Текст книги "Мастера и шедевры. Том 2"
Автор книги: Игорь Долгополов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)
Жить хочется!
В тринадцать лет юный Левитан поступает в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. С первых шагов его ждал успех. Исаак был талантлив и начал получать награды за «первые номера по художественным занятиям».
Но счастью недолго было суждено светить в неудачливой семье.
Одна беда следует за другой.
Умирает мать.
Вскоре от тифа скончался отец.
В семнадцать лет молодой студент остается нищим один на улице.
Начинается долгая гряда скитаний, унижений, самой беспросветной нужды…
Особенно ужасно брести по чужому городу ночью, когда на тебя смотрят сотни глаз окон, а тебе негде приклонить голову.
Ты бродяга, изгой.
Вскоре юношу ждал еще один удар. Его исключили из училища за неуплату очередного взноса за занятия.
Но добрые люди, друзья-студенты собрали необходимую сумму и внесли деньги в канцелярию.
Левитан вернулся.
Шли месяцы. Пусть не всегда сытые, но полные надежд... Совет преподавателей освободил юношу от платы за учение. Студенты закатили пир, купили калачей, сыра, колбасы.
Константин Коровин играл на гитаре. Пели песни.
Все это скрашивало жуткие часы одиночества и отчаяния.
Самое страшное наступало каждую ночь.
Исаак дожидался, пока все уходили из здания училища, брел на верхний этаж и там, прячась от сторожа, ложился на груду старых холстов и подрамников…
Ночь.
Не спится.
Хочется есть.
Где-то капает вода. Жутко. Вдруг придут и выгонят на трескучий холод?.. Так в борении, тоске и радости творчества текла жизнь будущего великого пейзажиста.
И когда однажды Алексей Кондратьевич Саврасов, давно привечавший талантливого подростка, взял его в свою мастерскую, Левитан был счастлив.
Его мечта исполнилась!
Ведь теперь его учителем будет создатель знаменитых «Грачей», сам Саврасов!
«Чудак». .
Так за глаза величали Саврасова. А он, пожалуй, был одним из самых мудрых художников своего времени.
Ученики обожали Алексея Кондратьевича. Не сводили с него восторженных взглядов, когда он приходил в мастерскую заросший, с отекшим лицом.
Константин Коровин вспоминает про учителя – Саврасов, огромный, неуклюжий, с большими красными руками, заросший густой бородой. Глаза его сверкают. Он учит студентов:
– Весна, фиалки в Сокольниках, уже зелень распустилась. Ступайте туда. На стволах желтый мох блестит, отражается в воде…
Воды весны!
Да, ступайте…
Надо почувствовать красоту природы.
В России все поет…
Левитан как-то раз заметил Коровину:
… Мы, пейзажисты, никому не нужны». А позже, показывая свой этюд, проговорил: «Последний луч. Что делается в лесу, какая печаль! Этот мотив очень трудно передать. Пойдемте со мною в Сокольники. Там увидите, как хороши последние лучи..
Вдруг пришел Саврасов. Посмотрел этюд.
– Художники и певцы всегда будут воспевать красоту природы. Вот Исаак Левитан, он любит тайную печаль, настроение…
– Мотив, – вставил Левитан. – Я бы хотел выразить грусть, она разлита в природе. Это какой-то укор нам… А Коровин ищет веселье…
Коровин описывает, как они гуляли по Сокольникам, как солнце зажигало розовые свечи сосен, клало синие тени на снег.
– Что с вами? – спросил Коровин у Левитана.
Тот плакал и вытирал бегущие слезы.
– Я не могу: как это хорошо! Не смотрите на меня, Костя. Я не могу, не могу. Как это хорошо! Это как музыка.
Молодые художники шли обратно. Солнце зашло. Хрустел наст.
Мотив одиночества, нужды сопровождал юность Левитана. Он говорил:
– Я восхищен лесом и хочу, чтобы другие тоже восхищались им так же, как я.
Эти последние лучи – печаль и тайная тоска души особенная, как бы отрадная…
Неужели этот обман и есть подлинное чувство жизни?
Да, и жизнь и смерть – обман.
Зачем это?
Как странно…
«Левитан был разочарованный человек, всегда грустный, – писал Коровин. – Он жил как-то не совсем на земле, всегда поглощенный тайной поэзией русской природы... Летом Левитан мог лежать на траве целый день и смотреть в высь неба».
«Как странно все это и страшно, – говорил Левитан, – как хорошо небо, и никто не смотрит. Какая тайна мира – земля и небо. Нет конца, никто никогда не поймет этой тайны, как не поймут и смерть. А искусство – в нем есть что-то небесное – музыка…»
Наедине с Русью… Эти записки Коровина еще крепче утвердили мои размышления о левитановском неизбывном, постоянном диалоге с природой России. В те юные годы он только подходил к истинному контакту с пейзажем… С годами эта связь стала для Левитана его жизнью, его святой целью.
Все шло бы ничего, но заедали палитру привычные коричневые тона, не хватало смелости увидеть звенящую синь пленэра.
Левитан мается.
Пропадает где-то сутками. Приходит какой-то чужой, с воспаленными глазами, перепачканный красками, худой и печальный.
Саврасов глядит на его маленькие этюды, хмыкает.
Доволен.
И вот наступает первая в судьбе живописца выставка. Прочтите строки из газеты «Русские ведомости», в которых отмечают удачу пейзажей Куинджи, Шишкина, Саврасова и…
«Пейзажист г. Левитан выставил две вещи: одну – «Осень» и другую – «Заросший дворик».
Дальше им дается высокая оценка:
«Все это написано просто мастерски, во всем проглядывает чувство художника, его бесспорно жизненное впечатление от природы; судя по этим двум картинам, нет сомнения, что задатки г. Левитана весьма недюжинного характера». Господин Левитан… А ему, этому юноше, – всего семнадцать лет. Это был 1877 год. Таково начало. Казалось, блестящее. Шлагбаум успеху открыт.
Левитан был истинным певцом Отчизны.
Как-то художник заметил:
«Говорят, что нужно ехать в Италию, только в Италии можно стать художником. Но почему? Чем пальма лучше елки?»
Эта мысль нашла подтверждение во всей его жизни.
Он был певец Отчизны не потому, что не видел красот иноземных. Нет.
Он не раз колесил по Европе, но жизнь искусства была дома, на Родине.
Надо представить себе Левитана той поры – юношу экзальтированного, с воспаленной фантазией, прибитого бытом… И, несмотря на это, мощно и прямо идущего к своей цели, к созданию портрета русской природы – яркого, многозначного, объемного.
… Вскоре стираются воспоминания детства, обычно самые яркие.
Он живет будущим.
Левитана поддерживали. Его маленькие этюды не раз экспонировались на выставках и имели успех, но… В 1879 году страну сотряс выстрел в императора Александра II.
Москва теперь закрыта для Левитана.
Он уезжает за город, в Салтыковку, и оттуда ежедневно добирается в Москву на «чугунке».
Денег нет.
Ботинки разбиты.
Драный костюм и пустые карманы.
Стыдно было показываться на люди.
Так накапливались в душе одиночество и тоска, которые даже в дни самых светлых удач омрачали жизнь молодого живописца. И эти перепады чувств рождали меланхолию – эту страшную ржавчину души.
Но он работал с энергией, изучая пейзаж во всех его деталях и подробностях, в цвете и тоне. Почерку Левитана с годами все более и более будет свойственна широта обобщения в мазке, колорите и композиции.
Но это был результат невероятного труда, наблюдения.
От деталей к общему – таков закон большого искусства.
История с учителями у Левитана была интересной и своеобычной.
Великий Перов известен как проповедник критического реализма. Его полотна были полны горькой правды жизни.
«Московская школа, – вспоминали о той поре С. Глаголь и М. Нестеров, – носила в себе своеобразный яркий отпечаток страстного увлечения и художественного подъема».
И, думается, по своим устремлениям Москва и ее училище были в какой-то степени антиподом петербургской Академии.
Это чувствовалось по многим признакам.
Но Левитан был пейзажист.
Лишь Саврасов, этот второй колосс училища, сумеет привить ему вкус к неистовому поиску поэзии и правды природы.
Очень заметен был приход в училище Поленова. Этот европейски образованный живописец принес с собой веяния пленэра; его картины и этюды, привезенные из-за границы, сразу поражали своей сочностью и свежестью.
Вот эти разные, большие художники влияли на становление юного таланта…
Аскетизм и гражданственность музы Перова, напряженный лиризм русского Коро – Саврасова и блистательный дар Поленова – все эти столь отличные друг от друга мастера вместе дали Левитану понимание широты и ощущение нужности художника, его благородного труда.
…Салтыковка. Вокруг кипела обыденная дачная жизнь. Мелькали белые платья и чесучовые костюмы, соломенные шляпы, яркие зонтики, блестели кокетливые глазки модниц, а у будущего мастера не было ни гроша, он голодал. Но наперекор всему отчаянно работал. Левитан не сдавался, он свято надеялся на целительную силу таланта и труда.
Упорство, вера и работа дали свои плоды. Юного пейзажиста заметил сам Третьяков.
«Осенний день. Сокольники». Шелестят верхушки темных сосен, лохматясь на светлом бегущем небе. Шуршат золотые кленовые листья, разогнанные ветром по краям дорожки, удаляющейся от нас в туманную даль. Куда спешит эта одинокая дама в черном? У ее ног скользит прозрачная, осенняя, еле заметная тень.
Левитан отдал дань традиции. Пейзаж – жанр.
Но природный вкус и чувство меры не позволили художнику перейти грань банальности.
Это полотно – типичный «пейзаж настроения», в котором одновременно воздействуют на зрителя человек и природа. Этот опыт юного художника, еще не распознавшего себя и своего пути в искусстве, будет единственным.
Живописец придет к более сложной и оригинальной форме.
Первая и последняя человеческая крупная фигура на картине написана Николаем – братом Антона Павловича Чехова, с которым Левитана свяжет судьба на всю жизнь.
Не без сложностей.
Но они знали друг другу цену, и хоть не всегда дружили, но в самые последние дни в далекой Ялте Левитан напишет на память Антону Павловичу Чехову лирический пейзаж «Стога вечером». Нр не будем забегать вперед. Вернемся в 1879 год.
Осенний день. Сокольники.
Итак, пейзаж Левитана в галерее Третьякова. Это был миг радости. Автор картины получил сто рублей. Напомним, что художнику не хватало одного года до двадцати лет.
И опять судьба наносит очередной удар.
Тяжко заболевает сестра.
Левитан три года снимает дачу в Останкине и всеми силами пытается вылечить Терезу. И она поправляется.
Художник ближе увидел подмосковную природу, больше стал писать пленэр, но когда наконец наступил момент окончания училища и Саврасов пометил на обороте дипломного холста: «Большая серебряная медаль», – это вовсе не был финал. Ученый совет решил по-другому, ему не понравилась картина. Автора попросили написать другую… Лишь через несколько лет, в 1886 году, Левитан получил диплом «внеклассного художника».
Но дама в черном из Сокольников уже много лет ждала в Третьяковке новых пейзажей Левитана. И она дождалась. Его полотна займут место в лучшей галерее России.
Но это было не так просто.
Сложен был путь Левитана к своему признанию. Куда только не толкала его нужда! Писал поденно скупщику картин, малевал и поштучно базарные пейзажи.
И вот наконец судьба свела его с интересным человеком – это был Савва Мамонтов…
Купец, богач решил создать свою частную оперу и… открыл новую страницу в создании оригинальных спектаклей, вошедших в историю развития русской национальной культуры…
Первенцем была «Русалка» Даргомыжского, ею был обозначен сезон.
Мамонтов пригласил Левитана вместе с Виктором Васнецовым писать декорации… Опыта у них не было, и они создавали большие картины-панно.
Премьера.
Зал бешено аплодирует декорациям, что в опере бывало редко: здесь царствовали рутина, шаблон.
Новую романтическую, богатую по цвету русскую песню пропели художники.
Левитану работа очень помогла, он стал шире видеть, стал «цветнее».
Его кисть забывает ученическую кропотливость, мазок стал раскованней, полотна зазвучали звонче.
… Все устали от трудового дня, ноги гудели, хотелось спать, но впереди была ночь – надо готовить генеральную репетицию. Маляр Москвичев уже принял «дозу» и храпит, нарушая тишину. Вдруг распахнулась дверь – Антон Чехов.
Чехов и Левитан. Если отбросить неврозы Левитана, которые помогал исцелить Чехов-врач, то они часто обогащали друг друга, будучи абсолютно разными людьми. Конечно, были и шутки, и игры, но все это с возрастом и возмужанием ушло, а ощущение близости, духовная дружба остались.
Для молодого Левитана театр был лишь эпизодом, не более. Константин Коровин стал корифеем русской сценографии. Зато пейзажист заработал себе деньги на поездку в Крым.
Таврида со всеми своими прелестями, кипарисами, олеандрами, виллами и дворцами «не показалась» живописцу, и он пишет другой Крым – суровый, новый по ощущению.
Пятьдесят этюдов привез он в Москву и покорил всех.
Настоящее жгучее солнце светило на небольших холстах.
Может быть, здесь сыграло роль письмо Антона Павловича к Левитану, в котором он процитировал писателя Григоровича:
«Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий…»
Как ни одинока и трудна была жизнь художника, но ему почти всегда помогали сильные талантом, характером русские люди, не давали хандрить.
И он все больше понимал это.
Художник пишет из Крыма:
«Черт возьми, как хорошо здесь!.. Я вчера взобрался на скалу и с вершины взглянул на море, и знаете ли что, я заплакал, заплакал навзрыд; вот где вечная красота и вот где человек чувствует свое полное ничтожество! Да что значат слова… работается хорошо… если так будет работаться, то я привезу целую выставку».
Левитан не обманул ожидания. Крымские этюды шли нарасхват, пейзажист обретал известность.
Но жизнь его внешне не изменилась.
Меблирашки, скитание, кормежка впроголодь.
Летом новые этюды.
Не хватало основного, сильного, яркого…
И вдруг вновь болезнь.
Нестеров вспоминает: «Меблированные комнаты «Англия». Тускло горит лампа, два-три мольберта, от них тени по стенам. Немного жутко. За стеной стонет тяжко больной Левитан Как все в жизни, прошла болезнь, оставив слабость и безденежье. Но это было уже привычно.
Замелькали московские будни.
Жаркие споры об искусстве с художниками. Встречи с Чеховым. Пейзажи не очень «шли» у покупателей, все больше скапливалось их в мастерской – жилой комнате.
И снова судьба предлагает ему испытание. Чехов пишет:
«Левитан закружился в вихре».
Молодой человек вошел в салон к Софье Петровне Кувшинниковой – начинающей художнице, по-своему восторженной и искренней. Он влюбился.
Левитан оделся франтовски, стал посещать премьеры, словом, вел светскую жизнь и… безумно тосковал.
Искусство, творчество не прощало измен.
Картины были наконец распроданы, а новые чистые холсты ждали, ждали.
Художник бежит на Волгу… Правда, мудрый Чехов говорил в свое время:
«Левитану нельзя жить на Волге. Она кладет на душу мрачность».
Нелогично? Ширь, простор, мощь – и мрак.
Реакция последовала немедленно по приезде.
Левитан пишет Чехову:
«Разочаровался я чрезвычайно. Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце. Серое небо и сильный ветер. Ну просто смерть!»
Так сбылось, казалось, предсказание Чехова.
Волга подавила Левитана величием и своей эпичностью, на первых порах он не знал, куда ему приклонить голову, кому излить тоску.
В Крымских горах.
Но шли дни, и весенняя река раскрыла ему свои просторы.
Художник понял, что есть не только подмосковный дачный быт, а нечто магическое, неразгаданное, ждущее своего поэта-живописца.
«Я никогда еще не любил так природу, – писал Левитан, – никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем… оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью… Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором – пускай! Они – благоразумие».
Это чувство пролилось на полотна мастера.
Они не были похожи на яркие, сочные пейзажи Крыма, но за серой дымкой стояли раздумье, смена настроений, словом, это было преддверие настоящего Левитана, беседующего с природой.
Живописец ощутил в полной мере масштабность, простор реки.
Он уехал домой, полный замыслов, жажды нового свидания с Волгой, ее Жигулями, Васильсурском.
Художник иногда не дает открытого решения, он не всегда должен громогласно заявлять «да» или «нет», он может ставить перед зрителем сложные вопросы.
В этом тончайшем диалоге с русским пейзажем раскрывается вся смятенность художника, чувствующего доброту духа России, бездонного и неохватного, но отличающегося порою удивительным безразличием к человеческой личной судьбе.
«Вечер на Волге»… Ненастье. Дожди, туманы, непогода – все эти столь обычные для русского пейзажа слагаемые создают атмосферу неизбывной печали, тоски…
Вот эта грусть неподражаемо передана Левитаном в его полотне. Мерцающая пелена, промозглая, серая, леденит сердце, будит чувство безысходности, тупика.
Но художник нашел ту могучую мажорную ноту простора и необъятности, воли, свободы, которая перекрыла монотонность дождя.
Волга…
Ее богатырский размах повлиял на становление Левитана как пейзажиста-патриота, гражданина своей Отчизны.
«Вечер на Волге»… Монохромное небольшое полотно. Почти гризайль.
После дождя. Плес.
Но духовность, ощущение необъятности далей, какой-то былинной древней свежести заставляют нас проникнуться чувством гордости за это диво природы, медленно, неслышно несущее массу вод через всю страну к Каспию.
Ни одной живой души нет на холсте, но фантазия зрителя додумывает, дорисовывает образ Разина и его ватаги, плывущих по Волге.
Звенят удалые песни, звучат шумные голоса атамановой вольницы…
Так небольшой холст с тремя одинокими черными челнами и сверкающей гладью вод обретает особый живописный строй.
Плес… Заштатный волжский городишко. Мещане и мещанки, приземистые купцы и шустрые мастеровые, ширококостные медлительные грузчики…
Художники поселились в Заречной слободе.
Вскоре по приезде в румяный, розовый вечер, в самую зарю, когда пылало небо, Левитан пишет полюбившуюся древнюю церквушку, реку, зелень, объятую пожаром заката, и создает этюд.
Все в нем дышит умиротворенностью. Ему близка таинственная и простая старина.
По просьбе художника однажды священник отслужил обедню в ветхой церквушке, давно закрытой.
Вот как Софья Кувшинникова описывает впечатление, которое оказала на Исаака Ильича эта служба.
«Странно звучали удары старого, словно охрипшего маленького колокола… Где-то вверху на карнизе ворковали голуби… Левитан был тут же с нами, и вот, как только началась обедня, он вдруг волнуясь стал просить меня показывать, как и куда ставить свечи… И все время службы с взволнованным лицом стоял он подле нас и переживал охватившее его трепетное чувс-тво».
«Плес открыл Левитана..– так говорили многие.
Но и художник «открыл» никому не ведомый до него уголок. «Совершенно новыми приемами и большим мастерством поражали нас всех этюды и картины, что привозил Левитан с Волги», – говорил Нестеров.
На следующее лето все чаще и чаще художник, зачарованный тихой прелестью пейзажей Плеса, пишет проникновенные, полные мелодий весны и лета, счастья, надежды холсты.
Ему легко дышится на волжском просторе. И он начинал сочинять картины-песни.
Одной из первых была «Золотой Плес». В этом полотне нет ничего досконально похожего, копирующего, в полотне намечено состояние торжественности умирания дня и рождения вечера.
«Вечер. Золотой Плес».
Этот холст – новый шаг Левитана в постижении пейзажа родины. Озаренность, сложное освещение полотна придают картине какую-то сказочную свежесть и очарование.
Будто в золотом мареве купаются небо, вода и берега Волги, чуть-чуть тронутые сизым вечерним туманом, который стелется на берегу, покрывая все холодной дымкой вуали.
Как всякий вечер, холст навевает грусть.
И эта скрытая борьба ликующих теплых тонов уходящего дня, радостных и звучных, невольно подчеркивается пепельностью наступающих летних сумерек, тронувших косогор, колокольню и домик. Городок притих.
Вся картина наполнена удивительной музыкой молчания, так много рассказывающей нашему сердцу. Чистота, какая-то девственность, нетронутость, лирика длящегося секунды мига, остановленного навсегда Левитаном, делают эту картину значительной в истории русского искусства, предваряющей многие творения следующего века.
Главное, что отличает этот пейзаж, – то, что художник приемлет всю эту напряженную интимность.
Полотно пронизано острым чувством очарования живописца, влюбившегося в этот мотив.
Он создавал его сложно, собирая по крупицам впечатления от многих вечеров.
Картина создана мастером, как бы ставшим на мгновение птицей и взлетевшим над землей.
Живописец снова с Кувшинниковой на Волге. И вновь он счастлив. Снова ему легко и уютно в родных краях, и, что особо важно, пишется хорошо!
Юрьевец. Старые легенды овевают этот город. Окрестности-дикие. Глухие буераки будто полны лешими, колдунами, сказками…
Короленко писал об этих местах: «Сколько призрачных страхов носится еще в этих сумеречных туманах, так густо повисших над нашей святою Русью!»
Живописец сразу оценил мир легенд, окутавших старый город, крепость, древний вал, многие века охранявшие подступы к городу. Неприступный берег, о который лениво плескались волны. Казалось, сама история переворачивает неспешно страницы летописи.
На Волге был завершен сложный процесс становления Левитана. Вот что вспоминает Кувшинникова:
«Бродя по окрестностям, вдруг наткнулся на ютившийся в рощице монастырек. Он был некрасив и даже неприятен по краскам, но был такой же вечер, как когда-то в Саввине: утлые лавы, перекинутые через речку, соединяли тихую обитель с бурным морем жизни, и в голове Левитана вдруг создалась одна из лучших его картин, в которой слилось воедино… и вновь увиденное, и сотни других воспоминаний».
Метровый холст, но какая бездонность хлынет на вас, если вы вслушаетесь в разговор художника с природой. Левитан верен себе. Сюжет прост!
«Тихая обитель».
Вечереет. В зеркале реки опрокинулись колоколенка, многоголовая старая церковь и озаренная закатом зелень.
Если бы не заряд духовности, который заставляет нас не только смотреть, но и чувствовать сердцем написанное художником, современный критик мог бы обвинить его в натурализме, – с таким тщанием прописаны каждая веточка, каждый лепесток переднего плана.
Шаткие мостки. Листья кувшинок. Рябь воды…
Но главное здесь, конечно, не в деталях, хотя они помогают создать атмосферу картины.
Основное – это аромат встречи с жизнью и размышление о ней. Мастеру тридцать лет.
Он подводит мысленный рубеж всему сделанному и прожитому. Вспоминает детство, стертое суетой и гамом, страшную, тяжкую и чудную юность, когда впервые муза подала ему руку и привела в мир прекрасного, первые успехи и незабываемые обиды… Увлечения и разочарования.
И вот, наконец, попав на Волгу и прикоснувшись к целине, именуемой Русью, Левитан нашел в себе новые силы и открыл ту новую красоту в видении Родины, которая сделала его имя бессмертным.
Тихая обитель.
Он забыл все дрязги, всю ту бытовую накипь, которая отравляла с самого раннего детства его жизнь, он, подобно свободной птице, как и в картине «Вечер. Золотой Плес», поднялся выше обыденщины и взглянул на вечный мир природы, взглянул и заговорил с ней.
И мы слышим этот долгий, доверительный диалог.
Как откровенен Левитан!
Он, как на духу, рассказал о себе все… Мы узнаем, сколько горя, неудач, неудобства, нищеты, голода хлебнул он.
И вот сейчас художник признается Отчизне в любви…
И Родина, слушая горячую и порою сбивчивую речь мастера, открывает ему самое сокровенное – свою душу, светлую, спокойную, мудрую и чистую.
Можно много дней приходить к этой картине, и каждый раз, в зависимости от времени дня, света и настроения, полотно будет другое, незнакомое.
Такова и сама природа, которая только один, только один миг похожа на себя, еще мгновение – и это уже будет она, но другая, еще тобой не узнанная…
Художник еще будет писать разные сюжеты, порою грустные и даже драматические.
Он объездит пол-Европы, но не привезет оттуда ничего значительного.
Но с каждым годом все звонче и звонче будут звучать лучшие полотна Левитана, в которых он найдет новую гармонию холодных и теплых тонов, раскроет все богатство палитры России.
Мастер говорил с природой, понимал шепот листвы, разговор птиц, пение ветра, ему была доступна тайная музыка пейзажа. Он обладал совершенным постижением жизни просторов своей земли. И когда мы до конца раскрываем это чудесное свойство Левитана, какой-то мерцающий холодок пробирается в сердце.
Кажется, что раскрыли чужую тайну…
Ведь еще и еще раз хочется напомнить, что Россию, ее пейзажи писали блистательные мастера, но ни один из них не создал таких объемных и в то же время бездонных полотен, которые, подобно частям величавой симфонии, лишь дополняют друг друга, подчеркивая всю многогранность и необъятность лица Родины. «Тихая обитель». Это полотно как бы синтезирует впечатления Плеса и Юрьевца.
Полотно поразило. Все наперебой славили художника и его музу. Правда, один почтенный писатель находил, что-де «мостки длинны», не менее маститый поэт видел разлад между названием и ее сюжетом: «Помилуйте, называет это тихой обителью, а тут все жизнерадостно».
Бенуа приписывал успех картины поездке Левитана на Запад, будто забыв, что и до Франции, до знакомства с импрессионистами он уже писал отменные холсты.
… Мастер попадает в самое сердце художественной России. С легкой руки замечательного живописца Поленова его принимают в свои ряды передвижники.
Левитан побывал в Петербурге на торжественном обеде Товарищества и был полон надежд и планов.
Поленов писал жене в Москву:
«Как мне приятно слышать про Левитана, что он в хорошем настроении, хочет работать и доволен тем, что был на обеде. И я остался доволен… Какой-то молодостью повеяло…»
«Поленовские вечера».
Эти встречи сблизили Репина, Сурикова, В. Васнецова, молодежь – братьев Коровиных, Врубеля, Серова, Левитана, Пастернака, Архипова и других.
Всех этих разных людей объединяла любовь к искусству, к труду и, главное, к России.
Наступило очередное лето, и художник с Кувшинниковой, вместе с Ликой Мизиновой, новой знакомой Левитана, поселяются на даче в Тверской губернии в Затишье.
Недалеко от Затишья Левитан нарисовал старую плотину через реку. Об этой запруде ходила легенда.
Бывая здесь, Александр Сергеевич Пушкин прослышал рассказ о красавице, дочке мельника Наташе, утопившейся в омуте от несчастной любви… Пушкин использовал этот сюжет для «Русалки».
Все лето работал Левитан над картиной «У омута».
«Как беден наш язык! – Хочу и не могу. – Не передать того ни другу, ни врагу, что буйствует в груди прозрачною волною».
Эти стихи Афанасия Фета могут символизировать постоянную неутоленность желаний Левитана изобразить всю красоту Отчизны.
Пример неугасимой тоски, неудовлетворенности чувств мучительно сомневающегося в конечных результатах своего труда художника.
Творчество вдохновенное и бескомпромиссное, не знающее жалости, полное тревог и сомнений, – вот истинный мир искусства Исаака Левитана.
Живописец любил читать друзьям строки Фета:
Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук
Хватает на лету и закрепляет вдруг
И темный бред души, и трав неясный запах.
Исаак Ильич жил летом 1892 года в деревне Городок близ Болдина Нижегородской железной дороги. И опять хорошо пишется в этих краях.
Художник счастлив… Случилось так, что однажды, возвращаясь с Кувшинниковой после охоты домой, они вышли на старое шоссе.
Вечерело… Перед глазами Левитана лежала Владимирка, уходя в сумеречную даль. Родился сюжет.
Душа мастера особенно остро реагировала на окружающее. Решение было принято мгновенно.
Несколько дней подряд Левитан писал с натуры холст, став неподалеку от голубца, который мы после отчетливо видим на картине.
«Владимирка».
Дорога печали. Ненависти. Страха. Жестокости…
Вот что такое этот тракт, по которому гнали тысячи на каторгу. Всякий шел туда народ.
И душегубцы, и душелюбы.
На картине не видно толпы колодников.
Нет конвойных, лениво покрикивающих на отстающих.
Пустынно.
Вьются малые тропки вокруг главной дороги горя. Гудит ветер по диким полям, вдали синеет лес.
Вроде тишина и благодать. Но вглядитесь, вслушайтесь… И вы тут же ощутите звон кандальный, тяжко гремящий над всем этим свободным пространством.
… Судьба не заставила ждать ударов, и вскоре прозвучали слова приказа свыше, по которому все без исключения евреи должны покинуть Москву.
А как же Левитан? Слава нашей русской живописи, признанный лидер пейзажистов?
Владимирка.
«Нет исключения!» – заявил пристав.
… Истина такова.
В сентябре 1892 года живописец уезжает из Москвы, но вскоре после вмешательства друзей Левитан возвращается в начале декабря домой и продолжает писать свои чудесные полотна.
Но нельзя не заметить, что этот эпизод в биографии пейзажиста стоил ему немалых хлопот и беспокойства.
Чтобы написать в злые годы реакции девяностых годов такое полотно, надо было обладать большим гражданским мужеством.
«Петербургская газета» цинично писала: «Темой для картин служит природа России. Выбраны самые неприглядные «серые» мотивы.
Что может быть скучнее «Владимирки – большой дороги» г. Левитана».
Скучно, господин Левитан!
Коротко и ясно!
Самое поразительное, что обычно мирная муза Левитана, не зная ничего о предстоящих событиях, подвигнул а кисть художника на создание «крамольного» холста «Владимирка».
Через два года Левитан и Кувшинникова уезжают на лето в глухие края станции Троица и села Доронино. Здесь было суждено художнику собрать новый запас наблюдений и знаний.
Озеро Удомля – студеное, кристально чистое, спокойное. Огромный светлый небосвод с тихо движущимися громадами облаков создавал настроение непреходящей вечности, мира, покоя… Левитан писал этюды, рисунки, эскизы, собирал материал, который послужил ему для создания нового шедевра.
Все передвинуто, переставлено художником в пейзаже во имя выразительности композиции. Громадное, былинное, лежит спокойное, как гладь зеркала, озеро Удомля.
Лишь легкая рябь указывает, что оно живет и дышит.
Плывут грозовые тучи, зловеще, никуда не торопясь, они занимают уже больше, чем пол неба.
«В ней я весь, – пишет Третьякову о картине «Над вечным покоем» Левитан. – Со всей своей психикой, со всем моим содержанием».
Этот холст, созданный в 1894 году, – вершина тихого диалога «с глазу на глаз» с русской природой, который вел живописец.
Над вечным покоем.
Левитан торопится жить.
Уезжает весною, в марте 1894 года, за границу. Лечится.
Вена. Ницца. Париж.
«Воображаю, какая прелесть у нас на Руси – реки разлились, оживает все. Нет лучше страны, чем Россия! Только в России может быть настоящий пейзажист. Здесь тоже хорошо, но бог с ней», – пишет он Аполлинарию Васнецову.
