Текст книги "Не просто рассказы"

Автор книги: Игорь Шляпка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Кое-как нащупав выступ, Вовка испытал облегчение почище оргазма и застыл, щекой, руками и грудью прижавшись к горячему песку. Поднимать ногу, да что там, и пошевелиться было чертовски опасно. Съедешь по насыпи как по льду и… И всё. Каюк. Лететь метров двадцать.

Тем временем солнце продолжало пригревать по-особому ласково. И весело кружили в небе ласточки. Таком безоблачном, что на синеву больно смотреть. Вовка зажмурился, медленно-медленно вытер пот со лба и подумал о том, что ему чертовски хочется жить.

Животный, отвратительно вязкий, как масло, страх был тут как тут. Инстинкт подсказывал, что надо принять какое-то решение. Срочно. Пока испуг не превратился в панику.

Пересилив себя, он попытался снова перекинуть ногу наверх и медленно двинуться по склону. Золотистые искорки песка поехали-потекли струйками навстречу, и Вовка почувствовал, как съезжает. Ещё раз. То же самое… Катушка.

Над обрывом.

Он попробовал разгребать песок, но тот упорно сыпался сверху.

Вовка вновь замер. И мысли оцепенели, а голова опустела. Не думалось вообще. Только шершавый и холодный язык страха уверенно лизал затылок. Как пёс.

«Ползти – нет. Спрыгнуть – нет! Влево, вправо – нет» – начали вдруг лихорадочно, как чёртики из табакерки выскакивать никчёмные варианты спасения. Рубаха прилипла к спине. А ведь ещё пять минут назад всё казалось беззаботным. И вот.

Он высвободил плечо из лямки пакета и отпустил поклажу. Звука падения слышно не было. Где-то там, у самой воды неотвратимо ждала россыпь острых обломков…

Теперь внимание заметалось неуправляемо, не подчиняясь страху. Песок! Единственный выход – ползти. Так медленно, как только получится. А если… Ну и хрен с ним.

Вовка ещё и ещё раз оглядывал песчаную полосу и, наконец, остановил взгляд на чахлом зелёном ростке с двумя хилыми листиками. Вытянув руку, как смог, нащупал сначала эти листья, потом корешок. Зацепка. Какой-никакой, а шанс.

Следующие пятнадцать минут, а может и больше, он подтягивался на этом корешке. Полностью перекинув ноги через край скалы на покатую поверхность песка. Теперь… если понесёт вниз…

Надежда Вовку не обманула. Чуть выше нашёлся ещё один крохотный кустик травы, за который можно было ухватиться. Почуяв спасение, сердце, только что замиравшее чуть не до полной остановки, теперь забилось и понеслось вскачь. Да так, что казалось пробьёт стенку груди.

Вовка, фактически повиснув на двух травинках, и еле-еле сдерживая дыхание, постепенно продвигался вверх и всё дальше от края, за которым таился смертельный обрыв.

На то, чтобы добраться до следующей травинки ушла ещё куча времени. Но эта была и крупнее и толще. А рядом ещё одна. И ещё. Глубоко запустив пальцы в песок и перехватывая траву, понял наконец, что оказался у края поляны. Всё так же, распластавшись, осторожно подтягивая одно колено за другим, выполз на ровную поверхность.

Вставать не хотелось. Сердце продолжало колотиться бешено. А в руках разлилась такая слабость, будто они окончательно онемели.

«Привычка доживать до завтра… – мелькнуло в мозгу. – Всего лишь дурацкая привычка».

Выдохнул, встал на четвереньки, перевернулся, сел.

«И почему ж я в филологи не подался?»

Вовка пришёл в себя, глянул по сторонам. Как на зло, песчаный откос спускался к краю только одной, выбранной им скалы. В других местах – вылез себе, встал и топай.

Просто не повезло.

Ботаник сплюнул, присмотрел пару выступов неподалёку и пошёл спускаться, размышляя: «До обеда успею ещё пару раз взобраться. Глядишь, и коллекция готова. А вечером рвану в город за мороженым».

 ПРЕДУПРЕЖДАЮ!

Хочу предупредить вас. Да, да! Об опасности, которая может подстерегать в самый приятный момент.

Дело вот в чём. Случилось мне как-то впервые посетить один старинный город Франции. Поговаривали, что он удивительно мил. Оказалось, так и есть. Угадали?

Да, верно… Париж.

Трудно ошибиться. Мало найдется городов, о которых знаешь так много, еще не повидав. Сами судите, только приехал – сразу вспомнил, что читал и слышал: Сена, Нотр-Дам, книжные развалы, Лувр, Тюильри, Монмартр, Булонский лес… всё оживает в памяти. Многие, очень многие, от Дюма-батюшки до Франсуазы Саган, хорошо потрудились, чтобы лишить нас новизны восприятия и сделать каждое здание, каждую улицу, площадь, переулок знакомыми до мелочей. Первый раз тут, а чувствую себя как дома на кухне.

Но! Писатели, художники, режиссеры, конечно, постарались на славу и дали нам город взаймы. Вот только они не смогли заменить личных впечатлений. И, когда проводишь в Париже несколько дней, недель, месяцев, он открывается совершенно по-новому.

И чувства, личные  переживания делают его Вашим городом , и только теперь вы по-настоящему понимаете, что действительно здесь оказались.

А личное? Это может быть что угодно. Предпочитаете гулять пешком и находите совершенно неприемлемым спускаться в метро? Полдня ходьбы с высоко поднятой головой и вот, усталость приводит к уютным ступеням лестницы, затененной плющом. С облегчением бросаете рюкзак, садитесь и вытягиваете ноги. Казалось бы, удовольствие – вот оно. Но так мыслить допустимо в каком-нибудь Мюнхене или Амстердаме. А тут…

Глазом не успеете моргнуть, как из ближайшего кафе явится официант и вежливо спросит: «Что Вам принести?» В этот благословенный момент отчетливо осознаешь, что оказался не где-нибудь, а именно в Париже.

Или так: идете по тротуару и замечаете, что прохожий, который спешит навстречу, вдруг извиняется. Но не за то, что толкнул плечом, а исключительно потому, что имел такую возможность . И вы снова понимаете – это может случится только здесь, в Париже.

Портье гостиницы, совершенно не глядя, будет реагировать на каждое движение, и листопад в Тюильри прошепчет осеннюю мелодию у ваших ног, а раздражение, что Де-Артаньян гремел ботфортами на бегу к Palais Royal  (как можно вообще торопиться куда-то, находясь в самом красивом городе мира!) успокоит журчание Сены.

Так, шаг за шагом вы обретаете уют. И каждое мгновение, каждый вдох, каждый запах становятся Вашими. И крепнет счастливая уверенность, что Вы именно здесь – в Париже. И это восторг – видеть  его. И нет ни малейшего повода умирать.

Так случилось со мной. Всем сердцем я ощутил гений места.

Но… счастье не приходит в одиночку.

Вот о чем и стараюсь предупредить!

Вдруг, как молния с небес, поразила мысль, что я ведь, – бог ты мой! – действительно в Париже, но при этом… еще не художник .

Только представьте. Поймите! Осознать, что ты в земном раю и в этот миг не быть художником – самое ужасное, самое печальное, что может произойти. Я был так расстроен, огорчен и разбит, что остаток путешествия убеждал себя, будто я художник хоть в чем-нибудь. Хоть в самом малом.

Конечно, проходит время и тяжелое воспоминание меркнет, рана затягивается. Но знайте, это разочарование терзает сильно и так долго, насколько искренне и глубоко вы вообще способны чувствовать прекрасное.

Заклинаю, не губите себя! Берегитесь попасть в Париж, осознать, что вы именно там и… не оказаться при этом художником.

 ОШИБКА

Просёлочная дорога выскакивает на песчаную дюну, я резко кручу руль и… выезжаю на берег моря.

Пляж, до неприличия обнаженный отливом, растягивается на целые мили к горизонту. Как только замолкает шум мотора, пейзаж погружается в первозданную тишину. Вечерняя прохлада накрывает отмель, а в воздухе царит густой аромат морского дна. Вокруг ни души. Темнеет. Можно приступать…

Утро промелькнуло незаметно. Сонный аэропорт, кофе со вкусом картонного стаканчика, заученная улыбка стюардессы и – хоп! – я под облаками.

Под крылом стелется Европа. Моя цель – север Франции, на прибрежных равнинах которого лежит вотчина древних викингов – Нормандия.

Скрип шасси на посадочной полосе прервал дорожную дрему и превратился в шуршание тысяч ног по переходам. Их сменил многоголосый ропот толпы, ожидающей паспортного контроля, и вот уже свист весеннего ветра за окном автомобиля, а после гулкое шипение электровоза, отбывающего с вокзала Монпарнас. Поезд мчится к побережью.

Я с трепетом открываю багажник и осторожно приподнимаю пакет. Его увесистое содержимое отзывается глухим стуком. Время пришло. Оно всегда приходит. Даже самые упрямые мечты сбываются…

После обеда в окне показался вокзал Кана. Времени на то, чтобы разглядывать красоты города, не осталось. Я помчался дальше – в бюро проката авто. Смуглый парень внимательно перечитал бумаги, проверил номер заказа и сделал необходимые записи в журнале. Его попытки объяснить выгоды страхования я отмел твердым жестом обеих рук, и мы направились в гараж.

Молоденький «Пежо» рванул подо мной, как застоявшийся жеребенок. Я вильнул по узким улочкам и резко надавил на тормоз. Машина в недоумении взвизгнула и остановилась. Клочок бумаги, испещренный неразборчивыми каракулями, содержал все необходимые буквы, чтобы дать возможность навигатору найти нужное направление. Пощелкав клавишами и скормив электронике пункт назначения, я получил в ответ одобрительный писк. На экране загорелась надпись: «Bon voyage!»

Я ищу подходящее место, где можно присесть. Неподалёку тяжелая, потемневшая от времени доска надежно покоится на двух опорах, глубоко врытых в сырой, плотный песок. Одинокая птица тревожно свистит у воды и смолкает. Порывшись в кармане, достаю нож. Литая рукоять плотно ложится в ладонь. Отблеск тускнеющего заката тревожно вспыхивает на лезвии и гаснет…

Французы ужинают после восьми. Помнить о правилах – не только признак хорошего тона, но и твердая гарантия, что официант в ресторане не покрутит пальцем у виска в ответ на вашу несвоевременную просьбу подать бутылку вина и эскалоп с жареными креветками. Я строго соблюдаю правила. И выехал к трапезе заранее лишь потому, что требовалось заскочить на устричную ферму.

Хороший ужин – сочетание трех вещей: вкусная еда, приятное настроение и одежда. Первое очевидно, второе греет душу, а третье – дань этикету. Оглядев брюки и смахнув пылинку с твидового пиджака, я поправил бабочку и щелкнул начищенным до блеска штиблетом по педали газа.

Дорога не утомляла. Трасса в сторону Катантана – прямая линия, плавно огибающая древние поселения норманнов. Можно лениво рулить и вспоминать свой долгий, долгий, долгий путь к океану…

Всё дело, как вы уже догадались, в устрицах.

Мне никогда не доводилось их пробовать. Что вы смеетесь? У каждого свои недостатки. Сложные, поначалу, у нас были отношения. Если честно, – никаких. В детстве я рос с бабушкой, а она рассказывала мало. Зато часто пугала темнотой да худобой, поэтому первые сведения о ракообразных удалось выведать случайно. В возрасте не более трех лет я притащил домой ракушку, найденную на пруду и спросил, можно ли её попробовать. Бабушка замахала руками, сказала, что такую гадость едят только «хранцузы» и выбросила находку. А случай запал в душу.

Неведомо как, но родилось странное, очень твердое желание когда-нибудь оказаться тем самым хранцузом. В желаниях детства истоки будущих страстей.

Следующее знакомство состоялось на уроке биологии. Правда ассоциаций с кашей, супом или компотом, да и вообще с едой, улитки не вызвали. Так и пролетела моя молодость, оставаясь в полном неведении относительно кулинарных чудес. Что ж удивляться: о фуа-гра в те времена писали только в сказках, а лягушачья ножка изредка упоминалась в анекдотах. Но я уже знал, что «хранцузы» обожают устриц, едят их сырыми и считают деликатесом. Мой интерес начал приобретать вполне ясные очертания.

И вот, переступив порог юности, я наткнулся в бульварном романе на восхитительное и удивительно сочное описание того, как главный герой лакомился устрицами. Господи, да как же вкусно и аппетитно было рассказано! Лимон и белое вино сопровождали ужин при свечах. А дело было в Нормандии. Глотая слюну, с восторгом перечитывал эту сцену десятки раз. Как изумительно, оказывается, в самом деле попробовать нежное мясо морских обитателей. Я окончательно загорелся. И захотел. И возжелал! Но, не размениваясь на мелочи – доступные рестораны, тут же решил добраться до берега северного моря и отведать устриц прямо там. Нигде больше. Ни мгновением раньше. Детская мечта превратилась в дерзкий план. В Нормандию, боже мой, скорее в Нормандию!

Когда первые эмоции схлынули, на небосводе моего кулинарного любопытства все еще сверкала яркая звезда – заморское двустворчатое чудо. Значит, время пришло.

И вот, сегодня, наперекор расстояниям и угрозам бабушки, я мчался к мечте со скоростью сто миль в час и спешил так, что даже промахнулся мимо поворота. Настойчивый механический голос сообщил об ошибке, указал обратный путь и спустя минуту привел на скромную парковку возле пары прибрежных сараев. Отъявленный морской запах ударил в нос сразу, как я вышел из автомобиля. Бинго!

Мимо прошаркала группа высоких резиновых сапог, с утопающими в них рыбаками и охапками сетчатых мешков. Ребята приветливо кивнули. Значит, добыча где-то рядом. Дверь одного из сараев оказалась открыта, и в проеме замаячила замотанная в платок деревенского вида тётка, горстями раскладывая по коробкам какие-то странные штуковины. Ух, ты! Они.

Это были раковины заветных моллюсков. Как же все просто. Затаив дыхание, я бодро взбежал по ступеням и шагнул под своды хранилища. Боже мой, что тут творилось!

Кругом сетки, ящики, коробки, банки и корзины – каждая доверху набита устрицами. После оживленной торговли на ломаном французском и дружеских рукопожатий я выбежал обратно с огромным пакетом свежайших, долгожданных, крепко закрытых раковин. Теперь к морю.

В голове проносятся странные мысли. Неужели это конец? Неужели вот так приходит расставание с мечтой? Той самой, что лелеял многие годы, той, что появилась давным-давно и оставалась в душе с самого детства. Нет! Не может быть! Но реальность неотвратима…

Звезды сошлись. Пристроив мешок с улитками на скамье, я уселся рядом и выбрал первую – покрупнее. Вдохнув воздуха, с сердцем, что заколотилось нещадно, отмахнулся от назойливого: «такую гадость едят только…» – облизнул губы и принялся взламывать деликатес. Хранцузы, говоришь? Поглядим! Но не тут-то было. Тупое лезвие только крошило плотный как броня панцирь. Я постучал. Ковырнул. Ещё и ещё. Никак! Да где ж у нее…

Взял другую. Та же история. Попробовал колотить рукояткой – ни в какую. Огляделся в поисках более подходящего инструмента. Инстинкт подсказал искать камень. Под ногами оказался круглый осколок гранита. Пристроив на доске раковину и придерживая ее рукой, со всего маха, с отчаянием, грохнул валуном. Тот ловко скользнул мимо и… я взвыл от боли! Ах, ты ж, так раз так…

Не сдаваться. Тряся ушибленной кистью, скинул пиджак и рванул с шеи бабочку. Следующие пять минут я остервенело молотил по устричным ракушкам, выуживая из мешка одну за другой и надеясь на «слабое звено». Они не сдались. Все, как одна и носа не показали из своих убежищ. Я стучал, ковырял и колотил. Наконец, порезал палец, закусил губу и в отчаянии смахнул со лба пот.

«Черт! Черт! Черт! Точно хранцузы».

Почему мне в голову не пришло спросить о том, как они открываются. Как?! Вытащил телефон. Сигнала не было. Всё. Это конец. Судьба. Пришлось бросить камень в песок, улиток в мешок и без сил опуститься на скамью. Время ужина подошло к концу.

И буквально через секунду… я бешено захохотал. Я хохотал громко, от души, почти навзрыд. А что делать! Я чувствовал себя как отец Федор, по глупости запрыгнувший на Арарат. Дураком с алюминиевой банкой тушенки, который забыл консервный нож. Ребенком в попытке лизнуть мороженое сквозь витринное стекло. Идиот!

Тыщи километров отмахал, бабочку напялил, штиблеты начистил и на тебе – остался у разбитого корыта. То есть, не разбитого.

Ну, что вы смеетесь-то? Что смеетесь? Да, устриц в тот вечер я так и не попробовал. И пусть. В конце концов, это всего лишь повод, чтобы вернуться.

В гостиницу я катил, устало поругиваясь, усмехаясь и надеясь, что еще не все потеряно. Что может быть лучше надежды на новые приключения?

P.S. Для тех, кто не желает повторять мою ошибку, прилагаю адрес ресторана, где подают первоклассных устриц:

2, place Edmond Laquaine 50580, Portbail. Des Pecheurs.

 НУ И ПУСТЬ

 «Сначала приходит радость, затем  

 огорчение, его сменяет ликование,  

 а после…»  

Из беседы с самим собой  

Вагончик тронулся по расписанию. Как положено. Новенький, чистенький, с креслами махровыми, синими в жёлтую крапинку. А за окном понеслись поля-перелески, все в первой молодой зелени, ранне-весенней, ещё совсем салатовой.

Паренёк, высокий и худощавый, облачённый в фирменную робу служителя железной дороги, с кондукторской сумкой наперевес, начал обход пассажиров. Те шуршали купюрами, предъявляли проездные или пенсионные билеты, тихо переговариваясь. Юнец делал свою работу обстоятельно, неспешно, мальчишеской сутулостью и редкой бородёнкой напоминая дьячка, совершавшего церковный обряд.

К тому времени, как дошла очередь, я вытащил из кармана заранее приготовленную мелочь и, чтобы избавится от лишнего груза, отсчитал в ладонь кассира нужную сумму мелкими монетами.

Он, держа руку перед собой, замер. «Что такое?» – думаю. Поднял глаза и вижу, как юноша смотрит задумчиво на деньги, а сам при этом беззвучно шевелит губами. По всему – пересчитывает. И долго! Ну, уж точно на целую пару секунд дольше, чем требуется обычному человеку, чтобы произвести в голове столь не сложное арифметическое действие…

Молодёжь! Чему их там  учат?! По виду – опрятный, причёсанный. А со счётом – поди-ка! – беда. И ведь не алгебра, не извлечение квадратного корня. Другой бы уж справился давно, а этот всё считает. И губами, губами шевелит, как бабка. Смех! Неприлично же. Всё равно, что мороженым капнуть на штаны и не заметить! Да-а…

Парень, наконец, удовлетворённо кивнул и, ссыпав монеты в «ридикюль», выдал билет. И двинулся дальше.

А я всё злорадствовал. Вот неучи. Как они нынче живут? Интернеты их сгубили. Понемногу обо всём слышат, а элементарным вещам не обучены. Посиди-ка, пацан, в первом классе над таблицей умножения, как нас заставляли, да вызубри от сих до сих вроде «отче наш», так оно бы и…

…и тут поймал удивлённые взгляды соседей. Некоторые улыбались. Оказалось, что бухчу всю эту чепуху вслух. Дай бог, не громко.

Фу ты, неудобно как!

Я тут же забыл про парня с его нескладной арифметикой и, сам собой пристыжённый, поджав губы, отвернулся.

Поезд набирал скорость. Зелёная весенняя пелена за окном неслась всё быстрее и быстрее. Глаза уже не различали отдельных деталей. Утомлённый мерцанием красок, я усмехнулся происшедшему и мирно заснул.

 ГОРЧИНКА

Что это с ним? И чашку поставил на самый край стола, и уголок салфетки примят.

Жан явно нервничает. И торопится. Судя по рисунку, который остался на поверхности пены, за кофе следил невнимательно – молочная «закорючка» походит на хвост трусливого котёнка.

Так случается, когда во время приготовления макиато мысли витают неизвестно где. Момент единения кофе и молока – самый ответственный. Профессионал должен сосредоточиться на нём – как удав на кролике! – всем своим существом. А тут – зажмурился? Или отвернулся? И ведь никогда себе такого не позволял.

Пена наклонилась к самому краю, словно любопытная соседка на подоконник. Цвет обиженный, как лицо ребёнка, у которого отобрали конфету.

А это? Горячее молоко чересчур горячее. Да ещё с горчинкой. Значит, держал при комнатной температуре меньше минуты.

На боку чашки след высохшей капли. Да он с ума сошёл!

Сахар влажный. Колот крупно. И ложка слева. Нет, ну это невыносимо. Ладно ещё блюдце круглое. А то бы…

– Жан!

Тишина. Всё. Ушёл в себя. Похоже, беда. Я вчера ему битый час толковал, что блондинка обманет. Или не придёт, или опоздает так, что лучше бы вообще не приходила.

– Жан!

Наклоняюсь к самой стойке. Мешает сливки и стучит…

– Жан, черт тебя побери!

Затуманенный взгляд:

– Да. Добрый вечер.

– Какой вечер?! Ты что устроил?

– А что?

– Спрайт вместо кофе варишь, вот что. Не пришла?

Махом вылил сливки в бокал с виски. Поставил кружку. Опустил руки.

– Нет.

– Понятно. Но прекрати издеваться над кофе. Моя племянница такой готовит. Когда пьяна.

– Прости.

– К чёрту прости. Не пришла и не пришла. Не плачь.

– Я не…

Отворачивается.

– Ладно. Мишель!

– Ау?

– Подмени его. Народ распугает с таким настроением.

– Хорошо.

– Идём. Надо поговорить.

– Иду.

Садимся на кухне. Пьём. Лучший бариста в округе, а не может справится с каким-то мимолётным увлечением. Чёрт бы побрал этих женщин. Не блондинки, а дуры круглые.

– Жан, да плюнь!

Кивает. Тонкая натура. Поэтому и лучший. Я хлопаю его по плечу и ухожу. Очень надеясь завтра вернуться и выпить кофе. Без горчинки.

 РИМ 99-ГО

 из Яшиных дневников  

Таксист – здоровенный дядька, упёршись животом в баранку, неожиданно быстро согласился на предложение. А Яша тут же огорчился, решив, что переплатил. Но в дороге они разговорились, и печаль прошла. Обсудили погоду минувшего лета и виды на предстоящую неделю. Решили, что все будет «окей» и «санни».

Итальянец рассказал о концертах классической музыки в термах Каракаллы. Потом о семи холмах, на которых стоит Рим. На Яшины сомнения в количестве холмов (хроники упоминают двенадцать) мужик так твердо (почти грозно) заявил, что их именно семь и ни разу не больше, что возражений не последовало. Удивляясь его излишней серьезности, Яша предположил, что таксистов отдельно инструктируют по теме «ландшафт» на случай, если турист заартачится или «позволит себе».

Яша прижался попой к согретым полуденным ступеням. Вся улочка – лестница, похожая на волнистый ручеек, что течёт прочь от матушки Veneto . Здесь уютно. Тихо. Прищурился на солнце. Птицы кругом. Сады рядом.

Мимо Яши, который, сжимая в ладонях стакан утреннего латте, устроился за столиком кафе, шествуют итальянцы в костюмах, бешеных галстуках и кожаных туфлях на босу ногу. Они торжественны. В прозрачном воздухе растворяется бархатный колокольный звон. Спелые итальяночки прям на ходу что-то шепчут в телефончики, торопливо постукивая каблучками. Они очаровательны. Прохожим радуется лавочник, нахваливая фрукты, а «Bongiorno!»  звучит в его исполнении по-особому приветливо.

Автомобильные клаксоны заставляют Яшу вздрагивать… После них, как пляжный песок, долго не отстают от кожи мурашки. Хозяйка, высунувшись по пояс из окна, ловко бросает на веревки сырые рубашки, официанты под навесами ресторанчиков Trastevere  весело напевают игривые мелодии, мороженщики открывают разноцветные палатки на склоне Капитолия. Рим оживает…

В тени зелёного сада греют бока оранжевые мандарины и пожилые итальянцы. Последние устроились на скамейках с газетами в руках. Читают. Абсолютно не шевелясь. Можно заключить пари, ни одной очаровательной блондинке в короткой юбке и на высоких каблуках не удастся привлечь их внимание. Эти поднимут глаза только если мимо пробежит Мэрилин Монро. И неодобрительно покачают головами.

Штука в том, что газеты сообщают о погоде и здоровье Папы. Старики не пользуются иными средствами доставки новостей. Чтение в парке – это образ жизни. Точнее, наслаждение ею. А еще возможность побыть одному. Вдалеке. От жены.

Piazza Navona.  В лучах вечернего солнца чайки на легком крыле разносят переливы гитарных мелодий, смешанные с детским криком и увесистым ритмом контрабаса…

Диоклетианова арена бежит потертым травертиновым кольцом вокруг трех фонтанов… Шпиль египетской стелы горит, словно удивленная вершина времен… возникшая из прошлого. Символы четырех рек стыдливо прячут взгляды от архитектурного совершенства Борромини. На картинах горе-художников в центре площади летит и мечется в обжигающе красном образ испанской страсти – Кармен. И скучают постные лица голливудских киногероев.

Голуби нагло топчутся в кудрях Посейдона, на спинах морских чудищ и испуганных лошадей, рвущихся к вечному из-под брызг фонтана.

Пантеон растерянно глядит колоннами чужого фасада на площадь, которая скрыла ступени величественной лестницы, ведущей к его подножию.

Два престарелых итальянца режутся в карты за столиком кафе, и у каждого по очереди на галстук сыплется пепел сигары в тот момент, как партия завершается резким щелчком по столу и возгласом: «Astalavista!»

Закат. Яркий до невозможности и медленно угасающий розовым теплом. День уползает по граниту к вершине Испанской лестницы. Странно, что когда-то ей и не снилось то величие, которое она теперь медленно опускает к пьедесталу изящной лодочки Бернини, утонувшей в лужице воды…

Краски меркнут, а небо, в ожидании первых звезд, благоволит прекрасной погоде. Таксисты не врут. Два ряда оранжевых огней вдоль Via Sistina  понесли благую весть к Santa Maria Maggiore .

Теперь ночь.

 ТИШИНА

Если относиться к ней серьёзно, то сразу можно отличить одну от другой. Да-да, она всегда разная. И не зависит от национальных особенностей, местных традиций, привычек и вкусов. Вот уж какой покажется именно тебе, такая на самом деле и есть. Только, порой, отыскать её не просто. Притаится, спрячется и молчит. Пуглива до ужаса. Чуть пошевелись не так – ищи-свищи. Но я, все же, пытаюсь.

Одну, совершенно очаровательную, встретил, помнится, на белоснежном Монмартре. Странно только, что она скрывалась не под сводами нефов, не в приделе или за алтарём, а прямо в книге.

Успел в церковь к утренней службе, устроился на лавке и слушал, как местный музыкант «разогревает» орган. Он исполнял отрывки мелодий, выгоняя из пустоты металлических труб одиночество ночной прохлады. Инструмент, поскрипывал, выдыхал букеты низких и высоких нот, и голос его просыпался с каждым новым звуком, крепчал и становился ярче.

Скоро зал наполнился людьми и рядом присела крохотная японка, с огромной фотокамерой и книгой. Первую она положила под ноги, а вторую открыла и стала читать. Книжка была размером не больше самой девушки и обёрнута в таинственную угольно-черную обложку. Я невольно покосился на страницы и с удивлением (!) обнаружил там ровные столбики иероглифов. Если честно, вообще никогда не мог осознать вереницу графических картинок. А девушка читала. Читала с увлечением.

И я почувствовал, как бы выразиться… недоумение. Вот тут-то мне и явилась впервые тишина особого рода  – из другого, совершенно чужого мира. Я ещё раз поглядел в книгу, чтобы полюбоваться. Она. Тишина полного непонимания. О, чертовка была необычайно хороша. Ни малейшего проблеска, ни движения, ничего. И никакого испуга. Как будто переполнена уверенностью, что мне до неё не достать. Для человека, умеющего читать на японском, в книге жили образы, звуки, события. Для меня – абсолютная тишина. Размером с полное ничто. Во всяком случае, не больше, чем содержание цифры под именем «ноль».

Я был ошарашен. И мне понравилось это чувство. Различая оттенки в музыке, плавно лившейся меж колонн, зная особенности архитектурной пластики, чувствуя настрой пришедших на мессу людей и вспоминая, как бывал тут раньше, я ничего, абсолютно ничего не ощущал поглядывая на страницы этой маленькой, черной книги. Там притаилось полное безмолвие. А японка продолжала читать. Я повернулся и, кивнув, с извинением спросил:

– О чём это?

– Стихи, – улыбнулась она. – О любви.

 НЕЛЕПИЦА

В то давнее время, с которого миновал целый час, я был далеко не молод – трёх лет отроду. Возраст, сами понимаете, не шуточный – обхохочешься. И вот, решил отправиться в деревню по соседству – два дома три сосны. А путь не близкий – минута лесом, сутки поездом и трое самолётом.

Стал собираться. Честь по чести закрутил кончики усов в колечки, снял шляпу, штаны и ботинки. И лямку через плечо перекинул. Сначала через одно, потом через другое, а после и через третье… На все пуговицы застёгиваю… А их – тысяча. Три дня старался. Но через мгновение был готов.

Иду. А рюкзак-то тяжёлый, как пушинка. Устал его тащить. Надел на плечи, присел отдохнуть. Но присел не на полянке, не на скамейке, а прямо в поезд. Дай, думаю, прокачусь! Нынче поезда, как вольные птицы, летают глубоко. Нырнул паровоз в тоннель и очутился в облаках. А небо кругом голубое-голубое, как сажа в печи. Красота. Глянешь, и смех разбирает. Еду.

Но долго ли, коротко ли, а миновал год. Солнце за горизонт, дело к завтраку. Пора и честь знать. Дёрнул я за узду: вагон закукарекал словно кот и мигом остановился. И станция – та самая деревня.

Я в дверь – никак. В окно – нет. Пока ехал, вырос большой – с ноготок. Не пролезть. Что делать?

Побежал к начальнику станции. За угол по прямой вокруг аптеки. Тем временем и зима кончилась, холода наступили. Прибежал, кричу: «Выручай! Из поезда выйти никак не могу. Исхудал. Слишком большой вырос».

А кузнец не растерялся и говорит: «Помню, как-то раз…» Не успел он промолчать и – ух, ты! – подарил мне подкову. Я как надел – помолодел на три года. И стало мне восемь. А в таком возрасте – какие заботы?! Прыг в щёлку, вон из поезда и поскакал по дорожке на одной ножке. Знай себе греби веслом, да горе-печаль завязывай узлом.

Поплутал в трёх соснах, но деревню не нашёл. Ведь её никогда и не было. Зато был я, рассказчик-дурак, что плетёт сказки за пятак. Вы читайте, да не скучайте.

 МОЯ ЛЮБОВЬ

 Не посвящается никому  

Я искала его повсюду. Я грезила о нём. Именно о нём. И это, наконец, случилось. Это произошло. Мужчина. Высокий, стройный, загорелый, тёмные длинные волосы, огненный взгляд, строгие губы, руки… Ах, какие у него руки! Сильные, мускулистые, с красивой сетью вен. Длинные пальцы, как у музыканта. Боже мой, какой мужчина!

И где?! Здесь, в Барселоне. Обожаемом мною городе. Я стояла на набережной, заворожённо смотрела на него и думала: «Как переменчива, как непредсказуема бывает судьба. Какие странные штуки она вытворяет порой и какие подарки неожиданно преподносит. Вот она, любовь. Мужчина моей мечты. Я наконец-то встретила его».

Но ничто не бывает более недосягаемо, чем мечта, которая сама летит в объятия. Моя любовь, мой суженый шёл мне навстречу, широко улыбался и…

крепко держал за руку другую мою любовь! Широкоплечего блондина с голубыми глазами, в белой блузе с открытым воротом и руками… Ах, какие руки!..

Оба, о чем-то весело болтая, прошли мимо, а я ещё долго смотрела им вслед, переполненная отчаянием.

 ПЯТКИ

Встретился мне однажды зверь лесной – размером с ладонь, чёрная шкурка, острый нос с усами – да вы знаете! – крот. Испугался он и давай улепётывать.

Я – за ним! – разглядеть. Да только и двух шагов сделать не успел – сполз на траву и захохотал. Вы видели этого крота?! Видели?! Клубок чёрной шерсти несётся по поляне и… сверкает пятками!  Да какими! Вот не вру ни разу. У крота, оказывается, крохотные и совершенно розовые пятки. Малюсенькие. Бежит и перебирает ими шустро-шустро – будто молоточками себе по попе колотит. Никогда ещё я не видел таких весёлых пяток.