Текст книги "Не просто рассказы"

Автор книги: Игорь Шляпка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

 ЗДРАСЬТЕ

Карась всё больше и больше становился копчёным. Спорить с очевидным было бы глупо. Я не ем копчёную рыбу. Только видел, как едят другие.

Чешуя на его боках свисала клочьями, напоминая пряди коры эвкалипта, хвост странно изогнулся, а голова топорщилась будто череп динозавра обтянутый тёмной-тёмной иссушенной кожей. Но мудрый взгляд карих глаз выдавал недюжинный интеллект. Карась, не разевая рта, произнёс на испанском:

– Здрасьте.

Ничуть не страдая избытком вежливости, а уж желанием болтать с кареглазой рыбёшкой и подавно, я всё же хотел ответить. И не смог. Только просипел что-то нечленораздельное. Неучтивость вполне простительная. Висеть вниз головой со связанными руками и ногами, когда голова переполнена собственной кровью, как горшок кипящей кашей, и вот-вот лопнет, при этом пытаться говорить – не самый подходящий момент для этикета.

Карась кажется это понял. Чуть вскинул правую бровь, кивнул, мотнул хвостом и медленно поплыл в сторону. Я следил за ним, пока мутный, красный туман не переполнил всё вокруг. Тут сознание пронзили здравые мысли: «Почему он плавает в воздухе, а говорит на чужом языке?»

Четыре зелёных муравья спутали карты. Они высунули мохнатые головы из багрового марева нереальности и хором закричали:

– Пиастры! Пиастры! Пиастры!

Прозвучало это так язвительно, что у меня наконец хватило сил ответить тусклым и скучным голосом:

– Здрасьте.

Карась пожал плечами, но так и не улыбнулся.

 СМИРЕНИЕ

Буквально за пять минут до полудня стало заметно, что изгиб штатива напольной лампы чрезвычайно угодлив. Иначе не скажешь. Она так поклонилась «всем туловищем», что я слегка опешил. Даже попытался выразиться иначе. Подобострастен? Услужлив? Нет. Именно угодлив. Более того, показалось, что вот-вот из-за него выглянет «худенькая женщина с длинным подбородком». А затем послышится: «Миша! Друг детства! Откуда ты взялся!»

Действительно, откуда?! Откуда в обыкновенной никелированной железяке столько «съёженности», «сгорбленности», «съуженности»? Будто кто-то только что признался ей: «…милый мой, поднимай выше. Я уже до тайного дослужился. Две звезды имею». Чеховщина какая-то…

А точное время врезалось в память лишь потому, что зазвенел таймер на кухонной плите. Каша готова. С трудом, признаюсь, оторвав заворожённый взгляд от лампы, отправился перемешивать обеденное варево, добавлять соль и оливковое масло. Шёпотом лёгким эхо шагов отдалось от коридорных стен, прошуршало через гостиную и послушно затихло у плиты. Мысли о странном впечатлении уступили яркому, настойчивому запаху варёного гороха и, наконец, переключились к воспоминаниям о рецепте.

Вынул бутылку масла, стал лить в столовую ложку.

А оно льётся… угодливо. Да какого лешего! Нет чтоб медленно или тонкой струйкой. Уж, бог с ним, пусть маслянисто, ласково. Нет! Угодливо льётся масло. Рука невольно дёрнулась, и я прекратил безобразие. Снова наклонил бутылку. То же самое. Поблёскивает, хихикает, словно китаец. Переполнило ложку, закапало в кашу. И тут не настойчиво вовсе, не поспешно или как-нибудь ещё. Угодливо закапало.

Ну всё, хватит. Прихватил щепотку соли и всыпал в кастрюлю. Белые кристаллы полетели так равнодушно, так прямолинейно и безразлично, будто и не слыхали о моём наваждении. Стало чуточку обидно. Приподнял другую щепотку и аккуратно-аккуратно начал сыпать обратно в солонку. Получилось! Всё встало на свои места. Соль явно одумалась и приобрела лёгкий оттенок внимания, затем умиления, а последние крупинки упали, вот ругайте меня, угодливо…

Смирился. Стал перемешивать кашу. В поведении ложки что-то не понравилось мне. Звук. Скрежетание со дна кастрюли. Резковатое. Тревожное. Предупреждающее, как зубы у собаки, которые та показывает, намереваясь укусить. И вспомнил, что по старой ирландской традиции в это время суток кашу ни в коем случае нельзя мешать по часовой стрелке. Начал крутить ложкой в обратном направлении. Звук поменялся. Стал глухим и… да. Угодливым.

И вот что вы себе думаете? Просто так я тут фантазирую? От нечего делать записываю любопытные словечки? Вовсе нет! Прошло несколько минут. А перед глазами ни с того, ни с сего проплыли угодливый изгиб лампы, послушное, как кошка, эхо шагов, угодливое масло, угодливая соль, угодливый скрежет… Может я просто ошалел? Что это? Наваждение? Сумасшествие? Фокус какой-то?

Медленно-медленно, от греха подальше, положил ложку. Отошёл от плиты и сел. Замер.

Сижу. Не знаю, что делать. Но всё яснее и яснее зреет ощущение, что сижу странно. Неуверенно. Угодливо как-то…

 ХОРОШАЯ ПРИВЫЧКА – ЕДИНСТВЕННАЯ

Наученный горьким опытом, Яков никогда больше не попадается на удочку глупых желаний. Ни за что.

Кто решится ни с того, ни с сего уже на третий день покинуть Флоренцию или Сан-Марино? Какой сумасшедший, лёжа на бескрайнем каталонском пляже, поднимется без повода, отряхнёт с себя золотой песок, запакует вещи и поспешит в аэропорт? Зачем, любуясь на изумительно горячий Пенсильванский закат, вдруг отворачиваться и запираться в номере гостиницы, чтобы на утро убраться из города?

Яша делает это. Регулярно. И вовсе не затем, чтобы его прозвали сумасшедшим.

Он твёрдо знает, что самый коварный и разрушительный враг всякого удовольствия – привычка. Любуясь алой зарёй, задержитесь на лишнюю секунду, пройдитесь повторно по любимым улочкам Рима, вернитесь вновь на берег Женевского озера… Всё. Конец вашим впечатлениям. Один. Один только лишний повторный шаг и ядовитая муть привычки тут же хлынет по венам. Её отрава убьёт ощущение новизны, задушит очарование свежести, истребит естественный, откровенный интерес к окружающему.

С Яшей такое бывало. В молодости, повинуясь бремени воспитания, он любил возвращаться. В те города, те парки, на тот самый берег моря, домой…

И всё потерял. Всё приелось. «Приелось»! Есть ли на белом свете слово более гадкое, чем это.

Яша научился отворачиваться от прекрасного, чтоб сохранить его. Незыблемое правило. Закон восприятия. Что такое привыкание, одному богу известно! Но загадочный демон человеческой психики не выдерживает повторов. Он чувствует их, терпит не долгое время и – бах! – включает режим скуки и равнодушия. Представьте всю глубину отчаяния, когда чарующие виды Вандомской площади, Руанского собора, Сицилийских долин и небоскрёбов Нью-Йорка вдруг теряют свой блеск, восторг и перестают волновать потаённые струны души.

А восхищение, только что ласкавшее взор, уже горчит, как дым пересохшей гаванской сигары… Ужасно!

Наученный опытом, Яша не попадается на удочку обыденности. И знает только один способ делать это. Он – в пути. С отчаянием глядя на людей, которые пренебрегают правилом. Сочувствуя каждому, кто, поддавшись желанию любоваться, не смог вовремя отвести взгляд и бежать, без оглядки бежать прочь. Глупцы! Порой Яше хочется кричать: «Берегитесь! Жизнь дарит вам яркие бриллианты впечатлений, а вы бросаете, топчете их в грязь собственной рутины. Опомнитесь!»

Он осторожен. Всякий раз, как только мелодия вдохновения наполняет его сердце, отворачивается, закрывает глаза, уходит, убегает, прячется. И первые, яркие, самые сочные ощущения прекрасного навсегда остаются с ним. Порой, как нежная грусть, иногда, как лёгкое сожаление. Но всегда, как новый, бесценный экспонат в коллекции истинных удовольствий.

Яша понимает толк в жизни. Его единственная привычка – не иметь никаких привычек.

И он счастлив.

 УТРО

Это утро переполнилось солнечным светом. Ярким, ослепительным, жадным. Его лучи рассыпались, разлетелись рыжими брызгами, мельтеша тут и там, вздрагивая, подпрыгивая, смеясь. Вся листва испачкалась в радужных блёстках, будто шмель в пыльце.

Как июльский полдень окунает в поля ромашек своё горячее, раскрасневшееся лицо и с наслаждением вдыхает аромат цветов, так осеннее утро обнимает золотыми ладонями землю и возвращает ей багряный запах тепла.

Тропинка выгнула пыльную спину по откосу жёлтого холма, стремясь к реке. А та в серебре своего зеркала утопила глубину просветлевшего неба, облака, дымку сизого тумана…

Ночная прохлада медленно уползла в хвойные заросли, укрылась лапами ветвей и свернулась, словно испуганный ёжик, в плотный тёмный клубок, ощетинившись иглами елей.

Но солнце и лес уже звенят! Щекочут слух восторженным попискиванием синиц, мягким стрёкотом отогревшихся в траве кузнечиков и высокими, невыразимо тонкими нотами капель росы восклицают, выкрикивают своё искреннее восхищение. Чем?

Алыми красками рассвета. Просторами ленивых полей. Бирюзой, сгустившейся между краем земли и неба… Да, быть может, и самой жизнью.

 ЧТО ОСТАЁТСЯ, КОГДА ДОГОРАЕТ СВЕЧА?

 Хороший вопрос  

Яша гордился своей мечтой. Это происходит далеко не с каждым. Сначала она у него появилась. Потом была. Потом оставалась. Затем стала важна сама по себе. И вот, теперь он гордился тем, что она у него есть. А значит – не сбылась.

Не заморачивайтесь. Всё просто. Ему с детства хотелось смотреть на звёзды. Но это желание, понятное дело, мечтой не назовешь. Что тут сложного? Дождись ночи, выйди из дома и смотри. Или не выходи – можно прямо с балкона. Или из окна.

Но Яша был любознателен и придумал настоящую мечту: посмотреть на звезды в телескоп. Покуда времена его детства, юности и даже зрелости были давние, никаких телескопов в округе и в помине не водилось. Нет, пора была не настолько давняя, конечно, чтобы этот прибор ещё не изобрели, а всем думалось, будто мир катается на черепахе. Нет. Про мир было известно, планеты там всякие открыты, галактики посчитаны – всё путём. Но вот телескопа у Яши не было.

Ещё совсем мальцом он попытался его смастерить с помощью отцовских рук, картонной трубы и двух, чудом где-то свинченных, линз, но ничего не вышло. Не только звёзд, – даже медведей с картины Шишкина на противоположной стенке комнаты было не видать. Скорее всего подвел какой-то сбой в чертежах, выуженных со страниц «Юного техника». А годики шли.

В пятом классе Яша выменял здоровенное стекло от корабельного иллюминатора и принялся за его шлифовку. По легенде таким же макаром какой-то юнец смастерил астрономический прибор, получая в письмах инструкции от знаменитого астронома. Легенда оказалась сказкой, стекло треснуло, а мечта продолжала оставаться жива-здорова. Ничего ей не сделалось и в то время, когда взрослый Яша переехал в город и уже мог в любой момент отправиться в планетарий и глянуть там в большущий телескоп. Но он не хотел.

Когда миновало тридцать, Яша понял, что у него в руках не что-нибудь, а чудесная, давняя и не реализованная мечта, с которой он свыкся и расставаться жалко. Да и зачем? Этих звезд, вон, на картинках, пруд пруди. Любуйся, какими хочешь. А мечта – она единственная. Такую второй раз не найти. Яша ценил то, что практически вырос с ней вместе, почти с пелёнок её знал и любил. И стал гордиться. Ни у кого такой нет.

Но не доглядел. Забылся, или по другому какому случаю, а оказался наш герой однажды у самого настоящего телескопа, полночи рассматривал в узенький окуляр и кольца Сатурна, и спутники Юпитера, и красноватый Марс, и загадочную спираль Андромеды, и звёзды, звёзды, звёзды. И все они, вправду, такие интересные, таинственные…

На утро Яша проснулся. Всё вспомнил и понял, что стал несчастным. Мечту он потерял. То есть реализовал. Свершил, ну, или как бы это не называлось, только теперь её не было. Всем мечта хороша, но оставаться сама собой не может, если уже случилась. Пшик! – и нет. Он затосковал. Как будто потерял лучшего друга. И было б здорово, если у этой истории появился счастливый конец. Но нет. Сделанного не вернёшь. Напакостил – можешь извиниться, разбил – склеить, упал – встать. А вот с мечтой такого не получается. Сбылась – значит навсегда.

Яша и теперь смотрит на звезды в полном одиночестве. Без неё. Времени найти другую у него уже не осталось.

 ВСТРЕЧА

Невысокого роста, блондинка, в клетчатой блузке. Джинсы короткие, едва по щиколотку, с дырочкой на левой коленке и красные кеды.

Алексей увидел её в окне, когда трамвай замедлил ход. Мелькнула мысль: «На вид – девчушка». А не смог оторвать глаз. Его охватило внезапное, совершенно необъяснимое волнение: «Что если ждёт следующий? – ноги сами понесли. – «Выскочу. Успею…»

Застыл у выхода, продолжая смотреть на девушку через мутное стекло. Трамвай тихонько лязгнул, остановился. Незнакомка вместе с другими пассажирами вошла через среднюю дверь. Не отрывая взгляда, он бочком-бочком протиснулся навстречу.

И тут, уже в проходе, будто почувствовала настойчивое, откровенное внимание, она посмотрела на него. Свет, тёплый свет голубых глаз поразил Алексея. Не совладав с собой, он смущённо заморгал и уставился куда-то в пол. Но сразу пожалел: «Надо было просто улыбнуться. Приветливо кивнуть?»

Девушка отвела взгляд. Выражение лица её не изменилось, но в уголки губ закралась тень улыбки. Алексей снова поднял глаза. Она уже отвернулась и, опустив руку в сумочку, искала там что-то. Потом вынула монеты и вручила подоспевшей контролёрше. Дородная дама в причёске «аля-гоп» ссыпала мелочь в кожаный кошелёк, оторвала из рулончика, привязанного резинкой над её необъятным бюстом, билет и протянула девушке.

Мысли Алексея забегали, как букашки, засуетились. Он заметил, что ладонь правой руки, которой сжимал пластиковый поручень, сильно вспотела, а сердце застучало так, что наверно услышал рядом стоящий гражданин в сером пальто, который озабоченно покосился и сделал шаг в сторону.

Двери захлопнулись, трамвай дёрнулся и поехал. Между ними осталась стоять контролёрша, которая почему-то сурово глянула на Алексея и осуждающе вздохнула. Он невольно сделал виноватое выражение лица, но тут же спохватился: «Когда будет выходить, что делать? Пойти следом? Окликнуть?»

Покрепче сжав свой потрёпанный студенческий портфель, юноша чуть наклонился вперёд и из-за плеча дородной тётеньки опять посмотрел на девушку. И… не успел увернуться от её взгляда. Теперь в огромных голубых глазах светилось любопытство пополам с лёгкой насмешкой. Оба резко повернули головы и уставились в окно.

Перед остановкой девушка направилась обратно к двери, через которую вошла. Заметив это, ничего не придумав, и особо не соображая, Алексей быстро перешёл к соседней и стал ждать, когда трамвай остановится. Как только створка дёрнулась в сторону, протиснулся в щель, и кинулся к середине вагона. Под ногами щёлкнула об асфальт и покатилась пуговица, сорвавшаяся с полы куртки, но он не обратил внимания.

Первым, откуда ни возьмись, вышел тот самый гражданин в сером. Снова странно покосился и снова шагнул в сторону. На ступеньке стояла она. Алексей протянул руку. Смотрел не отрываясь. Ему ужасно захотелось вдохнуть запах её волос и что-то прошептать, но не посмел. Стоял и протягивал руку. Которая, кажется, чуточку дрожала.

Она протянула руку в ответ и сделала шаг. Теперь оба оказались на платформе. Рядом.

– Вы пожалуйста не подумайте, – сумбурно промямлил он, кашлянул, и закончил уверенно, – что я тут всех встречаю на остановке. Нет. Только вас.»

Девушка улыбнулась.

– Спасибо. Откуда такая честь?

– Вы мне понравились, – откровенно признался Алексей.

– Вот как?

– Да.

– Спасибо, – повторила она. – Приятно.

И всё ещё держала свою ладонь в его. Медленно отняла руку, кивая:

– До свидания.

– До свидания.

Он не знал, что сказать. Дыхание перехватило, сердце словно остановилось. Девушка повернулась и…

Алексей смотрел, как она удаляется. Уверенной походкой, слегка приподнимаясь на пятках на каждом шагу. Клетчатая блузка. Джинсы с дырочкой. Красные кеды.

 ЭПИСТОЛЯРНЫЙ ЖАНР

 «А в письмах вы казались стройнее»  

О. Арефьева  

Письма раздавал дневальный. Кажется, его звали Серёга. А может Витька. Дородный увалень из Новосибирска. Неспешно проходя по казарме и озабоченно щурясь на строчки адресов, он ленивым бесцветным голосом выкрикивал фамилии счастливчиков.

Письма! От родных, друзей, девчонок… Кому как везло. Несмотря на деланное спокойствие, ждали мы этих писем с жадностью. Переживали все. И те, кто получал, и те, кто нет.

Год на дворе стоял давний. Интернет, айфон и соцсети ещё и носа не показывали на горизонте. А мы, рядовые салаги-бойцы Советской Армии, служили в неведомых краях и мечтали о трёх вещах: сладко поесть, крепко поспать и получить весточку из дома. Сейчас, вспоминая прошедшее, надо признать, что удовольствие от чтения почты ничуть не уступало первым двум пожеланиям. Для меня, во всяком случае.

Письма! Думаю, стоило пожить в ту эпоху, когда они казались, да что там казались, – были! – настоящей ценностью.

В одном из них мой приятель написал: «Никогда не возвращайся туда, где было хорошо». Совершенно вылетело из головы, по какому поводу он разразился такой глубокомысленной фразой, но прошедшие десятилетия не стёрли её из памяти. Как и счастливый момент, когда я выхватил конверт из рук Витьки (а может Серёги), аккуратно надорвал, вынул тетрадный листок и стал читать. Сейчас это кажется не важным, но в те далёкие, чуть не сказал древние, времена эмоция от прочитанного следовала строго за эмоцией томительного ожидания. А это, доложу я вам, совсем не то, что пялиться на экранчик с эсэмэсками. Это – ого-го какое было ожидание!

Как человек, который в первом классе начальной школы писал пером и знает, что такое чернильница-непроливашка, хочу воспротивиться совету друга и вспомнить время писем – то самое «хорошо», в которое вернуться, и правда, уже не получится. А время было удивительное.

Как-то на заре нового века в одном из московских двориков я отыскал книжную лавку. Почти антикварную. Крохотные комнатки были до потолка забиты изданиями и старинными, и новыми. В руки (по воле случая, а может быть и нет) попался том переписки В. А. Жуковского. Я начал читать и… утонул. Просто канул, растворился во времени, чувствах, выражениях, изысканном слоге. Как всякий неотёсанный провинциал, попадая в такие места, я обладаю счастливым даром – открываю для себя что-то совершенно новое, необычное. Не потому, разумеется, что способный, а потому лишь, что в молодости был плохо учен и многое пропустил мимо ушей.

Но эта книга! Выражаясь грамотно, её надо называть вершиной искусства эпистолярного жанра. Без сомнений. И пусть смысл слова «эпистолярный» мне ещё не был знаком в тот момент, но я читал строку за строкой, страницу за страницей и не мог, прям душевно не мог оторваться.

Боже ж ты мой, как изумительно выражена вся глубина, всё напряжение, нежная истома чувств и мыслей в его строках. О слоге автора не сказать лучше, чем это сделала в мемуарах дочь одного из друзей Василия Андреевича:

«Одна черта в разговоре Жуковского была особенно пленительна. Он, бывало, смеется хорошим, ребяческим смехом, не только шутит, но балагурит, и вдруг, неожиданно, все это шутовство переходит в нравоучительный пример, в высокую мысль, в глубоко-грустное замечание…»

Слова эти – суть эпистолярного жанра в период расцвета. Как тонко, скользяще, искусно вливает автор думы свои в послание родным, любимым, друзьям. Как искренне каждое слово, как значительно в глубине. И как плавно, что поражает и восхищает более всего, льются фразы, сплетаясь в бархатную ткань повествования… Блеск! Жванецкий, помнится шутил: «Ах, что толкового, казалось, можно было написать в те времена – пером да при свечах?! Ну, разве ж только «Евгения Онегина».

Взгляните на несколько цитат, которые приведу ниже, не допуская и мысли выразить своими словами содержание, а тем более настроение писем Василия Андреевича (начало, извольте помнить, благословенного XIX века):

Обращение:

«Милая душа моя, уж это и для меня самого непостижимо, как мог я так долго не писать вам, как могли вы так долго сносить мое молчание и не кинуть бранного слова».

О переводе Гомера с немецкого:

«…это дает мне полную свободу угадывать поэтическим чутьем то, что лежит передо мною в немецких безжизненных каракульках, это дает моему переводу характер творчества, имея всю материальную сущность стиха: смысл и порядок слов; я в самом себе должен находить его поэтическую сущность, то именно, что непереводимо, что надобно создать самому, чего нельзя взять из оригинала. Кажется, что здесь мое чутье меня не обмануло».

Из письма Пушкину 1 июня 1824 года:

«Ты уверяешь меня, Сверчок моего сердца, что писал ко мне, писал и писал – но я не получал, не получал и не получал твоих писем. Итак, бог судья тому, кто наслаждался ими. На последнее и единственное твое письмо буду отвечать двумя словами, ибо тремя некогда».

И так далее, и так далее. Там, в маленькой зале книжного магазина, не смея оторваться от наслаждения чтением, я чувствовал себя младенцем, тихо плывущим в заботливой колыбели, которую качали ласковые волны умного, роскошного и удивительно мелодичного русского, истинно русского языка, какого не сыщешь ныне, не услышишь в нашей речи. Тем более не прочтешь в том первозданном письменном виде, который уж канул в Лету.

 СКАЗОЧНОЕ УТРО

Застать рассвет в это время года – большая редкость. Я конечно же не о том, чтобы проснуться вовремя. Нет. Я о погоде. Начало зимы – не лучшее из её настроений. Если хотите объяснить кому-нибудь смысл слова «хмурый», просто ткните пальцем за окно. Лучше не скажешь.

Но! На то и «табак, чтобы мошки чихали». Для того и декабрь, чтобы один его денёк, одно хотя бы утро (!), а удались на славу.

Подморозило. Небо просветлело и случился розовый-розовый восход. Тут и спать грех.

Поднимаюсь сам и бужу внучку. «Топ-топ-топ». Бегом на кухню! Дрова в печку «бух!», спичкой «чирк!», дверкой «хлоп!» И вот уже огонь весело гудит и пляшет под плитой. В чайнике плещется колодезная вода, ходики бойко бьют такт, окна до краёв залиты невозможно ярким, сочным, как абхазский персик, светом и… есть минута утренней тишины.

Мы кутаемся в одеяла по самые уши и устраиваемся на диване.

– Деда! Сегодня про Винни-Пуха?

– Про него.

Девчушка моя прям расплывается в улыбке.

Я пристраиваю очки на нос и открываю сказку…

«Сначала он подумал так: «Это жжжжж неспроста. Зря никто жужжать не станет…

Вот он влез ещё немножечко повыше…

«ТРРАХ!»

…Пух выкарабкался из тернового куста.

– Доброе утро, Кристофер Робин!

– Доброе утро, Пух!

– Интересно, а нет ли у тебя случайно воздушного шара?

– Что-о-о?

– Мёд! – повторил Пух.

И вопрос был решён.

…я тучка, тучка, тучка…

– А ему не было больно, когда я попал в него из ружья?

– Ни капельки.

Я захлапываю книжку и пальцем щёлкаю внучку по носу.

– Ага?

– Ага-а! – смеётся она, хитро щурится и с головой ныряет под одеяло.

Оттуда доносится глухое:

– Я тучка, тучка, тучка…

Мы смеёмся в голос.

Крышка начинает подпрыгивать и звякать, а сумасшедший пар фыркает и урчит. Чайник закипел. Да так вежливо, так учтиво, что оставил нам время дочитать. На душе спокойно, тихо. Теперь мята, мёд и завтрак…

Начинается новый день. Приятный, вкусный и чуть-чуть сказочный.

 ЗЛОСЧАСТНАЯ МОРОЖЕНКА

 «Чем яснее вы понимаете свои чувства,  

 тем больше любите жизнь»  

Бенедикт Спиноза  

Для нас, людей, живущих яркими впечатлениями, второй месяц каждой осени идеален для завершения прогулок по альпийским озерам. На старинном судёнышке с красными, как утиные лапы, гребными колесами, да под мерное дыхание парового котла я путешествовал по Люцернскому озеру от одного уютного города к другому… такому же.

На очереди Флюэлен – богемное местечко. Заезжие знаменитости, судя по описанию туристических брошюр, толпятся здесь сотнями. Правда, не сегодня. Всё тихо, мило, спокойно.

Часом позже, неспешно обойдя узкие улочки, пересчитав ласточек на проводах и выслушав звон церковного колокола, я вернулся на пристань, ждать следующего парохода. Он, кстати, уже виднелся неподалёку.

И вот тут, лениво блуждая, мой взгляд упал на вывеску с надписью: «Мороженое». Благодаря жаркому дню, запах клубнично-ванильной прохлады показался совершенно неотразим. Хотя, признаться, обожаю это угощение всегда. Мы, люди тонкой душевной организации, любим мороженое.

Сглотнув слюнки, я приобрёл огромный вафельный рожок, полный ароматного лакомства. И уже начал «ням-ням»…

Но!

Не успела душа воскликнуть: « Perfekto! », ранее упомянутый кораблик причалил к берегу и начал издавать призывные стоны.

Это означало: всем на борт!

Я нервно поморщился: ледяное угощение (о, ужас!) не лишилось ещё и половины той горки, что возвышалась над краем стаканчика. Обида переполнила грудь.

Швейцария – страна порядка! – по правилам на пароход не принято заходить с мороженым. Мы, люди тонкой эмоциональной организации уважаем правила хорошего тона.

Алчно вцепившись зубами в лакомство и пытаясь откусить побольше, как хомяк, что запасает на зиму дюжину лишних орехов, я торопился как мог. Но мороженка упорно не хотела доедаться, а посадка подходила к концу. Меня рвали противоречивые чувства, которым не позавидовал бы и англичанин: « Ice cream, or not to be! » В этом трагедия эмоциональных людей – мы склонны к переживаниям.

Что делать? Необходимость плыть обрела союзника – нежелание остаться, и я с грустью поплелся к мусорной корзине. Не представляете, каково это – расставаться с только что обретённым сокровищем. Терзаемый сомнением, я наверное аж по самый локоть опустил руку в мусорку, всё не решаясь разжать пальцы…

Наконец, содержимое вафельного стаканчика кануло в бездну пластикового пакета.

Превозмогая горечь утраты, я покинул пристань последним.

Минуту спустя освещенные осенним солнцем живописные берега уже баюкали взор. Наблюдая гладь озера, что мягко резала мир на половины, отражая одну в другой, печаль о потере стихала. Душевная рана затягивалась.

Но! Это был не мой день.

Вдруг. Без малейшего скрипа, словно в преисподнюю, отворилась дверь салона. Так безмолвно входит только злодейка-судьба с очередным сюрпризом. Точно. На палубу явился божий одуванчик в образе милой старушки (да старушенции просто, чего греха таить!) с кошелкой в одной руке и… огромным, свежим, чудесным, ароматным (один в один, как тот с которым я расстался) вафельным рожком мороженого  в другой…

Дыхание прервалось, разум помутился, а я захлебнулся слюной зависти. Моя тонкая душевная организация разбилась вдребезги. Остальное происходило, как в бреду.

Катастрофа развивалась стремительно. Чёртова старуха примостилась напротив (!), поднесла (не раздумывая!) мороженое ко рту, игриво причмокнула губами и небрежно скинула костлявым пальцем бумажный фантик….

Тот плавно пал к её ногам. А бабка вцепилась в клубничное желе кривыми жёлтыми зубами. Надеюсь последними, пожелал я сгоряча!

А как?! Вскипела обида! Кажется, именно тогда у меня задергался левый глаз и сделалось положительно нехорошо.

Мир помутнел, и в пелене исчезающей реальности слышался лишь оглушительный звук жующих (надеюсь, что вставных) челюстей бабки, виделся торжествующий взгляд её (надеюсь, обутых в линзы самого неприличного размера) глаз и доносился презрительный хохот толпы на совершенно незнакомых мне языках.

Один только, вполне справедливый, хотя совершенно излишний вопрос успел нечаянно задеть край моего затуманенного любопытства:

«Где?! Где, леший её задери, эта контрабандистка прятала злосчастную мороженку, поднимаясь на борт?!»

И… окончательно переполненный эмоциями осеннего дня, я чуть не потерял сознание.

 НАСЛАЖДЕНИЕ

 «Извольте к столу, вскипело!»  

Михаил Жванецкий  

О, да!

В горячей,

мерцающей глубине

царского бульона, насыщенного

зерном фламандской соли и ароматом тмина,

бок о бок теснятся ломтики стерляжьего филе и ждут…

Невесомое тепло приподнимает нотки розмарина, а перчик цепко скручивает карусель запахов, перемешивает их и провожает на язык маслянистое блаженство янтарного отвара.

Журчание фонтана вперемежку с обмороками колокольного звона влекут удовольствие к экстазу. Шёпот соседей отдает слабой кислотцой, удачно подмешивая её остроту в корку ржаного хлеба и хрупкую белизну ситцевой салфетки.

Приглушённая сладость пряного амбре благословляет покорные плечи деревянной столешницы, укрепляя верность содеянному.

И как только в объятиях восторга тает урчание сытого желудка,

грехи этого мира отступают за грань реальности,

оставляя в душе букет разноцветных чувств,

которые впитываются в тело и память,

чтобы навсегда составить часть

давнего пророчества

об истинном

наслаждении

жизнью…

 УТРО ПО-ЖЕНСКИ

Забрезжило.

Зазвенел.

Зевнула, ругнулась, дотянулась, выключила, задремала.

Очнулась, проснулась, потянулась, открыла, прищурилась, разглядела, ужаснулась, выпучила, охнула…

Опоздала!

Перепугалась, вскочила, натянула, застегнула, повязала, застелила, поставила, вскипятила, сполоснула, переодела, поправила, намазала, куснула, плеснула, хлебнула, обулась, хлопнула, выскочила.

Нажала, ждала-ждала-ждала…

Не пришёл!

Топнула, выдохнула, развернулась, заторопилась, поскользнулась, удержалась, спустилась, огляделась, присмотрелась, увидала…

Стоит!

Побежала, поспешила, задохнулась, замахала, закричала… опоздала.

Сматерилась, кинулась, поскакала, понеслась, полетела…

Догнала!

Подпрыгнула, схватилась, уцепилась, повисла… поехала.

Фух!

 ПРИВЫЧКА ЖИТЬ

Глупость – мера возраста. И пока её много – ты молод. Молод и веришь, что всё по плечу.

Вовка был из таких. Что вы хотите в семнадцать?! Самое время.

Поступил на биофак и после первого курса отправился на практику собирать гербарий. Чтобы отыскать нужную флору, которая должна была стать предметом его научного интереса, облюбовал северный берег озера Тургояк – высоченные, отвесные скалы. Там, в расщелинах, прятались редкие экземпляры Alchemilla vulgaris .

Забираться на эти скалы оказалось делом не очень сложным. Несмотря на почти отвесную крутизну, камни имели множество выступов и трещин. Смущало только, что каждый подъём – билет в один конец. Обратной дороги нет. Приходилось вылезать на самую вершину и топать по поляне до ближайшего лога, чтобы спуститься.

Утром третьего дня, когда солнце ещё только начинало припекать, Вовка искупался в отчаянно ледяной воде, присмотрел новую скалу и, перекинув через плечо тесёмку пакета, полез вверх.

После того, как на уровне третьего этажа удалось отыскать два шикарных экземпляра манжетки обыкновенной, оставалось вскарабкаться ещё на такую же высоту. Но, когда ботаник преодолел расстояние, оказалось, что скала на этот раз заканчивается широким песчаным скатом. Ни влево, ни вправо хода нет. Песок – у самого края. Подтянувшись на руках, Вовка лёг на него грудью. Потом перекинул через выступ правую ногу и попытался ползти. Но тело тут же съехало обратно, и нога повисла над пропастью…

Наклон песчаной полосы между вертикалью скалы и горизонталью поляны, что располагалась буквально в двух метрах, был небольшой, но взобраться по нему, не рискуя скатиться и рухнуть вниз, казалось невозможным.