста-росту, но бабка вразумила. Одному позволишь, всех перетерпишь. Легче житье не станет, а лишних врагов наживешь. Мужиков поте-шишь, бабы их взъярятся.