Текст книги "Мастера и шедевры. Том 2"
Автор книги: Игорь Долгополов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
Эти мудрые и гордые слова написал замечательный художник Виктор Михайлович Васнецов, автор знаменитой картины «Богатыри».
Двадцать семь лет отделяют первый карандашный эскиз от того заветного дня, когда мастер окончил это эпическое полотно, ставшее символом мощи, непобедимости и доброты древней Руси.
В. Маковский. На бульваре.
СВИДАНИЯ
«На бульваре». Владимир Маковский написал картину в 1887 году. Между этой бытовой сценой и сегодняшним днем – пропасть.
Далеко в небытие канула нищая, неграмотная Россия.
Сюжет несложен.
Но крайне типичен для той поры. В Москву из далекого села приехала молодуха с ребенком. Навестить мужа. Поделиться горестями с кормильцем. Комнаты или другого жилья, где можно поговорить, нет. Вот и сидят на бульваре супруги.
Жена убита поведением своего благоверного, неузнаваемо изменившегося.
Фатоватый, подвыпивший мастеровой, быстро ставший «городским», вальяжно развалился на скамейке.
Лихо заломив фуражку, в красной распахнутой косоворотке, он не обращает никакого внимания на свою половину.
Куражится.
Хотя на душе пакостно, погано: только намедни хозяин ни за что расквасил ему нос. Однако парень держит форс. Наигрывает на гармошке модную кадриль. Вглядитесь в образ крестьянки. Безысходность, скорбь в ее согбенной фигуре.
Маленький жанр. Но сколько раздумий, какая публицистическая наполненность. Бездна острых наблюдений, мастерства в этом полотне…
А ведь как же порою не хватает ныне на выставках конкретной, динамичной, сегодняшней сложной жизни, наполненной пафосом борьбы и постижений.
Открытий и разочарований.
Свершений.
Вспомните слова Мусоргского:
«Народ хочется сделать: сплю и вижу его… Он один цельный, большой, неприкрашенный и без сусального».
Владимир Маковский за несколько лет до создания картины «На бульваре» пишет в 1883 году «Свидание», как бы прелюдию темы приезда на побывку в город крестьянки из глубинки Руси. Только в «Свидании» к мальчонке прибывает мать.
Украдкой сидит она в сырых полутемных сенях и с болью в сердце горестно взирает на свое изголодавшее, нищее чадо. Истощавший малыш жадно гложет привезенный гостинец – калач.
Босой, в грязной рубахе, в обтрепанном рубище малец являет собой живой пример бытия городской бедноты, с юности узнающей почем фунт лиха.
Не надо лишних слов, чтобы понять страшную правду этого маленького холста.
Только вглядитесь, как схожи образы женщин в обоих полотнах В. Маковского. Та же безысходная тоска в заплаканных очах, так же забиты ударами судьбы. Сгорбленные спины крестьянок. Черные, туго повязанные платки. Истомленные думами лица.
Жестокий, неприкрашенный документ эпохи. Художественно осмысленный. Претворенный в станковую картину.
Правда, в наши дни жанровая картина носит иногда навешенный ярлык «иллюстративности». Но это на совести иных «знатоков искусства».
Думается, наряду с освоением огромного опыта, накопленного советским искусством, нашим современным художникам – особенно молодым – следует глубже проникнуться великими традициями русской реалистической живописи – от Александра Иванова, Венецианова, Федотова до Репина, Сурикова, Васнецова, Левитана, шедевры которых могут составить славу любого из крупнейших собраний мира.
Их творчество внесло в сокровищницу мирового искусства свой неповторимый, свойственный нашей многонациональной культуре духовный гражданственный язык.
Станковая картина – это сложная, глубоко психологически построенная работа, исполненная на высочайшем уровне. Настоящую картину увидишь, запомнишь навсегда. Она воспитывает. Становится желанным, мудрым собеседником. Но это требует высшего мастерства.
В. Маковский. Свидание.
В. Серов. Мика Морозов.
«ЖИЗНЬ ЕСТЬ ТАЙНА»
Застыл малыш.
Чуть привстал на кресле.
Что-то увидел и замер.
Курчавый, вихрастый. Черноглазый. Поднял тонкие брови. Приоткрыл пухлые розовые губки. Что поразило мальчонку рано утром? Еще не прибранный, в белой ночной рубашке, готов он хоть сейчас вскочить и разобраться в происходящем.
Ручонки уцепились за поручни кресла.
Миг удивления.
Художнику Валентину Александровичу Серову удалось его подсмотреть и отразить. Живо, неподражаемо.
«Мика Морозов» – один из лучших детских портретов в мировом искусстве.
Всегда мучительно писал Валентин Серов.
Очень долго, буквально изводя свои модели постоянными переписками и доделками.
Невзирая на ранги.
Мастер, пожалуй, работал дольше всех над каждым портретом. Но зато достигал поразительных результатов. Иногда его картина – рассказ о человеке, новелла, порою повесть. Такова глубина его характеристик.
В отличие от многих портретистов-классиков, демонстрировавших в холстах филигранную, великолепную технику и показывавших навсегда достигнутый и пользующийся заслуженной славой прием, Серов, человек внешне сдержанный, а порою угрюмый и молчаливый, обладал безудержным темпераментом художника-экспериментатора и исследователя человеческих душ.
Представьте себе необъятную панораму портретов его современников. Вас окружат абсолютно не похожие друг на друга люди. Этому удивляться не надо, тут все естественно. Главное же в том, что полотна Серова индивидуальны.
Каждое из них написано в свойственной данной модели манере.
И композиции их полярно разные.
То это монументальные картины, где персонаж подан в рост, – таков героический портрет великой актрисы Ермоловой. Или вы знакомитесь с сидящим и резко повернувшимся, словно разговаривающим с кем-то Максимом Горьким.
То вдруг встречаетесь со светской красавицей.
«Портрет Г. Л. Гиршман».
Будуар.
Масса изящных аксессуаров окружает элегантную даму. Она, мило улыбаясь, открыто демонстрирует свою неотразимую прелесть. Не без кокетства.
Но светски сдержанно. Немного стесняет, мешает даже рассмотреть лицо модели огромное количество вещей, заполняющих холст. Это какое-то засилье предметов, загромоздивших ее бытие.
От бархатного банта в волосах, горностаевой горжетки, накинутой обдуманно небрежно на плечи, до роскошных перстней на тонких пальцах – все призвано чаровать. Туалет уставлен флаконами с духами, баночками с кремами, пудрой. На ширме брошено воздушное шифоновое черное платье…
Все переполнено.
Мир вещей.
Нельзя не заметить, что весь кажущийся хаос, микрокосм этого интерьера полон какой-то грации и вкуса.
Что, кстати, не всегда свойственно современным поклонникам «вещизма».
Но это к слову…
«Мика Морозов» – холст, уже описанный нами, антипод предыдущей картины, царству проверенной гармонии человека и вещей. В нем все в движении. В непосредственности – обаяние золотой поры детства.
Таков Серов.
Художник, искавший всю жизнь новое.
В начале творческого пути он создал два шедевра, заставивших почувствовать, что, кроме Репина и Крамского, возник новый блестящий портретист. Его «Девочка с персиками» и «Девушка, освещенная солнцем» – работы, составившие бы честь любому европейскому собранию. Полотна для своего времени новаторские. В них слились свет и цвет. Причем сохранен, а не растворен образ человека, что свойственно некоторым нынешним любителям пленэра.
В. Серов. Портрет Г. Л. Гиршман.
Павел Третьяков немедленно оценил новое явление в искусстве и приобрел «Девушку, освещенную солнцем», чем вызвал неистовый гнев консерваторов-«академистов». Репин, учитель Валентина Серова, был возмущен этими выпадами.
Но логика искусства – неумолимое движение, не во имя желания кого-то удивить, но во имя постижения и отражения красоты натуры.
Пятьдесят с лишним сеансов писал Серов Машеньку Симонович, «Девушку, освещенную солнцем».
Модель не выдержала… и сбежала. Но шедевр остался.
Сегодня это одна из жемчужин Третьяковки.
А что до ворчунов… Вот маленький штрих, который подчеркивает все могущество таланта Серова.
Николай Александрович Соколов – один из известных Кукрыниксов – рассказал мне занятный эпизод…
Шла Великая Отечественная война.
Художники жили в Москве.
Создавали «Окна ТАСС», рисовали острейшие карикатуры в газетах.
Иногда в свободные дни посещали специальные среды в Центральном Доме работников искусств, где давались концерты, шли просмотры фильмов…
И вот однажды Соколов увидел здесь очень знакомого человека, но никак не мог вспомнить его имя.
Пожилой мужчина с всклокоченной, вихрастой седой головой сидел в кресле, чуть привстав и слегка приоткрыв рот, внимательно слушая выступающего артиста.
Николай Александрович спросил в антракте у приятеля:
«Кто этот мужчина?»
Ему ответили, что это критик Михаил. Морозов.
Словно молния прорезала память Соколова: «Да ведь это постаревший серовский Мика Морозов».
Да, так гениально-прозорливо давным-давно уловил Валентин Серов типические, единственно характерные для модели черты. Такова магия большого искусства.
Есть портреты самых больших мастеров, в которых блистательно видна их неподражаемая техника – умение владеть безраздельно рисунком, чувство тона, то магическое свойство, которое помогает создавать полную иллюзию состояния вале-ров, все волшебство света. Любой крупный живописец обладает даром колористически сгармонировать свое творение. Все это, как, наконец, само раскрытие характера портретируемого и композиция полотна, – есть виртуозная демонстрация своего искусства.
Артистичного, великолепного…
Разве это мало?
Но бывают холсты даже у гениальных Веласкеса, Рубенса, Рембрандта, от которых у зрителя подавляющим остается ощущение озарения.
Повторяю, случается даже у самых великих мастеров состояние прозрения, когда вдруг, несмотря на абсолютно привычное, обыденное рабочее вдохновение, они внезапно обретают нечто ни до, ни потом неповторимое.
Так, совсем юный Серов написал изумительную «Девушку, освещенную солнцем». Потом, исполнив десятки, сотни портретов, никогда уже не достигал такой сокровенной свежести, цельности, ясности, чарующего ощущения красоты бытия.
Почти в самом конце жизни, смертельно больной, во время одного из приходов в Третьяковку он скажет у картины «Девушка, освещенная солнцем»:
«Будто с ума сошел… А после ничего подобного уже не смог сделать…»
А Саврасов с его «Грачами»? Таких примеров немало.
Где психологическая загадка подобных взлетов?
Это – тайна.
Но ясно одно: великое создание искусства, как и кристаллы в природе, образуется при необычных обстоятельствах. Необходимые компоненты – совпадение случайностей, надобных или неотвратимых условий.
«Портрет писателя Ф. М. Достоевского» – озарение. Если хотите – прозрение. Безусловно, взлет, высшее проявление таланта Перова. И, безусловно, это кристалл духа, во всей своей найденной и воплощенной структуре.
Цельный. Единственный по форме.
Как ни парадоксально, но в этом полотне Перов как бы в мгновенья создания вдруг запамятовал многие привычные ему приемы живописца. Его мазок необычен, а в лепке лица – нервозен и, простите за термин, иногда почти пуантилистично дробен. Но эта непривычная цветовая мозаика очень близких и сплавленных вдохновением цветов дала невероятный по мощи и тонкости образ – кристалл…
«Портрет Г. Л. Гиршман», исполненный Валентином Серовым, – шедевр. Аристократично изыскан колорит. Элегантен ракурс фигуры. Точнейшим образом взвешен и прочерчен силуэт дамы.
Предельно четко определен камертон в этой гамме серого, черного и белого – маленький мазок киновари – флакон на туалете хозяйки будуара.
Но поставьте мысленно рядом с портретом Генриэтты Леопольдовны какую-то светоносную, будто пронизанную сиянием детства – Верочку Мамонтову, «Девочку с персиками», – и вмиг все станет ясно…
Такова разница между полетом и… тяжким восхождением на вершину, ценою усилий и мастерства.
Понимая всю рискованность подобных утверждений, сошлюсь на самого Валентина Серова, раскрывающего, как достигал он исполнения десятков великолепных портретов современников, дававшихся ценою невероятного труда, продолжавшегося иногда чуть ли не до ста сеансов.
Один современник записал такое высказывание Валентина Александровича Серова:
««Беда в том, что наша молодежь, боясь академичности, пренебрегает своим ремеслом. А ведь это главное. Надо знать ремесло, рукомесло. Тогда с пути не собьешься»
Он повторил раздельно: «Ру-ко-месло»…
У меня и сейчас в ушах звук голоса, каким это было сказано. Ясно почувствовал я тогда, что «рукомесло» значило для Серова гораздо больше, чем обыкновенно понимают под ремесленным навыком: некое цеховое жречество, как вывод из преемственного знания, связывающего и освобождающего порыв художника».
Вот видите, как все разумно! Трудись, знай. И победишь. Однако не так все просто.
Леонид Андреев, знавший очень близко художника, восклицает:
В. Серов. Дети.
«Серов – невыполним для беллетристического задания. Весь он был для меня неразрешимой загадкой, неразъяснимой и влекущей к себе. Я чувствовал в нем тайну и не находил слов, чтобы разгадать эту тайну. Я только любил его, как человека и художника…»
Тайной для писателя был Валентин Серов.
Ясновидец был секретом для ясновидца.
…И снова вспомним, что «Девушка с персиками» и «Девушка, освещенная солнцем» написаны на заре творчества.
Но что заставило импрессионистически «пленэрного» молодого живописца потом стать другим? Почему «рацио» победило «импрессион»?
Думается, что корни этого превращения очень глубоки.
Мир окружавших его моделей – людей светских, высших эшелонов власти, определял, ограничивал темперамент живописца. Серов напряженно и трудно переживал каждый свой портрет, за исключением таких созданий, как «Ермолова», «Константин Коровин», «Шаляпин», «Левитан», когда мастер «пел» свою модель… Такими вершинами его блистательного искусства были «Таманьо» и «Анна Павлова», поразившая Париж.
Правда, иногда Серов вдруг обретал свою молодость, раскованность видения. Это происходило, когда он писал детей. Милых, невинных, еще не успевших обрести жесткую броню характера членов буржуазного сообщества…
Таков «Мика Морозов». В нем весь восторг удивления чудесным неведомым миром. Он готов сейчас, немедля подпрыгнуть и мчаться, мчаться, мчаться. Куда?
Он не знает… Мика счастлив в своем неведении сути жизни…
«Портрет Г. Л. Гиршман», как и ее су пру га В. О.Гиршмана, – изображения представителей элиты.
Хорошо скрытый за светской улыбкой, при всей широте и демократичности лицедействующих меценатов, все же какой-то холодок между ними и живописцем всегда ощутим. .
… О честности, непримиримости Серова ходили легенды.
Всем известно, что живописец, работая над портретом самодержца всея Руси Николая II, бросил писать холст. Протянул свои кисти и палитру императрице, сделавшей свои нелестные замечания по поводу сходства…
Однако Серову приходилось жить и трудиться, и порою со скрежетом зубовным он работал.
В. Розанов уточняет, как трудно было Серову:
«Параллельно тому, как он «заготовляет полотно и основу» для портрета, девственно-чистую, он тяжелыми усилиями должен «очистить и приготовить» душу свою для свежего, для оригинального, для точного восприятия «этого урода, которого буду рисовать» «этой красоты, которую буду рисовать», «это среднее, что буду рисовать»…
Нарисуйте-ка вы «средненькое», о чем хорошо знаете и понимаете, что это «никогда не повторится».
Однако надо представить себе ту артистическую, изумительную по художественному уровню атмосферу, в которой жил и творил Серов.
Ведь его окружали цвет и сила русской культуры той эпохи. Не только окружали, любили, ценили его…
Вот маленький эпизод из театральных будней. Вот, что вспоминает Варвара Страхова-Эрманс:
«…На генеральной репетиции «Торжища» я убедилась в особой остроте глаза большого художника: во время перерыва репетиции, которая шла очень долго, к Варягу-Шаляпину, опиравшемуся до локтя обнаженными руками на свою секиру, из зрительного зала быстро подошел художник В. Серов и говорит ему:
«Федя, твои руки слишком женственны и не соответствуют монументальной фигуре и суровой песне. Пойдем к тебе, я подправлю руки».
И через несколько минут «Варяг» появился с великолепной мускулатурой рук, вполне подходящей к воинственной «песне Варяга».
Известнейший ученый XX века Альберт Швейцер писал:
«Чем пристальнее мы всматриваемся в природу, тем больше мы осознаем, что она наполнена жизнью, и тем яснее нам становится, что жизнь есть тайна».
И это ощущение вечно бьющегося пульса жизни есть во всех лучших полотнах Валентина Серова. Причем кажущиеся открытость и понятность портретов все же оставляют место для особого жгучего и пронзительного ощущения тайны, во всем происходящем на полотне. Это особое свойство темперамента художника, крайне восприимчивого, нервного. Обладающего душой с не всегда осознанными, но постоянно тревожащими ее идеалами.
Все эти качества придают особое очарование его полотнам.
И. Крамской. Портрет П. М. Третьякова.
ТРЕТЬЯКОВКА
Как народ, так и каждая даровитая личность имеет свой гений и ясно его отпечатывает на делах своих; особенно на изящных искусствах заметно это.
Павел Чистяков
Когда в мае 1856 года молодой московский купец Павел Третьяков впервые приобрел картину, никому, конечно, и в голову не пришло, что случилось нечто значительное.
Возможно, что и сам Павел Михайлович не сразу осознал всю глубину движения своей души.
Однако минуло менее пяти лет, и представитель «темного царства», столь ярко описанного Островским, составляет «Завещание», в котором говорится:
«Я желал бы оставить национальную галерею… Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, приносящего многим пользу, всем удовольствие».
С этого удивительного заявления до самой кончины почти сорок лет жизни Третьяков отдал все помыслы и чаяния святому делу собирательства лучших творений русских мастеров.
Это был подвиг.
С завидным упорством и твердостью, истово, самозабвенно шел он к заветной цели. С поражающей интуицией и вкусом, обладая особым художественным тактом и чутьем, порою отвергая советы, невзирая на хулу, этот человек менее чем за полвека создал фундамент собрания произведений русской школы, вложив в него само свое сердце. Спору нет, с Третьяковым был его брат, их окружали преданные друзья: Стасов, Крамской, Репин, страстно веровавшие в успех галереи в Лаврушинском переулке.
Но запомним и повторим еще раз: всю тяжесть собирательства, всю чашу ответственности Третьяков испил до конца сам.
Трудно переоценить, что значит в судьбе художника – крупного или малого, молодого или зрелого – встретить на своем творческом пути эхо понимания, дружеского отношения, поддержки. Это тончайшее свойство людей, истинно любящих и ощущающих сложный, трудный процесс созидания с того момента, когда зажигается первая искра таланта, и до того времени, когда уже пламенеет костер истинного творчества. Ведь одно дело публика на вернисаже, ликующая и проливающая слезы умиления по поводу чудесной картины – результата, итога тяжкого труда, бессонных ночей, тысяч сомнений и тревог; другое – участвовать в рождении шедевра, помогать его появлению, а что еще реже – зарождать в живописце саму мысль о подвиге. Таких людей в истории искусств единицы. Это сами по себе люди редкого таланта – широкие сердцем, обладающие честной и трепетной душой. Таким верным и самоотверженным, бесценным наперсником в жизни русских живописцев XIX века был Павел Михайлович Третьяков.
«Портрет П. М. Третьякова». 1876 год.
Этот холст Ивана Крамского чрезвычайно напоминает гризайль. До того собрана гамма теплых золотисто-коричневых тонов. Но зато как просторно мысли, духовности, царящей в портрете. Внимательный, задумчивый, с тонким, чуть иконописным лицом, глядит на нас выдающийся собиратель… Высокий лоб, осененный постоянной, не покидающей думой. Необычайно живые, добрые карие глаза. В них смысл картины. Взор Третьякова словно проникает в душу. Ничто не отвлекает от этого взгляда. Никакой манерности, цветистости. Только свет деликатно очерчивает благородные черты создателя знаменитой галереи – одного из крупнейших и интереснейших собраний планеты. В ней экспонировано немало шедевров мирового класса.
Иван Николаевич Крамской был не только художником. Он блестяще владел пером. Был страстный оратор, публицист. Прочтите несколько строк из его высказываний, и вы тут же поймете, почему именно он, Крамской, был вожаком нового движения в отечественной живописи, которое называлось «передвижничеством»:
«Художник, как гражданин и человек, принадлежа известному времени, непременно что-нибудь любит и что-нибудь ненавидит. Ему остается только быть искренним, чтобы быть тенденциозным».
Ф. Рокотов. Портрет В. Е. Новосильцевой.
Май 1981 года.
Кадашевская набережная. Отсюда видно, как из-за Москва-реки, будто живые, вырастают из свежей весенней зелени гордые белые златоглавые храмы, стрельчатые башни древнего Кремля. Замоскворечье.
Здесь, рядом с историческим центром столицы, – узкий, скромный Лаврушинский, ставший всемирно известным благодаря небольшому двухэтажному дому, именуемому в народе любовно и кратко «Третьяковка»…
Старый московский переулок.
Тишину нарушают шаги сотен людей, спешащих к красивой узорчатой ограде. Справа – белоколонный маленький домик XIX века, изумрудные кущи деревьев, слева из-за крыш выглядывает ажурная колоколенка в строительных лесах.
Идет реставрация.
Наконец на серый асфальт легли кружевные синие тени ограды. Мохнатые ели с седыми лапами ветвей. Птичий гомон. За темными стволами горит сочная майская зелень газона. Автобусы, автобусы. Металлические поручни барьеров.
Очередь.
Народ встречает задумчивый, строгий человек. Крутолобый, с зорким, пристальным взглядом. Он сдерживает волнение. Тонкие руки, как бы усмиряя биение сердца, скрещены на груди.
Павел Михайлович Третьяков.
Создатель ставшей поистине всенародной галереи запечатлен навечно в граните. За спиной его детище – чудо-терем, сотворенный по эскизам Виктора Васнецова.
На декоративном фризе красочная майолика, рядом начертанные вязью слова:
«… основана П. М. Третьяковым в 1856 году…» Богат узор фасада, и эта русская старина никак не вступает в конфликт с пестрой мозаикой живописных групп людей в современных весенних одеждах.
Наоборот, все эти яркие колера согласно поют гимн прекрасному, красоте жизни.
В. Боровиковский. Портрет М. И. Лопухиной.
3 июня 1918 года.
Вспомните, какие это были нелегкие для нового государства времена. Голод, разруха, гражданская война. И, однако, вот уже около семидесяти лет прошло с тех пор, как собрание Третьяковых стало называться Государственной Третьяковской галереей. Государственной – так предложил Ильич.
Красно-белое узорочье входа. Тяжелые дубовые двери, ажурная решетка. Массивный металлический декор.
Прохладой пахнуло из мерцающих сумерек. Рядом с вестибюлем экскурсионное бюро. На стене объявление:
«Прием записей на экскурсии прекращен до конца августа».
Это означает, что лимит на заявки, поступающие по порядку два раза в год, в январе и в августе, исчерпан. Поток заявок на экскурсии огромен.
Общая посещаемость галереи до двух миллионов посетителей в год.
В этой книге мы не раз будто проходим по залам галереи и знакомимся с творческими судьбами, полотнами замечательных русских живописцев. Поэтому в очерке «Третьяковка» не повторяются имена многих художников, картины которых являются поистине жемчужинами этого великолепного собрания.
Большая белая мраморная лестница.
Хрустальные люстры. Гулко звучат шаги многих людей.
… Мы начинаем с вами экскурсию по залам постоянной экспозиции. Итак, перед нами анфилада залов.
Майское солнце озаряет полотна, его лучи мерцают на золотых рамах, бегут по старому паркету.
Третьяковская галерея.
Она, подобно волшебному зеркалу, отражает многовековую историю России. Мы будто зрим лик нашей Родины, сбросившей иноземное иго в славной Куликовской битве, глядя на совершенные ритмы и песенное многоцветье творений гениального Андрея Рублева, положившего как бы основание русской живописной школы. И с первых же шагов это направление в искусстве поражает не только стройностью линий, радостным и просветленным колоритом, но прежде всего главным качеством – проповедью добра, духовностью и чистотой помыслов художников, стремившихся в своих творениях постичь правду жизни, красоту и величие Человека, прелесть родной земли.
Это тяготение к гуманистическому, светлому началу, желание живописцев раскрыть сложность и многогранность бытия останутся их моральным кредо на все грядущие столетия. И чем больше мы будем знакомиться с развитием русского искусства, тем все мощнее и объемнее предстанет перед нами величие этой задачи.
И. Грабарь. Мартовский снег.
Когда мы встречаемся далее в экспозиции с первыми творениями крепостных художников, то нас прежде всего изумляет их особо пристальное внимание к внутреннему миру человека, искреннее дерзание передать всю глубину души портретируемого.
Пусть произведениям не хватает еще мастерства, пусть язык парсун порою даже коряв, но в этих полотнах сама правда.
В эпоху Петра I в Россию хлынули мастера европейского искусства, создавшие ряд великолепных полотен.
Но эпоха ушла, и вместе с ней ушли и художники, оставив свои произведения.
Когда русские живописцы Иван Никитин, Алексей Антропов и Иван Аргунов писали позже свои портреты, то в их картинах скорее отражено влияние не пришлых иностранцев, а русских парсун, отличавшихся правдивостью, попыткой без лести изобразить образ Человека.
И вот эти-то художники – Никитин, Антропов, Аргунов – уже истинные мастера отечественного искусства, создавшие пусть не всегда совершенные, но зато носящие своеобычный, недюжинный оттенок холсты.
Какой-то таинственной притягательной силой обладают полотна Федора Рокотова, вышедшего из крепостных крестьян и ставшего одним из первых русских академиков живописи.
Когда мы любуемся его творениями, то нас чарует умение мастера улавливать нюансы душевного состояния модели. Манера его письма – валерная, мерцающая, легкая, серебристая – рождает впечатление неуловимости, трепетности мига бытия.
Жемчужины его творчества – портреты А. П. Струйской и В. Е. Новосильцовой, прелестных женщин, окутанных дымкой утонченности, благородства. Федор Рокотов уже в XVIII веке достиг вершин европейского портретного искусства.
Лиричны, и как-то особенно лучисты, мягкие задумчивые женские образы В. Боровиковского. Его станковые картины напоминают пастели – легкие, нежные. Поистине шедевр кисти Боровиковского – «Портрет Марии Лопухиной».
Рядом с Брюлловым представлено творчество могучего Александра Иванова, и мы начинаем ощущать какую-то особую, глубоко русскую ноту в решении, казалось бы, на первый взгляд классических традиционных тем.
Н. Касаткин. Шахтерка.
Внешне скромные по размеру полотна Алексея Венецианова при внимательном и пристальном изучении поражают своим глубочайшим проникновением в самое сокровенное существо русской природы, души народной. Его холсты «На жатве», «На пашне», «Крестьянка с васильками» обладают особой чарующей прелестью, впервые показывая с такой полнотой образ русской крестьянки, быт деревни.
Эта плодотворная тема в русской живописи живет в творчестве Василия Тропинина, оставившего современному зрителю ряд прекрасных полотен, лик крепостных крестьян, из которых произошел он сам, ставший вольным лишь в 47 лет.
Особенно прелестен портрет сына художника, в котором как бы отражены все светлые надежды и чаяния живописца. Излучают доброту и тепло холсты «Пряха» и «Кружевница».
Так, изучая творения мастеров, переходя из зала в зал, мы как будто листаем страницы истории государства.
Эпоха Николая I зорко увидена в маленьких шедеврах русского самородка Павла Федотова. Атмосфера бездушной чиновничьей иерархии, тяжкого пресса государственной машины нашла выражение в холстах первого создателя критического жанра в нашей живописи.
Незабываемы его «Сватовство майора», «Свежий кавалер», «Анкор, еще анкор!», в которых с почти гоголевской силой и выпуклостью предстала казенная, канцелярская, купеческая Россия со всей несуразностью, жестокостью и бесправием. Федотовская гражданская горькая лира зазвучит позже в холстах Василия Перова и целой плеяды передвижников, жестоко обличавших нищету и обездоленность самых широких слоев народа, самодурство, чванство, грубость и произвол власть имущих.
Особо отличает русскую живопись любовь к родной земле, приверженность к пейзажу, к отражению немого, но так много говорящего мира природы. Все эти чувства наших пейзажистов выразились в холстах, покоряющих своей музыкальностью, стремлением к раскрытию гармонии необъятных пространств полей, широких прозрачных рек, высокого ясного неба Отчизны.
У истоков нашей ландшафтной картины стояли такие превосходные мастера, как Сильвестр Щедрин и Иван Айвазовский, сразу, с первых шагов поразившие Европу артистизмом своей кисти, сочностью и своеобразием палитры.
Н. Ярошенко. Курсистка.
Но остановитесь подольше у знаменитого холста Саврасова «Грачи прилетели», и перед вами будто откроется окно в звонкую светлую весну, на вас пахнет ароматом свежести, запахом талого снега, вы услышите веселый грачиный грай.
Пейзажи Федора Васильева, Архипа Куинджи, Ивана Шишкина, Василия Поленова, Ильи Остроухова, Исаака Левитана изумляют не только блеском колорита, свежестью и своеобычностью фактуры своих холстов, натуральностью передачи тончайших состояний природы, в их полотнах, как, пожалуй, мало у кого в мировом искусстве, открывается сама тайна живой природы, гармоничность и юность ее вечной души.
В этом – свойство пейзажей-картин наших мастеров, прославляющих непреходящую ценность красоты окружающего мира, что так важно в век научно-технической революции, сместившей многие представления о прекрасном…
Но, впрочем, это уже другая тема.
Высокая художественная ценность, моральная значимость полотен русской школы обретают наибольшее звучание в картинах, призывающих зрителя к глубокому раздумью, к осмыслению явлений истории, к тому ощущению чудесности ассоциативного ряда живописи, когда события давних-давних веков вдруг начинают звучать с новой непостижимой силой.
Пожалуй, наиболее яркое пластическое выражение этого свойства нашло воплощение и претворено в поистине грандиозных по охвату и глубине мысли огромных холстах Василия Сурикова, коренного сибиряка, в творчестве которого особо самобытно зазвучала история Руси, раскрылась сложная, порою грозная и величественная тема Родины.
Виктор Васнецов, Михаил Нестеров, а позже Николай Рерих как бы возвращают нас к истокам нашего искусства, и мы невольно вспоминаем гармонию цвета и линий творений Рублева, его ясный и чистый голос, ратующий за непреоборимую силу добра.
Глубокое философское звучание несут замечательные картины Николая Ге, создавшего ряд прекрасных портретов, полотен на исторические темы и сумевшего по-новому осмыслить, перевести на язык современного ему искусства глубоко традиционные сюжеты, придав им небывалую до него экспрессию.
