Текст книги "Русское монашество"

Глава XII. Раскол и монашество

1. Религиозно–психологические причины раскола

XVII век был «трудным столетием» как для Русского государства, так и для Русской Церкви. Начинался он Смутой, а заканчивался расколом и вихрем петровских реформ. Смута вызвала к жизни новое национально–государственное самоcознание: прежнее, сословное самосознание было потрясено до основания, а следствием политических и социальных катаклизмов стало рождение подлинно национального самосознания – наконец–то осознаны были главные задачи государства и народа. Последствия Смуты ощущались на протяжении всего XVII в., который подобен был бурному морю: хозяйственные и финансовые затруднения правительства, народные волнения, многочисленные земские соборы, попытки правительства реформировать разные стороны государственной жизни или, по крайней мере, ввести некоторые улучшения, войны с соседями, которые должны были решить национальные задачи, поставленные еще в XV–XVI вв., и наконец, постоянное проникновение в жизнь страны западных влияний, подрывавших исконный уклад старомосковского быта с издавна сложившимися привычками и воззрениями людей, всю структуру московской культуры, – это было, пожалуй, слишком много для отрезка времени всего в 100 лет. Во всех этих явлениях скрывались зародыши будущих петровских реформ и все же петровская Россия появлялась на свет в великих муках… [939]939
  Ср.: Платонов. Лекции (1915). С. 315 и след., особенно 317–318; а также: Шмурло Е. История России. Мюнхен, 1922. С. 190–248, где можно найти краткий очерк важнейших событий XVII в. Ср. также интересную характеристику этого столетия в: Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 57 и след.


[Закрыть]

Жизнь Русской Церкви в это «трудное столетие» тоже была неспокойной. Не только потому, что Церковь должна была существовать в этих условиях, но и потому, что политические и социальные потрясения не прошли бесследно для внутреннего строя христианской Церкви, для духовенства. Душевное состояние духовенства, его мировоззрение стало терять былую прочность и ясность. XVI столетие еще не знало сомнений: Башкин и Косой, предвестники позднейших русских религиозных исканий, не характерны для своей эпохи; критика со стороны нестяжателей исходила не из чувства сомнения, а из здоровых стремлений к реформам; но после Смуты идея «Москва – третий Рим» теряет свою былую отчетливость, свою исключительную притягательность, перестает быть национальным и религиозным идеалом, ибо политические и социальные потрясения не прошли мимо нее. В некотором смысле XVII столетие было эпохой испытания этой идеи, проверкой того, насколько ее можно осуществить на практике, действительно ли все в ней должно остаться без каких бы то ни было перемен, все ли в этой идее безошибочно верно. В то же время росло сомнение в том, все ли имеет одинаковое религиозное значение, надо было понять, что вечно и непреложно, а что временно и подвержено изменениям. Эти сомнения и вопросы волновали и церковную иерархию, и все прочее духовенство, и даже верующих мирян.

Иерархия колеблется между принятием мер ради сохранения существующего и исправлением ошибок: с одной стороны, она борется против чуждых влияний – как в 1–й четверти, при патриархе Филарете, так и в последней, при патриархе Иоакиме, с другой – она вынуждена привлекать из Южной Руси ученых, находившихся под явным западным влиянием, и, кроме того, в течение всего столетия предпринимать разные улучшения и исправления. Не удивительно поэтому, что церковная иерархия не всегда шла прямым путем; в ее рядах было много непоколебимых приверженцев идеи «Москва – третий Рим», но лишь немногие из иерархов готовы были упорно бороться за эту идею. Поэтому в решающие моменты не церковная иерархия, а подчиненное духовенство и масса верующих мирян убежденно и стойко боролась если и не за всю идеологию «Москва – третий Рим» в целом, то, по крайней мере, за отдельные ее элементы. И происходило это не только потому, что сверху пытались как–то изменить, усовершенствовать эти элементы, а потому, что именно эти элементы дороги были религиозному чувству народа.

Литургическая жизнь была средоточием религиозности той эпохи: она заменяла догматическое сознание и знание догматов, в ней заключалась вся вера народа, это было самое чувствительное место верующего сердца. Несмотря на недостаточное знание догматов, православный христианин в Москве хорошо знал содержание долгих богослужений, с которыми он внутренне сроднился, знал слова молитв и богослужебные обряды. Религиозные обряды легко укореняются в душе верующего, они понятней ему, чем догматы, особенно если Церковь и церковная иерархия печется об их сохранении. Когда же церковная иерархия попыталась изменить обряды, которые так дороги были народной религиозности, то возник вопрос: не встала ли поступающая так иерархия на ошибочный и погибельный путь, не приведут ли ее мероприятия к отступничеству, к ереси? Уже сама постановка этих вопросов потрясла религиозное сознание многих современников. Так, вследствие недостаточного знания догматов и переоценки значимости обрядов и церковных обычаев, возникла тесная связь между двумя совершенно разными вещами. Исправление обрядов расценили как изменение веры и осудили как измену вере. На этой религиозно–психологической почве выросло судьбоносное для русского народа церковное потрясение XVII в., названное расколом. Сам же патриарх Никон с непреклонностью боролся за исправление богослужебных книг (предпринятое по его повелению, но не им задуманное) больше из самолюбия и гордыни, чем из принципиального признания необходимости этого исправления.

2. Исправление книг до Патриарха Никона

Меры Никона по исправлению церковных книг и изменению некоторых богослужебных обрядов, в сущности, не содержали в себе ничего нового, они явились лишь последним звеном в длинной цепи подобных мероприятий, которые либо уже были проведены до него, либо должны были проводиться в будущем. Никон действовал слишком грубо и круто, что объяснялось не острой необходимостью, а скорее свойствами его характера, он вообще плохо понимал религиозную душу своей паствы, потому–то его «реформы» и привели к катастрофе, которая нанесла Русской Церкви неисцелимую рану и отколола от нее часть ее членов [940]940
  Однако было бы неверно объяснять русский раскол лишь как протест против исправления книг. История раскола свидетельствует, что это было очень сложное явление в русской религиозной жизни, многоплановость которого, к сожалению, невозможно раскрыть здесь с исчерпывающей полнотой. Сошлемся на сочинения, которые могут помочь в этом: Мельников П. Письма о расколе (1862) (также в: Северная пчела. 1862); Гиляров–Платонов Н. Логика раскола. Письма к Ивану Аксакову, в: Русское обозрение. 1895. 10; Громогласов И. Русский раскол и вселенское православие, в: БВ. 1898. 4–5; Голубинский Е. К нашей полемике со старообрядцами (1905); Розанов В. Психология русского раскола, в: Религия и культура (1901); Бороздин А. Русское религиозное разномыслие (1907); Правда старой веры (сборник) (1916); Карташов А. Смысл старообрядчества, в: Сборник в честь П. Б. Струве. Прага, 1925; Флоровский Г. Пути русского богословия (1937).


[Закрыть]. Пребывание отколовшейся части («староверов», как они называли себя, или «раскольников», как очень долго называла их официальная Церковь) вне Матери Церкви не могло не оказать влияния и на основную часть Русской Церкви, ибо ее духовные силы в значительной мере были отвлечены от исполнения своих прямых обязанностей и направлены на борьбу с расколом.

После обращения Руси в христианство книги, необходимые для совершения богослужений, и сами литургические обряды были заимствованы у греков или южных славян. От долгого употребления книги приходили в негодное состояние, новые книги появлялись путем переписывания старых, что при недостатке образования у переписчиков, в основном монахов, приводило к появлению описок и ошибок. Исправления книг, предпринимавшиеся по почину отдельных переписчиков, умножали число дефектов. Даже разные списки Священного Писания, относящиеся к той эпохе, часто весьма сильно отличаются друг от друга. Еще хуже обстояло дело с богослужебными книгами – Служебником, Типиконом (Уставом), Триодью, Часословом, Октоихом и другими [941]941
  О богослужебных книгах см. Heiler. Op. cit. 1. S. 297 и след.; Kattenbusch. 1. S. 498; а также: Lьbeck K. Die christlichen Kirchen des Orients (1911). S. 120 и след.


[Закрыть], ибо ошибки и разночтения обнаруживались и в самих чинопоследованиях, и в объяснениях к ним. Тут имело значение и то обстоятельство, что не всегда употреблялся один и тот же устав, но, как мы уже отмечали (глава VIII), применявшийся в первое время Студийский устав был заменен Иерусалимским [942]942
  Каптерев. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. 1 (1909). С. 213–216; Макарий. 8. С. 75 и след.


[Закрыть]. В богослужебной практике греков и славян, к которой можно было бы обратиться за справкой, тоже не было единообразия.

Первые попытки исправления ошибок, вкравшихся в богослужебные книги, были предприняты уже в XIV в. при митрополитах Алексии (1354–1378) и Киприане (1390–1406). Но в XV в. произошли два события, которые придали последующей истории исправления книг трагический характер: это Флорентийская уния (1439) и падение Константинополя (1453). В результате этих событий в Москве появилось сомнение в чистоте веры у греков. И хотя впоследствии при исправлении церковных книг за основу были взяты греческие книги, все же слышны были голоса тех, кто не считал эти книги неповрежденно «православными». Когда иноку Максиму, греку по национальности, было поручено взяться за исправление книг, он при сличении русских церковных книг с греческими обнаружил много грубых ошибок, которые в некоторых случаях, по его мнению, имели почти еретический оттенок [943]943
  Максим Грек. Соч. 1. С. 28, 30; 3. С. 51–60, 62, 67 и др. Ср.: Макарий. 2–е изд. 6. С. 179 и след.


[Закрыть]. Для поборников идеи «Москва – третий Рим» такие утверждения были чем–то совершенно невероятным, и ученый грек сам был обвинен в еретическом умствовании, а тут еще интриги иосифлянски настроенного митрополита Даниила, для которого тесные взаимоотношения между Максимом и князем–иноком Вассианом давно уже стали бельмом на глазу. Соборы 1525 и 1531 гг. рассмотрели все обвинения против Максима (большей частью необоснованные) и осудили его на заточение в монастырь [944]944
  Изображение этих событий у Макария (2–е изд. 6. С. 177–195) нельзя считать вполне объективным. Голубинский считает (2. 1. С. 663, 712 и след.), что Максим был жертвой интриг и недостаточного знания русского языка, а предъявленные ему обвинения в ереси лишены оснований. Мы разделяем это мнение.


[Закрыть].

Стоглавый Собор вынужден был признать, что некоторые богослужебные обряды исполняются в разных местах по–разному. Сам юный царь Иван сказал на Соборе: «Ныне бо видим и слышим, кроме Божественного устава, многие церковные чины не сполна совершаются, не по священным правилам и не по уставу» [945]945
  Стоглав. Гл. 5 и 23 (вопрос царя); гл. 16, 6, 9, 10, 12, 33, 34. О тех же явлениях говорит и Зиновий Отенский (Истины показание. С. 952, 955, 958–961). Ср. также некоторые обвинения, выдвинутые против Новгородского архиепископа Геннадия (ПСРЛ. 6. С. 221, 232), которые тоже свидетельствуют о различиях в богослужебных обрядах; кроме того, известный спор об «Аллилуиа» в Пскове и вопрос о крестном знамении – двуперстном или троеперстном. Макарий. 8. С. 129, 91 и след.


[Закрыть], и Собор согласился с утверждением царя. Стоглав постановил исправить церковные книги по хорошим переводам, но откуда и как достать эти хорошие переводы – об этом ничего сказано не было и, главное, для этого ничего не было сделано. Хотя после Стоглавого Собора в Москве был открыт Печатный двор и появилась возможность избегать ошибок, возникающих при переписывании церковных книг, практически это ничего не дало для исправления текстов, ибо первые печатные книги издавались по рукописям, уже содержавшим ошибки, в некотором смысле печатание книг даже повредило делу, ибо впоследствии на первопечатные книги стали смотреть как на безошибочные эталоны.

Первая систематическая попытка исправления церковных книг предпринята была в начале XVII столетия. В 1617 г. образовалась особая комиссия для этой цели: в нее вошли архимандрит Троице–Сергиева монастыря Дионисий, монах Арсений Глухой, который сравнительно хорошо изучил греческий язык, монах Антоний Крылов и священник Иван Наседка. После полутора лет работы эта комиссия исправила Служебник и одновременно пришла к выводу, что и другие богослужебные книги содержат ошибки. Но судьба Дионисия оказалась столь же печальной, как и судьба Максима Грека: против него самого и его помощников выдвинуты были обвинения в том, что они вносят еретические исправления, ибо в чине освящения воды в праздник Богоявления (6 января) в молитве ко Святому Духу они вычеркнули слова «и огнем», как позднейшую и лишенную смысла вставку. Собор 1618 г., разбиравший этот вопрос, не располагал необходимым материалом, чтобы установить правильность или ошибочность исправления. Рвение противников и клеветников победило. Совершенно невиновные Дионисий и Арсений не избегли ссылки в монастырь [946]946
  Макарий. 11. С. 173–199; Казанский П. Исправление церковно–богослужебных книг при патриархе Филарете, в: Чтения. 1848. 8; о Дионисии см.: Скворцов Д. Дионисий Зобниковский, архимандрит Троице–Сергиева монастыря (1890).


[Закрыть]. К счастью, в Москву тогда прибыл Иерусалимский патриарх Феофан, убедивший нового патриарха Филарета в правильности исправления, сделанного Дионисием. Собор 1619 г. оправдал несчастного, но вставка «и огнем» осталась в Служебнике, лишь в 1626 г. послания патриархов Иерусалимского и Александрийского патриарху Московскому Филарету побудили вычеркнуть эту вставку из Служебника [947]947
  Макарий. 11. С. 10 и след.; РИБ. 2. 902; 10. 189–190.


[Закрыть].

Хотя Филарет признавал необходимость исправления церковных книг, он подходил к этому делу с чрезвычайной осторожностью и медлительностью. Богослужебный Устав, напечатанный в 1610 г. и признанный потом книгой, содержащей много ошибок, был по приказу Филарета изъят из употребления и сожжен. При Филарете было исправлено несколько книг – этим среди прочих занимались по–прежнему инок Арсений Глухой и священник Иван Наседка, – и исправленные книги были напечатаны. Но книги старой печати, содержавшие множество ошибок, не были изъяты и кое–где, особенно в далекой глуши, остались в употреблении, что, конечно, вело к разнобою в некоторых молитвословиях и богослужебных обрядах [948]948
  Мансветов. Церковный Устав. С. 311 и след., 319 и след.; он же. Как у нас правились церковные книги, в: Прибавления. 1883. 4; Макарий. 9. С. 43, 66, 89, 120.


[Закрыть]. Хотя при патриархах Иоасафе (1634–1641) и Иосифе (1642–1652) напечатаны были почти все богослужебные книги, однако книжные справщики были не на высоте, и издания этих лет содержат много ошибок и темных мест в пояснениях, особенно Устав 1633 г. [949]949
  Мансветов. Церковный Устав. С. 319; Каптерев. Патр. Никон и его противники в деле исправления церковных книг и обрядов. 1. Время патр. Иосифа (1887; 2–е изд., расшир. и переработ. 1913); 1–е изд. также в виде статьи: Патр. Никон как церковный реформатор и его противники, в: Прав. об. 1887. 1–2, с небольшими разночтениями.


[Закрыть] Но главное заключалось в том, что, хотя в Москве еще до патриарха Никона признавалась безусловная необходимость исправления книг, к проведению этой работы, к сожалению, приступали нехотя, с большой нерешительностью, ибо в Москве не хватало подготовленных для этой работы образованных людей, которые в первую очередь должны были хорошо знать греческий язык, к тому же в их распоряжении не было самых необходимых материалов. В мае 1649 г. царь Алексей обратился к Киевскому митрополиту Сильвестру (Коссову) настоятельной просьбой прислать в Москву «учителей для справки Библеи греческие на словенскую речь» [950]950
  АЮЗР. 3. № 259. С. 323.


[Закрыть].

Именно тогда в Москву прибыли трое монахов: Арсений Сатановский, Дамаскин Птицкий и Епифаний Славинецкий, сыгравшие важную роль в деле исправления книг [951]951
  Ротарь. Епифаний Славинецкий, в: Киев. ст. 1900. 10–12. Ср. главу XI.


[Закрыть].

3. Патриарх Никон

15 апреля 1652 г. умер патриарх Иосиф, и при его преемнике патриархе Никоне история исправления церковных книг вступила в новый период.

Никон был сыном крестьянина, родился он в 1605 г. в Нижнем Новгороде, при крещении получил имя Никита. Мать его умерла вскоре после родов, Никиту воспитывала мачеха, которая плохо обращалась с ребенком, так что детство его было нелегким. Вероятно, уже тогда, в детские годы, у него выработалась сильная воля, которая иногда, видимо, сдавала и уступала место нервной слабости, что впоследствии часто проявлялось в его поведении. «Никон, – писал В. О. Ключевский, – принадлежал к числу людей, которые спокойно переносят страшные боли, но охают и приходят в отчаяние от булавочного укола. У него была слабость, которой страдают нередко сильные, но мало выдержанные люди: он скучал покоем, не умел терпеливо выжидать; ему постоянно нужна была тревога, увлечение смелою ли мыслью или широким предприятием, даже просто хотя бы ссорой с противным человеком. Это словно парус, который только в буре бывает самим собой, а в затишье треплется на мачте бессильной тряпкой» [952]952
  Kljutschewskij. Geschichte RuЯlands. 3. S. 327.


[Закрыть]. Никита был физически силен, статен, это был человек талантливый, с большой любознательностью; он очень рано научился читать и писать, о чем свидетельствуют его позднейшие слова, проповеди и немногочисленные сочинения, сохранившиеся до нашего времени. Чтение книг – а почти все они были в то время религиозного содержания – придавало его духовному развитию определенное направление: он поступил в Желтоводский монастырь, чтобы постричься в монахи. Однако отец отговорил его от этого намерения, и Никита вернулся домой. В возрасте 20 лет он женился и стал священником: для этого он был уже достаточно грамотен. Вначале он служил в сельском приходе, затем, по рекомендации, получил приход в Москве. Неудовлетворенность своей жизнью, а потом и смерть всех трех его детей обратили мысли о. Никиты к былому стремлению стать монахом.

Он уговорил свою жену уйти в монастырь, а сам отправился на север, и там, в скиту сурового подвижника Елеазара (уже упоминавшегося нами), принял иноческий постриг. Но Никон был не тем человеком, который мог бы весь без остатка предаться науке аскетического делания. Елеазар же управлял скитом с большой строгостью и требовал от своих учеников полного подчинения духовному руководству старца. После ссоры со старцем Елеазаром Никон ушел из скита и поступил в Кожеезерскую пустынь. Произошло это примерно в 1639–1640 гг. Через три года братия избрала его настоятелем.

В 1646 г. Никон приехал в Москву по делам своей пустыни, его представили юному, впечатлительному и очень благочестивому царю Алексею, который несколько раз беседовал с ним. Весь облик игумена Никона – его статность, величественная фигура, красноречие, сильная воля, энергичные черты лица – все это произвело большое впечатление на Алексея. Сам мягкий и тихий по натуре, царь склонен был окружать себя энергичными людьми, ставить их на ключевые должности в государстве и Церкви. Впечатление, произведенное Никоном на царя, было, вероятно, настолько сильным, что позднее, когда между возмужавшим царем и патриархом разгорелся спор, Алексей долго не мог решиться твердо выступить против Никона. По желанию царя, Никона назначили архимандритом близкого к царской семье московского Новоспасского монастыря. Благочестивый Алексей часто посещал этот монастырь и любил бывать на особенно торжественных богослужениях Никона. Эта торжественность была очень по душе царю. Никон стал часто встречаться с ним, каждую неделю бывал в царском дворце, служил для царя утреню и вел с ним долгие беседы. Нередко Никон использовал эти встречи, чтобы просить царя о милости для разных, в основном простых, людей, несправедливо наказанных властями; эти просьбы, сопровождавшиеся ясным изложением дела, не только всегда находили понимание у юного царя, но и весьма трогали чувствительного Алексея. Доверие царя к Никону и его влияние при дворе росли день ото дня, в то же время росла популярность новоспасского архимандрита среди московитов.

В 1649 г. овдовела древняя Новгородская кафедра, и Никон был наречен Новгородским митрополитом. Своей епархией он управлял энергично, властно, самоуправно. Осыпанный почестями и привилегиями, больше даже, чем сам патриарх, Никон правил здесь как настоящий князь Церкви. При учреждении Монастырского приказа (1649) Никон, будучи еще архимандритом, подписал соответствующий документ – «поневоле», как он объяснял позже, хотя и не одобрял существование подобного приказа, поскольку это, по его словам, «святому Евангелию, правилам святых отец и законам греческих царей во всем противится». Он даже называл Уложение 1649 г. «беззаконной книгой», а указы Монастырского приказа дьявольскими [953]953
  Горчаков. Мон. приказ. С. 77; «Мнение патр. Никона об Уложении», в: Записки ОРСА. 2 (1861). С. 423–497, особенно 449, 451, 453, 456.


[Закрыть]. При нем Новгородская митрополия по всем делам была освобождена от подсудности Монастырскому приказу, и, вопреки Уложению, царь пожаловал митрополиту множество имений [954]954
  Макарий. 11. С. 193–196; Горчаков. О земельных владениях. С. 330, 337. О церковной политике Никона см.: Каптерев. Патр. Никон и царь Алексей Михайлович. 2 т. (1909–1912); а также работы Зызыкина и Жукова.


[Закрыть]. Деятельность Никона в Новгороде доказывает, что уже там он склонен был к реформам для устранения разных изъянов в церковной жизни.

Его дружба с царем продолжалась. Никон ездил в Москву, переписывался с царем, и царь духовно совершенно подчинился Никону, обладавшему сильным характером. Во время Новгородского бунта 1650 г., когда воевода Хилков растерялся, именно Никон проявил и характер, и волю. Во время поездки Никона в Соловецкий монастырь, откуда он должен был перенести в Москву мощи св. Филиппа, скончался патриарх Иосиф, и в Москве все знали, что новым патриархом станет Никон, любимец царя [955]955
  Биографию Никона до 1652 г. см. Макарий. 11. С. 162–166; ср. также: Bonwetsch. Nikon, в: PRE.


[Закрыть].

За время своего правления – краткого, но бурного – Никон стремился разрешить две проблемы. Первая – исправление богослужебных книг; вторая проблема выросла из сложных личных взаимоотношений между царем и патриархом, точнее, из принципиальных воззрений последнего и традиционных взглядов первого на взаимоотношения между государством и Церковью (ср. главу X). Эту проблему мы не в состоянии подробно осветить здесь, потому что, во–первых, она не соответствует нашей теме, а во–вторых, у спора между светской и духовной властью долгая предыстория и, чтобы изложить ее, понадобилось бы слишком много места. Но мы хотим предложить читателю краткую характеристику патриарха Никона, его воззрений и деятельности, сделанную Н. Каптеревым на основании четырехлетнего исследования и вызвавшую в свое время довольно резкую полемику [956]956
  Мы имеем в виду полемику 80–х годов между Н. Каптеревым и Н. Субботиным, см. Каптерев Н. Патр. Никон и его противники (1913). С. 185–203; «Оправдание» Субботиным деятельности Никона было продолжено идеализацией его в труде М. Зызыкина «Патриарх Никон». 3 т. (1931–1937).


[Закрыть]; несмотря ни на что, характеристика эта верна.

«Никон как церковный реформатор, – считает Н. Каптерев, – был созданием царя Алексея Михайловича, программу которого он только выполнял в своей церковно–реформаторской деятельности. Сам Никон, хотя одно время и сильно увлекался своей церковно–реформаторской деятельностью, однако никогда не считал ее главным делом своего патриаршества, которым он поэтому, по оставлении им патриаршей кафедры, уже более совсем не интересовался… Действительную, настоящую душу патриаршества Никона, в чем он сам видел главную задачу и весь смысл своего патриаршества, к чему он постоянно и настойчиво стремился, находясь на патриаршей кафедре, за что он неустанно и страстно боролся и после оставления им патриаршей кафедры, – было его стремление не только освободить церковную власть от власти государственной, так как последняя тогда над нею господствовала, но и утвердить то защищаемое им положение, что священство выше царства» [957]957
  Каптерев. Отношение между властью государственной и церковной в Древней Руси до патриаршества Никона, в: БВ. 1910. 1, 20, 21. Ср. также характеристику Никона, данную Каптеревым в: Патр. Никон и царь А. М. 1 (1909). С. 60–62. Превосходны отдельные замечания Г. Флоровского (Пути русского богословия. С. 63).


[Закрыть].

Увлеченность идеей, которая сама по себе была правильной, не оставляла Никону времени, чтобы основательно обдумать отдельные мелочи в деле исправления книг. Вообще говоря, еще не ясно, в какой мере Никон признавал необходимость и целесообразность исправления с чисто церковной и религиозно–нравственной точки зрения. Исследования Н. Каптерева доказали, что в действительности Никон не был инициатором исправления книг, происходившего в его время. Никон вынужден был продолжать дело исправления книг, но эта вынужденность как раз и противоречила его характеру, не могла пробудить в нем подлинного интереса к делу.

Нельзя отрицать, что с внешней стороны Никон обставил свои меры по исправлению книг весьма торжественно, возможно, эта «торжественность» давала ему некоторое удовлетворение, раз уж приходилось тратить время на это дело, но внутренне все это было ему чуждо. Этим и объясняется спешка в проведении «реформ», совершенное игнорирование мнений тех, кто возражал ему, грубость при проведении мероприятий и крутые меры в борьбе с противниками. В этой борьбе Никон обнаружил всю силу и цельность своей натуры: протесты против реформ он воспринимал как личную вражду к себе – нужно отметить, что в этом Никон отчасти был прав, – и отсюда возникла иллюзия (скорее, правда, у позднейших поколений, чем у современников), будто он целиком предан был делу этих реформ. Эта особенность придала всей истории исправления книг при Никоне драматический оттенок и вызвала трагические последствия [958]958
  Важнейшую литературу о Никоне и его церковной политике мы уже приводили. Укажем еще особо на труд: Palmer William. The Patriarch and the Tsar. London, 1871–1876. 6 т.; здесь собраны и переведены почти все основные источники. Кроме того, Пальмер включил в работу некоторые исследования о Никоне.


[Закрыть].