Текст книги "Не просто рассказы"

Автор книги: Игорь Шляпка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Может быть это душа кротовая проказничала, может она щекотала эти пятки? Ох, думаю это была именно она – больше некому. А пятки сверкали вовсю… как… как пятки.

Бедолага доскакал до первой же норы и юркнул под землю. Но мне уж было не до него. Я хохотал, как сумасшедший.

 ОН

 11. 52. 02 p.m.  

Время! В голове, словно тени, заметались опасения. Чёрт! Две минуты. Чем больше я думал, тем сильнее волновался. А таймер неумолимо отсчитывал секунду за секундой.

Поначалу всё казалось забавой. Теперь – нет. В горле замер тошнотворный комок. А если получится?! Я ведь, вот, стою тут жив-здоров. Как обычно. Но и он – тоже скоро появится. То есть, это я… Чушь какая!

11. 53. 44 p.m.

Тик-так, тик-так… Дыхание сделалось прерывистым, а сердце задергалось, словно кто-то начал колоть его иглой. Комок в горле отвердел. Остались всего лишь минуты.

Я был спокоен, когда набирал коды, спокоен, когда входил и не волновался, когда вышел. Но теперь началась бешеная паника. И как ударило: а если он?.. Глупо. Ведь он – копия. Что, если случится временной коллапс, квантовое сжатие… дыра континуума?

Это как взрыв, как шок. Удар. Не знаю что… Я лихорадочно соображал, паниковал еще больше и не мог побороть животный страх.

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

11. 55. 01 p.m.

О, господи! Что делать? Пять минут и двери откроются. А вдруг – самое худшее – он убьет меня? Ведь он – это я. Но другой. Физически – совершенно другой человек. Мысли метались, как бешеные крысы на сковородке. Сумасшедшие, глупые и от этого странные, страшные… Вдруг он поступит по-своему? Обхитрит, обманет…

Что я натворил!

11. 56. 14 p.m.

Время. Время! Надо решать. Почему не подумал? Появится и… что? Станет мной? Он и так – я. Я – это он. Нет. Не может быть. Нет, нет… надо остановить. Мало времени. Надо было раньше. Теперь поздно…

Линда!

Меня обожгло, словно током. Линда. Ладони онемели, а рубашка на спине утонула в волне холодного пота. Дыхание остановилось. Я попытался глотнуть воздух…

11. 57. 10 p.m.

Наконец, лёгкие расширились: вдох-выдох. С надрывом. Ещё вдох… Возникла злость – на себя, на идиотскую выдумку, на всё… Тупой гнев рванулся внутрь вместе с выстраданным глотком воздуха…

Стоит ему только появиться и… кончено! Она не поймёт. Нас не должно быть двое.

Приступ гнева полыхнул молнией. Краем ума я еще сознавал, что поступаю ужасно, но остановиться не мог. Я должен его уничтожить.

Идея проста и безумна – как все гениальные идеи – создать собственную копию. Точнее говоря, себя. Да. Человека, такого же, как я. Лучше! Не создать – повторить.

И никакая лаборатория мне была не нужна, и генно-инженерные причуды тоже. Только одна п р о с т а я идея – раздвоиться при телепортации. С задержкой в минуты. Всего-то: установил двойное возвращение с интервалом – и готово.

Вошёл-вышел – сам. А через десять минут – клон.

И всё могло получиться, но теперь, на восьмой минуте, я был в бешенстве. Создать второго себя и подвергнуться чудовищному риску… Какой же идиот!

11. 57. 25 p.m.

Лишь мельком глянув на таймер, я кинулся в холл…

…в кабинете темно. Возиться – некогда. Рванул ящик и стал шарить в поисках ключа. Книжки, коробки, бумага – всё полетело в стороны. Вот он, сейф. Время. Время! Руки колотило так, что ключ только чудом угодил в скважину…

На верхней полке… патроны.

Разорвал картон и увесистые, тяжеленные, как свинцовые капли, на пол посыпались гильзы… Одна, вторая, третья… Пистолет. Холодная сталь коснулась ладони. Ударом выбил обойму и, сжимая её с такой силой, что уже не чувствовал пальцев, втиснул патроны. Щелчок – готово.

Я подскочил к телепорту и успел заметить цифры – 11. 59. 58 . Всё. Две секунды на то, чтобы…

00.00.00

Дверь поплыла в сторону.

Он был там.

Стоял и смотрел мне в глаза. Сжимая в руках пистолет. Готовый стрелять.

Я был тут.

Стоял и смотрел ему в глаза. Сжимая в руках пистолет. Готовый стрелять.

Я видел только его глаза, страх, который застыл в них и… первым нажал на курок.

В лицо остервенело брызнули горячие осколки…

Рука настойчиво трясла моё плечо:

– Сэр! Сэр, вы в порядке?

– Бэн?

– Врач уже поднимается. Сигнализация…

Его слова проникали в сознание словно через плотную вату.

– …сработала, и я вызвал… Они сейчас поднимутся. Что случилось?

– Где я?

– У себя в пентхаусе. Вы стреляли.

Тревога вновь накатила бешеной волной. Я попытался поднять голову:

– Где он? Где?!

– Кто?

Дворецкий помог мне сесть. Мы оба уставились на открытую дверь телепорта. В задней стене кабины зияли пулевые отверстия. Пол был завален осколками стекла.

– Где он?

– Но кто-о? – задрожал в ухо голос дворецкого. – Вы стреляли в зеркало, сэр…

 СЮЗИ

– Знаешь, а я хочу взять свою.

– Малыш, милый, да какая же разница? Ведь их там полным-полно.

– Пап, ну сам подумай. Ты утром просыпаешься в чужой кровати? Чистишь зубы чужой щёткой? Надеваешь чужие брюки?

– Вот сравнил, хитрец! Штаны и тень – вещи разные, не находишь? – отец потрепал сына по голове.

– Разные! И даже очень. Одежда, действительно, – вещь. Как подушка или стул. Тень не такая. Она не реальна. Но, у каждого особенная.

– Что может быть в ней особенного?

– Она – моя.

– Ого! И как ты её назвал?

Оба внимательно посмотрели на тень Малыша, которая устроилась на диване.

– Еще не знаю.

– Может быть, Адриана? Генриетта? Аделина?

– Ну, папа!

Тот обнял сына за плечи.

– Послушай, мы едем ненадолго. Это всего лишь выходной. Прогуляемся по старому Лондону, заглянем в Хэмстэд, полакомимся мороженым и к вечеру вернёмся. Там непременно появится солнце – мама обещала хорошую погоду! – и у каждого будет тень. Вот увидишь!

– Я хочу свою. Мне нужно.

– Фу-х, ладно. Обратимся в агентство. Я соберу вещи, а ты пока доедай йогурт и спроси, смогут ли они нам помочь.

Малыш повеселел. Он проводил отца взглядом, повернулся и махнул рукой в сторону сенсора.

Перед ним немедля возник пухленький джентльмен во фраке, черных лакированных штиблетах и, изящным движением скинув с носа пенсне, промурлыкал:

– Доброе утро! Я – Арно. Агентство путешествий во времени «Паст энд Фьюче» к твоим услугам. Что привело к нам в столь ранний час?

Пенсне весело покачивалось на верёвочке.

– Здравствуй, Арно! – улыбнулся мальчик. – Сегодня мы перемещаемся в Лондон. На праздник цветов в 95-й. И я хочу взять с собой собственную тень. Прошлый раз, в Карфагене, мне досталась чужая и намного большая по размеру. Папа не возражает, если я возьму свою. Ты можешь это устроить?

Джентльмен изумлённо повел бровью, аккуратно пристроил пенсне обратно на нос и переспросил:

– Тебе досталась чужая тень?

– Ага.

– Чужая… Но этого не может быть! – джентельмен озадаченно почесал за ухом.

– Вот об этом-то я и говорю. У меня есть своя и будет лучше взять её с собой.

Арно сделал успокаивающий жест:

– Что ж, я понял. Возможность что-то перепутать и подсунуть тебе чужую исключена. Малыш, ты правда уверен, что она была великовата?

– Да! Перед ней могли поместиться двое таких как я.

– О!

Мальчик кивнул.

– Чужая, – вздохнул собеседник в пенсне и выразительно пожал плечами: – Ай-яй! Дай мне минуту. Уверен, всё устроится. Хорошо?

– Конечно, – кивнул Малыш.

– Отлично! А могу я поинтересоваться, почему тебе так необходимо взять именно свою? Ведь они же…

– Я обещал.

– А!

Джентльмен исчез. Мальчик встал, еще раз взмахнул рукой – добавил яркость освещения – и стал разглядывать тень. Та мирно лежала у ног и делила поверхность пола на темную и светлую части.

– Сейчас всё устроится, – прошептал он. – На этот раз мы будем вместе. Я покажу тебе настоящий праздник цветов и самые интересные улочки. А еще прогуляемся по Риджент-стрит, вот увидишь. Там замечательные мостовые. Ты когда-нибудь бывала на Риджент-стрит?

Он пошевелил рукой – тень ответила движением.

– Интересно, как твое имя?

Тень молчала.

– Хочешь, я буду звать тебя Сюзи?

Возражения не последовало.

Тут раздался предупредительный звук и вновь появился Арно.

– Вуа-ля! Малыш, я всё устроил! Сейчас же отправляю контейнер, в который можно будет упаковать собственную тень и без труда забрать в поездку. Что-нибудь ещё?

– Спасибо, больше ничего не нужно.

– Агентство «Паст энд Фьюче» всегда рядом, – изображение погасло.

Мальчик снова посмотрел на тень. Потом уверенно покачал головой, любуясь, как та кивает в ответ, и рассмеялся. Ему нравилось играть с ней. И хотя разговаривали они редко, лучшего и более отзывчивого друга было не найти.

Под рукой материализовался крохотный предмет, похожий на мешочек с завязками. Малыш подхватил его и с любопытством заглянул внутрь. Пусто. Виднелась лишь атласная подкладка, мягкая и теплая. Он вышел на середину комнаты, так, чтобы тень была видна целиком, и ей ничто не мешало. Затем наклонился и опустил мешочек рядом. Тот шевельнулся, легонько зажужжал и… тень мальчика медленно поползла к контейнеру. Она текла, словно пыль, бесшумно исчезая внутри. Буквально через мгновение полностью спряталась в мешке и тот сам собою завязался, чуть вздохнул, как показалось Малышу, и умолк.

– Ты готов? – послышался голос отца. – А почему не ел?

– Я разговаривал с Арно, получил контейнер и уложил в него тень. Теперь все в порядке.

И мальчик, застёгивая рюкзак, отхлебнул йогурта.

– Ты что, правда собрал тень?

Отец с интересом оглядел пол. Возле Малыша было светло. Со всех сторон. Он перевел взгляд к своим ногам – как обычно – его тень лежала на месте.

– Ну, да. Хочешь, захватим и твою тоже.

– Боюсь, осталось мало времени. Не успеем.

– Тогда в следующий раз. Мы идём?

– Идём-идём, – рассмеялся отец, не отрывая глаз от пола. – Я подозревал, конечно, что они молодцы, но, чтобы вот так лихо импровизировать по поводу детских… Это удивительно.

– А разве не ты говорил – мир держится на наших желаниях? – торопливо доедая завтрак, спросил Малыш.

– Да. Но теперь мне, пожалуй, стоит поразмыслить, чем же на самом деле отличается желание от… каприза. А вот и спросим у мамы.

Они забрались во временной кокон и уселись друг напротив друга.

– Мы окажемся прямо у колонны Нельсона?

– Думаю, да, – отец подмигнул. – А ну-ка, покажи, куда ты её упаковал?

Малыш порылся в рюкзаке и вынул мешочек с завязками.

– Хочешь посмотреть? Её имя – Сюзи.

– С удовольствием. Сюзанна? Ого! Помню, так звали одну драчливую девчонку в моём классе.

Мальчик положил контейнер на пол и дернул за шнурок.

Тень выползала так же плавно, как и сворачивалась. Только теперь казалось, будто она еще и потягивается. Словно разминает косточки.

– Ух, ты! – воскликнул отец. – Как живая, – и шутливо погрозил ей пальцем.

Тут же Малыш с удивлением заметил, как рука отца почему-то замерла, рот приоткрылся, а брови мигом подскочили вверх.

Он проследил за взглядом и… расхохотался.

Сюзи, чуть приподнявшись, качала головой и весело грозила пальцем в ответ…

 НОВОСТЬ

Струи внезапного ливня с плеском врезались в асфальт, защелкали брызгами, сверкающими в свете фонарей и заставили прохожих укрыться под навесами. Я раскрыл зонт и встал под дерево.

А эти двое, по виду студенты, как ни в чем не бывало, шли прямо под дождём. И, казалось, ничего не замечали вокруг. Топали, не зная куда. Через парк. Мимо.

– Ты слышал, что он сказал? Слышал? – спрашивал один.

Второй размахивал руками:

– Я понял. Про ту переменную в уравнении.

– Ту, чьё значение показывает волновую природу? Жесть просто. Чума! Это означает бесконечное количество двойников…

Первый резко остановился напротив меня.

– Выходит, мы не можем быть одиноки во Вселенной?

Второй повернулся и оглядел первого:

– Твою ж… Это правда. Вот о чём надо было думать! – он указал пальцем в землю. – Ты только из лужи выйди, – ноги промочил.

Стоя по щиколотку в воде, его приятель медленно опустил голову, пожал плечами и улыбнулся.

– Это да… – задумчиво протянул он и сделал шаг. – Это да…

Потом выразительно провёл ладонью по рукаву рубашки и показал, как оттуда тоже полилась вода. Оба расхохотались.

– Представляешь, если детерминировать эту идею в биологическое разнообразие, что будет? К чёрту всю генную теорию. Волновые функции – прямая передача не наследуемых черт.

– Язык. Вот откуда всё пошло. Ух… Нематериальные носители – основа эволюции…

Слова растаяли в шорохе капель дождя. Ребята, оживлённо похлопывая друг друга по спинам, зашагали к выходу и скрылись из глаз. Я опустил зонт, чтобы убедится – дождь перестал так же внезапно, как начался. И усмехнулся:

«Вы не одиноки во Вселенной? Хм… Вы не одиноки, уж поверьте.

Земля, 1981-ый год по местному летоисчислению.

 КОНФУЗ

 Лучшее место,  

 чтобы хранить тайны,  

 это прошлое.  

– Что ж вы, Афанасий Иванович, не веселы? Аль, голодны никак?

Рыжий извозчик хитро покосил глазом на станового и заискивающе ухмыльнулся во весь рот.

Бледный, грузный и разящий перегаром Афанасий Иванович плюхнулся на жесткую сидушку, как будто в жалости на спинную боль, глухо застонал и, вытирая обильный пот на лысине, просипел через силу:

– Гони, дура-ак. К фельдшеру скорее… – и вяло махнул батистовым платком.

– Не извольте гневаться, барин, – и, глянув еще раз, теперь с легким удивлением, рыжий хлестанул лошадь. – В момент доставлю. К фельдшеру. Прытью!

Лошаденка встрепенулась, словно почуяв неладное, нервно переступила передними ногами и потянула.

Извозчик перекинул вожжи из ладони в ладонь и снова обернулся:

– А чего же не к Игошиным, Афанасий Иванович? Ай, не скучно у них сейчас. Ай, весело… – попытался он пропеть бодрым тоном, но тут же осекся, поймав кислый, противный взгляд, брошенный из-под хмурых бровей станового.

– Гони! – прошипел тот, медленно закатывая глаза: – Помираю.

И попытался, кряхтя, передвинуться на середину сиденья.

Рыжий залепетал:

– Аха, аха. Я же не… Сейчас я. Аха.

Извозчик, по всему видно, перепугался. Вся фамильярность его в раз улетучилась. Он съежился, крепче ухватил вожжи и втянув голову в плечи да желая угодить, погнал лошадь.

– Эй, пошла, пошла-с. Пошла-а!

Пролетка миновала усадьбу, простучала по центральной и свернула в проулок. А вот там Афанасий Иванович изменился. Тупая боль, что уже почитай целый час выворачивала его наизнанку, словно кухарка зайца перед тем как нашпиговать картошкой, вдруг ухнулась в самый низ живота. Зато в груди просветлело, дыхание отпустило и сделалось резкое зрение. Становой замер. Легкая тень радости побежала по его бескровному челу: «Господи, прости-отпусти грешного. Может и не помру сегодня? – начал соображать он. Но… тут же почуял, что собирается новая напасть… может и похуже прежней. Не прошло и минуты, как ему резко, внезапно и совершенно невыносимо захотелось… по большому.

Мочи не было как приперло. Афанасий Иванович поднатужился и, крякнув, закинул одну ногу на другую. Потом крепко сжал ягодицы, выпрямил спину и приготовился стерпеть. Ему хотелось заорать: «Стой!» Но он уже не мог. А вместо того сжался до онемения, так, что наглухо передавил себе дыхание.

«Штаны-то ведь не за копейку куплены» – откуда-то вперилась дурная мысль. Афанасий Иванович терпел, потел как водокачка, успокаивая себя: «Теперь точно не помру». И ликовал в душе. Кроме пьяной и слегка помятой души, места в нем не осталось ни капли. Все остальное нутро станового переполнило жуткое давление.

Афанасий Иванович так и не успел выбрать окончательно, что ему сделать: дотерпеть, порадоваться, или обделаться со свистом прямо тут, в пролетке, за спиной рыжего извозчика. Ясно было одно – может выйти конфуз.

А колеса тем временем соскочили с брусчатки и мягко покатили по переулку.

Это помогло Афанасию Ивановичу терпеть. С лица его продолжал течь пот, руки, крепко-накрепко сжав платок, сиротливо притулились к животу. «До фельдшера не дотянуть. Да и на кой чёрт!» – отчаялся он, пустил вдруг протяжного, звонкого «голубка» и неловко засипел:

– Туда сверни. За угол!

При этом уронил платок, махнув неловко. Рыжий, видать, о чем-то догадался. Да и не мудрено, – запах перегара у него за спиной стыдливо отступал прочь. Он торопливо дернул вожжу, и коляска кинулась за лошадью в поворот.

Тут проулок склонялся к реке, а справа потянулся косой забор, заросший бурьяном.

– Туда! – прошептал становой.

Рыжий, стараясь не зацепить колесом трухлявый столб, вскрикнул:

– Куда-с-с, лешая? Пошла! – и вежливо справился: – Не к речке ли, Афанасиваныч?

– Ну.

Дрожки поравнялись с кудлатой ивой за огородом и пассажир, не разнимая пухлых коленок, велел остановиться. Ему пришлось выдохнуть со всей мочи, чтобы повернуться на бок. Рыжий, бросив вожжи на колени, участливо наблюдал.

И вот тут Афанасий Иванович совершил ошибку.

Терпя напряжение и злясь на извозчика, он, вместо того, чтобы вылезать медленно, в сердцах скользнул задницей по краю сиденья и прыгнул на обе ноги. Как только подошвы сапог коснулись твердой земли, организм Афанасия Ивановича встрепенулся, словно бойкий воробей, и… разом опустел. С одобрительным, протяжным звуком.

Пока извозчик слушал мелодию, его лицо непроизвольно вытягивалось, а рот открывался. По окончании концерта, свидетель мигом захлопнул челюсть, с восторгом глядя в нижнюю половину страдальца.

А тот невольно уже смотрел куда-то вдаль, не в силах скрыть святую тень умиления. Конфуз, как ни крути, а случился. Что уж теперь-то.

Всё испортил рыжий, ляпнув:

– С облегчением, вас, Афанасий Иваныч!

Тот мигом потерял ореол нежного сияния на лице и нервно гаркнул:

– Пошёл ты!

Покуда рыжий соображал, как быть, Афанасий Иванович, явственно ощущая неудобный груз в плисовых шароварах, потрусил мелким аллюром сквозь кусты к речке. А в толстощекой голове его забрякали мелкие радости: «Ладно порты надел с подвязками… может хоть в сапоги не… не за копейку же…»

Рыжий привстал на козлах, провожая взглядом лысину станового. Трепет листвы затих вместе с шагами, а скоро воздух порвал истошный свист соловья. Извозчик сел, тоскливо усмехнулся и стал ждать.

«Гривенный-то хорошо бы получить за хлопоты» – задумчиво бормотал он полчаса спустя. Неприглядная мысль, что пассажир уж не вернётся сегодня и денежка его плакала, приходила неохотно. Тем временем вечерело, прохлада от реки поднималась в улицу и надеяться, по всему, стало бесполезно.

Извозчик поджал нижнюю губу, хмыкнул в сердцах и оглядел сидение коляски. На полу валялся скомканный батистовый платок. Рыжий перегнулся, поднял его.

«Эх, Афанасий Иваныч, Афанасий Иваныч. А ещё в чинах, – вдруг, ни с того, ни с сего, повеселел он. – Вот тебе.

Рыжий смачно плюнул в платок, свернул его и выбросил.

Потом, с довольной усмешкой, стал разворачивать лошадь, покрикивая:

«Пошла-а! Пошла-с-с!»

 ГЕНИЙ

Если гением называют человека очень особенного в чем-то, то это может быть что угодно: наука, литература, музыка, вышивание крестиком или художественный свист. Столь однозначные утверждения свойственны юности, поскольку вместе с ней рождаются и умирают.

Тот гений, о котором я вспомнинаю, как и всякий, наверное, приличный гений, жил в конце семидесятых, был до безобразия худым студентом, носил длинный кожаный плащ, пил портвейн и редко стриг ногти.

В нашей тесной общаговской комнатенке, рассчитанной на троих, парень пристроился четвертым. Его матрас валялся на полу и загораживал проход целый месяц. Но мы были рады – приятель умел играть на гитаре. К тому же знал наизусть битлов и каждое утро нового дня начинал с плавного перебора:

«Yesterday love was such an easy game to play.

Now I need a place to hide away.

Oh, I believe in yesterday…»

Это завораживало. Пел он потрясающе. Тихим, почти прозрачным голосом. Как будто умел вынуть душу из любого, положить перед собой и нежно гладить. Такое случилось у него явно от бога, или, как нам, атеистам, приказано было думать в те времена, от природы. Источник таланта сути дела не менял.

Но это я про талант. А на самом деле парень был гениален. И вот в чем. Он заваривал кофе «по-пражски». Как удавалось раздобыть сам кофе – отдельная история, но заварить… В этом скрывался особый, непревзойденный шик. Именно таким искусством гитарист владел до безумия великолепно. Восторг вызывало то, как он это делал.

Под матрасом у него хранилась фарфоровая кружка ярко-красного цвета. Точнее, она была алая. Причем изнутри и снаружи. По вечерам мы собирались всей компанией и ждали представления. Парень извлекал посуду, насыпал в нее пару-тройку щепоток молотого кофе; ронял туда осторожно, как в химическую реторту, несколько капель воды и начинал колдовать. Мы глаз не могли отвести от его махинаций. Кофейный кудесник усаживался за стол и растирал порошок. Медленно и настойчиво водя по дну алюминиевой ложкой.

Под этот неспешный шорох можно было усыплять цирковых слонов и охранников овощных баз, контролеров на проходной и преподавателей за кафедрой. Кого угодно. Он длился бесконечно. Музыкант тер, тер и тер… ускорялся, медлил, снова растирал быстрее и так, пока не доводил пенную смесь до абсолютно белого цвета. Его упорство не с чем было сравнить. И повторить никто не решался. Это пахло волшебством, исключительным авторским исполнением.

Потом наступал триумф. Кружка наполнялась кипятком и удивительная, плотная белая пена всплывала на самый верх. Вуаля! Это и был кофе «по-пражски». Как индейцы трубку мира, мы пускали кружку по кругу, макали губы в пену, глотали горячую смесь и наслаждались.

Те февральские вечера проходили под звуки шуршания ложки и трогательный гитарный перебор « There’s nothing you can do that can’t be done » со вкусом «пражского» кофе. И ровно тогда мы были уверены, что жизнь удалась. А нашего приемного соседа благодарно крестили Гением. Так и звали, поэтому я не помню его настоящего имени.

Год выдался долгим. 29 февраля Гения нашел дежурный по кухне, когда притащил мусорное ведро в туалет. Тот, видимо поскользнулся на грязном полу. Лежал головой к чугунной батарее, в луже крови и был уже мёртв.

 ПРОБУЖДЕНИЕ ПОЭТА

 Утро не любят за исправность  

Яшу разбудил птичий свист. Злостные твари изголялись на все лады. Какого черта? Ну, почему эти пернатые взъелись в такую рань и так безбожно? И пиликают, и чирикают, и щебечут, и булькают, – ужас какой выводят своими мерзкими, отвратительными голосами.

В другой бы день, может и порадовался, но Яше сейчас – разве что утопиться. Предчувствие беды в один миг обняло его прохладными, слегка влажными руками и задышало в висок. Еще никогда он не пил так много накануне и ни разу не страдал так жестоко на следующий день. Повторив в голове эту фразу, Яша вдруг обнаружил, что она ему, почему-то, до боли знакома…

Но откуда?! Догадаться не успел – боль!

Страшная головная боль с уродливым лицом египетской мумии наперевес рванулась в сознание, только что искорёженное птичьими голосами и начала нещадно кромсать его в клочки. Словно ахейцы из троянского коня, из каждого птичьего звука вырвались полчища боли и стали крушить, колоть и терзать затылок с такой отчаянной яростью, словно мстили за поруганную честь.

Яша разом возненавидел птиц. Да так сильно, что даже перестал воспринимать их существование. Это все, на что он был способен. Рецепторы его отключались, звуки затухли, стихли… еще, еще, пока не замолчали совсем. Наступила полная тишина.

Но в безмолвии яростно бушевала боль. И это окончательно перепугало Яшу.

Неимоверным усилием, с едва тлеющей надеждой на чудо, он приоткрыл левый глаз и, сквозь мутную пелену скорее угадал, чем разглядел, плавные очертания банки. В памяти, с трудом продираясь сквозь стоны и крики истерзанной головы, возникли первые два, чёрте почему знакомых слова: «тумбочка» и «огурцы». А уж после желанной искрой засветилось третье – «рассол»…

Это было оно – спасение. Путь к которому Яша преодолевал мучительно. Перед глазом дрожащими лебедушками проплыли руки. Тело само-собой, как на зов прекрасной сирены, начало поворачиваться набок. Грузный корпус разбитого баркаса скрипел и скрежетал. Еще громче затрещало в голове, заломило где-то в боку, и мир – зараза! – медленно и лениво отзывался на веление души.

Банка с рассолом – а именно она теперь и стала для Яши той необъятной вселенной, в которую необходимо было поскорее угодить, приближалась до жути неохотно. Почему – он не знал. Но полностью отдался инстинкту. Больше себя предложить было некому.

Наконец, ладони прижались к холодной поверхности стекла. Жалкий, но истошный сигнал слабеющей воли, уговорил их покрепче сжать сосуд со спасительной жидкостью. Те повиновались нехотя. Но повиновались.

Через долгие, долгие и неповоротливые века, которые сменили тысячелетия недвижимых времен, наполненных гадким, липким и леденящим кровь страданием, горло банки с огуречным рассолом оказалось у Яшиных губ. Он приподнял его выше и сделал первый, жадный глоток…

Все еще нависала тишина. Жуть безмолвия окутывала Яшу. Но рассол уже губил боль. Он проникал в Яшину глотку, в Яшин организм и душу. Ласкал и успокаивал.

В этом безвременье вновь послышался первый, робкий птичий шепоток. Еле различимый поначалу, он окреп, усилился и постепенно присоединился к живительной силе рассола. На этот раз Яшу охватило счастье. Теперь щебетание вдохновило его! Где ж вы, птички, раньше были, как спалося вам в ночи… – бойким ритмом пронеслось вдоль правой щеки. Он возликовал. Ах, как прекрасен мир на рассвете. И птицы. Их легкий, игривый свист… Пусть поют.

В голове выстроилась курносая, долговязая рифма и весело на одной ножке поскакала влево. Покой – уют, снуют – жуют, салют – верблюд… А птицы пели и утро разгоралось.

Чувствуя, как огуречный рассол стекает за уши, Яша глотал его с томной радостью и оживал… как поэт.

 АРТИСТ И ЭСКУЛАП

Виктор Иваныч с тоской глянул за окно. На душе стало совсем мерзко. Дождь лил не переставая. Стук капель по подоконнику, напоминая об ипотеке и зубной боли, раздражал доктора. Как и часы на стенке, которые показывали половину пятого. Он опустил голову, взялся за перо и начал строчить диагноз своим «фирменным» почерком.

Единственный в клинике Виктор Иваныч заполнял карточки больных разборчиво, чем очень гордился. Писанина успокаивала. Тем более, на сегодня прием окончен, а значит, спешить некуда. Куда вообще может торопиться человек с ипотекой на шее?

Доктор опять глянул в окно, еще раз где-то глубоко в душе расстроился, но продолжил писать. Это, правда, – успокаивало.

Минут через десять он оторвался от занятия и задумчиво уставился на кожаный портфель, который одиноко притулился у ножки стула. Его размышления перебил стук в дверь. Робкий, но настойчивый.

Виктор Иваныч подался вперед, приподнял перо над бумагой, замер на секунду и молвил печально:

– Да.

Дверь неслышно приоткрылась и в неё, выставив вперед ногу в резиновом сапоге, наполовину протиснулся странный субъект.

– Позволите?

Доктор отрицательно мотнул головой:

– Мой прием окончен, гражданин. Вот последняя карточка…

Пока он говорил, странный субъект шагнул в кабинет второй ногой и мягко притворил за собой дверь.

Мужчина, обутый в два резиновых сапога с высокими голенищами, и правда выглядел странно. Стрелки тщательно отглаженных светло-серых брюк, твидовый пиджак с паше в нагрудном кармане и шейный платок за откинутым в стороны воротником рубашки придавали ему какой-то «жениховский» облик. Сапоги, несмотря на уличную сырость, блестели чистотой.

Виктор Иваныч потрогал языком больной зуб и с удивлением обнаружил, что тот не ноет. Это изменило его настрой. Он еще раз осторожно пошевелил языком и чуть не улыбнулся.

Гость смотрел на него в упор:

– Приветствую вас, уважаемый доктор. Зачтется вам на небесах. Мне нужен, нужен совет. Не терпит промедленья!

Хозяин кабинета невольно усмехнулся такому обороту. Подумалось: «Во, танцор!»

– Хорошо. Проходите. Садитесь.

Незваный гость, превратившись в пациента, шагнул к столу и, скрипнув сапогом о сапог, живо сел на стул.

– Карточку взяли?

– Да-с, вот, – посетитель протянул заполненный формулярчик, толщиной в два листа. – Отвоевал у барышни в регистратуре. Покорнейше, покорнейше прошу простить за вторжение в неурочный час. Только исключительные обстоятельства привели меня. Поэтому посмел настаивать на трате вашего драгоценного времени, – и замолчал.

Виктор Иваныч, зная многолетним опытом, как, если что, приструнить пациента, который нарушает расписание часов приема, на этот раз был спокоен. То ли внешность, то ли манера изъясняться, то ли чистые сапоги показались ему забавными. А может потому просто, что зубная боль отпустила. Но, порядок есть порядок, – он наклонил голову и продолжил писать.

В кабинете воцарилась торжественная тишина. Дождь ослабел, странный субъект, по виду все же плохо напоминавший настоящего пациента, медленно потирал ладони и вкрадчиво молчал. Доктор дописал последние строки острого респираторного диагноза.

– Ну, что у вас? – Виктор Иваныч положил перо на стол и поднял, наконец, взгляд на пришедшего.

Тот часто заморгал и с едва заметной улыбкой, не меняя прямой позы, продолжил в своей манере:

– Беда, уважаемый доктор! У меня плохие ощущения. Я не спал сегодня. Ужасно колет в боку…

– Справа?

– Что, простите?

– С какой стороны колет?

Пациент тут же откинул полу пиджака и указал на правый бок:

– Вот здесь, доктор. Вот тут, – он начал водить ладонями, словно делая магические заклинания, не прикасаясь к жилетке и широко растопырив пальцы. – Ужасные боли, ужасные. Хуже! Я начал подозревать, что теряю зрение. Глаза слезятся и не мог сегодня прочесть объявление у вас тут, в… регистратуре.

– И сейчас болит?

– Нет. – пациент опустил руки и обмяк. – К обеду прошло. Но я так измучался утром, что был в расстройстве нервов и… слух. Я плохо стал слышать! Мама звала меня к завтраку трижды. После пришла в комнату, а я, признаюсь, не слыхал ее голоса. Что со мной?

Доктор полистал карточку.

– Раздевайтесь до пояса. Что ели вчера? Часто такое случается?

– Что вы, доктор, что вы! – пациент поднялся, всплеснул руками и начал снимать пиджак. – Я потому и беспокоюсь, что боли происходят не часто. Такие, знаете ли, внезапные… Но вот слух и зрение – они тревожат меня. Они слабеют.

– Но случаются? – перебил его Виктор Иваныч, тоже поднялся, направился к раковине мыть руки. «Наверно, актер» – подумал он.

– Что, позвольте, случается?

– Боли.

– Ранее это было только раза два, доктор, не чаще, – как-то задумчиво произнес пациент, расстегивая рубаху.

– Давно?

Последовал точный ответ:

– Ах, в прошедшем марте месяце, после женского праздника и на той неделе на следующий день после именин моего любимого дяди. И вот сегодня. Внезапно, совершенно внезапно! Я не спал, доктор, совсем не спал и…

– Принимали таблетки, микстуры? – доктор тщательно вытер руки полотенцем.

– Я опасаюсь микстур. Поэтому лежал в постели и мама приготовила прохладный компресс, а как стало легче, сразу к вам, уважаемый, сразу к вам. Скажите, это не страшно? – пациент разделся и мягко пригладил к спинке стула свой розовый шейный платок.