Текст книги "История Русской Церкви (1700–1917 гг.)"

Автор книги: Игорь Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 48 страниц)

В Псковской семинарии философский класс был открыт в 1739 г. благодаря стараниям епископа Рафаила Заборовского, а богословский организовал в 1746 г. епископ Симон Тодорский. В Смоленской семинарии в 1739 г. в философском классе числилось 16 учеников. В Харьковской коллегии, которая по уровню преподавания была образцовой, уже в начале 30–х гг. имелись все классы. Епископ Иннокентий Нечаев, выдающийся иерарх екатерининской эпохи, ввел в Псковской семинарии в 1773 г. преподавание церковного пения. С 1768 г. руководством по изучению богословия здесь была книга Платона Левшина, а преподавание этого предмета велось на русском языке. По распоряжению епископа Иннокентия с 1775 г. по–русски стали преподавать и в других классах. Однако уже в 1803 г. этот принцип был порушен: богословие стало снова читаться на латинском языке, а «философы» получили в качестве учебников написанные еще в 1736 г. книги Фридриха Христиана Баумайстера (Baumeister) (1709–1786) «Institutiones philosophiae rationalis» [«Основы рациональной философии» (лат.)] и «Institutiones philosophiae metaphysicae» [«Основы метафизической философии» (лат.)] [1404]1404
  ОДДС. 16. С. 620; Князев, в: Чтения. 1866. 1. С. 25 и след., 46, 53, 57; Лебедев. Харьковский коллегиум. С. 8 и след.; Чистович. С. 60, 82; Колосов. С. 148 и след., 174 и след.; Знаменский. Ук. соч. С. 740; Флоровский. С. 99 и след.


[Закрыть].

В Харьковской коллегии за основу была принята инструкция Белгородского епископа Самуила Миславского от 1769 г. Она мало чем отличалась от программы Киевской Академии, но интересна критическим отношением автора к системе Феофана Прокоповича. «Учение богословское, – говорится в ней, – производить по системе преосвященного архиепископа Феофана Прокоповича, только лишнюю в оной риторическую красоту и некоторые ругательные слова совсем исключить» [1405]1405
  Курсив автора. Инструкцию Самуила см. в: Лебедев. Харьковский коллегиум. С. 60–79; Шпачинский. С. 439.


[Закрыть]. Надо заметить, что по поводу богословия Феофана критически высказывался и ректор Александро–Невской семинарии Иннокентий Дубровицкий, как можно судить по словам его ученика И. И. Мартынова: «Сие море великое и пространное, но тамо и гады, имже несть числа» [1406]1406
  Мартынов. С. 79; ср. также: Шпачинский. С. 443.


[Закрыть]. Вот еще одно суждение епископа Самуила о преподавании богословия: «Богословию одну всегда преподавать, а всякого курса вновь не сочинять и отнюдь не переменять… иметь неусыпное попечение… чтобы система богословская была кратка и непродолжительна» (§ 6). Самуил выступал за преподавание на русском языке и требовал, чтобы на занятиях учащиеся осваивали великорусский выговор. Философские диспуты, по его мнению, следовало также проводить непременно на русском языке. В качестве основы для подобных диспутов он рекомендовал сочинения Вольфа: «Физика» (в переводе Б. Волкова: СПб., 1760) и «Экспериментальная физика» (в переводе М. Ломоносова: СПб., 1748). Студенты должны «проповеди по крайней мере три сочинять», придерживаясь при этом «Православного учения веры» архимандрита Платона Левшина (§ 8, 9). «В русской элоквенции и поэзии, – писал Самуил, – надобно обращать особое внимание на изящество и чистоту русского слога», на орфографию и правильность ударений (последнее доставляло немало затруднений для украинских студентов). Относительно метода преподавания епископ Самуил замечал, что бессмысленная зубрежка вредна, что надо обучать «владению правилами путем их практического применения и навыка» (§ 4, 7, 3, 13). Как то было принято в семинариях, Самуил также предлагал класть в основу курса философии труды Баумайстера. Преподаватель богословия получает от него особые указания о том, как преподавать свой предмет: в дополнение к богословию Феофана следует привлекать знаменитейших христианских авторов: «не довольно учащимся одни только догматы веры с утверждением оных крепкими доказательствами Священного Писания и святых отец свидетельствами показывать, но, конечно, надобно и возражения, objectiones, от противной стороны происходящие, при каждом догмате приводить и кратко решить твердо и основательно, наипаче посредством таким, чтобы учащимся открыты и показаны были при сем случае яснейшие Священного Писания места, нежели противополагаемые, и так всегда должно места с местами сличать и сносить темные с яснейшими, немногие с множайшими, ясно истину открывающими» (§ 4) [1407]1407
  Самуил Миславский был украинцем, воспитанником Киевской Духовной Академии, но тем не менее выступал за преподавание на русском языке. В семинарии Троице–Сергиевской лавры придерживались иного мнения: когда в 1786 г. Святейший Синод по инициативе Екатерины II распорядился, чтобы в духовных училищах преподавание на русском языке было расширено согласно учебному плану народных школ (ПСЗ. 22. № 16421), дирекция Троицкой семинарии писала Московскому митрополиту Платону: «Ежели принять правило народных училищ в рассуждение учения российской грамоте и писанию, то предвидится из того впредь последовать препятствие успехам в латинском языке, ибо те, которые должны будут учиться наперед российской грамоте и писанию, к учению латинского языка будут приступать уже гораздо позже… Почему не приказано ли будет Вашему преосвященству представить, что по вышеописанным резонам сей образ учения народных училищ в рассуждении учения российской грамоте и писанию принять в здешнюю семинарию неудобно» (Знаменский. Ук. соч. С. 791). О прекрасном знании латинского языка учащимися семинарий и академий во 2–й половине XVIII в. см.: Малеин А. Латинский церковный язык, в: БВ. 1907. 6; ср.: Фроловский. С. 112–114 (о преподавании латыни).


[Закрыть].

В семинариях время от времени устраивались торжественные акты в форме публичных экзаменов, которые назывались диспутами. При этом зачитывались самые удачные сочинения учащихся, и наряду с кантами семинарского хора здесь иногда можно было услышать и сольные выступления. Ректор или один из преподавателей говорили о значении богословия и философии как научных дисциплин. Лучшие ученики выступали на «латинском диалекте» с докладами на ту или иную богословскую или философскую тему, после чего следовали критические замечания содокладчиков. Ученики низших классов декламировали. В мае устраивались «рекреации»: на каком–нибудь зеленом лугу или в семинарском саду ученики играли, пели, а иногда давались и театральные представления: комедии, драмы и трагедии, как правило, классического содержания.

ж) Внешне организация преподавания в академиях мало чем отличалась от таковой в семинариях. Здесь также имелось 8 классов, которые можно было закончить в течение 12 лет. Тем же был и метод преподавания. Особое внимание уделялось латыни, на которой, как то было издревле заведено, и велось обучение. Дело не ограничивалось переводом античных авторов – от учащихся непременно требовали употребления латинского языка в разговорной речи [1408]1408
  Смирнов (1855). С. 181 и след.; Флоровский. С. 112–114.


[Закрыть]. В истории Московской Духовной Академии историк С. К. Смирнов различает три периода. Первый – от ученых греческих монахов братьев Софрония и Иоанникия Лихудов до Палладия Роговского, т. е. приблизительно до 1700 г. Это был период преобладания греческого языка, да и сама академия носила название Эллино–греческой. Второй период (1700–1775) открывался Палладием Роговским и достигал времени митрополита Платона. В этот период первенство было отдано латинскому языку, и академия стала именоваться Латинской или Славяно–латинской. Третий период, когда академия называлась Славяно–греко–латинской, охватывает время от митрополита Платона до реформы академии и ее перемещения в Троице–Сергиеву лавру (1775–1814) [1409]1409
  Смирнов (1855). С. 17.


[Закрыть].

Латинизация академии началась с назначением в 1701 г. ее протектором Стефана Яворского. Стефан Яворский был выпускником Киевской Духовной Академии, где преподавание велось на латинском языке и в богословском отношении не было свободно от римско–католического влияния. Однако эта латинизация вовсе не означала принципиальной враждебности Яворского к греческому языку или к греко–православным дисциплинам; по–видимому, ему просто было удобнее, чтобы во вверенной ему академии преподавание велось по привычной для него схоластической методе. Нельзя забывать и того, что научный уровень академии братьев Лихудов был гораздо ниже уровня Киевской Академии, служившей для Стефана Яворского образцом. Начало латинизации положил указ Петра I от 1701 г. о введении в академии преподавания латыни. Во время только что завершившейся поездки за границу царь убедился в большой значимости латинского языка в Европе как для системы образования, так и для государственной службы и пожелал использовать этот язык в качестве одного из средств европеизации России. Таким образом, личные взгляды царя по этому вопросу вполне совпадали с намерениями Стефана Яворского. Единственным местом, где Стефан Яворский как протектор Московской Академии мог найти поддержку своим усилиям поднять ее научный уровень, была Киевская Академия, которая имела возможность предоставить в его распоряжение подготовленные научные кадры для пополнения преподавательского состава. Преподаватели из Киевской Академии прибыли в Москву в 1704 г., они учили по киевским учебникам и «ввели в жизнь академии порядки, исстари заведенные в Киеве, словом, сообщили ей свой дух, свое направление» [1410]1410
  Смирнов (1855). С. 72–82, 181 и след. О Палладии Роговском († 23 января 1703 г.), который в 1700–1703 гг. был ректором Московской Академии, см.: Смирнов (1855). С. 75; Никольский М. Русские выходцы из заграничных школ в XVII в., в: Прав. об. 1862. 11 и 1863. 2–3; Шмурло Е. Русские католики конца XVII в., в: Зап. Рус. научн. инст. в Белграде. 3 (1931); введение А. Соболевского к «Сочинениям Григория Скибинского», в: Чтения. 1914. 3; Florovskij A. Palladij Rogovskij: Eine Episode aus der Geschichte des Katholizismus in Moskau Ende des 17. Jh., в: ZOG. 8 (Новая серия. 4). Роговский учился сначала в школе братьев Лихудов в Богоявленском монастыре в Москве, потом он отправился в иезуитскую коллегию в Вильне, а оттуда – в известную в то время иезуитскую коллегию в Оломоуце, где перешел в унию. Для дальнейшего обучения его послали в Рим, где он оставался почти 7 лет, стал униатским священником и первым русским, получившим диплом доктора философии. Однако в 1699 г. он вернулся в Москву, покаялся перед патриархом и был вновь принят в лоно православной Церкви. В 1700 г. он уже преподаватель Московской Духовной Академии, а с 29 сентября 1701 г. ее ректор (Харлампович. С. 649 (прим.), 651).


[Закрыть]. С появлением этих преподавателей в академии воцарилась схоластика. Латынь надолго стала главным предметом духовного образования, и было поистине удивительно, какого совершенства достигали в ней студенты: «При такой настойчивой дрессировке в латинском языке ученики доходили до изумительной свободы в его употреблении, о какой мы с трудом можем теперь составить себе понятие. У лучших учеников он делался чем–то вроде природного, так что они, кажется, и мыслили по–латыне; по крайней мере, когда им случалось что–нибудь записывать по–русски или, например, после, в высших классах, составлять про себя на бумаге план какого–нибудь русского сочинения, они невольно пересыпали свою русскую речь латинскими фразами, а некоторые знатоки так и все сочинения писали первоначально на языке латинском, а потом уже переводили с него на русский» [1411]1411
  Знаменский. Ук. соч. С. 740; ср. Малеин, в: БВ. 1907. 6.


[Закрыть]. Влияние латыни сказывалось и в дальнейшей деятельности выпускников академии. Достаточно указать на своеобразный язык церковных проповедей XVIII и начала XIX в. с его латинизмами и длинными периодами, явно построенными по правилам латинского синтаксиса. Это искажало стиль даже лучших проповедников того времени.

Изучение греческого языка в Москве велось сначала в основанной по возвращении братьев Лихудов Греческой школе, которая в 1722–1724 гг. существовала при Синодальной типографии, в 1724–1740 гг. – при Московской Академии, а с 1740 г. снова при Синодальной типографии [1412]1412
  Смирнов (1855). С. 83 и след.


[Закрыть]. В связи с «греческим проектом» Екатерины II Святейший Синод отдал в 1784 г. распоряжение об углубленном изучении греческого языка в академиях и семинариях. В Харьковской коллегии, кроме того, преподавался и разговорный новогреческий язык [1413]1413
  ПСЗ. 22. № 16047; Лебедев. Харьковский коллегиум. С. 16 и след. О «греческом проекте» Екатерины II, который имел целью завоевание Константинополя, см.: Smolitsch. Zur Geschichte der Beziehungen zwischen der Russischen Kirche und dem Orthodoxen Osten, в: OS. 7 (1958). S. 7 и след., а также: Übersberger H. Rußlands Orientpolitik in den letzten zwei Jahrhunderten. Wien, 1913. Bd. 1. S. 362 и след.


[Закрыть]. В Московской Академии греческий язык вместе с древнееврейским учили уже с 1738 г., но академическое начальство не проявляло к этому предмету особого интереса. В учебном плане на 1768 г. греческий язык даже не упомянут [1414]1414
  Смирнов (1855). С. 112 и след.; Флоровский. С. 105 и след.


[Закрыть], и только митрополит Платон выдвинул его изучение на передний план, организовав с этой целью в 1777 г. в академии два класса – для начинающих и для продолжающих. Когда в 1798 г. Святейший Синод занялся переработкой учебных программ духовных школ, то сделал изучение греческого языка обязательным для всех студентов академий [1415]1415
  Смирнов (1885). С. 308; ПСЗ. 25. № 18726.


[Закрыть].

Преподавание богословия было обязанностью ректора, но в виде исключения это мог делать и префект. Из пяти руководств по богословию, употреблявшихся в Московской Академии до митрополита Платона, самыми значительными являлись «Scientia sacra» [«Священная наука с позиций богословия» (лат.)] Феофилакта Лопатинского (по курсу лекций 1706–1710 гг.) и «Theologia positiva et polemica» [«Положительное и полемическое богословие» (лат.)] Кирилла Флоринского (по лекциям 1737–1740 гг.). Упомянутые лекции были читаны, естественно, на латинском языке. Богословская система Феофилакта Лопатинского опирается на Фому Аквинского и есть не что иное, как схоластически усовершенствованная и в равной мере томистская киевская система в редакции 1697 и 1701–1703 гг. По поводу Кирилла Флоринского С. К. Смирнов замечает, что у него уже чувствуются слабые попытки более ясного изложения богословия; «сколько, однако, ни старался Флоринский освободить изложение учения богословского от оков схоластики, не мог он совершенно выйти из–под давнего ее влияния». В «Курсе богословия» 1762 г., автором которого, по–видимому, был ректор академии Гавриил Петров (1761–1763), ощущается уже влияние Феофана Прокоповича, «однако остается все же место и для схоластики» [1416]1416
  Смирнов (1885). С. 109–114, 136, 140, 152 и след., 196, 198; Архангельский. С. 64 и след. Литературу о Феофилакте см. в § 8. Прим. 258; Харлампович. С. 650, 652; Титлинов. Гавриил Петров. С. 5–12.


[Закрыть]. С появлением учебника, составленного архимандритом Платоном Левшиным на русском языке, начался отход от схоластики и новая эпоха в преподавании богословия.

В Киевской Академии в начале XVIII в. тон задавала схоластико–богословская система Иоасафа Кроковского, которая, как отметил Макарий Булгаков, собственно говоря, представляет собой не систему, а ряд трактатов. Богословская система Феофана Прокоповича, которую он, хотя и не до конца, изложил в своих лекциях 1711–1715 гг. в Киевской Академии, также состояла из семи трактатов, но в противоположность курсам его предшественников носила явные признаки сильного воздействия протестантизма [1417]1417
  О системе Кроковского (читавшего лекции в 1693–1697 гг.) см.: Макарий. С. 69–74; Архангельский. С. 62 и след. Кроковский учился в Коллегии св. Афанасия в Риме (Макарий. С. 86; Флоровский. С. 104). О системе Феофана Прокоповича: Koch H. Die russische Orthodoxie im рetrinischen Zeitalter. Breslau, 1929; Карташов А. К вопросу о православии Феофана Прокоповича, в: Сборн. статей в честь Д. Ф. Кобеко. СПб., 1913; Титлинов Б. Феофан Прокопович, в: РБС; Флоровский. С. 91 и след.; Морозов. С. 123–152; Архангельский. С. 67–72; Червяковский. Введение в богословие Феофана Прокоповича, в: Христ. чт. 1876. 1–2; Stupperich R., в: ZSP. 18 (1940). S. 70–102.


[Закрыть]. Наиболее значительным из преемников Феофана был ректор академии архимандрит Сильвестр Кулябка. Курс лекций, прочитанный им в 1741–1745 гг. и опубликованный также в форме трактатов в 1786 г. под названием «Compendium orthodoxae theologiae doctrinae» [«Краткое изложение православного богословского учения» (лат.)], был, с одной стороны, не свободен от схоластики, но с другой – опирался, как и у Феофана, на сочинения протестантских теологов. Сильное влияние Феофана несомненно в лекциях Георгия Конисского, ректора академии в 1751–1755 гг. Киевский митрополит Арсений Могилянский желал, чтобы богословие преподавали по единому учебнику и рекомендовал в качестве такового сперва (1759) книгу Платона Левшина «Православное учение, или Краткая христианская богословия». Но в 1763 г. он все–таки предпочел систему Феофана Прокоповича, которая с тех пор и стала господствовать в Киевской Академии. Хотя в инструкции ректора академии Самуила Миславского (1761–1768) вместо единого обязательного учебника сделан упор на Библию, патристику, деяния Вселенских и Поместных Соборов, а также «Православное исповедание» Петра Могилы, в то же время Самуил озаботился изданием системы Феофана Прокоповича, которая и вышла в свет в 1782–1784 гг. с дополнениями самого Самуила; в 1804 г. эта книга была переиздана Иринеем Фальковским в сокращенном виде, предназначенном для преподавания в школах.

В Москве богословие Феофана возобладало благодаря курсу Феофилакта Горского, читанному в 1769–1774 гг., который, кроме того, опирался на протестантских теологов Буддея (Buddeus) и Шуберта (Schubert). В 1784 г. были опубликованы лекции Горского «Orthodoxae Orientalis Ecclesiae dogmata, seu Doctrina christiana de credendis et agendis» [«Догматы православной Восточной Церкви, или Христианское учение о том, во что верить и как поступать» (лат.)], которые оставались классическим учебником по богословию как для Московской Академии вплоть до начала XIX в., так и долгое время – для духовных семинарий [1418]1418
  Макарий. С. 69–74, 86, 137–143, 145–148; Шпачинский. С. 430; Смирнов (1855). С. 294, 292 и след. Еще в конце 50–х гг. XIX в. архиеп. Филарет Гумилевский хвалил систему Георгия Конисского (Обзор. 2 (1884). С. 368; ср. с. 289, 357). Ср.: Архангельский. С. 72. Прим. 7.


[Закрыть].

Протестантствующее богословие Феофана Прокоповича и его последователей царило не только в академии, но и в семинариях. С ним началось, по замечанию Г. Флоровского, «господство школьно–протестантской схоластики» [1419]1419
  Флоровский. С. 104.


[Закрыть]. В Коломенской семинарии оно было введено Иакинфом Карпинским, в Казанской семинарии, а позднее и в Казанской Академии – Сильвестром Лебединским. В начале 90–х гг. систему Феофана изучали в Полтавской семинарии, по трехтомному изданию Самуила Миславского, а также в Харьковской, где ее внедрил сам Миславский. Ректор же Александро–Невской семинарии Иннокентий в 1797–1798 гг. в своих лекциях по догматике предпочитал протестантского теолога Турретини (Turretini) [1420]1420
  Благовещенский. С. 65; Можаровский, в: Чтения. 1877. 2. С. 17; Мартынов. С. 79; Лебедев. Ук. соч. С. 85; Харлампович. С. 44, 82; Флоровский. С. 104 и след.


[Закрыть].

Само собой разумеется, что в Московской Академии наряду с учебником Феофилакта Горского в то время, когда там преподавал Платон Левшин, пользовались также и его книгой. В своей истории академии С. К. Смирнов особо подчеркивает обстоятельство, что Платон порвал со схоластической традицией в преподавании: «Его «Христианская богословия», хотя по цели, с которою написана, походит более на катехизические беседы, нежели на систему богословскую, тем не менее была отрадным явлением для школы, поколику способствовала окончательному падению схоластики. У него богословие отказывается от своих старых форм и вместо беспорядочного сбора вопросов, тезисов, доказательств, определений и разделений представляет стройное, удобопонятное для всякого изложение учения откровенного. Новостию было и то, что богословие Платона написано было на русском языке» [1421]1421
  Смирнов (1855). С. 293; Флоровский. С. 111 и след. Но в 1798 г., когда в Святейшем Синоде обсуждался вопрос о реформе преподавания в духовных учебных заведениях, Платон Левшин высказывался против преподавания богословия на русском языке (Титлинов Б. Митрополит Платон, в: Христ. чт. 1912. 11. С. 1242).


[Закрыть]. Впрочем, начиная с 1802 г. классическим руководством была признана книга ректора Киевской Академии (1803–1804) Иринея Фальковского «Theologiae christianae compendium» [«Христианское богословие в кратком изложении» (лат.)], которая представляла собой сокращенное изложение протестантствующей системы Феофана Прокоповича, что до некоторой степени отодвинуло в тень труд Платона Левшина [1422]1422
  Смирнов (1855). С. 291. Об Иринее Фальковском см.: Булашев Г. Преосв. Ириней Фальковский, епископ Чигиринский, в: ТКДА. 1883. 6–9 (здесь и записка Иринея о состоянии академии в 1802 г.: 8. С. 550 и след.); Флоровский. С. 104 и след.


[Закрыть].

Преподавание философии, наиболее важной после богословия дисциплины, в Киевской Академии до 1752 г. строилось в форме схоластического толкования Аристотеля с использованием старых записок Иоасафа Кроковского. Позднее, в инструкции Самуила Миславского от 1764 г., в качестве обязательной основы философских курсов объявлялись уже упомянутые сочинения протестанта Баумайстера, которые, между прочим, в 1777 г. были переизданы и в Москве. Баумайстер был вольфианцем, и киевский генерал–губернатор Глебов верно доносил императрице, что философии «в сей академии обучают по системе вольфиянской». Это направление удержалось в Киеве вплоть до реформы 1808–1814 гг. [1423]1423
  Макарий. С. 144; Шпачинский. С. 429, 434. Еще дольше схоластический метод преподавания философии продержался в Казани (Можаровский. Ук. соч. С. 24–26; Благовещенский. С. 67), а также в Александро–Невской семинарии (Мартынов. С. 76; Чистович. С. 39).


[Закрыть]

Из конспектов, сохранившихся в архиве Московской Академии, видно, что в течение всего периода, начиная с курса Феофилакта Лопатинского 1704 г. и вплоть до лекций префекта архимандрита Владимира Каллиграфа в 1757 г., философия также читалась в духе Аристотеля. О Феофилакте Лопатинском историк академии пишет, что в своей характеристике «философских сект» он дошел до Декарта, назвав его «vir illustris ingenii» [мужем блестящих дарований (лат.)], при этом, «однако, не давал его исследованиям руководственного значения». Хотя он и упоминал тех или иных отцов Церкви, но «Аристотель у него всегда на первом плане», как по содержанию, так и по методу. Схоластика Лопатинского поначалу поддерживалась его преемниками, но в середине столетия, по словам того же историка, «новая философия Бэкона, Декарта, Лейбница и Вольфа начала нечувствительно для схоластиков оказывать свое влияние и мало–помалу вытеснять пустые школьные утонченности». Аристотеликом был также Владимир Каллиграф, крещеный еврей, выпускник Киевской Духовной Академии. В своих проповедях он якобы критиковал почитание Божией Матери и святых, в наказание за что был отправлен настоятелем в Спасский монастырь в Ярославле, где и умер в 1760 г. Его лекции в Московской Академии полны ссылок на Лейбница [1424]1424
  Смирнов (1855). С. 157, 209 и след. О Владимире Каллиграфе см.: Попов. Арсений Мацеевич (1912). С. 164–167; Барсов Н. Малороссийские проповедники XVIII века, в: Христ. чт. 1874. 1. С. 269 и след., 575 и след.; Горский А. Историческое описание Свято–Троицкой Сергиевы лавры. 2 (М., 1890). С. 122; Харлампович. С. 707; ср.: Зеньковский. 1. С. 113 и след.


[Закрыть]. С. К. Смирнов усматривает в лекциях Лопатинского и Каллиграфа «почти последний опыт схоластического учебника по философии в Московской Академии – опыт, в котором можно видеть признаки перехода от схоластики к ясному учению вольфианской философии, вскоре после того принятой в школы в лице Баумейстера» [1425]1425
  Смирнов (1855). С. 158–170; Титлинов. Феофилакт Лопатинский, в: РБС; он же. Гавриил Петров. С. 9 и след.


[Закрыть]. Отрицательное отношение к Аристотелю и схоластике со стороны руководителя академии, впоследствии митрополита, Платона недвусмысленно отразилось уже в одном из писем 27–летнего иеромонаха к своему ученику цесаревичу Павлу Петровичу от 1764 г.: «Несказанно расширилось и возросло учение светское с тех времен, как ревнующий по правде поборник Картезий, отложась от порабощения аристотельского, любопытствующий разум на путь явственного и бодрствующего исследования поставил. Взошло новое светило; представилися науки в новом прекрасном виде и привлекли к себе множество любителей, коих до того распростертая по ученому владычеству темнота от них удаляла» [1426]1426
  Смирнов (1855). С. 299.


[Закрыть]. Возможно, эти взгляды юного Платона Левшина (он родился 29 июня 1737 г.) сложились под влиянием лекций Каллиграфа, которые он слушал в академии. Углублению и расширению изучения философии в Московской Академии много способствовал ее префект (1775–1778), а затем и ректор (1778–1782) Дамаскин Семенов–Руднев, основательно освоивший философию Х. Вольфа в Геттингенском университете. Он дополнил руководство Баумайстера, в котором недоставало одной части логики и всей физики, на основании трудов других вольфианцев и первым использовал в своих лекциях «Geschichte der philosophischen Systeme» [«Историю философских систем» (лат.)] Брукнера (Bruckner). С 80–х гг. был особенно расширен курс той части философии, которая носила традиционное наименование «физики» [1427]1427
  Там же. С. 300, 353 и след. О Дамаскине см.: Горожанский Я. Дамаскин Семенов–Руднев, в: ТКДА. 1893–1894.


[Закрыть]. Все эти принципы преподавания философии продолжали действовать вплоть до реформы 1814 г. [1428]1428
  Смирнов (1855). С. 300 и след.


[Закрыть]

Риторику в Киевской Академии с начала XVIII в. изучали по конспектам, написанным преподавателями. В 1762 г. ректор академии Георгий Конисский составил для учеников всех классов (кроме философского и богословского) подробную инструкцию, которая предписывала «риторам» чтение и перевод речей и писем Цицерона, а также од Горация. Эта программа сохранялась до 1775 г., когда в употребление были введены учебники по латинской риторике Бургия (Burgius) и русской – Ломоносова. В синтаксическом и грамматическом классах занимались главным образом латинской грамматикой. Замечательные лекции по математике, всегда собиравшие большую аудиторию, читал в 80–х гг. Ириней Фальковский. Кафедру греческого языка в продолжение почти 50 лет занимали также превосходные знатоки предмета Симон Тодорский и Варлаам Лящевский, которые в то же время обучали и древнееврейскому языку. Греческая грамматика Лящевского долгое время оставалась самым популярным учебником не только в Киевской, но и в Московской Академии и в семинариях. Церковная история с 1798 г. преподавалась по Рехенбергу (Rechenberg), а герменевтика – по «Institutiones hermeneuticae sacrae» [«Основы герменевтики священных текстов» (лат.)] (1724) Иоганна Якоба Рамбаха (Rambach) (1693–1735), также протестанта [1429]1429
  Макарий. С. 127 и след., 147–156. Во 2–й половине XVIII в. инструкция Самуила Миславского оставалась в силе при преподавании всех дисциплин (там же. С. 124–143).


[Закрыть].

Самые старые из сохранившихся учебников для риторского класса Московской Академии написаны в 1741–1742 гг. Во 2–й половине XVIII и в начале XIX в. (до реформы 1814 г.) в употреблении был учебник риторики Бургия. Наряду с проповедями митрополита Платона читались речи Ломоносова, а также Цицерон, Лактанций и Иероним. Преподавание «пиитики» в Москве велось по той же программе, что и в Киеве, разве что во второй половине столетия к произведениям Ломоносова добавилось чтение Кантемира, Сумарокова и Державина. В младших классах интенсивно изучали латинскую грамматику и переводили Цицерона, Горация и других авторов. Во 2–й половине XVIII в. студенты Московской Академии занимались также переводом «De imitatione Christi» [«О подражании Христу» (лат.)] Фомы Кемпийского и писем Эразма. В греческом классе, преподавание в котором стало вестись более энергично с 1784 г. (а с 1798 г., согласно указу Святейшего Синода, изучение греческого, и древнееврейского языков стало обязательным для всех студентов), обучение шло по грамматике Лящевского; в классе занимались прежде всего переводами из Нового Завета. Митрополит Платон особое внимание уделял преподаванию древнееврейского языка. В риторском классе с 1786 г. в качестве дополнительного предмета была введена история древней Церкви, именовавшаяся Священной историей, излагавшаяся (как и в последующем столетии) по И. М. Шреку (Schröckh) (1733–1808). В Москве и Киеве изучались немецкий и французский языки, а в Киеве – еще и польский. Прочие дисциплины были представлены географией, математикой и медициной. Церковный устав (Типик) в Московской Академии стали изучать лишь с 1798 г. Преподаватели Московской Академии выступали в городских церквах с поучениями и проповедями на темы, которые по большей части назначал лично митрополит Платон; чаще всего они касались этики Нового Завета [1430]1430
  Смирнов (1855). С. 301–330; ПСЗ. 31. № 16047, 16061.


[Закрыть]. В 1806 г. в Московской Академии появился еще один предмет – история Русской Церкви, который читался по только что вышедшей «Краткой российской церковной истории» митрополита Платона. Весьма любопытна изданная по этому поводу инструкция самого митрополита: «Не худо б было, ежели б учеников еще испытывать, все ли они одобряют, или в чем не сумневаются ли, или не делают ли на что разумную критику. В таком случае сумнения объяснять, а разумную критику похвалять, неблагоразумную же поправлять» [1431]1431
  Смирнов (1855). С. 297.


[Закрыть].

з) После преобразования в 1797 г. Александро–Невской и Казанской семинарий в академии Святейший Синод занялся проблемой преподавания и воспитания в духовных учебных заведениях в целом. Результатом явился указ Святейшего Синода от 1798 г., представлявший собой Устав духовных школ. Он не предполагал каких–либо реформ в собственном смысле слова, но в некоторых отношениях являлся все–таки определенным шагом вперед. Курс богословского класса был в нем, рассчитан на три, а философского – на два года. Назначение на некоторые должности успевающие студенты могли получить уже на третьем году богословского класса. Обучение в обоих классах проводилось на латинском языке. Помимо обычных для семинарий предметов вводились краткая история Церкви, герменевтика, систематическая догматика и апологетика, богословская этика и пасхалия; кроме того, предписывалось чтение Библии с разъяснением наиболее трудных мест, Кормчей книги и «Книги о должностях пресвитеров церковных». В качестве практических занятий в обязательном порядке полагалось публично выступать с поучениями перед воскресной литургией, как правило, на темы из апостольских посланий с особым упором на этические выводы. Другим родом практических упражнений должны были служить для «философов» написание диссертаций, а для «богословов» – проповеди перед собранием учителей и студентов, а иногда и в церкви. Дважды в год в академиях следовало устраивать открытые диспуты на философские и богословские темы. Вместо историко–географического класса был открыт класс высшего красноречия на латинском и русском языках, также с практическими занятиями, направленными на выработку навыков проповеди. В программу философского класса были включены физика, краткая история философии, логика, метафизика, этика и естественная история. «Риторам» вменялось в обязанность чтение и перевод лучших латинских авторов, а также чтение русской литературы. Управление академиями, согласно этому Уставу, осуществлялось ректорами и префектами, в распоряжении которых имелись канцелярии (§ 2–6, 9).

Дальнейшие предписания Устава 1798 г. относились к семинариям.

Из каждой семинарии раз в два года два лучших ученика посылались в академию, причем во вполне определенную, за которой была «закреплена» данная семинария. Расходы по их обучению в академии несла семинария, которая должна была обеспечивать их также одеждой и обувью. По окончании академии стипендиаты возвращались в качестве преподавателей в родные семинарии. Епархиальные архиереи призваны были заботиться о том, чтобы в академии поступали наиболее успевающие воспитанники семинарий (§ 7, 8, 10–12, 1). Епископам категорически воспрещалось «откомандировывать» семинаристов на светскую службу без разрешения Святейшего Синода [1432]1432
  ПСЗ. 24. № 18273 (1797 г.); 25. № 18726 (1798 г.); Титлинов (см. библиогр. к § 20). 1. С. 7 и след. В 1802 г. Святейший Синод распорядился ввести в духовных училищах и семинариях в качестве особого предмета основы медицины (ПСЗ. 27. № 20334). В 1794 г. под впечатлением французской революции было приостановлено преподавание французского языка, возобновленное лишь в 1797 г. (Знаменский. Духовные школы. (1873). С. 774).


[Закрыть].

Этот Устав, служивший основным документом духовного образования до самой реформы 1808–1814 гг., по существу мало что менял в прежней системе преподавания. Расширение программы академии за счет введения особых дисциплин, предназначенных для того, чтобы сделать из будущих священнослужителей квалифицированных проповедников, не достигло своей цели, так как большинство окончивших академию, если не все, избирали себе педагогическое поприще. Приходское духовенство пополнялось в основном выпускниками не академий, а семинарий. Однако некоторые положения синодального указа 1798 г. уже предвосхищали реформу 1808–1814 гг., которая коренным образом изменила всю систему образования в духовных учебных заведениях.