Текст книги "Кайран Вэйл. Академия Морбус (СИ)"

Автор книги: Игорь Uglov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Вот оно. Прямое подтверждение. Корвин был не просто «проблемным студентом». Он был таким же инструментом в чужой игре. Только в руках этого древнего призрака, а не Ректора. И Ректор, видимо, это почувствовал. И решил… почистить.

«Так они… они знали о тебе? О том, что ты пытаешься освободить пленников?»

«Обо мне – вряд ли. Они чувствовали вмешательство. Аномалию в аномалии. Постороннюю волю, ковыряющуюся в их механизме. Корвин стал точкой напряжения. И они решили стереть эту точку вместе со всем, что к ней прилипло. С помощью нового, более мощного инструмента. Тебя.»

Всё сходилось. Ужасающе, леденяще логично.

«А теперь? – мысленно спросил я, глядя в темноту зала. – Ты во мне. Они добились своего? Уничтожили тебя?»

Холод внутри сдвинулся, и в нём послышалось что-то вроде сухого, беззвучного смеха.

«Они загнали лису в капкан, не зная, что у лисы в зубах ключ от этого капкана. Их „поглощение“ – это то, что я пытался сделать сам уже века. Проникнуть в самое сердце пустоты, которая может пожирать их искажения. Ты – не устранил проблему, мальчик. Ты – открыл врата. И теперь я по эту сторону врат.»

От этой мысли стало одновременно страшно и… странно спокойно. Он не был паразитом. Он был… сообщником поневоле. Таким же заключённым, каким был и я. Только его тюрьма длилась веками.

«И что теперь? – спросил я. – Мы продолжаем „подпиливать решётку“? Искать другие… занозы?»

«Теперь, – его мысль стала твёрдой, как обсидиан, – мы меняем тактику. Корвин был тонкой иглой. Ты – кувалда. Искажения, которые ты чувствуешь, – это не просто больные места. Это петли, на которых держится вся клетка. Корвин мог лишь ослабить нить. Ты можешь её порвать. Каждое поглощение, каждое уничтожение такого искажения – не акт службы им. Это удар молотом по опоре. Но бить нужно точно. И бить так, чтобы смотрители думали, будто ты забиваешь гвоздь, а не выбиваешь клин.»

Он помолчал, будто оценивая мою реакцию.

«Первым делом – учись. Их законы, их ритуалы, их слабости. Стань для них незаменимым мастером по починке того, что они сами же и ломают. А я… я буду смотреть их старыми глазами. И подсказывать, где ржавчина въелась особенно глубоко. Мы начнём с малого. Со следующего задания от твоего Ректора. В нём будет возможность. И тест.»

«Тест? На что?»

«На то, чью волю ты исполняешь. Их… или нашу.»

Голос смолк, оставив после себя не пустоту, а холодную, выверенную до мелочей стратегию. Я больше не был просто голодным зверем в клетке. Я был… диверсантом. А в голове у меня сидел командир партизанского отряда, который знал каждую тропинку в этом лесу, потому что когда-то сам его и посадил.

Я поднялся с кресла и посмотрел в окно, на багровый отсвет Сердцевины. Раньше он был угрозой. Теперь он был мишенью. Огромной, пульсирующей, охраняемой мишенью.

«Хорошо, старик, – подумал я, обращаясь к тишине внутри. – Покажи мне, где первый гвоздь. И как его выдернуть, чтобы вся стена затрещала.»

Из глубины донеслось слабое, одобрительное ощущение. Похожее на улыбку.

«Для начала… завтра на уроке у Вербуса обрати внимание на трещину в камне у третьей скамьи. Не на физическую. На ту, что видна лишь голоду. Это хорошее место для начала. Маленькая, почти незаметная петля. Давай посмотрим, сможешь ли ты её развязать, не привлекая внимания надзирателей.»

Путь к простому выживанию окончательно закрылся. Начиналась долгая, тихая война на истощение. И у меня в голове был самый опасный и опытный партизан во всём сломленном мире.

Я не мог сидеть, я ходил по залу кругом, погружённый в свои мысли. Но всё скатывалось к моим пробелам в теории магии. Всё же меня учил Генрих, а хоть и умный человек, но всё же не маг. И я продолжил задавать вопросы духу, хоть уже и чувствовал в его голосе усталость.

«Дух самых низов? Что ты имел в виду?» – мысленно обратился, разглядывая случайный свиток.

«Представь… нет, не дух. Представь сновидение камня. Огромное, медленное, глухое. Оно не мыслит, как мы. Оно… помнит давление, вес, тепло расплава и холод трещин. Когда тот парень прорвал завесу, его сознание – яркое, острое, человеческое – упало в это сновидение, как раскалённая капля в воду. Сновидение не поглотило её. Оно… обволокло. Запекло вокруг неё слоями памяти о давлении и росте. Как жемчужину вокруг песчинки. Его разум теперь вплетён в сон земли под этим местом. Он стал частью её древнего, бессловесного кошмара. Я смог только… прошептать в этот сон. Сделать его немного более осознанным для него самого. Чтобы он не забыл, что он – человек, а не слой породы.»

От этого живописания у меня ощутимо закружилась голова, и я прислонился к стенке.

«Извини, твой разум пока не готов к такому.»

«Ничего-ничего, мне нужно закаляться по всем фронтам. А эгрегор?»

«Это – само место. Древняя, немая воля камней и корней, на которых стоит Морбус. Не злая. Не добрая. Просто… сущая. Как тяга камня вниз. Она не замечает муравьёв на своей спине. Но если муравей пророет ход слишком глубоко… камень может сдвинуться. Не со зла. Просто потому, что ему неудобно. Тот парень прорыл такой ход. И камень… сдвинулся. Вобрал его в себя.»

Только выслушал духа, как в зале появился староста – Сирил Веспер. Он посмотрел на меня, и его взгляд мне сразу не понравился.

Глава 9. Встреча с Последствиями

Я оторвался от окна, едва успев стереть с лица остатки оцепенения после разговора с Голосом. В зале был серый, безрадостный свет позднего дня, пробивавшийся сквозь высокие узкие окна.

В проёме двери, залитый этим тусклым светом, стоял Сирил Веспер. Он не вошёл – он возник, будто ждал, когда я закончу свой внутренний диспут. Его осанка была, как всегда, безупречной, но в ней чувствовалась не простая проверка, а целенаправленный поиск. Его взгляд, обычно холодный и рассеянный, сейчас был сфокусирован на мне с неприятной точностью.

– Вейл, – произнёс он ровным, лишённым интонации голосом. – Тебя ищут. Я обошёл пол-академии.

Я изобразил лёгкое удивление.

– Ищут? Я же на территории Дома. Никуда не отходил. Просто… воздухом подышать. Последний урок отменили. И после домашнего задания голова гудит.

– Понятно. – пристально посмотрел он на меня.

– А что случилось-то? – произнёс я, когда пауза затянулась. – Опять к ректору?

– Нет, ректору и без тебя доложили. – ответил он, и хитро улыбнулся.

– Но?

– Я думаю тебе будет интересно, то дерево что вы принесли, удалось вернуть к жизни. – произнёс он. – Удивительный симбиоз скелетодрева и человека.

– Рад за него… хотя нет. Скорее за тех, кому это удалось. – ответил я, всем видом показывая, что мне это неинтересно. – А тому, кого удалость вернуть, не позавидуешь.

– Это не предложение. – более хищно улыбнулся. – Вэйл, тебе это будет полезно. С твоим Даром.

– Увы, я не могу контролировать его. – развёл я руками. – Попробовал тут сегодня снять проклятье с одного артефакта, так в итоге разрушил вообще все связи. Не хотелось бы убить… всю работу профессоров. Может через недельку? Когда я хоть немного научусь контролировать свою ману?

Я продемонстрировал попытку создать тёмную искру на ладони. И мысленно удивился, когда почти получилось её создать.

– Просто посмотришь, тебе как адепту Дома Костей это будет полезно! – настаивал Сирил.

– Тогда может остальных позвать?

– Один. Сейчас, и это не обсуждается! – теряя самообладание прошипел Веспер.

Интуиция, не Голос, подсказывала мне, что ничем хорошим эта затея не кончиться. И почему-то именно я был нужен?

Ледяная жилка страха пробежала по спине. Сирил никогда не терял самообладания. Никогда. Даже когда тот самый «несчастный случай» произошёл с Солерсом, он лишь констатировал факты. А сейчас в его шипении звучало что-то почти человеческое – нетерпение, раздражение. Как будто не я ему нужен, а он сам загнан в угол каким-то приказом и из последних сил его выполняет.

«Зачем ему тащить меня туда силой? – пронеслось в голове. – Чтобы я что-то увидел? Или чтобы что-то увидели во мне?»

Мой собственный инстинкт кричал: отказывайся. Упирайся. Ссылайся на правила, на усталость, на что угодно. Но в его глазах, в этой новой, непривычной для него напряжённости, читалось другое: отказ будет равен признанию. Признанию того, что мне есть что скрывать. А признание в Морбусе – первый шаг к исчезновению.

– Ладно, – вздохнул я, сдаваясь, и потушил жалкую искру на ладони. Пальцы слегка дрожали, и я надеялся, что он списал это на усилие. – Только смотри, если я его случайно… иссушу, виноват будешь ты. Ведёшь необученного новичка к живой аномалии. Нарушение всех мыслимых инструкций по безопасности.

Я надеялся, что эта слабая попытка шутки прозвучит как бравада испуганного юнца. Сирил лишь фыркнул – звук, похожий на шипение змеи.

– Следуй. И не отставай.

Он развернулся и зашагал прочь быстрым, резким шагом. Я покорно поплёлся за ним, чувствуя, как сердце глухо колотится. Не Голос, а мой собственный страх нашёптывал самые дурные варианты. Может, они что-то нашли? Какой-то след, связывающий меня с Корвином? Может, этот оживший парень что-то пробормотал? Или сам Веспер что-то заподозрил? Он же все протоколы ведёт, все фиксирует.

Мы похоже шли не в лазарет. А обошли нашу башню, и пошли глубже в недра Дома Костей, по коридорам, которые становились все уже, темнее и пахли не пылью и воском, а сырой землёй и чем-то горьковатым, похожим на полынь. Воздух стал тяжёлым, влажным. Свет исходил не от факелов, а от вмурованных в стены тусклых кристаллов, отбрасывающих мертвенные зеленоватые блики.

Наконец Сирил остановился перед массивной дверью из тёмного, пористого камня, похожего на туф. На ней не было ни ручки, ни замочной скважины – лишь сложная вязь рун, вырезанных прямо в породе. Он приложил ладонь к центру, что-то беззвучно прошептал. Руны вспыхнули тусклым оранжевым светом, и дверь бесшумно отъехала в сторону, открывая проход.

Запах ударил в нос – густой, сладковато-терпкий, как в оранжерее, но с примесью чего-то металлического и… живого. Не животного. Растительного. Очень старого.

Мы вошли. Комната была круглой, с низким сводчатым потолком. В центре, под самым куполом, где сходились жилы светящихся мхов, росло Дерево.

Точнее, то, что от него осталось. Это был не могучий ствол, а нечто среднее между растением и скульптурой. Основа – все тот же скрюченный, ребристый ствол скелетодрева, но теперь он казался меньше, будто сжался. А на его ветвях, там, где раньше были лишь острые шипы, теперь шевелились… листья. Мягкие, бархатистые на вид, цвета запёкшейся крови и старого золота. Они тихо шуршали, хотя в комнате не было ни малейшего движения воздуха.

И у подножия этого гибрида, на слое тёмного влажного мха, сидел тот самый парень!

Он сидел, скрестив ноги, спиной к стволу. Его руки, больше похожие на корявые, покрытые мягкой коркой сучья, лежали на коленях ладонями вверх. На его «лице» – смутных углублениях в древесной массе – теперь можно было различить нечто, отдалённо напоминающее черты: сглаженные выступы на месте скул, более глубокую впадину для рта. Глаз не было, только две тёмные, влажные щели, из которых сочилась густая, янтарная смола, медленно стекавшая по «щекам».

Он дышал. Медленно, с глухим скрипом внутри ствола. И с каждым его вдохом листья на ветвях слегка вздрагивали.

Рядом с ним, на низком каменном столике, стояли несколько склянок и глиняных чаш с какими-то… субстанциями. А за столиком, спиной к нам, возилась Вердания Чертополох, которую я впервые увидел в лазарете. Она что-то растирала в ступке, не обращая на наш приход никакого внимания.

– Профессор, – тихо произнёс Сирил, нарушая тишину, больше похожую на сон.

– Молчи, – отрезала она, не оборачиваясь. – Он слушает.

«Слушает?» – я осторожно перевёл взгляд на парня. Он не шелохнулся. Но в тишине комнаты вдруг стало слышно не только его скрипучее дыхание и шуршание листьев. Стал слышен… гул. Очень низкий, едва уловимый, идущий не от него, а словно из-под пола, через его корни. Это было похоже на отдалённое биение огромного сердца где-то в самых глубинах.

И тогда тот пошевелился. Его голова, больше похожая на сучковатый нарост, медленно повернулась в нашу сторону. Темные щели-глаза остановились сначала на Сириле, а потом – на мне. В них не было ни любопытства, ни страха. Был лишь глубокий, древний покой и… ожидание.

Из щели, бывшей ртом, вырвался звук. Не голос. Скрип. Как ветка о ветку в безветренную ночь.

– При…нес…ли…

Сирил сделал шаг вперёд.

– Принёс, Элрик. Тот, кого ты просил увидеть.

Я замер. Он просил? Меня? И… они уже узнали его имя? Знают кто он?

Чертополох наконец оторвалась от своей ступки и обернулась. Её зелёные глаза, холодные и внимательные, как у хищной птицы, уставились на меня. Она окинула меня взглядом с ног до головы, будто оценивая не человека, а редкий экземпляр флоры.

– Так вот какой он, – произнесла она своим бархатистым голосом. – Пустошь в человеческом обличье. Интересно.

Слово «пустошь» прозвучало как приговор. Я почувствовал, как кровь отливает от лица. Сирил стоял неподвижно, но я видел, как напряглись мышцы его спины под мантией. Значит, он тоже слышал это слово. И теперь привёл меня на очную ставку.

– Я… не понимаю, – выдавил я, и голос мой прозвучал хрипло и неубедительно даже для моих ушей.

Элрик снова издал скрип. Чертополох, не отводя от меня взгляда, перевела, как синхронный переводчик:

– Он говорит: «Ты пахнешь… как край мира. Как-то, что было до… и будет после. Пахнешь тишиной, в которой замерли все песни».

Внутри у меня всё сжалось в ледяной ком. Голос молчал, затаившись так глубоко, что я почти поверил в его отсутствие. Но его молчание было красноречивее любых слов. Это была правда.

– Я просто ученик, – пробормотал я. – У меня дар… поглощения. Может, он чувствует это.

– Может, – согласилась Чертополох, но в её тоне не было веры. Она подошла ближе, и я почувствовал исходящий от неё запах – земли, трав и чего-то острого. – Твой дар, мальчик, это не просто инструмент. Это состояние. Элрик провёл шесть лет, сросшись с самой основой этого места. Он чувствует его болезнь, его шрамы. И в тебе он чувствует… потенциальное лекарство. Или смертельную инфекцию. Пока не ясно.

Она повернулась к Сирилу.

– Веспер, оставь нас. Мне нужно поговорить с ним наедине. Или… посмотреть, что произойдёт.

Сирил колебался. Его лицо было каменным, но в глазах читался конфликт: долг подчиниться профессору и явное нежелание оставлять меня здесь одного.

– Это… безопасно? – спросил он наконец, и это прозвучало почти по-человечески.

– Безопаснее, чем ты думаешь, – парировала Чертополох. – У него же нет выбора. Уходи.

Сирил бросил на меня последний тяжёлый взгляд – взгляд, полный нераскрытых подозрений и какого-то странного… предупреждения? – и вышел. Дверь закрылась за ним, и тишина снова поглотила комнату, теперь нарушаемая лишь дыханием Элрика и тихим шуршанием листьев.

Я остался наедине с профессором, которая смотрела на меня как на букашку под микроскопом, и с полудревом-получеловеком, который, похоже, видел во мне что-то, чего я сам в себе не видел.

– Подойди ближе, – мягко, но неумолимо приказала Чертополох. – К нему. Не бойся. Он не причинит тебе вреда. Он… хочет понять.

Я сделал шаг. Потом ещё один. Запах Элрика стал сильнее – не гниль, а что-то древнее, древесное, смолистое. Я остановился в двух шагах от него. Его щели-глаза были направлены прямо на меня. Из них по-прежнему сочилась смола.

– Что… что он хочет? – тихо спросил я.

– Он хочет знать, на чьей ты стороне, – ответила профессор, наблюдая за нами обоими. – Сторона тех, кто построил эту тюрьму и кормится её болью? Или сторона… того, что под ней? Стороны жизни, которая хочет быть свободной, даже в таком уродливом виде, как его?

Я молчал. У меня не было ответа. Я был на стороне своего выживания. И всё.

Элрик медленно поднял одну руку. Движение было плавным, но скрипучим, будто давно не смазанные шестерёнки. Он протянул её ко мне. Не для рукопожатия. Его ладонь, больше похожая на сплющенный сук с намёком на пальцы, была обращена вверх. На ней, в центре, пульсировало слабое, тёплое свечение. Не магическое свечение, а… живое. Как свет светлячка, но глубже, словно исходящий из самой сердцевины дерева.

– Возьми, – прошептала Чертополох. – Это не угроза. Это… предложение. Прикоснись к его памяти. К его связи с этим местом. Узнай, что он знает. И дай ему узнать тебя.

Рука дрожала у меня в воздухе. Прикоснуться? К этому? К существу, которое было частью фундамента Морбуса? Это было безумием. Но отказ сейчас, при ней, был бы хуже. Он был бы подтверждением, что мне есть что скрывать.

Я медленно, будто сквозь толщу воды, протянул свою руку. Кончики моих пальцев коснулись его ладони.

Кора была не твёрдой и шершавой, как я ожидал. Она была тёплой, мягкой, как старая, замшелая кожа. И в момент соприкосновения…

Мир рухнул.

Не в обморок. Нет. Просто исчезли стены, исчезла комната, исчезла Чертополох. Я стоял… нет, я не стоял. Я был. В темноте. Но не в пустоте. В темноте, полной жизни. Я чувствовал не ногами, а всем существом – бесконечное, медленное движение вниз. Корни. Миллионы, миллиарды тончайших нитей, пронизывающих камень, пьющих из темных, солёных вод, передающих тихие, немые сообщения снизу вверх и сверху вниз. Я чувствовал их боль – тупую, постоянную, где камень давил слишком сильно. Чувствовал их радость – редкую, сладкую вспышку, когда где-то далеко умирало живое существо, и его разлагающаяся плоть становилась пищей.

И я чувствовал Песню.

Она шла снизу. Из такой глубины, что дух захватывало. Это не были звуки. Это были вибрации. Ритм самого мира. Медленный, мощный, неумолимый. Ритм роста и распада. И в этом ритме была… тоска. Бесконечная, невыразимая тоска по чему-то, что было утрачено. По свету, которого не было в этих глубинах. По гармонии, которую нарушили.

И сквозь эту Песню и боль корней я увидел вспышки. Картины, пропущенные через призму древесного восприятия.

«Высокий, худой юноша в мантии Дома Тени, его лицо искажено концентрацией. Он рисует в воздухе сложные знаки, пространство вокруг него дрожит, зеленеет… и рвётся. В разрыв хлещет поток не света, а чистой, неоформленной жизни. Она обжигает, она вливается в него, она слишком сильна. Он кричит, но звука нет, только вибрация ужаса. Корни, старые и голодные, пронизывающие пол лаборатории, реагируют мгновенно. Они впиваются в него, не как агрессоры, а как в губку, впитывающую пролитый нектар. Они тянут вниз, в прохладу камня, в свой ритм. Зелёный свет гаснет, поглощённый тьмой земли.

Годы. Медленные, как столетия. Сознание юноши не гаснет. Оно растягивается, смешивается с воспоминаниями камня, с терпением дерева. Иногда, очень редко, сверху доносится другой ритм – быстрый, нервный, чужой. Шаги. Голоса. Страх. Злоба. Боль. Все это каплями стекает вниз, всасывается корнями, становится частью фона. Сознание учится их различать. Учится ждать.

И вот – новый ритм. Не похожий на другие. Он не стучит, не суетится. Он… всасывает. Он создаёт рядом с собой тишину. Вакуум, в который затягиваются и боль, и страх, и сама искажённая энергия, питающая корни. Этот ритм подходит близко. Очень близко. Он пахнет… краем. Краем всего. И в нем есть отголосок чего-то старого, знакомого. Чего-то, что обещало когда-то не тюрьму из камня и правил, а нечто иное.»

Картины сменились. Теперь я видел сквозь корни – не глазами, а чем-то вроде эха. Я видел лабиринт каменных труб, по которым текла не вода, а сгущённый магический мрак. Видел, как в эти трубы, словно в канализацию, сбрасываются клубки светящейся паутины – остатки чьих-то заклинаний, обрывки аур, что-то, похожее на слезу. И видел, как в глубине этого лабиринта, в самом его сердце, пульсировало ЧТО-ТО. Огромное, тёмное, жаждущее. Это не была живая сущность. Это был Шрам. Разрыв. Место, где реальность была сшита грубыми, рвущимися нитями. И каждый удар его пульса отзывался болью во всех корнях, во всех камнях, во всем Морбусе. Это и была Сердцевина. Или то, что под ней.

И я понял. Понял то, что знал Элрик. Морбус не просто стоял на древнем месте силы. Он был пригвождён к ране мироздания. И все его правила, его жадность, его «тёмная магия» – все это было не причиной, а следствием. Следствием отчаянной, панической попытки залатать дыру, через которую утекала жизнь, питая что-то ненасытное с той стороны. Они не были тюремщиками из злого умысла. Они были санитарами в горячке, зашивающими рану грязными нитками и кормящими пациента его же собственной плотью, лишь бы тот не умер прямо сейчас.

От прикосновения отдёрнули меня. Не я. Элрик. Его рука дрогнула и упала на колени. Связь оборвалась. Я стоял, задыхаясь, как будто пробежал километр. Перед глазами плыли пятна. В ушах звенело, заглушая шуршание листьев.

Чертополох смотрела на меня все тем же оценивающим взглядом, но теперь в нем появилась тень удовлетворения.

– Ну? – спросила она тихо. – Что увидел?

Я не мог вымолвить ни слова. Горло было сжато. Я кивнул, давая понять, что… увидел. Слишком много.

– Теперь ты понимаешь, – сказала она, и это не был вопрос. – Ты понимаешь, что твой «дар» – это не просто удобный инструмент для Ректора. Это нечто, родственное самой природе этой… аномалии. Ты можешь не лечить симптомы. Ты можешь добраться до болезни.

– Я… я не могу, – прохрипел я наконец. – Я ничего не могу. Я даже ману толком контролировать не умею.

– Научишься, – отмахнулась она. – Или тебя научат. Точнее, попытаются научить быть удобным скальпелем. А ты… ты должен научиться быть хирургом. Тот, кто в тебе сидит… – она сделала паузу, и её взгляд стал пронзительным, – …он, я чувствую, знает разницу. Слушай его. Но не доверяй слепо. Он стар и, возможно, зол. А тебе нужна ясная голова.

Она отвернулась и снова начала что-то растирать в ступке, будто наш разговор был исчерпан.

– Почему… почему вы мне это всё говорите? – спросил я, всё ещё не в силах прийти в себя. – Вы же профессор. Вы часть академии.

Чертополох не обернулась.

– Я – ботаник, мальчик. Моя академия – это жизнь. В любых её формах. А то, что происходит здесь… это медленное, методичное удушение жизни ради сомнительной стабильности. Я наблюдаю. И иногда помогаю интересным экземплярам выжить. Считай, что ты попал в мою коллекцию. А теперь иди. Веспер, наверное, уже сносит дверь. И помни: сегодня ты ничего не видел. Ничего не чувствовал. Просто посмотрел на интересный симбиоз. Понял?

Я кивнул, не в силах говорить. Она махнула рукой в сторону двери. Я повернулся и побрёл к выходу, ноги были ватными. Картины, увиденные через прикосновение Элрика, жгли мозг. Песня земли, боль корней, пульсирующий Шрам в самом основании мира… и моя собственная сущность, которая, оказывается, была не случайным проклятием, а чем-то вроде родственной стихии этому хаосу.

Дверь открылась прежде, чем я до неё дотянулся. За ней стоял Сирил. Его лицо было непроницаемым, но я увидел, как его глаза быстро сканируют меня, выискивая изменения, признаки шока, лжи.

– Ну что? – спросил он сухо. – Узнал что-то полезное?

Я посмотрел на него, и впервые увидел не просто старосту или надзирателя. Я увидел ещё одного заключённого. Заключённого, который так привык к своей клетке, что стал её частью и теперь следил, чтобы другие не пытались её расшатать.

– Да, – хрипло ответил я, отводя взгляд. – Узнал, что даже дерево может страдать. И что наш Дом… мало чем может тут помочь. Только наблюдать и фиксировать.

Ответ, казалось, его удовлетворил. В нём была правильная нота цинизма и бессилия, ожидаемая от новичка Костей.

– Запомни это, – сказал Сирил, пропуская меня в коридор. – Наша сила – в понимании процесса, а не в попытках его изменить. Идём. До ужина ещё есть время. Можешь успеть сделать вид, что готовишься к завтрашним занятиям.

Я пошёл за ним, но его слова пролетали мимо ушей. Внутри всё перевернулось. Страх никуда не делся. Он стал только острее. Но теперь к нему примешалось нечто иное. Не решимость, нет. Слишком рано для неё. Скорее… осознание масштаба. Я не просто прятался от Ректора и пытался обмануть Сирила. Я оказался в самом центре чего-то чудовищно большего. И два древних, искалеченных существа – дух в моей голове и дерево в каменной комнате – смотрели на меня как на какую-то надежду. Или на последнюю спичку, которую можно бросить в пороховую бочку.

И всё это на меня свалилось уже на второй день Академии. Генрих предупреждал меня что тут всем сложно, а мне с моими особенностями ещё сложнее. И я даже и представить не мог всего масштаба… не могу, или не хочу? Но придётся. Отступать я не намерен от своей главной цели – решить проблему своего Дара. Я не собираюсь всю жизнь идти на поводу у Голода!