Текст книги "Кайран Вэйл. Академия Морбус (СИ)"

Автор книги: Игорь Uglov

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Она заставляла меня по два часа в день сидеть в медитации, не просто «закрывая» моё восприятие, а выстраивая сложные мысленные лабиринты и ложные воспоминания на случай ментального допроса. Она тренировала меня создавать иллюзию нормального, слабого магического поля до седьмого пота, пока у меня не начинало двоиться в глазах.

– Ты перестал быть просто инструментом, Кайран, – говорила она, её глаза в полумраке нашей комнаты горели не холодным огнём исследователя, а лихорадочным блеском часового на стене осаждённой крепости. – Ты стал мишенью. Для Сирила, который хочет загнать тебя в узду своих отчётов. Для Ректора, который видит в тебе уникальный многоразовый скальпель. Для самой системы, которая, я уверена, уже записала тебя в разряд «потенциально нестабильных элементов». И для любого мелкого пакостника из любого Дома, который захочет либо украсть твою силу, либо просто уничтожить угрозу. Твоя задача – стать тенью. Призраком. Нулевой величиной. Ничем.

Её забота, некогда проявлявшаяся в точных, деловых жестах, теперь стала удушающей. Она проверяла подклад моей мантии на скрытые следящие чары перед каждым выходом, пробовала мою еду кончиком языка (под предлогом «проверки на базовые нейротоксины», но я видел истинную причину в напряжённой линии её плеч), её взгляд, как радар, сканировал аудитории и коридоры, когда мы были на виду. Иногда глубокой ночью, когда она думала, что я сплю, я чувствовал лёгкое, почти невесомое, но отчаянно-цепкое прикосновение её пальцев к моему запястью – она проверяла пульс, слушала, живо ли ещё это хрупкое, ненадёжное тело, в которое она вложила столько страха и надежды.

Однажды, после того как она в пятый раз за вечер поправила капюшон моей мантии, будто этот клочок ткани мог стать щитом от всех бед, я не выдержал.

– Бэлла, хватит, – сказал я резче, чем планировал. Звук собственного голоса, полного раздражения, заставил меня вздрогнуть. – Я не фарфоровая кукла. Я пережил фантома, кровяную бомбу и древнего духа. Я справлюсь.

Она замерла. Её руки, только что поправлявшие складки ткани, повисли в воздухе. Потом медленно, очень медленно опустились. И на её лице, всегда таком собранном, таком контролируемом, что-то дрогнуло и развалилось. Не гнев. Не обида. Нечто куда более страшное – голый, беззащитный, всепоглощающий ужас.

– А если нет? – выдохнула она, и её голос, всегда такой ясный и отточенный, сорвался на хриплый, надтреснутый шёпот. – Кайран, я видела. Я видела, как ты умирал. Ты лежал, и из тебя текла не кровь, а свет, и ты смотрел сквозь меня, сквозь стены, в какую-то другую бездну, и я думала… я знала, что опоздала. Что теперь я одна. Одна с этой картой, с этой правдой, со всей этой тихой, каменной пыткой под названием Морбус. – Она сглотнула, пытаясь вернуть себе контроль, но её губы предательски дрожали, а глаза блестели неестественной влагой. – Я не переживу этого снова. Не с тобой. Поэтому ты будешь делать так, как я говорю. Не потому, что я не верю в тебя. Потому что я не переживу, если…

Она не договорила. Резко развернулась и вышла из комнаты, притворив дверь не хлопком, а тихим, окончательным щелчком.

Я остался стоять посреди комнаты, и чувство, охватившее меня, было столь жестоким и беспощадным, что я едва устоял на ногах. Я был последним подлецом. Она была абсолютно права. Её страх не был слабостью. Он был неизбежной платой, шрамом на душе, оставшимся после того, как она добровольно шагнула в эпицентр моего личного ада и силой воли, криком своего разума, выдернула меня из пасти небытия. И теперь её гиперопека, её паранойя, её удушающая забота – всё это было просто попыткой наложить жгут на собственную, невидимую, но кровоточащую рану. Рану по имени «возможность потерять его».

Мы помирились молча, через час. Она вернулась, неся две глиняные кружки с дымящимся, горьким отваром трав Чертополоха – напитком, укрепляющим психику и отгоняющим кошмары. Мы пили, не глядя друг на друга, слушая, как за стенами воет ночной ветер в башенных щелях.

– Прости, – наконец выдохнул я, глядя на тёмную поверхность чая.

– Заткнись, – парировала она, но её нога под столом мягко, почти нежно, упёрлась в мою, и это прикосновение сказало больше всех слов.

Страх никуда не делся. Он не испарился. Он просто вошёл в самую ткань наших отношений, стал ещё одной нитью в уже немыслимо сложном клубке из доверия, взаимной зависимости, любви, ужаса и общей, всепоглощающей цели.

И именно в таком состоянии – я, закованный в её планы как в доспехи из паранойи и заботы, и она, сжатая в тугую пружину ожидания удара, – мы нашли Его. Вход.

Окончательный расчёт Леона указал на область, лежащую в самой толще скального основания, прямо под пульсирующей Сердцевиной центральной башни. Согласно всем действующим, доступным планам, там располагался машинный зал «Усилителей фундаментального резонанса» – скучное техническое помещение. Но на одной-единственной, полуистлевшей, испещрённой пометками на забытом наречии схеме, которую Леон, рискуя всем, извлёк из «глаз-алмазного» архива, эта зона была обозначена иным словом. Одним. «Редуктор».

Мы двинулись туда под безупречным предлогом: «Проверка целостности магических контуров в нижних ярусах после катаклизма Праздника Тени». Задание было санкционировано Сирилом, подписано, завизировано. Путь вёл вниз, в самое нутро скалы, по узким, почти вертикальным чёрным лестницам, которые, казалось, были вырублены не для людей, а для чего-то более гибкого и безглазого. Воздух с каждым метром становился гуще, тяжелее, насыщенным запахом озона, раскалённого металла и… чего-то ещё. Сладковатого, органического, отдававшего гниющими фруктами и мокрым пеплом. Запах большой, старой свалки, тщательно спрятанной под землёй.

И наконец, лестница оборвалась. Мы упёрлись в Стену.

Не каменную. Не металлическую в привычном смысле. Она была сделана из того же тёмного, матового, абсолютно неотражающего материала, что и двери «мёртвых зон», но здесь масштаб был иным. Она занимала всю ширину прохода, от пола до потолка, сливаясь со скалой по краям так естественно, что казалась её древней, окаменевшей плотью. И от неё исходила та самая «мёртвая тишина», но не как отсутствие, а как давление. Физическое, давящее на барабанные перепонки, на рёбра, на само сознание. Здесь Ритм Камня не затихал. Он обрывался с такой резкостью, будто мир за этой стеной просто переставал существовать.

И в самом центре этой циклопической преграды, на высоте человеческого роста, было углубление. Не дверь, не люк. Идеально круглое, с гладкими, отполированными до зеркального блеска краями. А внутри – сложный, замысловатый рельеф, напоминавший то ли отпечаток гигантской, нечеловеческой руки с слишком длинными фалангами, толи окаменевший цветок с лепестками-шипами, готовыми сомкнуться.

Мы застыли перед ним, и даже Бэлла, обычно такая невозмутимая, сделала непроизвольный шаг назад. Холодный пот выступил у меня на спине, мгновенно остывая в мёртвом воздухе.

– «Редуктор», – прошептал Леон, сверяясь с фотокопией древней схемы. Его голос дрогнул. – Уменьшитель. Стабилизатор. Дроссельная заслонка. Или… – он обвёл взглядом массивную стену, – …жернова.

– Это он, – сказал я, и мой собственный голос прозвучал чужим, приглушённым, будто его уже начала поглощать пустота по ту сторону. – Конечная станция. Пищеварительный тракт. Здесь всё заканчивается.

Бэлла, преодолевая видимое сопротивление, словно воздух перед стеной был густым как смола, сделала шаг вперёд. Она не стала тянуться к загадочному отпечатку. Вместо этого она медленно, почти с благоговением, провела кончиками пальцев по гладкой, холодной поверхности стены вокруг углубления.

– Материал… – её голос был безжизненным, констатирующим. – Полный поглотитель. Никакого резонанса. Никакой эмиссии. Абсолютный нуль. – Она обернулась ко мне, и в её глазах отразилось леденящее понимание. – Если твой дар, Кайран, – это способность создавать активную, жаждущую пустоту… то это – её законсервированная, мёртвая противоположность. Антипод. Обратная сторона твоего проклятия.

Я подошёл ближе, превозмогая инстинктивное отвращение, заставлявшее всё нутро сжиматься. Моя внутренняя пустота, мой вечный голод, встрепенулся. Но не с вожделением. С чем-то иным. С тревожным узнаванием? С глухой, животной ненавистью к собственному бездушному отражению? Сложно было понять. Это было похоже на встречу с собственным трупом, идеально забальзамированным и выставленным на всеобщее обозрение.

– Что будет, если… активировать механизм? – спросил Леон, и в его голосе борьба учёного с инстинктом самосохранения была слышна как на ладони.

– Не знаю, – ответил я честно. – Но если сюда по трубам из тех «мёртвых зон» стекает всё, что система отфильтровала как шлак… то внутри должно быть… Всё. Концентрат. Выжимка из всех кошмаров, всех проклятий, всех сломанных душ и извращённой магии, что Морбус произвёл за века. Чёрная дыра, набитая отбросами.

Бэлла резко, с силой, которой я от неё не ожидал, дёрнула меня за рукав, оттаскивая от стены.

– Никаких экспериментов. Ни сейчас. Ни потом. Никогда, если мы не будем на все сто уверены в том, что делаем. – Её пальцы впились мне в предплечье. – Это не просто слабое место в броне, Кайран. Это… выгребная яма. Канализационный коллектор всей этой чудовищной архитектуры. Сунуть туда руку – не значит рискнуть быть укушенным. Это значит добровольно нырнуть в сгусток её экскрементов. Тебя не поглотит. Ты растворишься. Исчезнешь. Станешь ещё одной каплей в этом море дерьма.

Она была права. И в то же время – нет. Эта «выгребная яма» была ключом. Если здесь происходил конечный метаболизм системы, её финальное преображение отходов в… во что-то ещё, то здесь был сосредоточен самый главный её процесс. Здесь билось её самое грязное сердце.

Мы не тронули. Сделали бессмысленные замеры (приборы Бэллы зашкаливали в ноль и визжали тихими, жалобными звуками), я старался запечатлеть в памяти каждый изгиб рельефа в углублении, а Леон сделал несколько набросков. Потом мы ушли. Обратный путь наверх, к слабому свету грибных светильников и далёкому гулу жизни, казался бесконечно долгим, будто мы покидали не просто помещение, а иное измерение.

Вернувшись в нашу клетушку номер семь, мы долго молча смотрели на карту. Теперь в самом её центре, в основании башни, красовался новый символ – не точка, а чёрный, жирный круг. «Редуктор». Желудок левиафана.

– Теперь мы знаем, где оно бьётся, – наконец нарушила тишину Бэлла. Её голос был усталым, но в нём вновь зазвучала знакомая сталь. Страх, как опытный диверсант, снова ушёл в тень, спрятался за ширму действия и планирования. – Мы определили цель. Но теперь нам нужен уже не план исследования. Нам нужен боевой протокол. Потому что всё, что мы делали до сих пор, – это разведка боем, партизанские вылазки. А то, что впереди… это высадка десанта на берег, охраняемый всеми силами ада. На самый грязный, самый охраняемый его берег.

Она подняла на меня взгляд, и в её глазах не осталось и следа той недавней, жуткой уязвимости. Была только холодная, отточенная решимость. Сталь, закалённая в горниле страха за меня.

– И ты, Кайран Вэйл, не сделаешь ни шага в сторону той стены без моего прямого, чёткого, однозначного приказа. Ты понял меня?

Я понял. Это был не ультиматум партнёра. Это был приказ командира, отданный солдату, от которого зависит не просто победа, а смысл всего их общего пути. Ценой его нарушения была бы не ссора. Это была бы её внутренняя катастрофа. И я не мог этого допустить.

– Понял, – кивнул я, и в этом простом слове была клятва.

Мы нашли желудок чудовища. И теперь нам предстояло решить задачу, от которой зависело всё: как, чёрт возьми, вскрыть этот желудок, не будучи самим переваренными заживо и не растеряв по дороге последние остатки собственной человечности.

Глава 20. Нож в тени

Тишина после открытия «Редуктора» была особого рода. Это не была тишина бездействия – это была тишина перед выстрелом, густая, напряжённая, наполненная не произнесёнными мыслями и не сделанными шагами.

Мы с Бэллой и Леоном продолжали заниматься рутиной: лекции, практикумы, наши полуофициальные «проверки» (теперь тщательно избегающие центральных зон). Но за этим внешним слоем нормальности кипела работа. Леон рылся в архивах, пытаясь найти хоть какое-то упоминание о принципах работы «Редуктора», любые свитки, записи о его обслуживании. Бэлла составляла карты патрулей, циклов активности Сердцевины, расписания дежурств старших архивариусов – всё, что могло создать окно возможностей. Я же тренировался. Тренировался до изнеможения, до головной боли и кровавых носов, под её неусыпным, строгим взглядом.

Она превратилась в самого безжалостного тренера. Её страх за меня трансформировался в ледяную, почти садисткую требовательность.

– Снова, – её голос звучал как удар хлыста в тишине комнаты семь. – Ты дрожишь. Дрожь – это вибрация. Вибрацию почувствуют. Ты должен быть гладким. Холодным. Как вода в колодце подо льдом.

Я стискивал зубы, вытирал пот со лба и снова погружался в медитацию. Задача была чудовищно сложной: создать не просто иллюзию слабого магического поля, а полное, абсолютное его отсутствие – ту самую «мёртвую тишину», что исходила от Редуктора. Но не как пассивное состояние, а как активный щит, оболочку, которую можно накинуть на себя по желанию. Мой дар сопротивлялся. Голод воспринимал эту задачу как противоестественную – зачем создавать пустоту вовне, когда можно просто поглотить всё внутри? Но Бэлла была неумолима.

– Он ищет не магию, – объясняла она, расхаживая передо мной. – Ищет аномалию. Разрыв в узоре. Твоя натуральная пустота – такой же разрыв, как вспышка пламени в темноте. Ты должен стать не тьмой, а фоном.

И я пытался. Я представлял, как моя внутренняя пустота не расширяется, а сжимается, уплотняется в сверхплотное ядро где-то в центре грудной клетки, а всё остальное пространство моего тела и ауры заполняется… ничем. Совершенно нейтральной, инертной субстанцией. Это было похоже на попытку удержать в сознании одновременно и форму вазы, и форму кувшина, не давая им слиться. Боль от умственного напряжения была острой, жгучей.

«Она гонит тебя на убой,» – проворчал как-то Голос, наблюдая за одной из таких мучительных сессий. – «Эта „невидимость“ – иллюзия. Система, если захочет, найдёт тебя по отсутствию шума, как находят пробоину в корабле по тишине, где должен быть скрип дерева.»

Как же мне не хватает его советов, и поучений. От древнего Голоса осталась лишь память как его наследие.

– А есть вариант лучше? – мысленно огрызнулся я, чувствуя, как под веками пульсирует боль.

«Стань настолько громким, чтобы твой шум слился с общим рёвом. Стать частью системы. Но это… опасно другим образом.» – повторяла Бэлла.

Стать частью системы… Мысль вызывала тошноту. Но Бэлла, как всегда, указывала на неприятную правду. Наша партизанская война могла иметь только один конец – открытое столкновение. И к нему нужно было готовиться не только умением прятаться, но и силой.

Именно в этот момент напряжённого затишья пришёл Сирил.

Он вызвал меня не через кристалл, и не через посыльного. Он появился сам, в дверях комнаты семь, как раз когда мы с Бэллой заканчивали разбор карт патрулей. Его появление было настолько бесшумным и внезапным, что даже Бэлла вздрогнула, не успев скрыть мгновенную вспышку паники. Я просто поднял голову и встретил его каменный взгляд.

– Вэйл. Ситцен, – кивнул он, входя и закрывая за собой дверь. Его движения были экономичными, лишёнными всего лишнего. Он обвёл комнату взглядом – карты на столе, прибор Бэллы, блокнот Малхауса (заботливо прикрытый пустым листом), – но не прокомментировал ничего. – Ваш проект демонстрирует… усердие. Частота и детализация отчётов возросли.

– Мы стараемся быть полезными, – ровно ответила Бэлла, мгновенно вернув себе маску вежливой, деловой ученицы.

– Полезность – понятие растяжимое, – Сирил остановился напротив стола, положив ладони на спинку свободного стула, но не садясь. Его серо-зелёные глаза изучали меня, будто рентгеном. – Можно быть полезным, выполняя конкретные задачи. А можно – предоставляя информацию. Стратегическую информацию.

В комнате повисла тишина. Я чувствовал, как Бэлла рядом со мной замерла, превратившись в статую.

– Я не понимаю, о какой информации идёт речь, – осторожно сказал я.

– О настроениях, – чётко выговорил Сирил. – О тенденциях. О тех подводных течениях, которые не отражаются в официальных рапортах, но которые определяют климат в стенах академии. Вы, двое, имеете уникальный доступ. Вас видят. О вас говорят. К вам… тянутся. Даже если вы этого не хотите. Вы – необычный магнит. И магниты притягивают не только пыль, но и железные опилки. Мелкие, но показательные.

Он сделал паузу, давая нам понять, что это не предположение, а констатация факта.

– Дом Костей, – продолжил он, – это прежде всего аналитический центр. Наша сила – в информации. В её сборе, проверке, интерпретации. Внешняя разведка – удел Шёпотов. Внутренняя… это наша прерогатива. И сейчас, в свете последних событий, внутренняя ситуация требует особого мониторинга.

Я медленно кивнул, всё ещё не понимая, к чему он ведёт, но чувствуя ледяную тяжесть нарастающей угрозы.

– Вы предлагаете нам стать… информаторами? – спросил я, и в голосе моём прозвучала невольная горечь.

Сирил чуть склонил голову.

– Я предлагаю вам выполнять свою основную функцию как адептам Дома Костей и Дома Шёпота. Наблюдать. Анализировать. Докладывать. Только сфера вашего наблюдения будет несколько… специфична. Вас интересуют аномалии в неживых носителях. Я же прошу вас обратить внимание на аномалии в поведенческих паттернах. На странные разговоры. На формирование неформальных групп. На внезапные изменения в лояльности. Всё, что выходит за рамки обычной студенческой жизни или междомовых трений.

– И зачем нам это? – встряла Бэлла, её голос был гладким как шёлк, но под ним чувствовалась сталь. – У Дома Костей и так есть сеть осведомителей. Старшекурсники, дежурные…

– Сеть есть, – перебил её Сирил, не меняя тона. – Но она слепа к тому, что находится прямо перед её лицом. К тому, кто стал частью студенческого фольклора за одну ночь. Люди говорят при вас иначе, Ситцен. Они забывают осторожность. Они видят в Вэйле диковинку, феномен, но не шпиона. Это даёт уникальный угол обзора.

Он наконец сел, положив руки на стол, сцепив пальцы. Его поза была открытой, но от этого не становилась менее угрожающей.

– В обмен на ваши доклады, – сказал он, глядя прямо на меня, – вы получите моё личное покровительство. Моё прикрытие. Ваши… отклонения от учебного плана, ваши самостоятельные исследования – всё, что вы делаете в рамках своего любопытства, останется, между нами. Более того, я могу обеспечить доступ к тем архивам, которые обычно закрыты для первокурсников. И могу оградить вас от внимания других заинтересованных сторон. – Он многозначительно перевёл взгляд на Бэллу и обратно. – Вы не единственные, кто проявляет к вам интерес, Вэйл. Но я могу быть самым полезным союзником. Или самым опасным врагом.

Ультиматум был произнесён. Не с угрозами, не с криком. Спокойно, чётко, как констатация погоды. И от этого было в сто раз страшнее.

Мой разум лихорадочно работал. Отказаться – значит немедленно превратиться в открытую угрозу в его глазах. Все наши тайные манёвры, доступ к комнате семь, даже проект – всё это держалось на его молчаливом согласии. Он мог, одним словом, обрушить это. Более того, он мог начать своё собственное расследование, которое неминуемо привело бы к «Редуктору», к Леону, к Малхаусу. Согласиться – значит надеть на себя удавку, стать его глазами и ушами, продать тех самых «железных опилок», которые к нам тянулись. Стать частью репрессивного аппарата, который мы сами хотели обрушить.

Бэлла первой нарушила молчание. Она встала, подошла к стеллажу с папками, делая вид, что ищет какой-то документ. Её движения были плавными, естественными.

– Это… серьёзное предложение, Веспер, – сказала она, не оборачиваясь. – И, несомненно, честь для первокурсника. Но не будет ли такое поручение выглядеть… предвзятым? Вэйл и так находится под пристальным вниманием. Если станет известно, что он докладывает лично вам…

– Это останется строго, между нами, – отрезал Сирил. – Ваша роль, Ситцен, как его партнёра по проекту, может служить идеальным прикрытием для ваших совместных «наблюдений». Никто не усомнится, если вы будете вдвоём появляться в разных местах и беседовать с разными людьми. Это даже укрепит вашу легенду.

Он продумал всё. До мелочей. Он не просто предлагал сделку. Он предлагал готовый, отлаженный механизм, в который нам оставалось лишь встроиться в качестве винтиков.

Я посмотрел на Бэллу. Она встретила мой взгляд, и в её глазах я прочитал то же холодное отчаяние, что бушевало во мне. Отступать было некуда. Играть в открытую – самоубийство.

– Хорошо, – сказал я, и мой голос прозвучал удивительно спокойно. – Я согласен. На каких условиях?

Сирил позволил себе едва заметную, ледяную улыбку.

– Умно. Доклады – раз в неделю, здесь, в этой комнате. Только устно. Никаких записей. Информация – только та, что имеет потенциальное значение для безопасности академии или стабильности Домов. Слухи о любовных похождениях или списывании на экзаменах меня не интересуют. Интересуют признаки организации, нелояльности, подготовки к насилию или… к необъявленным исследованиям. – Он снова сделал многозначительную паузу. – Вы понимаете, о чём я.

Мы понимали. Он искал тех, кто, как и мы, копал слишком глубоко.

– А доступ к архивам? – спросил я, стараясь, чтобы в голосе звучала алчность, а не отвращение.

– Начнётся после первого же содержательного доклада, – пообещал он. – И, Вэйл… не пытайтесь меня обмануть. Я отлично отличаю правду от полуправды. И последствия обмана будут ровно настолько серьёзными, насколько серьёзной будет ваша ложь.

Он встал, поправил складки своей безупречной мантии.

– Первый доклад – через семь дней. Удачи в ваших… исследованиях.

И он вышел, оставив за собой шлейф ледяного, безличного авторитета и ощущение, что стены комнаты семь внезапно сдвинулись, став теснее.

Как только дверь закрылась, Бэлла обернулась. Её лицо было бледным, губы сжаты в тонкую белую линию.

– Чёрт, – выдохнула она, и в этом слове было всё: ярость, страх, бессилие. – Он загнал нас в угол. Идеально.

– Он дал нам прикрытие, – возразил я, больше для себя, чем для неё. – И доступ.

– Прикрытие с петлёй на шее! – её голос сорвался. Она резко подошла к столу и с силой упёрлась в него ладонями. – Теперь каждое наше движение будет под его микроскопом! Каждый раз, когда мы попробуем что-то проверить, мы должны будем сначала подумать, как это подать ему в отчёте! Он превратил нас в своих крыс! И он знает, что мы знаем про «Редуктор». Он не зря сказал про «необъявленные исследования». Это намёк. Прямой и ясный.

– Он знает, что мы что-то ищем, – согласился я. – Но не знает, что именно. Иначе бы не предлагал сделку, а просто арестовал. Он использует нас как приманку. Мы роем, находим что-то интересное, докладываем ему…, а он пожинает плоды.

Мы молча смотрели друг на друга, осознавая всю глубину ловушки. Сирил был не просто надзирателем. Он был хищником, который почуял добычу и теперь осторожно загонял её в заранее приготовленные сети.

– Что будем делать? – спросил я наконец.

Бэлла закрыла глаза, и я видел, как под тонкой кожей век бегают быстрые тени – её ум работал на пределе.

– Будем играть, – сказала она, открыв глаза. В них горел холодный, безжалостный огонь. – Но по нашим правилам. Он хочет информацию? Он её получит. Тщательно отфильтрованную, выверенную, абсолютно правдивую… и совершенно бесполезную для его целей. Мы будем кормить его мелочами. Ссорами между Когтями и Тенями из-за территории в тренировочных залах. Слухами о том, что профессор Горн слишком часто посещает архив. Настоящими, но незначительными вещами. А главное… – она подошла ко мне вплотную, и её взгляд стал пронзительным, – …мы превратим тебя в самого лучшего лжеца, которого видел этот каменный мешок. Он ищет полуправду? Мы завалим его ею с головой. Он будет так занят разгребанием кучи мусора, что не заметит, как мы пронесём под его носом целый арсенал.

И с этого дня начались наши новые тренировки. Если раньше Бэлла учила меня быть невидимкой, то теперь она стала моим тренером по лжи.

Она учила меня не просто скрывать правду, а плести её в сложную, многослойную ткань повествования, где каждая деталь была правдой, но общая картина – ложью.

– Расскажи мне о вчерашнем разговоре с Леоном, – говорила она, садясь напротив и принимая позу Сирила – прямая спина, сложенные руки, бесстрастный взгляд.

– Мы обсуждали статистику малых аномалий в восточном крыле за последний месяц, – начинал я.

– Не так. Слишком сухо, слишком по-деловому. Сирил почувствует подготовку. Начни с личного. С того, что видел и чувствовал.

«Леон сегодня был встревожен. Говорил, что данные по колебаниям в восточном крыле не сходятся с архивными записями, и это его беспокоит как статистика. Потом спросил, не замечал ли я недавно странного поведения у кого-то из Когтей в той зоне. Я сказал, что видел, как двое старшекурсников Когтей горячо спорили около лаборатории Горна, но не разобрал слов.»

– Видишь? Правда (Леон встревожен, данные не сходятся), полуправда (он спросил про Когтей в контексте аномалий, а не политики), и правда (ты видел спор). Всё вместе создаёт картину: Леон – дотошный учёный, копавший не в ту сторону, а Когти – возможные виновники аномалий. Сирил кинется проверять Когтей и архивные нестыковки, потратит время. Наша настоящая цель – «Редуктор» – останется в тени.

Она разбирала каждое моё слово, каждую интонацию, каждый жест.

– Ты моргаешь, когда думаешь о том, что нужно соврать, – констатировала она однажды. – Перестань. Смотри прямо. Вспоминай. Не придумывай – вспоминай кусочки правды и складывай их в нужном порядке. Ложь – это не творчество. Это архитектура из обломков реальности.

Мы проигрывали десятки сценариев. Что сказать, если Сирил спросит про «мёртвые зоны»? («Мы зафиксировали области пониженного магического фона, возможно, естественные геоматические аномалии или следы старых мощных заклятий. Изучаем их природу, но пока ничего угрожающего»). Что сказать про наши ночные вылазки? («Ситцен настаивает на сборе данных в разное время суток для чистоты эксперимента. Ночью фон меньше, аномалии чувствуются чётче»). Что сказать про Малхауса? («Профессор проявляет академический интерес к нашему проекту, запрашивал промежуточные данные. Мы предоставили ему обезличенные выборки»).

Бэлла была безжалостна. Она ловила меня на малейших нестыковках, заставляла повторять истории снова и снова, пока они не начинали звучать как искренние, слегка задумчивые воспоминания, а не как заученный текст.

– Он будет давить, – предупреждала она. – Задавать уточняющие вопросы. Возвращаться к старым темам. Проверять на последовательность. Твои истории должны быть гибкими, но неизменными в ядре. Как стальной прут, обёрнутый резиной.

Иногда после таких сессий я падал на койку в спальном блоке, чувствуя себя выжатым как лимон. В голове гудело от напряжения, от постоянного двоемыслия. Я жил теперь в двух реальностях: одна – для Сирила, тщательно сконструированная; другая – наша, настоящая, полная страха, решимости и чёрных карт с отметкой «Редуктор».

Леон, узнав о сделке, побледнел, но кивнул.

– Логично с его стороны, – пробормотал он. – Он всегда предпочитает управлять угрозами, а не устранять их вслепую. Но это даёт нам и преимущество. Мы знаем, что он знает. И мы знаем, что он ожидает от нас. Это прогнозируемая переменная. Её можно вписать в уравнения.

И он вписал. Его модели теперь включали «фактор Веспера» – вероятность нашего раскрытия в зависимости от предоставляемой информации. Он рассчитал оптимальный баланс: сколько «полезного» мусора нужно подбрасывать Сирилу, чтобы сохранять его интерес и доверие, но не позволять ему приблизиться к истине.

Так прошла неделя. День первого доклада.

Я сидел в комнате семь, Бэлла стояла у окна, изображая безразличие, но я чувствовал её напряжённое внимание, как натянутую струну. Сирил вошёл ровно в назначенное время.

– Ну что, Вэйл? Что скажете о настроениях в массах?

Я начал рассказывать. Голос был ровным, чуть усталым, как у человека, занятого учёбой и странным хобби. Я говорил о том, что после Праздника Тени многие студенты, особенно первокурсники, стали более замкнутыми, больше времени проводят в библиотеках (правда). Что среди Когтей ходят слухи о том, что «Певцы Крови» не исчезли, а просто затаились, и некоторые видят в этом возможность проявить себя (полуправда, основанная на реальных слухах, которые мы с Бэллой подбросили через её сеть). Что в Доме Теней растёт недовольство методами Валемара, считающимися слишком мягкими (правда, которую нам сообщил Леон из своих источников). Я упомянул мелкую стычку между двумя старшекурсниками из разных Домов из-за места в лаборатории (чистая правда, свидетелем которой я стал).

Сирил слушал, не перебивая, его лицо было непроницаемой маской. Иногда он задавал уточняющий вопрос: «Кто именно распространяет слухи про Когтей?», «Конкретные имена недовольных в Тенях?». Я отвечал уклончиво, но правдиво там, где мог: «Имена не называли, говорили шёпотом в углу столовой», «Недовольство выражают в основном второкурсники, но без лидеров».

Когда я закончил, он молчал почти минуту. Потом медленно кивнул.

– Достаточно для начала. Продолжайте наблюдать. Особенно за Когтями. И… – он посмотрел на Бэллу, потом на меня, – …ваш проект. Как продвигается поиск «аномалий»?

Я почувствовал, как у меня похолодели ладони. Это был ключевой момент.

– Есть прогресс, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал с оттенком академического интереса. – Мы идентифицировали несколько зон со стабильно пониженным магическим фоном. Судя по всему, это либо естественные геоматические «пустоты», либо следы очень старых, мощных ритуалов подавления. Никакой активной угрозы они не несут, но их природа… интересна с исследовательской точки зрения. Мы планируем составить их полную карту.

Сирил смотрел на меня, и его взгляд, казалось, проникал сквозь черепную кость прямо в мозг.

– «Пустоты», – повторил он. – Интересно. И где находятся эти… пустоты?

Я назвал два места – далёкие от «Редуктора», но реальные «мёртвые зоны», которые мы нашли ранее. Третью, самую близкую к центру, умолчал.

– Хм, – произнёс он. – Продолжайте картографирование. Но будьте осторожны. Старые печати иногда бывают… нестабильны. Ваш отчёт принят. Доступ в архив второго уровня будет открыт по вашему клейму с завтрашнего дня. Следующая встреча – через неделю.